Текст книги "Лучшая страна в мире"

У меня дело пошло невероятно здорово. Иначе не скажешь. Через несколько кругов я вырвался вперед и на бешеной скорости мчался по аризонской пустыне, прошел уже несколько уровней, маленькая стрелочка в левом нижнем углу экрана указывает, в каком направлении надо ехать, чтобы выйти на следующий уровень, на дороге все время попадаются скалы и камни, кактусы и рытвины, а то и сочетание препятствий, и надо следить, чтобы не наехать на что-нибудь такое, что выбьет тебя из седла, важен также правильный расчет, чтобы хорошо приземлиться после прыжка, а прыжки бывают сумасшедшие, прямо-таки невероятные прыжки, однако они остаются в пределах реального и подчиняются естественным законам физики, например закону тяготения, все выдержано в духе реализма, но в то же время на грани фантастики, как говорится – larger than life, то есть больше, чем в жизни, это трудно выразить по-норвежски, получается не то, поэтому я и написал эти слова по-английски, чтобы как-то передать смысл. Без смысла – никуда. Оказывается, на компьютере я необыкновенно здорово управляюсь с мотоциклом, и мне это нравится, на Бима мои успехи явно произвели впечатление, и меня это радует, потому что я люблю производить впечатление, мне приятно, что Бим меня оценил, он предложил посоревноваться, и я побил его с разгромным счетом, потому что он несется очертя голову, лихачит, он еще не видит границ разумного риска; я понимаю, ом же не водил машину, ездил только на велосипеде, а я на чем только не пробовал, у меня есть машина и права, в которых записано, что я могу водить транспортные средства до трех с половиной тысяч килограммов, не забыть бы, кстати, вовремя возобновить документ до нового года, а то я ведь люблю водить транспортные средства весом до трех с половиной тысяч килограммов и не хочу лишиться этой возможности, я люблю водить легкие машинки, вроде этого гоночного мотоцикла на компьютере, я вообще люблю водить машины, и легкие, и тяжелые, так что этим, как видно, отчасти тоже объясняется, почему я так сильно расстроился, когда мою машину третий год подряд уволакивают на штрафную площадку, я огорчился, что остался без машины, потому что машина для меня вроде друга, и, может статься, я выбрал не то место в жизни, мне, может быть, надо было гораздо больше ездить, надо было работать водителем, мне, может быть, лучше было не брошюры писать, а стать гонщиком, ведь па машине с мощным двигателем можно проскочить мимо воды, как бы она там ни разливалась, а тебе хоть бы хны, проехал мимо – и все дела; еще одно преимущество мотоспорта состоит в том, что там пет никакой информации, есть только скорость, а скорость – это не информация, скорость – это эмоции, а не информация, скорость воспринимается другими мозговыми центрами, не теми, которыми воспринимается информация; когда ты мчишься по Аризоне на виртуальном гоночном мотоцикле компьютерной игры, да и на настоящем мотоцикле тоже, у тебя задействованы совсем другие центры, чем те, которые включаются в работу, когда ты трудишься над брошюрой; в общем, я попал не на свое место. Да что там свое – не свое! В жизни мы всегда что-то выбираем, и я выбрал брошюры. Хорошее состоит в том, что я получил свою долю той власти, которой владеют СМИ, это хорошая сторона, плохая же заключается в том, что я не могу так быстро ездить на машине, что я слишком много просиживаю за столом, еще сколько-то лет, и пойдут сердечно-сосудистые заболевания, пропади они пропадом, и пропади пропадом все болезни, потому что у болезней есть течение, и это течение все меняет, причем без гарантии, что ты когда-нибудь выздоровеешь. Это же только представить такую штуку – заболеть и не выздороветь! Что может быть хуже! Нет, это отвратительно, и к черту такую гадость, думаю я, мчась по компьютерной пустыне со все увеличивающейся скоростью и все увереннее управляя мотоциклом, пот какой я молодец, такой молодец, что Бим даже потерял дар речи, всех соперников я оставил позади, они безнадежно отстали и навсегда потерялись из виду, я совершаю фантастические прыжки, приземляясь на склоне или у подножия холмов, приземление надо заранее рассчитать, а Бим этого не делал, он просто прыгал как придется, наудачу, а от удачи зависит жизнь, неудача означает смерть, а Биму горячая голова не дает хорошенько рассчитать расстояние и скорость, как делаю я, для него гонка уже несколько раз кончалась смертью, тогда как я в общем и целом остаюсь в живых, в живых остаться лучше, чем умереть, хотя я не имею ни малейшего представления о том, каково это – быть мертвым, зато хорошо знаю, что оставаться в живых – это о'кей, и хотя в компьютерной игре ты умираешь всего на три-четыре секунды, в этом нет никакой радости; как писали во время одной кампании за безопасность дорожного движения, когда я сам был подростком: быть мертвым не достижение; действительно, быть мертвым не радость и не удовольствие, с тех пор я крепко усвоил, как важно оставаться живым, потому что быть мертвым – это не достижение, и заодно напоминаю себе, что до нового года надо будет возобновить права на вождение тяжелых машин.

