Текст книги "Фиеста"

– Знаете, ведь Брет уехала с этим матадором.

– Неправда.

– Правда. Она искала вас, хотела проститься. Они уехали семичасовым.

– Вот как?

– Зря это она, – сказал Майкл. – Не следовало ей этого делать.

– Нет.

– Хотите выпить? Я сейчас позвоню, чтобы подали пива.

– Я пьян, – сказал я. – Я пойду к себе и лягу.

– Вдрызг? Я сам был вдрызг.

– Да, – сказал я. – Вдрызг.

– Ну ладно, – сказал Майкл. – Идите спать, Джейк.

Я вышел из комнаты, пошел к себе и лег на кровать. Кровать закачалась, я приподнялся и стал смотреть в стену, чтобы остановить качку. За окном, на площади, шумела фиеста. Но она утратила всякий смысл. Потом приходили Майкл и Билл, звали меня вниз, пообедать с ними. Я притворился спящим.

– Он спит. Не трогайте его.

– Он пьян как стелька, – сказал Майкл. Они вышли.

Я встал, вышел на балкон и стал смотреть, как танцуют на площади. Мир перестал кружиться. Он был очень ясный и четкий, лишь слегка затуманенный по краям. Я умылся, пригладил волосы. Лицо мое в зеркале показалось мне странным. Потом спустился вниз, в столовую.

– Вот он! – сказал Билл. – Молодец, Джейк! Я же знал, что ты не раскиснешь.

– Привет, старый пьянчуга, – сказал Майкл.

– Я захотел есть и проснулся.

– Поешь супу, – сказал Билл.

Мы пообедали втроем, и казалось, что за нашим столиком не хватает по крайней мере шести человек.

Книга третья

Глава девятнадцатая

Наутро все было позади. Фиеста кончилась. Я проснулся около девяти часов, принял ванну, оделся и сошел вниз. Площадь была пуста, улицы безлюдны. На площади дети подбирали палки от ракет. Кафе только еще открывались, официанты выносили удобные плетеные кресла и расставляли их вокруг мраморных столиков в тени аркады. Повсюду подметали улицы и поливали водой из кишки.

Я сел в удобное плетеное кресло и откинулся на спинку. Официант не спешил подойти ко мне. Объявления о выгрузке быков и о добавочных поездах все еще белели на колоннах. Вышел официант в синем фартуке, с тряпкой и ведром воды, и начал срывать объявления, отдирая бумагу полосами и смывая ее в тех местах, где она прилипла к камню. Фиеста кончилась.

Я выпил кофе, и немного спустя пришел Билл. Я смотрел, как он идет через площадь. Он сел за мой столик и заказал кофе.

– Ну, – сказал он, – вот и конец.

– Да, – сказал я. – Когда ты едешь?

– Еще не знаю. Пожалуй, возьмем машину. Разве ты не в Париж?

– Нет. У меня в запасе еще неделя. Я думаю поехать в Сан-Себастьян.

– Мне уже хочется домой.

– А что Майкл думает делать?

– Он едет в Сен-Жан-де-Люс.

– Давай возьмем машину и доедем все вместе до Байонны. Ты можешь сесть там на вечерний поезд.

– Хорошо. После завтрака поедем.

– Ладно. Я найму машину.

Мы позавтракали и заплатили по счету. Монтойа не подходил к нам. Счет принесла одна из служанок. Машина ждала у подъезда. Шофер взвалил часть вещей на крышу автомобиля и привязал их, остальные сложил рядом со своим сиденьем, и мы сели. Машина пересекла площадь, свернула на поперечную улицу, проехала под деревьями, потом пошла под гору, прочь от Памплоны. Дорога не показалась мне очень долгой. У Майкла была бутылка фундадору. Я только раза два хлебнул. Мы перевалили через горы, оставили позади Испанию, проехали по белым дорогам через густолиственную, влажную, зеленую Бискайю и наконец въехали в Байонну. Мы сдали вещи Билла на хранение, и он взял билет до Парижа. Поезд его уходил в семь десять. Мы вышли из вокзала. Наша машина ждала у подъезда.

– Что мы сделаем с машиной? – спросил Билл.

– А, наплевать, – сказал Майкл. – Давайте еще покатаемся.

– Ладно, – сказал Билл. – Куда мы поедем?

– Поедем в Биарриц и выпьем.

– Майкл Расточитель, – сказал Билл.

