Текст книги "Кайсё"

– Да и?..

– Он упал, – продолжил Ван Киет, – в бочку с серной кислотой.

– Вы сказали, с серной кислотой?

– Да, сэр.

– И эта бочка оказалась как раз в том месте, где он упал?

– На том складе было много бочек, мистер Нанги.

– И что же в них было?

Ван Киет на секунду замялся, и Нанги показалось, что он слышит шелест перебираемых бумаг.

– Поваренная соль, бикарбонат нутрия, перманганат калия, – в голосе старшего инспектора можно было услышать какую-то полифонию из гнева и разочарования.

Нанги чувствовал, как с каждым ударом сердца усиливается головная боль.

– Иными словами, этот склад оказался цехом по производству наркотиков?

– Трудно сделать иной вывод, – согласился Ван Киет. – Есть ли у вас какие-нибудь сведения относительно того...

– Мои сотрудники не занимаются наркотиками, – жестко оборвал инспектора Нанги.

– Вам легко так говорить, находясь далеко, в Токио, – сухо сказал Ван Киет.

Менее всего Нанги был рассоложен вступать в словесную перепалку с этим полицейским чиновником. К тому же на данный момент это была его единственная ниточка, связывающая с Сайгоном а загадочной смертью Винсента Тиня.

– Из чего вы заключили, что это несчастный случай? – переменил тему Нанги.

– Простите?

– При данных обстоятельствах вполне можно предположить убийство.

– Откровенно говоря, мистер Нанги, я не делал вывода о несчастном случае. Тем не менее вердиктом будет именно «несчастный случай». Свидетелей нет, следов того, что на складе в то время, когда там был мистер Тинь, находился еще кто-то, тоже нет, и, естественно, учтите сами обстоятельства его гибели – останки мистера Тиня не дают ключа к разгадке происшествия. – Он вздохнул. – С сожалением вынужден признать: денежные ассигнования мизерные и у меня ужасающий недокомплект сотрудников. По любым меркам уровень преступности здесь превосходит все мыслимые пределы, и она продолжает расти. Из окна моего кабинета я ясно вижу, что капитализм воспитывает презрение к закону. Это прискорбно, но, боюсь, что это факт, мистер Нанги.

– Вы клоните к тому, что бессильны что-либо сделать?

– Мне пора отключать линию связи, мистер Нанги. Сожалею о гибели вашего сотрудника.

– Если вы уделите мне еще минуту, инспектор, то я передам трубку моей секретарше. Необходимо позаботиться о прахе покойного.

– Но мой дорогой сэр, об этом уже позаботились родственники мистера Тиня.

– У мистера Тиня не было родственников, – удивился Нанги. – Кто приезжал за останками?

– Сейчас посмотрю. Мужчина, представившийся братом мистера Тиня. Отрекомендовался сотрудником фирмы «Авалон Лтд» в Лондоне. – С этими словами Ван Киет хмыкнул и добавил: – Теперь я вас точно просрочил время разговора. До свидания, мистер Нанги.

Нанги уставился на телефонную трубку, в этот момент такую же мертвую, как и Винсент Тинь.

* * *

– Похоже на то, что этот снимок сделали той ночью, когда мы встретились, – заметил Николас, разглядывая фотографию Челесты в костюме Домино. – Вы знали, что вас будут фотографировать?

– Нет. В тот момент я готова была поклясться жизнью, что мы там одни. – Голос ее дрожал.

– Этот снимок сделан наблюдателем, – пояснил Николас. – Взгляните, фотография крупнозернистая и в пятнышках. Это оттого, что использовался длиннофокусный объектив плюс высокая скорость съемки.

– Но как она здесь очутилась? – спросила Челеста. – Оками-сан знал о ней?

– Возможно, или, правильнее сказать, – вероятно. Николас поднялся; после того как он закончил тщательный осмотр кабинета, вновь подошел к тому месту, где лежала фотография, и опять принялся изучать ее.

– Здесь что-то не так. Все в комнате перевернуто вверх дном, разломано, разорвано. За исключением этого снимка, – он взглянул на Челесту. – Не могу поверить, что ее не заметили. – Его пальцы ощупали сгиб. – Посмотрите, как аккуратно она сложена: прямо произведение искусства в стиле оригами.

