Текст книги "Фиеста"

– Если хотите, я буду переводить. Может быть, вы желаете спросить что-нибудь у Педро Ромеро?

Мы поблагодарили его. О чем могли бы мы спросить? Юноше было девятнадцать лет, он был один, если не считать слуги и трех прихлебателей, а через двадцать минут начнется бой. Мы сказали: «Mucha suerte»[11]11
  Желаем удачи (исп.).


[Закрыть], – пожали ему руку и вышли. Когда мы закрывали дверь, он стоял очень прямо, красивый и всем чужой, один в комнате, где сидели его прихлебатели.

– Чудесный малый, не правда ли? – спросил Монтойа.

– Красивый мальчик, – сказал я.

– С виду он настоящий тореро, – сказал Монтойа. – Чистейшей воды.

– Чудесный малый.

– Вот посмотрим, каков он на арене, – сказал Монтойа.

Большой мех с вином был прислонен к стене в моей комнате. Мы взяли мех и полевой бинокль, заперли дверь и спустились вниз.

Бой быков прошел удачно. Билл и я были в восхищении от Педро Ромеро. Монтойа сидел через десять мест от нас. После того как Ромеро убил первого быка, Монтойа поймал мой взгляд и кивнул головой. Это – настоящий. Настоящих матадоров давно не было. Из двух других матадоров первый работал хорошо, второй посредственно. Но не могло быть и сравнения с Ромеро, хотя быки попались ему неважные.

Несколько раз во время боя быков я оборачивался и смотрел в бинокль на Майкла, Брет и Кона. По-видимому, они чувствовали себя хорошо. Брет была спокойна. Все трое сидели, наклонившись вперед, опираясь на бетонные перила.

– Дай мне бинокль, – сказал Билл.

– Ну как Кон, скучает? – спросил я.

– Вот хвастун.

При выходе из цирка, после окончания боя быков, мы попали в давку. Нельзя было пробраться сквозь толпу, пришлось отдаться ей, и она медленно, словно глетчер, несла нас к городу. Мы испытывали то чувство легкой тревоги, которое обычно испытываешь после боя быков, и были в приподнятом настроении, как всегда после по-настоящему хорошего боя. Фиеста была в разгаре. Барабаны били, дудки пронзительно свистели, и людской поток то и дело прерывался кучками танцоров. Танцоры плясали в гуще толпы, и нам не видно было, что они выделывают ногами. Мы видели только головы и плечи, ходившие вверх и вниз, вверх и вниз. В конце концов мы выбрались из толпы и зашагали в кафе. Официант оставил три свободных стула, мы заказали по абсенту и разглядывали толпу на площади и танцоров.

– Как ты думаешь, что это за танец? – спросил Билл.

– Что-то вроде хоты.

– Он не всегда одинаковый, – сказал Билл. – Они под разную музыку танцуют по-разному.

– Замечательно танцуют.

Напротив нас в начале улицы танцевала группа подростков. Они выделывали очень сложные па, и лица у них были серьезные и сосредоточенные. Все они, танцуя, смотрели на свои ноги. Их туфли на веревочной подошве топали и хлопали по мостовой. Носки сходились, пятки сходились, лодыжки сходились. Потом музыка резко оборвалась, па на месте кончилось, и танцоры, приплясывая, двинулись по улице.

– Идут наши аристократы, – сказал Билл.

Они пересекали улицу.

– Хэлло, друзья, – сказал я.

– Хэлло, джентльмены! – сказала Брет. – Вы заняли для нас места? Как мило.

– Знаете, – сказал Майкл, – этот, как его, Ромеро, это здорово. Правда?

– Он просто очарователен, – сказала Брет. – А зеленые штаны!

– Брет глаз не сводила с них.

– Завтра непременно возьму у вас бинокль.

– Ну как? Хорошо было?

– Чудесно. Просто замечательно. Вот это зрелище!

– А лошади?

– Я не могла не смотреть на них.