Тем временем Бим заснул прямо на стуле. Измотался, бедняга, укатала его собственная посредственность и мои успехи, вот уж действительно, нет ничего более изматывающего, чем собственная посредственность на фоне чужого успеха, я принимаюсь объяснять ему, что не бывает так, чтобы все выигрывали, в том-то и соль соревнования, что один его обязательно проигрывает, а другой выигрывает; для того чтобы кто-то выиграл, кто-то должен проиграть, в этом, мол, вся штука; но никто меня не слышит, Бим спит, так и хочется сказать – спит богатырским сном, только Бим не богатырь, а тщедушный мальчуган, и этот мальчуган сейчас спит. Я беру его на руки, перекладываю на постель и укрываю одеялом; чем же мне теперь, думаю, заняться; времени только два часа ночи, и до прихода Сестры еще несколько часов; поиграть, что ли, еще немного, никто же не увидит – Бим не увидит, потому что он спит, Сестра тоже не увидит, а вообще-то какое мне дело, увидит это кто-то или не увидит, – я взрослый человек, работник СМИ, обладаю властью, которую дает принадлежность к этой сфере, а тут раз в кои-то веки и вода не течет, так почему бы мне не поиграть. Только, пожалуй, надо сменить трассу, аризонская трасса слишком легкая для такого чемпиона, как я, надо выбрать другую, чтобы было где развернуться; пощелкав мышью, я нашел наконец такую игру, в которой соревнования ведутся сразу по нескольким видам спорта, ведутся в течение целого сезона, и где предлагается множество различных трасс. Компьютер спрашивает, как меня зовут, и я вписываю ответ – Ньяль, затем он спрашивает, готов ли я к очередному заезду, трасса очень сложная, предупреждает компьютер, она требует большого умения; я выбираю самый трудный из всех уровней трудности, обозначенный словом «hard»[12]12
  Жесткий (англ.).


[Закрыть], нажимаю на клавишу «hard», написано по-английски, но я понимаю, я знаю языки, кроме финского, в финском я ни гугу, да и кто знает финский, кроме самих финнов, чудной народ финны. Я выбираю «hard» и мотоцикл – отличный красный мотоцикл с объемом в несколько сот кубических сантиметров – и стартую. Гонка начинается в Центральной Америке. Со мной соревнуются девять гонщиков: Поль, Арнольд, Джейсон, Сильвестр, Герман, Сквидо, Джим, Макс и Трикстер. Большинство из них мне даже в подметки не годится, но Арнольд и Сильвестр оказываются на высоте, против них мне поначалу пришлось поднапрячься; должно быть, это потому, что я выбрал «hard», подумал я, по о другом не могло быть и речи, иначе я победил бы шутя; впрочем, с Джейсоном тоже надо держать ухо востро, хотя он немного похож на Бима, тоже отчаянный и бесстрашный, чересчур бесстрашный, потому что не знает края, ему бы немножко осторожности, тогда бы этот Джейсон не падал так часто, а за каждое падение ты пропускаешь несколько секунд, я ценю эти секунды, потому что тогда я догоняю соперника и скоро оказываюсь впереди, вот я уже обогнал Джейсона и Сильвестра и еду по местности с субтропической, а может быть, даже и тропической растительностью, тут я не очень разбираюсь, во всяком случае здесь растут пальмы и папоротники, кое-где попадаются кактусы, а местами разбросаны пирамиды, построенные инками, хотя, может быть, и не инками, а майя или ацтеками, надо будет потом вникнуть в этот вопрос, вперед» меня только Арнольд, и, как я замечаю, он лидирует с большим отрывом, а нам остается всего лишь два круга, кончается первый заезд, и мне ужасно не хочется оказаться вторым, я хочу выигрывать с самого начала, и я начинаю выкладываться, как только могу, иду на риск и выкладываюсь полностью, и вот на последнем круге, незадолго до финиша, я настигаю и, подпрыгивая на стуле, обгоняю Арнольда; Арнольд явно не ожидал, что я его обойду, Арнольд – часть игры, он запрограммирован и сконструирован как хороший гонщик, но у него есть недостатки, программисты позаботились о том, чтобы он не стал совершенством. Кто может быть совершенством! – так скорее всего думали программисты. А я как раз и пользуюсь его недостатками, промашками, которые он иногда допускает, я сам допускаю промашки, но не так часто, как Арнольд, и вот я его обошел и выиграл заезд, я оказываюсь первым в таблице, и статистика говорит, что я – победитель, Ньяль – победитель; мало того – по статистике получается, что я показал также самую высокую скорость на одном из кругов, и я выиграл двадцать тысяч долларов, виртуальных долларов, долларов, которые я никогда не получу в действительности, но в виртуальной действительности они мои, я уже чуть было не сказал: «Как хочу, так