– Следовательно, единственным объяснением может быть то, что ее оставили здесь намеренно.

– Именно.

Он свернул я вновь развернул фотографию.

– А что, если ее оставил... Оками-сан. Предположим, его похитили, а он ухитрился оставить нам ключ – эту фотографию, по которой мы сможем определять, куда его увезли.

– Откуда он мог знать?

– Челеста, он знал, что за ним идет охота. Мне даже начинает казаться, он даже знал, кого за ним пошлют. Я почти уверен: Оками-сан предполагал, куда его могут увезти.

Челеста посмотрела на фотографию.

– Но что можно прочитать по этому снимку? Кроме меня самой, я ничего и никого другого не вижу.

– Не посылал ли вас куда-нибудь недавно Оками-сан?

– Он поддерживал кое-какие деловые контакты с друзьями на Мурано и иногда посылал меня туда.

– Хорошо. Уже какая-то зацепка.

– Боюсь, не самая лучшая. У Оками-сан там слишком много приятелей. К тому же островок небольшой. Все рыбаки знают друг друга. Я не поверю, что кто-нибудь сможет его там спрятать.

– Что еще вы видите на фото?

– Я нахожусь в храме Сан-Белизарио.

– Верно. Не мешает пройтись туда.

Им понадобилось всего двадцать минут, чтобы добраться до Кампиелло ди Сан-Белизарио. Их путь пролегал через еврейский квартал, о котором Николас слышал, что это самая бедная часть города. Николасу же больше бросилась в глаза какая-то суровая простота, но в этом не было ничего удивительного. По сравнению с дворцами и храмами, построенными в готическом в византийском стилях, жилые дома и синагоги этого квартала были лишены вычурности. Но пенять людям за то, что роскошь и богатство у них не лезет из всех щелей, могли только те, кто имел весьма относительное представление об исторической обреченности евреев к вечным миграциям и необходимости приспосабливаться к условиям жизни других наций. Даже в самой священной для евреев книге, Торе, содержится предупреждение против публичной демонстрации своего благосостояния.

Здесь, вне готических и византийских древностей, чувствовалось биение пульса живых людей. Груз веков в этом квартале ассоциировался с белоснежным полотном, вытканным изображениями их бесконечных странствий.

Небольшая площадь Сан-Белизарио была пустынна. Лишь на противоположной от храма стороне какой-то изможденный старик взглянул на них, улыбнулся и тут же исчез за деревянной дверью.

– Одно могу с уверенностью сказать: за нами никто не следил, – сказал Николас. – Что же касается вопроса, там ли Оками-сан, то...

Николас пожал плечами.

– Сюда, – позвала Челеста.

По проходу они спустились к по с мостиком. Николас вспомнил, что в прошлый раз они выбирались из храма именно через ту потайную дверь под мостком, куда сейчас вела его Челеста. Это был самый старинный вход в храм.

Снова навалился груз веков, в ноздри ударил запах мирры, ладана и сырой штукатурки. Было довольно прохладно – они находились совсем рядом с каналом, пол в некоторых местах позеленел от ила.

Челеста повела его по узкому коридору с балочными перекрытиями, безошибочно ориентируясь во всех его поворотах, затем по каменным ступенькам они поднялись на один пролет вверх, нырнули под какой-то свод и очутились совсем рядом с schola cantorum. Они шли еще некоторое время, пока Челеста не остановилась и не достала фотографию. Взглянув на нее, она протянула ее Николасу.

– Вот то место, где я стояла, когда меня сфотографировали, – прошептала она.

Николас кивнул.

– Что вы чувствуете? Есть какие-нибудь признаки присутствия Оками-сан... или того, кто преследовал нас в прошлый раз? – спросила она.

Он долго стоял, не шевелясь, подстраивая себя под ритм вибрации храма. У него было такое ощущение, что кто-то включил проектор и показывает ему слайды, он видел, когда и как возводился этот храм, людей, строящих его и восстанавливающих из руин: каледонцев, финикийцев, греков, римлян; мириады людей, выходцев из Малой Азии, которые потом стали называть себя венецианцами, прошли перед его мысленным взором.