– Она глаз не сводила с них, – сказал Майкл. – Она молодчина.

– Конечно, это ужасно, что с ними делают, – сказала Брет. – Но я не могла не смотреть.

– А вам не было дурно?

– Ни капельки.

– А Роберту Кону было дурно, – ввернул Майкл. – Вы совсем позеленели, Роберт.

– Первая лошадь меня расстроила, – сказал Кон.

– Вы не очень скучали, правда? – спросил Билл.

Кон засмеялся:

– Нет. Не скучал. Забудьте про это, пожалуйста.

– Ладно, – сказал Билл, – если только вы не скучали.

– Непохоже было, чтоб он скучал, – сказал Майкл. – Я думал, его стошнит.

– Да нет, мне вовсе не было так скверно. И всего только одну минуту.

– Я был уверен, что его стошнит. Вы не скучали, правда ведь, Роберт?

– Довольно об этом, Майкл. Я уже сказал, что зря так говорил.

– А ему все-таки было дурно. Он буквально позеленел.

– Хватит, Майкл, – сказала Брет.

– Он говорит, что Брет садистка, – сказал Майкл. – Брет не садистка. Она просто красивая, здоровая женщина.

– Вы садистка, Брет? – спросил я.

– Надеюсь, что нет.

– Он говорит, что Брет садистка только потому, что у нее здоровый желудок.

– Долго ли он будет здоровым?

Билл заговорил о другом и отвлек Майкла от Роберта Кона. Официант принес рюмки с абсентом.

– Вам правда понравилось? – обратился Билл к Кону.

– Нет, не скажу, чтобы мне понравилось. Но это необычайное зрелище.

– Ах черт! Ну и зрелище! – сказала Брет.

– Только вот если бы лошадей не было, – сказал Кон.

– Это не важно, – сказал Билл. – Очень скоро перестаешь замечать все противное.

– Все-таки жутко вначале, – сказала Брет. – Самое страшное для меня, это когда бык кидается на лошадь.

– Быки были прекрасные, – сказал Кон.

– Хорошие быки, – сказал Майкл.

– Следующий раз я хочу сидеть внизу. – Брет отхлебнула абсент из рюмки.

– Она хочет получше рассмотреть матадоров, – сказал Майкл.

– Они стоят того, – сказала Брет. – Этот Ромеро еще совсем ребенок.

– Он поразительно красивый малый, – сказал я. – Мы заходили к нему в комнату. В жизни не видел такого красивого мальчика.

– Как вы думаете, сколько ему лет?

– Лет девятнадцать-двадцать. – Подумать только!

Второй день боя быков прошел еще удачнее первого. Брет сидела в первом ряду между Майклом и мной, а Билл с Коном пошли наверх. Героем дня был Ромеро. Не думаю, чтобы Брет видела других матадоров. Да их никто не видел, кроме самых заядлых специалистов. Все свелось к одному Ромеро. Было еще два матадора, но они в счет не шли. Я сидел рядом с Брет и объяснял ей, в чем суть. Я учил ее следить за быком, а не за лошадью, когда бык кидается на пикадоров, учил следить за тем, как пикадор вонзает острие копья, чтобы она поняла, в чем тут суть, чтобы она видела в бое быков последовательное действие, ведущее к предначертанной развязке, а не только нагромождение бессмысленных ужасов. Я показал ей, как Ромеро своим плащом уводит быка от упавшей лошади и как он останавливает его плащом и поворачивает его плавно и размеренно, никогда не обессиливая быка. Она видела, как Ромеро избегал резких движений и берег своих быков для последнего удара, стараясь не дергать и не обессиливать их, а только слегка утомить. Она видела, как близко к быку работает Ромеро, и я показал ей все трюки, к которым прибегают другие матадоры, чтобы казалось, что они работают близко к быку. Она поняла, почему ей нравится, как Ромеро действует плащом, и не нравится, как это делают другие.