и потрачу», но, оказывается, часть денег уйдет на ремонт, а часть на медицинское обслуживание, потому что участие в мотокроссе неизбежно связано с мелкими или серьезными травмами, но все-таки у меня остается более восемнадцати тысяч долларов, и это неплохо, совсем неплохо за какие-то десять—пятнадцать минут езды на мотоцикле, правда очень жесткой езды, так что это все-таки честно заработанные деньги, а курс доллара нынче как раз высок, восемнадцать тысяч долларов – это хороший выигрыш. Но вот уже начинаются новые гонки, на этот раз по Северной Америке. О'кей, «give it to me», говорю я мысленно, ведь я готов, я же выиграл предыдущие гонки, я полой энергии и могу повторить свой успех столько раз, сколько понадобится, чтобы стать абсолютным победителем, а вода давно оставлена позади, мы умчались от нее, она даже опомниться не успела. Второй заезд дает мне большее чувство удовлетворения, чем первый. Он сложнее, но зато и удовлетворение больше. Трасса проходит рядом с каменным карьером, по дорогам ездят гигантские грузовики, наш путь в нескольких местах пересекает железнодорожную линию, а по ней ходят поезда, длинные товарные составы, поэтому первый и второй круг я использую, чтобы приноровиться к условиям местности, ознакомиться с трассой, и в результате оказываюсь па восьмом месте, но я не позволяю себе горячиться и думаю, что я еще догоню остальных, и вот я делаю рывок, выхожу из стартового уровня, поворачиваю немного направо и, проехав около километра, попадаю на новый уровень, тут сразу срезаю поворот, направляюсь вверх по склону холма, перескакиваю через поваленный ствол и на полном ходу влетаю на следующий уровень, левый поворот, снова вверх по склону, в гигантском прыжке переношусь на другую сторону гряды, скатываюсь вниз и тут вижу Германа и Джима, они валяются в пыли и не торопятся снова сесть на мотоциклы, – должно быть, сильно расшиблись, думаю я, проносясь мимо вдоль железнодорожной линии, опять новый уровень, жму на газ, направляя машину в нужную сторону, взлетаю на высокий утес, совершаю гигантский прыжок метров так в сто – сто пятьдесят, приземляюсь несколько правее намеченного места на плато, откуда снова перехожу на новый уровень, проскакиваю его на полной скорости, ловко избежав столкновения с тяжеленным грузовиком, который неожиданно выскочил на переезде, резкий скачок вниз, оставляю позади Джима – он, бедняжка, опять, видно, переоценил свои возможности и упал вниз головой в заросли каких-то экзотических кустов, новый уровень – езда через перевал, через горное ущелье, или как там оно называется, тут надо следить, ни па миг не ослабляя внимания, на дороге сплошные ухабы, меня так и швыряет из стороны в сторону, при такой скорости я рискую пролететь мимо перехода на следующий уровень, но нет – вписался точно, въехал куда надо и оставляю позади Поля, который, похоже, потерпел аварию, он уже снова на ногах, но скорость у него в несколько разменьше моей, так что я обгоняю его, прежде чем он успел собраться, но теперь надо осторожно выбирать скорость, потому что впереди резкий поворот налево и спуск в котловину, где опять попадаются тяжелые грузовики, но я избегаю столкновении и при переходе на следующий уровень иду уже третьим, впереди остается еще два круга, так что я непременно выиграю и снова получу доллары, которые суммируются с предыдущими, вот я и разжился долларами, и неплохо разжился, но тут вдруг я почувствовал, что и победа, и деньги перестали быть для меня главным, главное – это наша дружба, спайка с остальными ребятами, ради нее-то я и готов продолжать это дело, думаю я, мы с ребятами ездим по всему свету и круглый год участвуем в мотокроссах, мы летаем на одном самолете, а с Арнольдом у нас далее установился хороший приятельский тон, немного грубоватый, но в то же время теплый, и нет, наверное, таких вещей, о которых мы не могли бы с ним говорить, мы уверены, что можем положиться друг на друга, непрестанные соревнования сильно давят на психику, немногие знают, как изматывает это давление, а вот эти ребята знают, нам привычно это ощущение, и все вместе мы отличная команда. И вот наконец, после бесконечного множества ландшафтов, и трасс, и часов, мы вдруг попадаем на трассу, где я чувствую, что вернулся домой, внезапно она открылась передо мной, я этого не ожидал, но вот она тут, и, выехав на нее, я ощущаю такое душевное волнение, что оказываюсь не в состоянии держать гоночный темп, до того я растроган, я чувствую себя прежним, тут все так, как было в окрестностях летнего