Для всех них это место было святым; Николас чувствовал силовые линии, сходящиеся именно сюда, причем ассоциировалось у него это с круговертью спиц катящегося колеса. Древние предки давно позабыты, даже нынешними святыми отцами, служителями Бога. Тем не менее, это место не стало менее святым, чем тысячелетия назад. Сила его, пахнущая спелыми фруктами и дымящимися угольками, как дыхание спящего Левиафана, сохранилась и по сей день.

Его приводили сюда. Произошел всплеск в сознании. Он тоже чувствовал силу и хотел стать частью ее.

– Кровь, – неожиданно сказал Николас. – Я вижу кровь.

Челеста резко вдохнула.

– Где?

– Идемте сюда.

Николас провел ее через schola cantorum к трем небольшим комнаткам, похожим на кельи и выложенным из камней гигантских размеров. По мере того как они переходили из комнаты в комнату, мерцающий свет камышовых факелов становился все более тусклым. В первой комнате стояла койка с набитым соломой матрасом, застланная некрашеными муслиновыми простынями и тонким шерстяным одеялом. Действительно, келья. Следующая комната представляла собой нечто вроде хранилища: сборники церковных гимнов, партитуры для песнопений, свечи, просфоры, бутылки с вином для святого причастия. Третья комната оказалась пустой, если не считать каких-то тонких перегородок вдоль стен. Здесь не чувствовался этот всепроникающий запах плесени, однако вместо него в ноздри ударило тягучее зловоние сильного дезинфицирующего средства.

– Здесь ничего нет, – сказала Челеста.

Николас прикрыл глаза.

– Тем не менее запах крови ощущается здесь сильнее.

– Поэтому здесь и напрыскали этой гадости?

– Возможно, – кивнул Николас.

Неожиданно он повернулся и отошел от нее. Челеста некоторое время стояла посреди комнаты, затем обернулась по сторонам. Николаса нигде не было. Казалось, он исчез где-то в дальнем углу в тени перегородки.

– Николас?

От гнетущей тишины у нее по телу пробежали мурашки.

– Челеста, идите сюда.

Голос звучал неестественно расплывчато и глухо, как будто говорил он откуда-то издалека. Она пошла на звук и увидела его у дальней стены. Ей показалось, что это не человек, а его отражение. Через секунду Челеста была подле него, но впечатление было такое, будто она прошла сквозь просвечивающее отверстие в радужной оболочке гигантского глаза. Когда она обернулась, ей показалось, что противоположная стена комнаты отъехала на многие ярды назад.

Подняв руки, Николас ладонями ощупывал один из гигантских камней.

– Здесь что-то есть.

Она услышала, как Николас, что-то промычав, сдвинул камень с места. Челеста бросилась к нему – часть стены медленно выдвигалась наружу. Секундой позже они уже выходили через эту потайную дверь.

Их взору предстал небольшой сад. Цветущие ломоносы обрамляли каменные стены, розово-голубые цветочки радовали глаз, виноградная лоза ползла вверх. На дереве гинкго, верхушка которого виднелась за дальней оградой, чирикали птички.

Земля была влажной и вязкой, насыщенной терпким ароматом осени; дождь, однако, прекратился. Сквозь облака пробивались разрозненные, пепельно-серого цвета солнечные лучи. Складывалось впечатление, что они находятся в глухом лесу, которого почти не коснулась цивилизация.

Посреди садика, спинкой к ним, стояла старинная металлическая скамейка. Почва под ногами была зеленой, однако Челеста сразу поняла, что идут они не но траве, а по мху. Где-то рядом заклекотала птица, но мгновенно умолкла. Наступила такая тишина, что стали даже слышны ласковые звуки течения rio, где-то невдалеке от ограды и ниже ее уровня.

– Поглядите!

Николас протянул руку, когда они подошли к скамейке. На сиденье лежала венецианская маска, разорванная пополам. Бурые пятна на маске не оставляли никаких сомнений в том, что это запекшаяся кровь.