Ромеро не делал ни одного лишнего движения, он всегда работал точно, чисто и непринужденно. Другие матадоры поднимали локти, извивались штопором, прислонялись к быку, после того как рога миновали их, чтобы вызвать ложное впечатление опасности. Но все показное портило работу и оставляло неприятное чувство. Ромеро заставлял по-настоящему волноваться, потому что в его движениях была абсолютная чистота линий и потому что, работая очень близко к быку, он ждал спокойно и невозмутимо, пока рога минуют его. Ему не нужно было искусственно подчеркивать опасность. Брет поняла, почему движения матадора прекрасны, когда он стоит вплотную к быку, и почему те же движения смешны на малейшем от него расстоянии. Я рассказал ей, что после смерти Хоселито все матадоры выработали такую технику боя, которая создает видимость опасности и заставляет волноваться зрителей, между тем как матадору ничего не грозит. Ромеро показывал мастерство старой школы – четкость движений при максимальном риске, умение готовить быка к последнему удару, подчинять его своей воле, давая почувствовать, что сам он недостижим.

– Ни одного неловкого движения не сделал, – сказала Брет.

– И не сделает, пока ему не станет страшно, – сказал я.

– Он никогда не испугается, – сказал Майкл. – Он слишком много знает.

– Он с самого начала все знал. Другим за всю жизнь не выучиться тому, что он знал от рождения.

– И какой красавец, – сказала Брет.

– Знаете, она, кажется, влюбилась в этого тореро, – сказал Майкл.

– Ничего нет удивительного.

– Джейк, будьте другом. Не хвалите его больше. Лучше расскажите ей, как они бьют своих престарелых матерей.

– Расскажи мне, как они пьянствуют.

– Просто ужасно, – сказал Майкл. – Пьянствуют с утра до вечера и только и делают, что бьют своих несчастных матерей.

– Он похож на такого, – сказала Брет.

– А ведь правда похож, – сказал я.

К мертвому быку подвели и пристегнули мулов, потом бичи захлопали, служители побежали, мулы, рванувшись, пустились вскачь, и бык, с откинутой головой и одним торчащим рогом, заскользил по арене, оставляя на песке широкую полосу, и скрылся в красных воротах.

– Сейчас еще один бык – и конец.

– Уже? – сказала Брет. Она подалась вперед и облокотилась на барьер. Ромеро махнул рукой, отсылая пикадоров на их места, и стоял один, держа плащ у самой груди, глядя через арену туда, откуда должен был появиться бык.

Когда бой кончился, мы вышли и стали протискиваться сквозь толпу.

– Черт знает, как это изматывает, – сказала Брет. – Я вся размякла.

– Ничего, сейчас выпьем, – сказал Майкл.

На другой день Педро Ромеро не выступал. Быки были мьюрские, и бой прошел очень плохо. Следующий день был пустой по расписанию. Но фиеста продолжалась весь день и всю ночь.

Глава шестнадцатая

Дождь шел с утра. Горы заволокло поднявшимся с моря туманом. Не видно было горных вершин. Плато стало мрачным и тусклым, и очертания деревьев и домов изменились. Я вышел за город, чтобы посмотреть на ненастье. Темные тучи наползали на горы с моря.

Флаги на площади, мокрые, висли на белых шестах, к фасадам домов липли влажные полотнища, а дождь то моросил, то лил как из ведра, загоняя всех под аркаду, и вся площадь покрылась лужами, потемневшие мокрые улицы опустели; но фиеста не прекращалась. Ее только загнало под крышу.

В цирке люди теснились на крытых местах, спасаясь от дождя, и смотрели состязание бискайских и наваррских танцоров и певцов, потом танцоры из Валь-Карлоса в своих национальных костюмах танцевали на улице под глухой стук мокрых от дождя барабанов, а впереди на крупных, толстоногих лошадях, покрытых мокрыми попонами, ехали промокшие дирижеры оркестров. Толпа уже переполнила все кафе под аркадой, и туда же пришли танцоры и уселись за столики, вытянув туго обмотанные белые ноги, стряхивая воду с обшитых бубенцами колпаков и развешивая для просушки свои красные и фиолетовые куртки на спинках стульев. Дождь лил все сильнее.