домика, которым владела моя семья, когда я был маленьким; цепочки холмов, поросших хвойным лесом, просторы, открывающиеся с вершин, и протянувшаяся вдалеке горная гряда, все совсем как тогда вокруг летнего домика, солнце точно так же озаряет склон холма, точно так же ложатся тени, мне кажется, что я узнаю отдельные деревья и запахи, я узнал этот запах – запах подтаявшего снега, влажный запах весеннего леса и свежего воздуха, и токование тетеревов на рассвете; это выше моих сил – снова очутиться здесь вместе с друзьями-мотоциклистами, показывать им мои родные места, все это великолепие; я останавливаю мотоцикл и целиком отдаюсь во власть своих переживаний, а они продолжают делать круг за кругом; я подумал, что могу потом отменить эту игру и начать ее по повой, тогда я все равно выиграю, вот только приду сначала в себя, однако стоило мне еще немного постоять, как снова хлынула вода, вода меня настигла, и оказалось, что в игре тоже присутствует вода, а я-то уже было поверил, что игра водонепроницаема, но тут меня одолела ностальгия, а ностальгия – это вода, обыкновенно мне удается не давать воли ностальгии и другим чувствам не давать воли, но теперь уже поздно, она уже тут, ностальгия завладела мною со страшной силой, а ребята, поди, и не догадываются, что происходит, просто видят, что я остановил мотоцикл и стою на дороге; может быть, они подумали, что у меня неполадки с мотором: а что еще они могли подумать, я же лучший гонщик, всегда побеждаю, а тут вдруг стал и стою, и вокруг меня поднимаются воды, потому что меня захватила ностальгия, я вспомнил былое, затосковал, а так я ведь обычно не подпускаю эти чувства, я подавляю их, а тут вот не удержался, подпустил их к себе, не подавил, на какой-то краткий миг утратил бдительность, и этого оказалось достаточно, я забыл держать защиту, а о ней никогда нельзя забывать, это опасно для жизни, потому что, едва забудешься, тут тоска и нахлынет со всей мощью, воспоминания накатят гигантской волной и обрушатся водопадом, и вот они уже залили пес вокруг, случилось то, чего я любой ценой стараюсь избежать; садясь за эту игру, я был так уверен, что тут уж воспоминания и тоска ни в коем случае меня не настигнут, я нарочно решил играть, вместо того чтобы спать, ведь тот, кто не спит, не видит снов, тот, кто занят компьютерными гонками, не видит снов, а тому, кто не видит снов, не приснится вода, и вот вода здесь, и это гораздо страшнее, чем бывает во сне, я стою по колено в воде, а она все прибывает, разливаясь по местности, которая так похожа на ту, где стоял наш летний домик, когда я был маленьким, я вернулся сюда впервые за много лет, но домика не видать, да он уже и не наш, и семья уже не семья, она изменилась, и черт бы побрал эти семьи, которые перестают быть семьями, не знаю, как еще сильнее выразиться, – одним словом, черт бы все это побрал, думаю я и не могу сдержать слез; что же это делается, думаю я, вы только посмотрите на меня – я же лучший и самый удалой гонщик из всех мотоциклистов, доказавший в бесчисленных соревнованиях свою выносливость и трезвую расчетливость, и вот я стою и плачу, как мальчишка, как ребенок, которого вдруг одолела тоска по родному дому, потому что местность и солнечный свет на склоне холма внезапно напомнили ему то, чего никогда уже не вернешь, – домик, который никогда не вернется, семью, которая никогда не вернется, дедушку с бабушкой, которые никогда не вернутся, бабушку, которая в день 17 мая всегда угощала колой, и вот кола как была, так и осталась, и 17 мая как было, так и повторяется каждый год с чистыми улицами, а бабушкина кола и бабушкино 17 мая уже никогда не вернутся, и сама бабушка не вернется, а я любил ее, любил же, и мир ее праху, да и не надо мне, чтобы непременно то же самое снова вернулось, потому что это невозможно, и я понимаю, что невозможно, но я хочу домой, я хочу домой во что бы то ни стало, а дома уже нет, нигде нет у меня дома, и в этом источник страдания, это и есть то самое, откуда берется вода, ее источник в том, что всюду дом и нигде нет дома, что домой невозможно вернуться, потому что вернуться – значит научиться жить без него.

Вот едет Арнольд. Он выиграл гонку, а теперь ищет меня, он находит меня плачущего под соснами, но я ничего не объясняю, а только плачу на его плече, он похлопывает меня по спине, приговаривая: «Ничего, Ньяль! Невозможно каждый раз выигрывать». Он прав, прав Арнольд, невозможно выигрывать каждый раз. Время от времени приходится и проигрывать, и на этот раз я проиграл. Проиграл.