Мы поехали в Биарриц и оставили машину у дверей фешенебельного ресторана. Мы вошли в бар, уселись на высоких табуретах и выпили виски с содовой.

– За это я плачу, – сказал Майкл.

– Бросим кости.

Мы выбросили покерные кости из глубокой кожаной чашки. Билл выиграл в первом туре. Майкл проиграл мне и вручил бармену сто-франковую бумажку. Порция виски стоила двенадцать франков. Мы еще выпили, и опять проиграл Майкл. Каждый раз он давал бармену на чай. В соседней комнате играл хороший джаз. Это был приятный бар. Мы еще выпили. Я выиграл в первом же туре, выбросив четыре короля. Билл и Майкл продолжали играть. Майкл выбросил четыре валета и выиграл. Второй тур выиграл Билл. В решающем туре Майкл выбросил три короля и оставил их без прикупа. Он передал чашку Биллу. Билл потряс ее, выбросил кости – три короля, туз и дама.

– Вам платить, – сказал Билл. – Майкл Старый Шулер.

– Мне очень жаль, – сказал Майкл, – но этого я не могу.

– В чем дело?

– Денег нет, – сказал Майкл. – Ничего не осталось. У меня ровно двадцать франков в кармане. Нате, возьмите двадцать франков.

Билл слегка изменился в лице.

– У меня только-только хватило расплатиться с Монтойей. И то слава Богу.

– Выпишите чек, я вам дам денег, – сказал Билл.

– Очень вам благодарен, но я не имею права выписывать чеки.

– А где вы думаете достать денег?

– Немного я получу. Мне должны прислать деньги за полмесяца. В Сен-Жан-де-Люс есть гостиница, где я могу жить в кредит.

– Что мы будем делать с машиной? – спросил Билл. – Может быть, отпустим ее?

– Пусть подождет. Хотя на что она нам?

– Давайте выпьем еще по одной, – сказал Майкл.

– Отлично. За это я плачу, – сказал Билл. – А у Брет есть деньги? – Он повернулся к Майклу.

– Вряд ли. Я почти весь счет Монтойи оплатил из ее денег.

– У нее хоть какие-нибудь деньги есть при себе? – спросил я.

– Вряд ли. У нее никогда нет денег. Она получает пятьсот фунтов в год, и триста пятьдесят из них уходит на проценты жидам.

– Недурно наживаются, – сказал Билл.

– Неплохо. Кстати, они не евреи. Мы просто зовем их так. Они, кажется, шотландцы.

– Так у нее совсем нет денег? – спросил я.

– Вероятно. Все, что у нее было, она отдала мне перед отъездом.

– Ну что ж, – сказал Билл, – остается только выпить еще по одной.

– Верно, – сказал Майкл. – Говорить о деньгах – занятие пустое.

– Вы правы, – сказал Билл.

Мы с Биллом разыграли, кому платить. Билл проиграл и заплатил. Мы вышли к дожидавшейся машине.

– Куда вы хотите ехать, Майкл? – спросил Билл.

– Давайте просто покатаемся. Это, может быть, поднимет мой кредит. Покатаемся немного.

– Отлично. Мне хочется взглянуть на побережье. Давайте поедем в Андай.

– На побережье у меня нет никакого кредита.

– Как знать, – сказал Билл.

Мы поехали по дороге, идущей вдоль побережья. Зеленели луга, мелькали белые, под красными крышами, виллы, клочки леса, и по краю далеко отступившего от берега очень синего моря кудрявились волны. Мы проехали через Сен-Жан-де-Люс и другие прибрежные городки, расположенные подальше. Позади холмистой равнины, по которой мы ехали, видны были горы, отделявшие нас от Памплоны. Дорога вела все дальше. Билл взглянул на часы. Нам пора было возвращаться. Он постучал в стекло и велел шоферу ехать обратно. Машина, разворачиваясь, задом въехала в придорожную траву. За нами был лес, впереди, под нами, – луговина, а дальше – море.

Мы остановились в Сен-Жан-де-Люс, у подъезда отеля, где Майкл собирался жить, и он вышел из машины. Шофер внес его чемоданы. Майкл стоял возле машины.

– Прощайте, друзья, – сказал Майкл. – Замечательная была фиеста.

– Всего хорошего, Майкл, – сказал Билл.

– Скоро увидимся, – сказал я.

– О деньгах не беспокойтесь, – сказал Майкл. – Вы заплатите, Джейк, за машину, а я вам пришлю свою долю.