Я оставил всю компанию в кафе и один пошел в отель побриться к обеду. Когда я брился у себя в комнате, в дверь постучали.

– Войдите! – крикнул я.

Вошел Монтойа.

– Как поживаете? – спросил он.

– Отлично, – сказал я.

– Сегодня нет боя.

– Нет, – сказал я, – сегодня только дождь.

– Где ваши друзья?

– В кафе «Ирунья».

Монтойа улыбнулся своей смущенной улыбкой.

– Вот что, – сказал он. – Вы знаете американского посла?

– Да, – сказал я. – Американского посла все знают.

– Он сейчас здесь, в Памплоне.

– Да, – сказал я. – Его уже все видели.

– Я тоже его видел, – сказал Монтойа. Он помолчал. Я продолжал бриться.

– Садитесь, – сказал я. – Я попрошу, чтобы подали вина.

– Нет, нет. Мне нужно идти.

Я кончил бриться, наклонился над тазом и обмыл лицо холодной водой. Монтойа все стоял и казался еще более смущенным, чем всегда.

– Вот что, – сказал он. – Ко мне только что присылали из «Гранд-отеля» с приглашением от посольских для Педро Ромеро и Марсьяла Лаланда на чашку кофе сегодня вечером.

– Ну, – сказал я, – Марсьялу это не повредит.

– Марсьял сегодня весь день в Сан-Себастьяне. Он уехал утром на машине с Маркесом. Не думаю, чтобы они сегодня вернулись.

Монтойа стоял смущенный. Он ждал, чтобы я сказал что-нибудь.

– Не передавайте Ромеро приглашение, – сказал я.

– Вы думаете?

– Безусловно.

Монтойа просиял.

– Я пришел спросить вас, потому что вы американец, – сказал он.

– Я бы так поступил.

– Вот, – сказал Монтойа, – берут такого мальчика. Они не знают, кем он может стать. Любому иностранцу легко захвалить его. Начинается с чашки кофе в «Гранд-отеле», а через год он конченый человек.

– Как Альгабено, – сказал я.

– Да, как Альгабено.

– Это такая публика, – сказал я. – Здесь есть одна американка, которая коллекционирует матадоров.

– Я знаю. Они выбирают самых молодых.

– Да, – сказал я. – Старые жиреют.

– Или сходят с ума, как Галло.

– Ну что ж, – сказал я, – дело простое. Не передавайте ему приглашение, только всего.

– Он такой чудесный малый, – сказал Монтойа. – Он должен держаться своих. Незачем ему заниматься такой ерундой.

– Не хотите ли выпить? – спросил я.

– Нет, нет, мне нужно идти, – сказал Монтойа. Он вышел.

Я спустился вниз, вышел на улицу и пошел под аркадой вокруг площади. Дождь все еще лил. Я заглянул в кафе «Ирунья», нет ли там наших, но их там не было, и я обошел площадь кругом и вернулся в отель. Они все сидели за обедом в столовой первого этажа.

Они сильно опередили меня, и не стоило даже пытаться догнать их. Билл нанимал чистильщиков обуви для Майкла. Чистильщики заглядывали в дверь, и Билл подзывал каждого и заставлял обрабатывать ноги Майкла.

– Одиннадцатый раз мне чистят ботинки, – сказал Майкл. – Знаете, Билл просто осел.

Весть, очевидно, распространилась среди чистильщиков. Вошел еще один.

– Limpia botas?[12]12
  Почистить ботинки? (исп.)


[Закрыть] – спросил он Билла.

– Не мне, – сказал Билл. – Вот этому сеньору.