В половине девятого с работы возвращается Сестра, она застает меня лежащим на диване в унынии и в тоске. Я немного поспал. Всю ночь я носился на мотоцикле в компьютерных гонках, а все утро протосковал. Малыш Бим еще спит богатырским сном, а вот я тосковал, а теперь спрашиваю себя, что же это такое – тоска по дому, по чем мы тоскуем, вспоминая родной дом. Мы тоскуем по людям, отвечаю я себе, главное для нас – люди, ведь люди приходят и уходят, люди так созданы, что по ним приходится тосковать, но еще тоскуешь по местности, по свету и но местности. Мне кажется, я тоскую но местности, в которой прожили жизнь самые близкие мне люди. Вот так несложно, по-видимому, обстоит дело. Я тоскую по местам, в которых жили, в которых живут люди, потому что там в урочный час так же светит солнце, из года в год, и луч его под тем же углом ложится на стену, под каким он ложился при моих пращурах, думается мне, и все так же идет там дождь, и хотя дождь – это вода, но в этом дожде почему-то чувствуется что-то умиротворяющее, но каждый раз, как я возвращаюсь мыслями к этой местности, она почему-то преломляется и поворачивается множеством граней, на мгновение выстраивается целостная картина, но удерживается она недолго; и неважно, что я мастерски умею анализировать картины – в свое время я на «отлично» справился с такой задачей на письменном экзамене, я анализировал тогда картину одного из мастеров фламандской школы, фламандцы написали так много картин и вложили в них столько смыслов, они много писали и много вкладывали, мне было что анализировать, и картины ностальгических воспоминаний тоже несут в себе глубокий смысл, в них много заложено и много чего подразумевается, но мне не охватить этого смысла, я не воспринимаю картину в целом, она дробится, так что не могу представить себе, как она выглядит в целом, и получается задачка с неправильной дробью, или как там это еще называется, и ее нипочем невозможно решить, потому что одно на другое не делится, надо где-то что-то занимать, ты начинаешь занимать, и делить, и применять всякие формулы, хотя это еще не значит, что получится правильный ответ, он тем ближе, чем больше ты удаляешься, и тем дальше, чем ближе ты подходишь, вот тут и начинается трещина, от которой все дробится, думаю я, вот тебе и ответ черным по белому, и пропади оно пропадом – то, что исчезает при твоем приближении, пропади оно пропадом!

Сестра благодарит меня за то, что я посторожил Бима. Благодарит от души, иначе не скажешь, видно, что от души, на прощание она даже обняла меня, это же надо, думаю я, – обняла, такое не часто случается, но я ведь заслужил, я заработал награду, я пришел на помощь, как настоящий друг, потому что не бросил ее в трудную минуту, все так, мне это было не очень удобно, но я с этим не посчитался, я пожертвовал собой, и Сестра это оценила, и показала это тем, что меня обняла; долг, так сказать, платежом красен, и, оказывается, не напрасно – уныние и тоска немного отпустили, мы обещаем друг другу, что созвонимся, а я говорю, чтобы она зашла к Биму, я выхожу и сажусь в машину, которая оказалась па том самом месте, где я ее оставил, просто чудо, думаю я, машину не украли, не увезли, и раз в кои-то веки она нашлась там, где я ее припарковал. Садись и поезжай куда хочешь! И я еду домой, хотя у меня и нет дома, хотя дом для меня повсюду и нигде, но я еду домой, ведь надо же где-то хранить свои вещи, вот это для меня и называется домом, туда-то мне и надо, чтобы заняться своей работой.