Челеста вскрикнула и прошептала:

– Это маска Домино, та самая, которую мне велел надеть Оками-сан, когда я отправилась встречать вас.

– Как вы определили, что это именно та самая маска? Масок Домино в Венеции десятки тысяч.

– Моя маска не ширпотреб. Сделана по специальному заказу, – возмутилась Челеста. – Посмотрите вот на эту метку с внутренней стороны.

Николас вгляделся в фирменный знак, на который показала Челеста.

– Николас, что означает эта кровь? Чья она? Оками-сан?

– Мне бы самому хотелось это знать.

Наклонившись, он взял у Челесты фотографию, найденную в кабинете Оками. Челеста тоже склонилась над снимком рядом с Николасом.

– Вы здесь в костюме Домино, и сейчас мы натолкнулись именно на такую же маску, – сказал Николас. – Может быть, именно в Домино и заключается ответ на вопрос, куда похитители увезли Оками-сан?

Он на секунду задумался и спросил:

– Что вы говорили мне об этой маске в ту ночь?

– Дайте вспомнить. Я сказала, что название восходит к латинскому Benedictio Domini, что значит «благословен Господь Бог». Мне кажется, что это своего рода шутка, которую придумали древние венецианцы, чтобы высмеивать похотливую папскую камарилью. В конечном счете все карнавалы обычно заканчиваются поголовным распутством.

– Латинскому... Выходит, Домино – это один из прототипов характера итальянцев.

– Не думаю, – засомневалась Челеста, – впрочем, боюсь что-либо утверждать, поскольку плохо разбираюсь в истории maschere[26]26
  "Маска (итал.)


[Закрыть]. Но есть человек, который сможет рассказать нам все о венецианских масках, и в частности о моей маске Домино. Это мастер, который ее изготовил.

Олд Вестбюри – Венеция – Париж

Лью Кроукер вначале заметил Маргариту Гольдони де Камилло на другом конце большой подстриженной лужайки, все еще по-летнему зеленой. Яркий, пылающий под полуденным солнцем цвет этот, придавая всему окружающему необыкновенную глубину и воздушность, запоминался как нечто нереальное, отрицающее закон тяготения.

Его внимание привлекли ее густые темные вьющиеся волосы, воскресившие в памяти спокойную музыку джаза и запах крепкого кофе в одном из давно забытых клубов в Гринвич Виллидж. Когда она повернулась, услышав его шаги на дорожке, выложенной плиткой, он отметил, что очертания ее подбородка и крупный нос свидетельствуют о присущей ей силе воли и упорстве. Она окинула его холодным взглядом, в котором не было враждебности или подозрительности, как он ожидал, а только искреннее любопытство.

– Вам не повезло, – бросила она, когда Лью подошел ближе.

На Маргарите был вязаный пестрый шерстяной жакет, черные лосины и короткие сапожки. Уши украшали сережки из старинных римских монет, на безымянном пальце левой руки сверкало кольцо с крупным бриллиантом.

– Почему же не повезло? – поинтересовался Лью.

– Моего мужа нет дома.

– Он заверил сотрудников моего офиса, которые с ним связались, что будет здесь.

Маргарита пожала плечами:

– Тони сицилиец. Он или уважает человека, или нет.

Кроукер посмотрел на нее, пытаясь понять ее отношение к мужу. Она произнесла слово «сицилиец» сквозь стиснутые зубы, как если бы это было не совсем приличной характеристикой.

– Вы хотите сказать, что он не уважает меня?

– Вы – коп.

– Был раньше, – произнес он с улыбкой. – Работал в департаменте полиции Нью-Йорка. Но это было давно.

Маргарита вздернула голову:

– И что вы делали в то время?

– Был детективом по расследованию убийств.

– Так это ваша кормушка.

– Что вы имеете в виду?

Маргарита рассмеялась прямо ему в лицо.

– Бросьте валять дурака, детектив вы или, черт побери, кем вы сейчас называетесь. Вы хотите поговорить с Тони об убийстве моего брата.

– Но его здесь нет. Нельзя ли встретиться с вами?

– Мне нечего сказать по этому поводу. Дом мертв, и на этом поставим точку.

– И тем не менее мне необходимо кое-что выяснить.