Чистильщик встал на колени рядом со своим коллегой и занялся свободным ботинком Майкла, который уже и так сверкал в электрическом свете.

– Чудила этот Билл, – сказал Майкл.

Я пил красное вино и так отстал от них, что мне было слегка неловко за эту возню с ботинками. Я посмотрел кругом. За соседним столиком сидел Педро Ромеро. Когда я кивнул ему, он встал и попросил меня перейти к его столику и познакомиться с его другом. Их столик был рядом и почти касался нашего. Я познакомился с его другом, мадридским спортивным критиком – маленьким человеком с худым лицом. Я сказал Ромеро, как я восхищен его работой, и он весь просиял. Мы говорили по-испански, а мадридский критик немного знал французский язык. Я протянул руку к нашему столику за своей бутылкой вина, но критик остановил меня. Ромеро засмеялся.

– Выпейте с нами, – сказал он по-английски.

Он очень стеснялся своего английского языка, но ему нравилось говорить по-английски, и немного погодя он стал называть слова, в которых был неуверен, и спрашивал меня о них. Ему особенно хотелось знать, как по-английски Corrida de toros, точный перевод. Английское название, означающее «бой быков», казалось ему сомнительным. Я объяснил, что «бой быков» по-испански значит lidia toro. Испанское слово corrida по-английски значит бег быков. А по-французски – Course de taureaux, ввернул критик. Испанского слова для боя быков нет.

Педро Ромеро сказал, что выучился немного по-английски в Гибралтаре. Родился он в Ронде. Это недалеко от Гибралтара. Искусству тореро он учился в Малаге, в тамошней школе тавромахии. В школе он пробыл всего три года. Критик подтрунивал над тем, что Ромеро употребляет много малагских выражений. Ему девятнадцать лет, сказал Ромеро. Его старший брат работает с ним в качестве бандерильеро, но живет не в этом отеле, а в другом, поменьше, вместе со всей куадрильей. Ромеро спросил меня, сколько раз я видел его на арене. Я сказал, что только три. Я тут же спохватился, что на самом деле я видел его всего два раза, но мне не захотелось объяснять ему мою ошибку.

– Где вы видели меня раньше? В Мадриде?

– Да, – соврал я. Я читал отчеты в спортивных журналах о его двух выступлениях в Мадриде и поэтому был спокоен.

– Первое выступление или второе?

– Первое.

– Я очень плохо работал, – сказал он. – Второе прошло лучше. Помните? – повернулся он к критику.

Он нисколько не был смущен. Он говорил о своей работе так, словно смотрел на нее со стороны. В нем не было и тени тщеславия или бахвальства.

– Я очень рад, что вам нравится моя работа, – сказал он. – Но вы еще настоящей моей работы не видели. Завтра, если попадется хороший бык, я надеюсь показать ее вам.

Сказав это, он улыбнулся, опасаясь, как бы я или критик не подумали, что он хвастает.

– Буду очень рад, если увижу, – сказал критик. – Мне хочется, чтобы вы меня убедили.

– Ему не очень нравится моя работа. – Ромеро повернулся ко мне. Лицо его было серьезно.

Критик сказал, что ему очень нравится работа Ромеро, но что ей еще не хватает законченности.

– Вот завтра увидите, если попадется хороший бык.

– Вы видели завтрашних быков? – спросил меня критик.

– Да. Я видел, как их выгружали.

Педро Ромеро наклонился вперед:

– Ну, как ваше мнение?

– Очень хороши, – сказал я. – Все – около двадцати шести арроба. Очень короткие рога. Разве вы их не видели?

– Видел, конечно, – сказал Ромеро.

– Двадцати шести арроба не потянут, – сказал критик.

– Нет, – сказал Ромеро.

– У них бананы вместо рогов, – сказал критик.

– По-вашему, бананы? – спросил Ромеро. Он с улыбкой повернулся ко мне – И по-вашему, бананы?

– Нет, – сказал я, – рога как рога.