– Прощайте, Майкл.

– Прощайте, друзья. Спасибо вам.

Он пожал руку Биллу и мне. Машина отъехала, и мы помахали ему. Он стоял на дороге и смотрел нам вслед. В Байонну мы приехали перед самым отходом поезда. Носильщик принес чемоданы Билла из камеры хранения. Я проводил его до решетки на перроне.

– Ну, прощай, Джейк, – сказал Билл.

– Прощай, дружище!

– Очень хорошо было. Я очень хорошо провел время.

– В Париже задержишься?

– Нет. Я семнадцатого на пароход. Ну, прощай!

– Прощай, Билл!

Он прошел через дверцу в решетке к поезду. Носильщик шел впереди с чемоданами. Я смотрел, как отходит поезд. Билл стоял у одного из окон. Окно проехало, весь поезд проехал, рельсы опустели. Я вышел через вокзал к автомобилю.

– Сколько с меня? – спросил я шофера. За путь до Байонны мы уговорились заплатить сто пятьдесят песет.

– Двести песет.

– А сколько вы возьмете, чтобы завезти меня на обратном пути в Сан-Себастьян?

– Пятьдесят песет.

– Вы шутите.

– Тридцать пять песет.

– Это слишком дорого, – сказал я. – Отвезите меня в отель «Панье-Флёри».

У подъезда отеля я заплатил шоферу и дал ему на чай. Машина была покрыта пылью. Я провел чехлом спиннинга по стенке машины. Эта пыль было последнее, что связывало меня с Испанией и фиестой. Шофер завел мотор, и машина покатила по улице. Я смотрел, как она сворачивает на дорогу в Испанию. Я вошел в отель и снял номер. Мне дали тот же номер, в котором я жил, когда Билл, и Кон, и я были в Байонне. Казалось, это было когда-то очень давно. Я умылся, переменил рубашку и пошел в город.

В газетном киоске я купил номер «Нью-Йорк геральд» и зашел в кафе почитать его. Странно было снова очутиться во Франции. Все здесь отдавало провинциальной тишиной и спокойствием. Я почти жалел, что не поехал с Биллом в Париж, но Париж – это значило бы продолжение фиесты. С меня пока довольно было фиест. В Сан-Себастьяне будет тихо. Сезон откроется не раньше августа. Я сниму хороший номер в отеле и буду читать и купаться. Там прекрасный пляж. Набережная обсажена чудесными деревьями, и много детей со своими нянями проводят там лето до открытия сезона. По вечерам оркестр будет играть под деревьями напротив кафе «Маринас». Я буду сидеть в кафе «Маринас» и слушать музыку.

– Как у вас тут кормят? – спросил я официанта. К кафе примыкал ресторан.

– Хорошо. Очень хорошо. Здесь очень хорошо кормят.

– Отлично.

Я пошел в ресторан и пообедал. Для Франции это был обильный обед, но после испанских трапез он показался мне несколько скудным. За неимением другой компании я заказал бутылку шато «Марго». Приятно было пить медленно, и смаковать вино, и пить в одиночестве. Бутылка вина – хорошая компания. Потом я выпил кофе. Официант посоветовал мне бискайский ликер, под названием «иссара». Он принес бутылку с ликером и наполнил рюмку. Он сказал, что иссару делают из пиренейских цветов. Из настоящих пиренейских цветов. Ликер видом напоминал вежеталь, а запахом – итальянский ликер стрега. Я велел официанту убрать пиренейские цветы и принести мне французский vieux marc. Он оказался вкусным. После кофе я выпил вторую рюмку.

Официант, по-видимому, немного обиделся за пиренейские цветы, поэтому я щедро дал ему на чай. Это обрадовало его. Хорошо жить в стране, где так легко и просто доставлять людям радость. В Испании никогда нельзя знать наперед, поблагодарит ли тебя официант. Во Франции же все построено на четкой финансовой основе. Нет страны, где жизнь была бы проще. Никто не осложняет отношений, становясь твоим другом по каким-то неясным причинам. Если хочешь, чтобы тебя любили, стоит только истратить немного денег. Я истратил немного денег, и официант полюбил меня. Он оценил мои достоинства. Он будет рад снова увидеть меня. Когда-нибудь я снова приду сюда обедать, и он рад будет меня видеть и захочет, чтобы я сел за его столик. Это будет искренняя любовь, потому что у нее будет разумное основание. Я почувствовал, что вернулся во Францию.