Дома одна за другой происходят две вещи – одна хорошая и одна плохая. Хорошая – это то, что «Афтенпостен» осталась сухой. Она лежит за дверью, я забираю ее в квартиру и кладу на кухонный стол, газета остается сухой, потому что сегодня я дома не ночевал и дверь в спальню закрыта, поэтому воздушные массы не пришли в движение и на кухне не возникла та область низкого давления, о которой я всегда забываю, Плохая вещь – это звонок из финского посольства. Не успел я надеть свитер фирмы «Маримекко» и погрузиться в свои заметки, как раздался звонок, они хотят знать, как продвигается работа, а лучше всего, если бы я мог показать им готовую часть. Как же им не хотеть! Они просят, чтобы я прислал им это по факсу. К несчастью, им известно, что у меня есть факс, так как во время собеседования я имел глупость проговориться об этом. К сожалению, не могу, у меня другой метод работы, не такой метод. Сначала я собираю идеи и мысли, делаю отдельные наброски, примерно так, как поступают художники, добавляю я в пояснение; вообще, я люблю подчеркивать, что моя работа – это искусство, и не каждому оно доступно, а из этого следует, что в данный момент показывать нечего, то есть имеются, конечно, отдельные отрывки, говорю я, одетый в свитер от «Маримекко», готовые куски, конечно же, есть, так, например, уже написан развернутый пассаж о Сибелиусе, затронута также тема воды, я не обошел вниманием воду, зная, как вы, финны, любите воду, поэтому я и заговорил о воде, так что, думаю, это вам должно понравиться, но отдельные части все-таки не дают представления о картине в целом, тут я захожу довольно далеко и утверждаю, что по отдельности эти куски вообще не имеют смысла, но вот когда я их соединю, то получится нечто грандиозное и даже высокохудожественное, заявляю я по телефону в ухо финскому собеседнику, он принимает это как-то недоверчиво, я чувствую, что он сомневается, я так и говорю ему: я, дескать, чувствую ваши сомнения и отношусь к этому с пониманием, однако па меня можно вполне положиться; какой-то он нес-таки бестолковый, по-моему; нетрудно ведь, кажется, понять то, что я говорю, думаю я про себя; надо надеяться, что этот 'финн не типичный представитель своего народа, потому что если он типичен, то, значит, у финнов проблемы, причем не маленькие, а очень даже большие проблемы. Договорный срок наступает через две педели, а дне педели – это еще очень много, говорю я ему, это четырнадцать дней, а четырнадцать дней – это большой срок, в две недели укладывается основательный курс обучения; так, например, четырнадцати дней достаточно для того, чтобы полностью изменить свой жизненный путь, пройдя курс, целью которого является изменение вашего мышления; разумеется, при условии, что его ведет высококвалифицированный специалист, но ведь в наше время нередко встречаются высококвалифицированные специалисты; или вот: путевка на Тенерифе включает в себя четырнадцать дней отдыха, за это время можно взять в аренду машину и объездить весь остров вдоль и поперек, можно облазить горы, взобраться на самую вершину горы, которая называется, кажется, Тейде и высота которой составляет чуть ли не четыре тысячи метров над уровнем моря, можно пойти туда, а можно к Туру Хейердалу, расспросить его про его раскопки, а он, вероятно, пригласит тебя выпить и расскажет подробно о своих последних открытиях, о том, что он думает вечерами, когда сидит на террасе с видом на Атлантический океан, и мысли ему приходят наверняка не о каких-нибудь пустяках, мысли Хейердала должны быть о религии, о различных предметах, о народностях, о миграции, он думает о миграции, и этих мыслей хватит на все четырнадцать дней, но тебе некогда, ты говоришь, что тебе уже пора, ведь надо еще искупаться, надо пойти поесть ресторанной еды, может быть чего-то рыбного, здешние Канарские испанцы знают толк в рыбе, так вот, говорю я финну, пускай он не беспокоится, брошюра помаленьку продвигается, а я сижу тут в свитере от «Маримекко», выдержанном в финских цветах, и через четырнадцать дней он будет спокойно изучать готовую брошюру и даже, возможно, получать от нее наслаждение, если, конечно, он из тех, кто способен наслаждаться, ведь это не всякому дано, пропади они пропадом. После этого разговора я как-то сник. Как ни начну фразу, каждый раз зачеркиваю, и так продолжается несколько дней – начну фразу и зачеркну. Едва сделаю что-то, как снова удаляю, и получается так, как будто ничего и не было.

Мне недостает информации. Удивительный парадокс – мне, человеку, создающему информацию, недостает информации! И тем не менее это так, К такому выводу я пришел после нескольких дней бесплодного писания, думанья и вычеркивания. Факты – вот что мне требуется, голые факты, вокруг которых я могу строить свои рассуждения, а производство фактов мне не под силу, я не могу выдумывать их из головы, за этим надо обращаться к другим источникам, так что нужно отправляться в путь, – иными словами, добывать информацию. Я выхожу на улицу и отправляюсь за два квартала от своего дома в замечательную лавку, где продаются старые газеты и книги, я ходил туда много-много раз, чтобы купить буклетики про Астерикса и Обеликса, а также про Серебряную Стрелу, я страстный поклонник Серебряной Стрелы и его названого брата Сокола – белого человека, который по собственному желанию стал