– Очень короткие, – сказал Педро Ромеро. – Очень, очень короткие. Но все-таки не бананы.

– Послушайте, Джейк, – позвала Брет с соседнего столика. – Что же вы нас бросили?

– Это только временно, – сказал я. – Мы говорим о быках.

– Не важничайте.

– Скажите ему, что быки безрогие! – крикнул Майкл. Он был пьян.

Ромеро вопросительно взглянул на меня.

– Очень пьяный, – сказал я. – Borracho! Muy borrасhо!

– Что же вы нас не знакомите с вашими друзьями? – спросила Брет. Она не сводила глаз с Педро Ромеро.

Я спросил, не выпьют ли они кофе с нами. Оба встали. Лицо у Ромеро было очень смуглое. Держался он превосходно.

Я представил их всем по очереди, и они уже хотели сесть, но не хватило места, и мы все перешли пить кофе к большому столу у стены. Майкл велел подать бутылку фундадору и рюмки для всех. Было много пьяной болтовни.

– Скажи ему, что, по-моему, писать – занятие гнусное, – говорил Билл. – Скажи, скажи ему. Скажи ему, мне стыдно, что я писатель.

Педро Ромеро сидел рядом с Брет и слушал ее.

– Ну, скажи ему! – кричал Билл.

Ромеро, улыбаясь, поднял голову.

– Этот сеньор, – сказал я, – писатель.

Ромеро с почтением посмотрел на Билла.

– И тот тоже, – сказал я, указывая на Кона.

– Он похож на Виляльту, – сказал Ромеро, глядя на Билла. – Правда, Рафаэль, он похож на Виляльту?

– Не нахожу, – ответил критик.

– Правда, – по-испански сказал Ромеро, – он очень похож на Виляльту. А пьяный сеньор чем занимается?

– Ничем.

– Потому он и пьет?

– Нет. Он собирается жениться на этой сеньоре.

– Скажите ему, что все быки безрогие! – крикнул Майкл, очень пьяный, с другого конца стола.

– Что он говорит?

– Он пьян.

– Джейк! – крикнул Майкл. – Скажите ему, что быки безрогие!

– Вы понимаете? – спросил я.

– Да.

Я был уверен, что он не понял, поэтому и не беспокоился.

– Скажите ему, что Брет хочет посмотреть, как он надевает свои зеленые штаны.

– Хватит, Майкл.

– Скажите ему, что Брет до смерти хочется знать, как он влезает в свои штаны.

– Хватит.

Все это время Ромеро вертел свою рюмку и разговаривал с Брет. Брет говорила по-французски, а он говорил по-испански и немного по-английски и смеялся.

Билл наполнил рюмки.

– Скажите ему, что Брет хочет…

– Ох, заткнитесь, Майкл, ради Христа!

Ромеро поднял глаза и улыбнулся.

– Это я понял, – сказал он.

В эту минуту в столовую вошел Монтойа. Он уже хотел улыбнуться мне, но тут увидел, что Педро Ромеро, держа большую рюмку коньяку в руке, весело смеется, сидя между мной и женщиной с обнаженными плечами, а вокруг стола одни пьяные. Он даже не кивнул.

Монтойа вышел из комнаты. Майкл встал, готовясь провозгласить тост.

– Выпьем за… – начал он.

– Педро Ромеро, – сказал я. Все встали. Ромеро принял тост очень серьезно, и мы все чокнулись и осушили наши рюмки, причем я старался, чтобы все кончилось скорей, так как Майкл пытался объяснить, что он хотел выпить совсем за другое. Но все сошло благополучно, и Педро Ромеро пожал всем руки и вышел вместе с критиком.

– Бог мой! Какой очаровательный мальчик, – сказала Брет. – Что бы я дала, чтобы посмотреть, как он влезает в свой костюм. Он, наверное, пользуется рожком для ботинок.