На другое утро я всем в отеле дал слишком много на чай, чтобы приобрести еще друзей, и утренним поездом уехал в Сан-Себастьян. На вокзале я дал носильщику на чай ровно столько, сколько считал нужным, потому что сомневался, что еще когда-нибудь увижусь с ним. Мне только хотелось иметь несколько добрых друзей французов в Байонне на случай, что я вернусь туда. Я знал, что если они запомнят меня, то будут мне верными друзьями.

В Ируне была пересадка, и нужно было предъявить паспорт. Мне жаль было покидать Францию. Во Франции так легко жилось. Я знал, что делаю глупость, возвращаясь в Испанию. В Испании никогда ничего нельзя предугадать. Я знал, что глупо возвращаться в Испанию, но я встал в очередь со своим паспортом, открыл чемоданы и показал содержимое таможенному чиновнику, взял билет, прошел через дверцу, сел в поезд и через сорок минут и восемь туннелей очутился в Сан-Себастьяне.

Даже в жаркий день в Сан-Себастьяне чувствуется как бы прохлада раннего утра. Кажется, что листья на деревьях никогда не бывают совсем сухими. Улицы такие, точно их только что поливали. В самый жаркий день на некоторых улицах тенисто и прохладно. Я выбрал отель в центре города, где я уже останавливался, и получил комнату с балконом, откуда открывался вид на городские крыши. За крышами высился зеленый склон горы.

Я распаковал свои вещи и сложил книги на столик в головах кровати, достал бритвенный прибор, повесил кое-что из одежды в большой шкаф и собрал белье, чтобы отдать его в стирку. Потом я принял душ в ванной и спустился вниз завтракать. В Испании часы еще не перевели на летнее время, поэтому я пришел рано. Я перевел свои часы. Приехав в Сан-Себастьян, я выиграл час.

Когда я шел в столовую, портье вручил мне бланк из полиции, чтобы я его заполнил. Я подписал бланк, потом отправил телеграмму в отель Монтойи с просьбой все письма и телеграммы на мое имя пересылать по такому-то адресу. Я высчитал, сколько дней пробуду в Сан-Себастьяне, телеграфировал в редакцию, чтобы мою корреспонденцию сохраняли, но все телеграммы в течение шести дней пересылали в Сан-Себастьян. Потом я пошел в столовую и позавтракал.

После завтрака я поднялся к себе, немного почитал и заснул. Проснулся я в половине пятого. Я достал купальный костюм, завернул его вместе с гребенкой в полотенце, вышел на улицу и зашагал к бухте Конча. Начинался отлив. Желтый прибрежный песок был гладкий и твердый.

Я вошел в кабинку, разделся, надел купальный костюм и пошел по гладкому песку к морю. Приятно было идти босиком по теплому песку. Купающихся, в воде и на берегу, было довольно много. Вдали, там, где края бухты почти сходились, замыкая гавань, за белой линией прибоя виднелось открытое море. Несмотря на отлив, изредка подкатывали медленные волны. Появлялась легкая зыбь, потом волны тяжелели и плавно набегали на теплый песок. Я вошел в воду. Вода была холодная. Когда подкатила волна, я нырнул, поплыл под водой и поднялся на поверхность, уже не чувствуя холода. Я подплыл к плоту, подтянулся и лег на горячие доски. На другом конце плота отдыхали молодой человек и девушка. Девушка отстегнула бретельку своего купального костюма и повернулась спиной к солнцу. Молодой человек лежал ничком на плоту и разговаривал с ней. Она смеялась его словам и подставляла под солнечные лучи загорелую спину. Я лежал на плоту под солнцем, пока не обсох. Потом я несколько раз нырнул. Один раз я нырнул глубоко, почти до самого дна. Я плыл с открытыми глазами, и кругом было зелено и темно. Плот отбрасывал густую тень. Я выплыл около плота, посидел на нем, еще раз нырнул, пробыл под водой как можно дольше и поплыл к берегу. Я полежал на берегу, чтобы обсохнуть, зашел в кабинку, снял купальный костюм, окатился холодной водой и вытерся насухо.

Я прошел берегом под деревьями до казино, а потом по одной из прохладных улиц вышел к кафе «Маринас». Внутри кафе играл оркестр, и я сидел на террасе, наслаждаясь прохладой среди жаркого дня, и пил лимонад со льдом, а потом выпил большой стакан виски с содовой. Я долго просидел на террасе кафе «Маринас»: читал газеты, смотрел на публику и слушал музыку.