жить среди индейцев, ну и, конечно же, красавицы Светлая Луна, девушки, мастерски владеющей дзюдо, она, как дикая кошка, дерется с белыми, которые хотят ею овладеть, но она их колошматит; когда я был помоложе, мне требовалось подтверждение, что индейцы могут поколотить белых, найти подтверждение хотя бы в комиксах было приятно, ведь индейцы были хорошие и настоящие люди, в природе они понимали все – малое и великое, они не брали от природы больше, чем нужно, и если убивали бизонов, то лишь столько, сколько было нужно, чтобы прокормиться, они воплощали в себе равновесие и дальновидность, в то время как белые – неуравновешенность и недальновидность, и я ненавидел белых, и мне почти невыносимо было читать, как уничтожали индейцев, уничтожение индейцев я считал тогда самым ужасным преступлением всех времен, я идентифицировал себя с индейцами так же, как Бим идентифицирует себя со Скарпхедином, я и сейчас еще возмущаюсь, когда вспоминаю о кровавых битвах при Ваундед-Ни и Литтл-Биг-Хорис, в которых, несмотря ни на что, победили индейцы, так как был убит мерзкий генерал Кастер, и я радовался его смерти; как странно это звучит – я радовался смерти генерала Кастера; однако так оно и было, я радовался, и, хотя я радовался спустя сто лет после его смерти, это была настоящая радость, неподдельное и глубокое злорадство, так как я сумел представить себе эту картину, я видел генерала Кастера на коне в тот миг, когда он вдруг понял, куда его занесло, как он помрачнел и стал рубить саблей, отбиваясь от индейцев, и тут на него посыпался град стрел, я всегда видел целую тучу стрел, и стрелы пронзили его спереди и сзади, и, может быть, даже какая-нибудь попала в глаз, стрелы пронзали его кожу, раздирали под кожные ткани и внутренние органы, кромсая все, что было в нем жизненно важного, а я радовался и думал – вот что бывает с тем, кто истребляет индейцев; именно это я, в* общем, и думал, я мог бы развить эту мысль дальше, но я даже не пытался, потому что – зачем? Вот что бывает, и так и должно быть с теми, кто уничтожает индейцев, и Кастеру следовало заранее об этом подумать. Однако, несмотря на одну-две победы, в конце концов индейцам, если так можно сказать, пришлось проглотить горькую пилюлю. Или нельзя? Можно ли так сказать о тех, кого уничтожают? Достаточно ли этого, чтобы полностью выразить смысл происходящего? Пожалуй что нет. Ну а чего тогда достаточно? Кончилось тем, что индейцы исчезли. Сохранились только в «Серебряной Стреле», там они живут, и Светлая Лупа навсегда останется там и будет драться, как дикая кошка, и, если бы не Финляндия, я бы накупил годовой комплект выпусков «Серебряной Стрелы», ушел бы с ним домой и проглотил бы все в один присест, но от Финляндии так просто не отмахнешься, Финляндия все заслонила собой, и виноват в этом белый человек, думаю я, погоня белого человека за наживой виновата в том, что я не могу с головой погрузиться в «Серебряную Стрелу»; и в том, что я вынужден искать информацию о Финляндии, тоже виноват белый человек, которому не сидится на месте и все время надо куда-то ехать, в частности в Финляндию, и, хотя об этом даже излишне упоминать, я все же скажу – пропади он пропадом, белый человек! Я принимаюсь искать старые номера «National geographic», Этот журнал выходит с незапамятных времен, номер за номером, постоянно и регулярно, один раз в месяц, и его выписывали архитекторы и биологи, и вообще белые люди во всем мире, и уж если в «National geographic» ничего не найдется о Финляндии, то, значит, мир окончательно свихнулся, думаю я, а раз он свихнулся, то и пропади он пропадом, думаю я, пролистывая журналы номер за номером, и ни в одном не нахожу ничего о Финляндии. Нет, думаю я, это не может быть правдой, так не бывает! Как могло такое случиться, чтобы один из самых доходных и самых солидных журналов в мире ничего не написал про Финляндию! О чем только они не пишут, все, что угодно, есть – например, о Ниле, бесчисленные статьи о Ниле. И что они нашли в этой реке, думаю я. Река, черт возьми, как река. Ну длинная река, согласен. И цивилизация, возникшая на ее берегах, продержалась дольше, чем большинство других цивилизаций, так что молодцы были ребята, но что такого в этом Ниле – вода и сплошные неприятности, как от всякой воды, так что хватит, казалось бы, носиться с этой рекой, а они все печатают карты, они обожают печатать карты, как можно больше карт, тут тебе обезьяны, и пещеры, и мертвые культуры; а между тем Финляндия – это живая культура; интереснейшая финская культура живет и здравствует, но о ней даже не упоминается в «National geographic», им подавай мертвую культуру, только когда эта живая культура умрет и ее через тысячу лег откопают, тогда они сразу прибегут – пришлют своего журналиста, но эта культура живет сейчас, просто безобразие, что о ней ничего не пишут; вот жуки – это пожалуйста, пятнадцать страниц на какого-то амазонского жука потратить не жалко, я же вижу по фотографии, как жуку это неприятно, жук мечтает, чтобы его оставили в покое, он хочет спокойно жить и спокойно умереть, и на черта ему надо, чтобы его открывали и заносили на карту, ему-то какое дело, что благодаря ему, может быть, будет решена загадка рака, жук занят своими делами, и он думает: «What's in it for me?»[13]13
  «Мне-то какой от этого прок?» (англ.))