Кроукер проследил за парнем, который ходил вдоль границ усадьбы. Это был молодой человек крепкого телосложения, который краем глаза наблюдал за пришельцем.

– Мне поручено найти убийцу и передать в руки правосудия.

– Живым или мертвым? – спросила Маргарита, устремив взгляд на его биомеханическую руку.

– Ну, это будет зависеть от того, как он себя поведет, когда я его найду, – заявил Лью, подняв руку и сжимая искусственные пальцы.

Маргарита осмотрела каждый палец взглядом скульптора, изучающего каркас незаконченного произведения и пытающегося представить впечатление, которое получит зритель после того, как работа будет завершена.

– В них скрыта смертельная угроза.

– Я могу выполнять ими также и самую тонкую работу, – похвалился Кроукер, выбросив из кончика одного из пальцев стальное лезвие.

Маргарита посмотрела ему в глаза:

– Это изменило вас?

– Что «это»?

– Эта... рука.

– Каким образом?

Что-то отвлекло внимание Маргариты, в момент был упущен. Она смотрела на парня, который прикуривал сигарету.

– Эй! – крикнула она. – Не забудь положить окурок в свой карман.

Потом снова обратилась к Кроукеру:

– Вы действительно уверены, что найдете его – человека, который убил Дома?

– Я найду его.

Она посмотрела на него долгим взглядом. Солнце светило ей прямо в глаза, и он не мог определить, был ли вопрос задан из простого любопытства или за этим скрывалось нечто большее.

– Думаю, что я еще задержусь на некоторое время, – сказал он.

Маргарита повернулась и пошла по плиточной дорожке, проходившей вдоль дома.

– Не ожидайте приглашения в дом. Там рабочие циклюют новый паркетный пол и все завалено листами пластика и опилками.

– Не беспокойтесь.

Она спрятала руки в карманы жакета.

– Вы упомянули в начале разговора свой департамент. На кого же вы сейчас работаете?

– Черт побери, если бы я знал, – произнес Лью, затем усмехнулся, увидев испуг на ее лице. – ФБР, – добавил он уклончиво. – Этот случай затрагивает национальные интересы.

– Не вешайте мне лапшу на уши, – заявила она, резко повернувшись к нему. – Мой брат затрагивал национальные интересы? ФБР годами лизало ему зад.

– Забавно. Мне казалось, что в конечном счете все было как раз наоборот.

– Ха! – Она остановилась посмотреть на подстриженную азалию, которая выглядела далеко не блестяще. Ее изящные руки с ловкостью и умело продвигались через переплетенные ветви куста. Лью подумал, что таким образом она делает все, за что берется. – Для человека из ФБР вы, несомненно, знаете немного.

– Может быть, но я горю желанием знать больше.

Маргарита выпрямилась и как-то странно посмотрела на него.

– Этого я не могу сказать о большинстве людей из ФБР. – Они вновь пошли по дорожке. – Я заметила, что все они закомплексованы.

– Вы имеете в виду что-то вроде межведомственной внутренней борьбы?

– Нет, дьявол их побери, – ответила Маргарита, приглаживая пальцами волосы. – У них это все личное. Они видят, как эти нахальные молодчики, за которыми они следят денно и нощно, расхаживают в костюмах стоимостью в три тысячи долларов, ездят в машинах «БМВ», живут, не считаясь с расходами, и это задевает их за живое. И они решают, что им следует сбить спесь с того или иного молодчика. – Ее лицо исказила усмешка. – Вы знаете, это напоминает спортивные соревнования: они кажутся вам скучными, если вы не примете ту или иную сторону и не станете болеть за нее. Сделайте победу избранной стороны вашим личным делом. Вот так и поступают фэбээровцы. Чтобы не скучать, они выбирают себе жертву. И она становится для них первоочередной личной целью. – Она взглянула на Лью. – Вы думаете, я все это выдумываю?

– Нет, я так не думаю.