Позже, когда стало темнеть, я погулял по набережной вдоль бухты и наконец вернулся в отель ужинать. Велосипедисты, участники пробега «Вокруг Бискайи», отдыхали в эту ночь в Сан-Себастьяне. Они сидели в столовой, за отдельным длинным столом, со своими тренерами и импресарио. Все они были французы и бельгийцы, и они уделяли немало внимания еде, но это не мешало им веселиться. На верхнем конце стола сидели две хорошенькие француженки, в которых было много чисто монмартрского шика. Я не мог определить, с кем из молодых людей они приехали. Все, сидевшие за длинным столом, говорили на арго и обменивались шутками, непонятными для посторонних, и случалось, что шуток, сказанных вполголоса в дальнем конце стола, не повторяли, когда девушки просили об этом. Старт финального перегона Сан-Себастьян – Бильбао был назначен на пять часов утра. Велосипедисты пили много вина, лица у них были темные, обожженные солнцем. К гонкам они относились серьезно, только когда состязались между собой. Они так часто соревновались друг с другом, что было почти безразлично, кто победит в этом пробеге. Особенно в чужой стране. Финансовую сторону всегда можно уладить.

У одного из гонщиков, добившегося преимущества в две минуты, был чирей, который причинял ему сильную боль. Он не мог сидеть как следует. У него были багровая от загара шея и выгоревшие на солнце светлые волосы. Остальные подтрунивали над ним. Он постучал вилкой по столу.

– Слушайте, – сказал он, – завтра мой нос так плотно прилипнет к рулю, что только легкий ветерок будет овевать мои чирьи.

Одна из девушек взглянула на него через стол, и он, покраснев, засмеялся. Они говорили, что испанцы не умеют ездить на велосипеде.

Я пил кофе на террасе с представителем крупного велосипедного завода. Он сказал, что пробег был очень интересный и его стоило посмотреть, если бы только Ботекиа не выбыл из строя в Памплоне. Очень мешала пыль, но испанские дороги лучше французских. По его мнению, только велогонки – настоящий спорт. Следил ли я за пробегом «Вокруг Франции»? Только по газетам? «Вокруг Франции» было величайшим спортивным событием. Организуя этот пробег и сопровождая гонщиков, он узнал Францию. Мало кто знает Францию. Всю весну, все лето и всю осень он провел на дорогах с гонщиками. Смотрите, сколько автомобилей теперь сопровождает из города в город все пробеги. Франция – богатая страна и с каждым годом становится спортивней. Со временем она будет самой спортивной страной. И это благодаря велогонкам. И еще футболу. Он знает Францию. La France sportive. Он знает велосипедный спорт. Мы выпили коньяку. Но конечно, и в Париж вернуться неплохо. Париж – самый спортивный город в мире. Знаю ли я кабачок «Веселый негр»? Еще бы не знать. Если я как-нибудь загляну туда, я его застану. Непременно загляну. Мы там опять выпьем по рюмочке коньяку. Непременно выпьем. Они отправляются утром, без четверти шесть. Встану ли я к их отъезду? Постараюсь, непременно. Может быть, разбудить меня? Будет очень интересно. Я скажу портье, чтобы меня разбудили. Он с удовольствием сам разбудит меня. Зачем же затруднять его, я скажу портье, чтобы меня разбудили. Мы разошлись, попрощавшись до утра.

Назавтра, когда я проснулся, гонщики и сопровождавшие их автомобили уже покрыли трехчасовой путь. Кофе и газеты мне подали в постель, потом я оделся и, захватив купальный костюм, отправился на пляж. Утро еще не кончилось, все было свежо, прохладно и влажно. Под деревьями гуляли дети с нянями в форме или в крестьянском платье. Испанские дети были красивы. Под одним деревом сидели чистильщики сапог и разговаривали с солдатом. У солдата была только одна рука. Начался прилив, дул крепкий ветер, и набегали большие волны.