[Закрыть]. И как ни жестоко это звучит, но ответ гласит, что ничего ему за это не светит, ровным счетом ничего, а вот если бы те же самые пятнадцать страниц посвятили Финляндии, от этого многим вышел бы прок: обрадовались бы финны, читатели получили бы удовольствие – наконец-то, подумали бы они, наконец-то напечатали такую содержательную статью о стране, про которую редко что-нибудь услышишь, наконец-то можно почитать о Финляндии; ведь людям же до смерти любопытно услышать побольше про Финляндию, думаю я, они этого сами не сознают, а на самом деле только и мечтают о Финляндии, мечтают так же, как я мечтаю о родном доме, вот только дома нет, а Финляндия есть, так что все, кто мечтает о Финляндии, совсем не обязаны погибать от неутоленной тоски, потому что Финляндия ведь есть на свете; в конце концов ко мне подходит хозяин лавки и говорит, что у меня на лице написано отчаяние, а он знает, на каком сайте можно найти библиографию статей из журнала «National geographic»; я так и встрепенулся. «Стоп! – говорю. – Какой такой сайт? Неужто в сети?»– «Да, – говорит он, – в сети». А я терпеть не могу сеть, потому что сеть – это вода, такая вода, что, наверное, только Сибелиус или смерть могут быть хуже; сеть – это же море разливанное воды, где вес течет, а ты барахтайся там как хочешь и жди, куда тебя вынесет, там каждый миг все меняется, информация в сети словно стая птиц, она все время меняет направление, причем без всякого изящества, и нет чтобы все одновременно, как птицы в стае, забудем это сравнение, оно никуда не годится, однако направление то и дело меняется, и невозможно ступить дважды в один и тот же поток информации, так как сейчас он здесь, а в следующий миг появляется уже что-то другое, а я ненавижу все, что меняется каждый миг, и не желаю иметь дела с такими вещами, поэтому для меня что искать, что не искать – все едино, но владельца лавки не испугали мои слова, он пошел к своему компьютеру и спросил, что мне надо найти, я отвечаю ему, что если уж он решил во что бы то ни стало попытать счастья и не боится пускаться в опасное плавание по сети, то я заранее предупреждаю, что не хочу брать на себя вину за его гибель, потому что рано или поздно его поглотит пучина, ведь так оно и случится, помяни мое слово; пока ты на суше, ты можешь мыслить рационально, но вода медленно, но верно подмоет фундамент, на котором ты стоишь, и в конце концов он зашатается и обрушится, тогда, мол, ты пожалеешь, но будет уже поздно, потому что ты уже будешь плавать по воле волн и ум твой не удержится на поверхности и водная стихия его захлестнет, ну а с другой стороны, сказал я ему, поищи, если хочешь, Финляндию, но только помни, что я не виноват. Финляндию? – переспрашивает он. Ну да! – говорю я. – А что в этом особенного? Ему удалось попасть в точку. Журнал «National geographic» писал о Финляндии в августе 1981 года. Ну конечно же писал! Я так и знал. Иначе был бы полный бред. Хотя у владельца лавки и не оказалось нужного номера, я все равно был рад, что он существует, ведь это как бы подтверждает тот факт, что моя брошюра встанет в один ряд с другими текстами о Финляндии, существуют другие тексты, и к ним добавится мой, так сказать в довершение ряда, однако надо будет заранее обговорить с финнами условие, что моя брошюра ни в коем случае не должна публиковаться в сети, так как эта брошюра будет частью меня, и поместить ее в сеть – значит поместить туда и автора, и тогда я уже не буду иметь ни минуты покоя, носиться мне по бескрайнему морю во веки вечные, пока кто-нибудь не сообразит выключить всю эту сетевую прорву. Да только кому это под силу! Не представляю себе, кто до этого додумается. И вот я пошел домой. Но не успел я засучить рукава моего свитера фирмы «Маримекко», как зазвонил телефон, это звонила Сестра, она просит меня приехать к ней в Согн, она говорит, что ей надо меня о чем-то спросить, а по телефону нельзя, я очень удивился: что же это может быть такое, о чем нельзя спросить по телефону, неужто, думаю, она хочет, чтобы мы поженились, надо же, как быстро, но я парень покладистый, так что, несмотря на то что вода поднимается и может случиться что угодно, я сажусь в машину и еду к домику среди прерий – последнее я добавил уже по привычке, оно так само и просится на язык; вообще, страшно даже подумать, как легко некоторые вещи входят в привычку, и не беда, что я оторвался от работы, потому что она вес равно не движется с места, Финляндия – сопротивляющийся материал, это я уже заметил, такая уж она есть, Финляндия, – скользкая, как угорь. Финляндия – это бремя белого человека.