Они дошли до задней стены дома. В отдалении, за крытым бассейном, Кроукер заметил среди деревьев двух мужчин. Они казались двойниками пары, которая остановила его перед входом в усадьбу: молодчики с крепкими мускулами, по всей вероятности бывшие полицейские, с циничным взглядом и быстрыми рефлексами, подготовленные к выполнению обязанностей охранников. Один из них держал на толстой цепи из нержавеющей стали молодого ротвейлера. Собака натянула поводок, сосредоточив свое внимание на Кроукере, который был так близко к той, защищать которую пес был специально обучен.

Наблюдая за собакой, Кроукер вспоминал досье на семью де Камилло, которое он получил из компьютера в реактивном самолете военно-воздушных сил от Лиллехаммера.

В воздухе ощущался запах, который не был связан с наступившей осенью и которого не мог полностью заглушить горьковатый аромат опавших листьев. Кроукер внезапно произнес:

– Это не та собака, не так ли?

– Простите?

– У вас был ротвейлер по кличке Цезарь, но эта собака... там – другая?

– И что из этого?

– Что случилось с Цезарем?

Маргарита не сказала ни слова, но смотрела на ротвейлера со странным выражением.

– Цезарь умер, – произнесла она. – Я думаю, что он, видимо, съел отравленную полевую мышь.

– Это, должно быть, тяжелая утрата.

Она повернулась к нему, ее щеки внезапно покраснели.

– Убийство моего брата было тяжелой утратой. А это... – Она подняла руку, затем безвольно опустила ее. – Это была только паршивая собака.

Ротвейлер остановился на их пути, мотая головой. Его внимание привлек резкий тон слов Маргариты, злобные желтые глаза были устремлены на Кроукера.

Маргарита перевела взгляд с собаки на Кроукера и вдруг веселым тоном заметила:

– Если вы сделаете сейчас хоть одно движение, вы – мертвец.

– Спасибо за предупреждение.

Она издала какой-то гортанный звук, и ротвейлер отступил. Его бока все еще вздрагивали, и Кроукер не испытывал большого желания посмотреть в полные злобы глаза.

– Теперь все в порядке, – сказала Маргарита, двинувшись дальше. – Но вам необходимо проявлять большую осторожность.

– Я буду помнить, что нельзя раздражать вас в присутствии собаки.

Они пошли дальше по территории усадьбы, через небольшой холм, в направлении к беседке, увитой глицинией. Миновали каменную статую греческого бога Посейдона, владыки морского. Концы его трезубца выглядели очень острыми. Молодчики и ротвейлер следовали за нами на допустимом приличием расстоянии, подобно мадридской дуэнье, идущей за своей высокородной подопечной.

– Я не думаю, что мой муж захочет разговаривать с вами.

– По-видимому, нет. Но я не виню его за это.

Маргарита и Кроукер дошли до беседки. Солнечные лучи пробивались через отверстия в переплетенных стволах глициний и падали на каменные скамьи, покрытые у основания зеленым мхом.

– Но вы храбрее, чем он. Вы разговариваете со мной.

Маргарита рассмеялась.

– Это судьба. Вы застали меня дома.

Она опустилась на одну из скамеек, Кроукер прислонился к стволу глицинии.

– Я полагаю, что, будучи теперь капо, мистер де Камилло считает, что он может провести самостоятельное расследование и найти того, кто убил его шурина.

– Мой муж признанный юрист. Спросите любого из его клиентов.

– Нет необходимости. Половина всех юристов и ФБР уже занимались этим вопросом.

Маргарита искоса посмотрела на него, выглядела она более уязвимом, чем это было на самом деле.

– Тогда чего же вы хотите?

– Я уже говорил вам. Я хочу найти убийцу вашего брата.

– Зачем? Для чего это вам? Влезать сапожищами в чужое горе? Или вы входите в мафиозную группировку, подобно трем четвертям фэбээровцев?

– Ну что же, я скажу вам совершенно откровенно. Всякий раз, когда мне делается скучно, я люблю исправлять несправедливость.

– Мы в Нью-Йорке, городе, где совершается убийство каждую минуту. Возьмите и займитесь одним из них. Зачем вам лезть именно сюда.

– Нет, – произнес Кроукер тихо. – Убийство вашего брата – дело особенного сорта.