Я разделся в одной из кабинок, пересек узкую полосу пляжа и вошел в воду. Я поплыл, стараясь не попадать в волну, но иногда она накрывала меня. Выплыв в спокойную воду, я повернулся и лег на спину. Лежа на спине, я видел только небо и чувствовал легкое укачивание зыби. Я перевернулся и поплыл обратно, и большая волна вынесла меня на берег, потом я опять поплыл, стараясь держаться между волнами и не давать им захлестывать меня. Когда я устал плавать между волнами, я повернул и поплыл к плоту. Вода была бурливая и холодная. Мне казалось, что утонуть невозможно. Я плыл медленно, меня словно тихо уносило течением, потом взобрался на плот и сидел, обсыхая на уже нагретых солнцем досках. Я смотрел на бухту, на старый город, на казино, на ряд деревьев вдоль набережной, на белые крылечки и золотые буквы вывесок больших отелей. Вдали, справа, почти замыкая бухту, виднелся зеленый холм с замком. Плот покачивался от движения воды. С левой стороны узкого прохода в открытое море высился другой холм. Я подумал, что хорошо бы переплыть бухту, но побоялся судорог.

Я обсыхал на солнце и вглядывался в усеянный купающимися пляж. Они казались очень маленькими. Немного спустя я встал, уперся пальцами ног в край плота, и когда он накренился под моей тяжестью, нырнул точно и глубоко, потом поднялся на поверхность, подталкиваемый водой, отряхнулся от соленой воды и не спеша, размеренно поплыл к берегу.

Одевшись и заплатив за кабинку, я пошел обратно, в отель. Велосипедисты оставили в читальне несколько номеров журнала «Авто». Я собрал их, вышел с ними из отеля и уселся в кресле на солнечной стороне, чтобы почитать их и войти в курс спортивной жизни Франции. Вскоре из отеля вышел портье с синим конвертом в руках.

– Вам телеграмма, сэр.

Я подсунул палец под заклеенный край, развернул телеграмму и прочел. Ее переслали из Парижа:

ЕСЛИ МОЖЕШЬ ПРИЕЗЖАЙ

МАДРИД ОТЕЛЬ МОНТАНА

НУЖНА ТВОЯ ПОМОЩЬ БРЕТ

Я дал портье на чай и перечел телеграмму. По тротуару шагал почтальон. Он вошел в отель. У него были пышные усы и вид бравого служаки. Потом он вышел из отеля. За ним по пятам шел портье.

– Еще телеграмма для вас, сэр.

– Спасибо, – сказал я.

Я вскрыл телеграмму. Ее переслали из Памплоны.

ЕСЛИ МОЖЕШЬ ПРИЕЗЖАЙ

МАДРИД ОТЕЛЬ МОНТАНА

НУЖНА ТВОЯ ПОМОЩЬ БРЕТ

Портье не уходил, вероятно, дожидаясь чаевых.

– Когда есть поезд на Мадрид?

– Уже ушел в девять утра. Есть почтовый в одиннадцать, а потом Южный экспресс в десять вечера.

– Возьмите мне билет на экспресс. Деньги вам сейчас дать?

– Как вам угодно, – сказал он. – Могу поставить на счет.

– Пожалуйста.

Итак, Сан-Себастьян полетел к черту. Мне кажется, я смутно ждал чего-то в этом роде. Я увидел, что портье еще стоит в дверях.

– Пожалуйста, дайте мне телеграфный бланк.

Он принес бланк, я достал свое вечное перо и вывел:

ЛЕДИ ЭШЛИ

ОТЕЛЬ МОНТАНА МАДРИД

ПРИЕДУ ЗАВТРА

ЭКСПРЕССОМ ЦЕЛУЮ ДЖЕЙК

Теперь, кажется, все. Так, так. Сначала отпусти женщину с одним мужчиной. Представь ей другого и дай ей сбежать с ним. Теперь поезжай и привези ее обратно. А под телеграммой поставь «целую». Так, именно так. Я пошел в отель завтракать.

Я плохо спал эту ночь в Южном экспрессе. Утром я позавтракал в вагоне-ресторане и любовался поросшими сосной горами между Авилой и Эскуриалом. Я увидел в окно дворец, серый, длинный и холодный под солнцем, и ничуть не восхитился. Вдали, по ту сторону иссушенной солнцем равнины, на вершине невысокой горы показался белый плотный массив Мадрида.