– Я хотел сказать ему это, – начал Майкл, – а Джейк все время перебивал меня. Зачем вы перебиваете меня? Вы думаете, вы лучше меня говорите по-испански?

– Отстаньте, Майкл! Никто вас не перебивал.

– Нет, я хотел бы это выяснить. – Он отвернулся от меня. – Вы думаете, Кон, вы важная птица? Вы думаете, вам место в нашей компании? В компании, которая хочет повеселиться? Ради Бога, не шумите так, Кон.

– Бросьте, Майкл, – сказал Кон.

– Вы думаете, вы здесь нужны Брет? Вы думаете, с вами веселей? Отчего вы все время молчите?

– Все, что я имел сказать, Майкл, я уже сказал вам на днях.

– Я, конечно, не писатель. – Ноги плохо держали Майкла, и он опирался на стол. – Я не гений. Но я знаю, когда я лишний. Почему вы, Кон, не чувствуете, когда вы лишний? Уходите. Уходите, ради всего святого. Уберите свою скорбную еврейскую физиономию. Разве я не прав?

Он посмотрел на нас.

– Конечно, прав, – сказал я. – Пойдемте все в кафе «Ирунья».

– Нет, вы скажите, разве я не прав? Я люблю эту женщину.

– Ох, не начинай сначала. Хватит уже, Майкл, – сказала Брет.

– Разве я не прав, Джейк?

Кон все еще сидел за столом. Лицо его стало изжелта-бледным, как всегда, когда его оскорбляли, но вместе с тем, казалось, ему это приятно. Он тешил себя ребячливой полупьяной игрой в герои: все это из-за его связи с титулованной леди.

– Джейк, – сказал Майкл. Он чуть не плакал. – Вы знаете, что я прав. Послушайте, вы! – Он повернулся к Кону. – Уходите! Сейчас же уходите!

– Не уйду, Майкл, – сказал Кон.

– Ах, не уйдете! – Майкл пошел к нему вокруг стола.

Кон встал и снял очки. Он стоял наготове, изжелта-бледный, с полуопущенными руками, гордо и бесстрашно ожидая нападения, готовый дать бой за свою даму сердца.

Я обхватил Майкла.

– Идем в кафе, – сказал я. – Ведь не можете вы ударить его здесь, в отеле.

– Верно! – сказал Майкл. – Очень верная мысль.

Мы пошли к дверям. Пока Майкл, спотыкаясь, поднимался по ступенькам, я посмотрел через плечо и увидел, что Кон снова надевает очки. Билл сидел за столом и наливал себе рюмку фундадору. Брет сидела, глядя прямо перед собой.

Когда мы вышли на площадь, дождя уже не было, и луна пыталась выглянуть из-за туч. Дул ветер. Играл военный оркестр, и в дальнем конце площади толпа собралась вокруг пиротехника и его сына, пускавших шары с нагретым воздухом. Шары поднимались толчками, по диагонали, и ветер разрывал их или прибивал к одному из домов на площади. Иногда они падали в толпу. Магний вспыхивал, шар взрывался, и люди разбегались. Никто не танцевал на площади, гравий был слишком мокрый.

Брет вышла из отеля с Биллом и Коном и подошла к нам. Мы стояли в толпе и смотрели на дона Мануэля Оркито, короля фейерверка, который стоял на маленьком помосте, осторожно подталкивая палками шары, стоял высоко над толпой и пускал шары по ветру. Ветер сбивал все шары, и лицо дона Мануэля блестело от пота в свете его сложного фейерверка, который падал в толпу, взрывался и прыгал, брызжа искрами и треща под ногами. Каждый раз, как светящийся бумажный пузырь кренился, вспыхивал и падал, в толпе поднимались крики.

– Не повезло дону Мануэлю, – сказал Билл.

– Откуда вы знаете, что его зовут дон Ману-эль? – спросила Брет.

– В афише сказано. Дон Мануэль Оркито, пиротехник esta ciudad[13]13
  Этого города (исп.).