– А, вот в чем дело! Известность! – произнесла она с негодованием. – Он был доном мафии, самым крупным за все время существования ФПЗС. Я могу понять ваш интерес.

– Нет. Вам не понять.

Маргарита пристально посмотрела на него. Кроукер смог разглядеть за ее спиной ротвейлера, натянувшего удерживающую его цепь. Молодчика, в руках которого находился другой конец цепи, в данный момент видно не было, так как его скрывало большое буковое дерево.

– Кто-нибудь говорил вам, как был убит ваш брат?

Наступила гнетущая, действующая на нервы тишина, как после выстрела из ружья.

– Кто-нибудь показывал вам фотографии?..

– Заткнитесь!

Она резко встала, и ротвейлер заскулил.

Осторожно, не делая резких движений, Кроукер достал из кармана пиджака коричневый бумажный конверт.

– Я думаю, вам следует посмотреть эти фото.

– Нет! Я...

Ротвейлер резко бил передними лапами по твердой земле и рвался вперед.

– Нет! – повторила Маргарита. Но она не могла отвести взгляда от конверта. – Не думаете ли вы, что я хочу, чтобы убийцу моего брата привлекли к суду?

Кроукер понял, что теперь ему надо быть очень осторожным.

– Именно этот вопрос я и задавал себе, когда начал разговор с вами. А теперь я думаю, что знаю и ответ.

Она была более ловкой, чем он ожидал. Когда она брала конверт, он заметил, что ее рука даже не дрогнула. Маргарита вновь села, положила конверт на колени и скрестила на нем руки.

– Я это говорила, не правда ли? – заметила она почти про себя. – Это судьба, что я оказалась здесь, когда вы пришли.

Кроукеру следовало бы не спускать глаз с ротвейлера, но вместо этого он все внимание сконцентрировал на Маргарите.

Ее руки непроизвольно, как если бы они принадлежали другому человеку, открыли конверт и вытащили фотографии. Она бросила взгляд на Кроукера, как ему показалось, как бы ища у него поддержки. Затем судорожным жестом опустила голову.

Это была первая фотография, изображавшая его сердце, пришитое к пуповине.

У Маргариты вырвался слабый вскрик.

Ротвейлер зарычал и, таща за собой стражника, стал приближаться к своей хозяйке, полагая, что она в беде. Собака была права.

– Миссис Д.?

– Все в порядке, Джон. Оставь нас.

До Кроукера донесся звон цепи, которую резко дернул стражник. Ротвейлер вновь заскулил.

На поверхности фотографии отчетливо виднелись капельки слез, блестевшие в солнечных лучах. Маргарита просмотрела все эти ужасные снимки. Она казалась парализованной. Медленно перебирая их снова и снова, она никак не могла решиться отдать их. Это означало бы еще раз сказать «прощай» своему брату.

– Зачем вы показали мне их? – прошептала она наконец. – Это выходит за пределы логики человеческого поведения.

– Да, – подтвердил он. – Теперь вы знаете, почему я здесь.

Кроукер заметил, что пальцы ее рук побелели.

– Я согласилась разговаривать с вами только потому, что...

– Потому, что я полицейский?

Маргарита покачала головой.

– Фэбээровцы, по-видимому, считают, что я у них как быв долгу за то, что они взяли Дома в ФПЗС. Но они ошибаются, так как они не выполнили свои обязательства по сделке. Они не защитили его.

– Это только одна сторона дела, – заметил Лью. – Другая состоит в том, что Доминик Гольдони нарушил правила ФПЗС, и именно это привело к его гибели. Вы забываете, что никогда никто не трогал человека, находящегося под защитой ФПЗС, если он не нарушал контракта.

– Мой брат никогда раньше не был в ФПЗС.

«Touche»[27]27
  Укол (в фехтовании) (фр.)


[Закрыть], – подумал Кроукер.

– Вы знаете, мой детектив, как устроен современный мир? – спросила Маргарита менее суровым голосом. – Никто не хочет взять на себя ответственность. Тогда я никак не ожидала, что фэбээровцы заявят мне: «Извини, но мы выдохлись». Это в принципе слишком вредно для программы. Свои жертвы они будут запугивать, те попытаются бежать, и некоторым из них разобьют головы, а их мозги разлетятся во все стороны.