Мадридский Северный вокзал – конечная станция. Все маршруты кончаются здесь. Поезда не идут дальше. Перед вокзалом стояли извозчики и такси и шеренга отельных агентов. Было похоже на провинциальный город. Я взял такси, и мы поехали в гору, сначала парком, потом мимо нежилого дворца и недостроенной церкви над обрывом, выше и выше, пока не добрались до новой, жаркой, части города. Машина ровной улицей выехала на Пуэрта-дель-Соль, пересекла оживленную, шумную площадь и выбралась на Каррера-Сан-Херонимо. Для защиты от зноя у всех магазинов навесы были опущены, ставни на солнечной стороне улицы закрыты. Машина подъехала к тротуару и остановилась. Я увидел вывеску на втором этаже: «Отель “Монтана”». Шофер внес мои чемоданы и поставил их возле лифта. Лифт не действовал, и я пошел наверх пешком. На втором этаже была медная дощечка с надписью: «Отель “Монтана”». Я позвонил, но никто не вышел. Я еще раз позвонил, и дверь открыла хмурая служанка.

– Леди Эшли здесь? – спросил я.

Она тупо посмотрела на меня.

– У вас живет англичанка?

Она повернулась и кликнула кого-то. К двери подошла очень толстая женщина. Ее седые, густо напомаженные волосы жесткими фестонами лежали вокруг лица. Она была низкого роста и выглядела внушительно.

– Muy buenos[19]19
  Здравствуйте (исп.).


[Закрыть], – сказал я. – У вас живет англичанка? Я хотел бы повидать ее.

– Muy buenos. Да, здесь живет англичанка. Конечно, вы можете повидать ее, если она хочет вас видеть.

– Она хочет меня видеть.

– Я пошлю спросить у нее.

– Очень жарко.

– Летом в Мадриде всегда очень жарко.

– Зато зимой как холодно.

– Да, зимой очень холодно.

Остановлюсь ли я тоже в отеле «Монтана»?

Этого я еще не решил, но я попросил бы принести мои вещи снизу, чтобы они не пропали. В отеле «Монтана» никогда ничего не пропадает. В других гостиницах – да. Но не здесь. Нет. В ее отеле прислугу нанимают с большим разбором. Рад слышать это. Все же я предпочел бы, чтобы мои вещи принесли наверх.

Вернулась служанка и сказала, что английская женщина хочет видеть английского мужчину сейчас же, немедленно.

– Ну вот, – сказал я. – Видите. Я вам так и говорил.

– Верно.

Я шел за спиной служанки по длинному темному коридору. Дойдя до конца, она постучала в одну из дверей.

– Хэлло, – сказала Брет. – Это ты, Джейк?

– Я.

– Входи, входи.

Я открыл дверь. Служанка притворила ее за мной. Брет лежала в постели. Она только что пригладила волосы и еще держала щетку в руке. В комнате был тот беспорядок, какой бывает только у людей, привыкших всегда держать прислугу.

– Милый! – сказала Брет.

Я подошел к кровати и обнял ее. Она поцеловала меня, и я чувствовал, что, целуя меня, она думает о чем-то другом. Она дрожала, прижавшись ко мне. Она очень похудела.

– Милый! Это было просто ужасно.

– Расскажи мне все.

– Нечего рассказывать. Он только вчера уехал. Я заставила его уехать.

– Почему ты не оставила его при себе?

– Не знаю. Есть вещи, которые нельзя делать.

Хотя, думаю, я ему не принесла вреда.

– Ты, вероятно, ничего, кроме добра, не принесла ему.

– Он вообще не должен ни с кем связываться. Я это сразу поняла.

– Разве?

– О черт! – сказала она. – Не будем об этом говорить. Никогда не будем об этом говорить.

– Ладно.

– Все-таки было неприятно, что он стыдится меня. Знаешь, он сначала стыдился меня.

– Да что ты?

– Да, да. Его, должно быть, ругали за меня в кафе. Он хотел, чтобы я отпустила волосы.

Представляешь себе меня с длинными волосами? На кого бы я была похожа!

– Вот чудак.

– Он говорил, что это придаст мне женственность. Я была бы просто уродом.

– Ну и что же?

– Ничего. Это скоро прошло. Он недолго стыдился меня.

– А почему ты писала, что нужна моя помощь?

– Я не знала, сумею ли я заставить его уехать, и у меня не было ни гроша, чтобы уехать самой. Он, знаешь, все хотел дать мне денег. Я сказала ему, что мне деньги девать некуда. Он знал, что это неправда. Но не могла же я брать у него деньги.

– Конечно.

– Ох, не будем говорить об этом. Хотя кое-что было забавно. Дай мне, пожалуйста, папиросу.

Я дал ей закурить.

– Он выучился английскому языку, когда был официантом в Гибралтаре.

– Да.

– Кончилось тем, что он предложил мне руку и сердце.

– Серьезно?

– Конечно. А я даже за Майкла не могу выйти.

– Может быть, он думал, что станет лордом Эшли?

– Нет. Не потому. Он серьезно хотел жениться на мне. Чтобы я не могла уйти от него, говорил он. Он хотел сделать так, чтобы я никогда не могла уйти от него. Но только после того, как я стану женственней.

– Теперь тебе будет спокойнее.

– Да. Мне опять хорошо. Я с ним забыла этого несчастного Кона.

– Это хорошо.

– Знаешь, я бы осталась с ним, но я видела, что это плохо для него. Мы с ним отлично ладили.

– Если не считать твоей наружности.

– О, к этому он бы привык.

Она потушила папиросу.

– Мне, знаешь, тридцать четыре года. Не хочу я быть такой дрянью, которая занимается тем, что губит мальчишек.

– Ну конечно.

– Не хочу я этого. Мне сейчас хорошо, знаешь. Мне сейчас спокойно.

– Это хорошо.

Она отвернулась. Я подумал, что она хочет достать еще папиросу. Потом я увидел, что она плачет. Я чувствовал, как она плачет. Дрожит и плачет. Она не поднимала глаз. Я снова обнял ее.

– Не будем никогда говорить об этом. Пожалуйста, не будем никогда говорить об этом.

– Брет, дорогая моя!

– Я вернусь к Майклу. – Я крепче обнял ее, чувствуя, как она плачет. – Он ужасно милый и совершенно невозможный. Он как раз такой, какой мне нужен.

Она не поднимала глаз. Я гладил ее волосы. Я чувствовал, как она дрожит.

– Не хочу я быть такой дрянью, – сказала она. – Но только, Джейк, прошу тебя, никогда не будем говорить об этом.

Мы ушли из отеля «Монтана». Когда я хотел уплатить по счету, хозяйка не взяла денег. Счет был оплачен.

– Ну ладно, пусть, – сказала Брет. – Теперь уж это не важно.

Мы взяли такси и поехали в «Палас-отель», оставили там вещи, заказали места в Южном экспрессе на тот же вечер и зашли в бар при отеле выпить коктейль. Мы сидели у стойки на высоких табуретах и смотрели, как бармен встряхивал мартини в большом никелированном миксере.

– Удивительно, как чинно и благородно бывает в баре большого отеля, – сказал я.

– В наше время только бармены и жокеи еще умеют быть вежливыми.

– Каким бы вульгарным ни был отель, в баре всегда приятно.

– Странно.

– Бармены всегда очаровательны.

– Знаешь, – сказала Брет, – так оно и есть! Ему только девятнадцать лет. Поразительно, правда?

Мы чокнулись стаканами, когда они рядышком стояли на стойке. От холода они покрылись бусинками. За окном со спущенной шторой угадывался летний зной Мадрида.

– Я люблю, чтобы в коктейле была маслина, – сказал я бармену.

– Вы совершенно правы, сэр. Пожалуйста.

– Спасибо.

– Простите, что не предложил вам.

Бармен отошел подальше вдоль стойки, чтобы не слышать нашего разговора. Брет отпила из своего стакана, не поднимая его с деревянной стойки. Потом она взяла стакан в руки. Теперь, после того как она отпила глоток, она уже могла поднять его, не расплескав коктейля.

– Вкусно. Правда, приятный бар?

– Все бары приятные.

– Знаешь, сначала я просто не верила. Он родился в тысяча девятьсот пятом году. Я тогда училась в парижском пансионе. Ты подумай!

– Что ты хочешь, чтобы я подумал?

– Не ломайся. Можешь ты угостить свою даму или нет?

– Пожалуйста, еще два мартини.

– Так же, как первые, сэр?

– Было очень вкусно. – Брет улыбнулась бармену.

– Благодарю вас, мэм.

– Ну, будь здоров, – сказала Брет.

– Будь здорова!

– Знаешь, – сказала Брет, – до меня он знал только двух женщин. Он никогда ничем не интересовался, кроме боя быков.

– Еще успеет.

– Не знаю. Он думает, что главное была я сама. А не то что вообще фиеста и все такое.

– Пусть ты.

– Да. Именно я.

– Ты, кажется, не хотела больше об этом говорить.

– Как-то само собой получается.

– Лучше не говори, тогда все это останется при тебе.

– Я и не говорю, а только хожу вокруг да около. Знаешь, Джейк, мне все-таки очень хорошо.