По мнению Кроукера, Маргарита была права.

– Вот в этом все и дело. Что сделал Доминик Гольдони такого, что его понадобилось убивать? – Он внимательно следил за ее реакцией, так, как если бы она была ротвейлером, приготовившимся к нападению. – Он привез из Куинса свою любовницу по имени Джинни, или, точнее, Вирджиния Моррис, чтобы быть с ней там, куда укрыли его люди из ФПЗС, – продолжал Кроукер.

Маргарита опустила голову. Медленно, одну за другой, она вытирала слезинки с фотографий умершего брата.

– Джинни была также убита вместе с ним.

Маргарита резко вскинула голову, так что даже был слышен хруст ее шейных позвонков.

– Я здесь потому, что пытаюсь выяснить, что заставило Доминика нарушить правила ФПЗС. Моя версия – он хотел прекратить связь с Джинни, а она была против этого. И в этой щекотливой для него ситуации, я думаю, он обратился к кому-то, вероятно к вашему мужу, чтобы он помог ему разрешить возникшую проблему. И может быть, именно это и послужило причиной его гибели. Кто-то проследил за ним и обнаружил, где он скрывается.

– Тони вам не поможет. Он не помог бы даже полицейскому-калеке перейти через улицу.

– А вы знали Джинни?

– Что?

Нечто в словах Маргариты или же в тоне, каким она их произносила, вызвало в сознании Кроукера мысль о том, что она и ее брат были очень близки друг к другу.

– Вы должны были знать, что ваш брат «шалил» на стороне, ведь он очень доверял вам, – сказал он.

Она резко поднялась, так что фотографии соскользнули на землю. Кроукер нагнулся, собрал их, вложил обратно в конверт и поспешил догнать ее.

– Послушайте, может быть, все и не так... – продолжил он, поравнявшись с ней. – Эти сицилийские штучки. Женщины и дела никогда не смешиваются.

– Сексуальные склонности Дома не имеют ничего общего с бизнесом, – резко бросила она. – Кроме того, семейство Гольдони не состоит из сицилийцев, чего я не могу сказать о своем муже. Наша семья родом из Венеции.

– Но вы и ваш брат наполовину сицилийцы.

– Его мать, но не моя.

Ротвейлер бросился в сторону так быстро, что чуть не свалил с ног державшего цепь молодчика. Потом он остановился, расставив задние лапы. В передних он держал небольшого зверька – бурундучка или, вероятнее, полевую мышь. Ротвейлер начал его жадно пожирать. Послышался негромкий, но явственный хруст разгрызаемого черепа зверька. Маргарита стояла и смотрела на это зрелище без особого волнения или отвращения, просто с любопытством. Такое же выражение было у нее и тогда, когда она увидела Кроукера.

– Итак, вы знали Джинни Моррис, – заключил он.

– Я этого не говорила. – Она посмотрела вокруг себя, как если бы в этой так надежно охраняемой усадьбе ее мог кто-либо подслушивать. – Однако и в самом деле я ее знала. Я знала всех его любовниц. Я была единственным человеком, которому он мог довериться полностью.

– Тогда вы знаете, куда ФПЗС поместила вашего брата?

– Нет. Я только подготовила Джинни к переезду. Остальное все Дом делал сам.

– Боже милостивый! – Кроукер понял, почему она плакала над фотографиями, – она помогла своему брату нарушить правила ФПЗС, а за это нарушение он и был убит.

– Доминик был... необычный во многих отношениях, – произнесла Маргарита. – Что же касается его любви к женщинам, то он был подобен Джону Кеннеди – он просто не мог удержать себя. Кажется, существует медицинский термин того, чем страдали они оба, это «сатириаз».

– Вы имеете в виду, что ваш брат был болезненно-сексуален?

– Я уже слышала подобные высказывания раньше, – заявила она, наблюдая, как ротвейлер наконец расправился со своей жертвой. Затем она повернулась к Лью и произнесла с холодным выражением лица: – Вы находитесь сейчас здесь как мой гость, детектив, и я прошу вас в будущем с уважением относиться к памяти моего брата.