[Закрыть].

– Globos illuminados[14]14
  Светящиеся шары (исп.).


[Закрыть], – сказал Майкл. – Коллекция globos illuminados. Так сказано в афише.

Ветер относил звуки оркестра.

– Хоть бы один поднялся, – сказала Брет. – Этот дон Мануэль прямо из себя выходит.

– Он, должно быть, целый месяц готовился, чтобы они взлетели и получилось: «Слава святому Фермину», – сказал Билл.

– Globos illuminados, – сказал Майкл. – Целая куча дурацких globos illuminados.

– Идемте, – сказала Брет. – Чего мы тут стоим?

– Ее светлость желает выпить, – сказал Майкл.

– Как это ты догадался? – сказала Брет.

В кафе было тесно и очень шумно. Никто на нас не обратил внимания. Свободного столика мы не нашли. Стоял оглушительный шум.

– Давайте уйдем отсюда, – сказал Билл.

Под аркадой продолжалось гулянье. Кое-где за столиками сидели англичане и американцы из Биаррица в спортивных костюмах. Многие женщины разглядывали гуляющих в лорнет. Мы встретили девушку из Биаррица, с которой недавно нас познакомил Билл. Она жила с подругой в «Гранд-отеле». У подруги разболелась голова, и она пошла спать.

– Вот бар, – сказал Майкл. Это был «Миланский бар», тесный второразрядный кабачок, где можно было перекусить и где в задней комнате танцевали. Мы все сели за столик и заказали бутылку фундадору. В кабачке было пустовато. Никакого веселья не замечалось.

– Фу, как здесь скучно, – сказал Билл.

– Еще слишком рано.

– Возьмем фундадор с собой и придем попозже, – сказал Билл. – Не хочу я сидеть тут в такой вечер.

– Пойдемте обратно и поглядим на англичан, – сказал Майкл. – Люблю глядеть на англичан.

– Они ужасны, – сказал Билл. – Откуда они взялись?

– Они приехали из Биаррица, – сказал Майкл. – Они приехали посмотреть на забавную, миленькую испанскую фиесту.

– Я им покажу фиесту, – сказал Билл.

– Вы ужасно красивая девушка, – обратился Майкл к знакомой Билла. – Откуда вы явились?

– Хватит, Майкл.

– Послушайте, она же прелестна. Где я был? Где были мои глаза? Вы просто прелесть. Скажите, мы знакомы? Пойдемте со мной и Биллом. Мы пропишем англичанам фиесту.

– Я им покажу фиесту, – сказал Билл. – Какого черта им здесь нужно?

– Идем, – сказал Майкл. – Только мы втроем. Пропишем фиесту английской сволочи. Надеюсь, вы не англичанка? Я шотландец. Ненавижу англичан. Я им покажу фиесту. Идем, Билл.

В окно нам видно было, как все трое, взявшись под руки, зашагали к кафе. На площади взвивались ракеты.

– Я еще посижу здесь, – сказала Брет.

– Я останусь с вами, – сказал Кон.

– Ох нет! – сказала Брет. – Ради Бога, уйдите куда-нибудь. Разве вы не видите, что нам с Джейком нужно поговорить?

– Этого я не знал, – сказал Кон. – Я просто хотел тут посидеть, потому что я слегка пьян.

– Вот уж действительно причина. Если вы пьяны, ступайте спать. Ступайте спать.

– Достаточно грубо я с ним обошлась? – спросила Брет. Кон уже ушел. – Господи, как он мне надоел!

– Веселья от него мало.

– Он угнетает меня.

– Он очень плохо ведет себя.

– Ужасно плохо. А имел случай показать, как нужно вести себя.

– Он, наверное, и сейчас стоит за дверью.

– Да, с него станется. Знаешь, я теперь поняла, что с ним творится. Он не может поверить, что это ничего не значило.

– Я знаю.

– Никто другой не вел бы себя так. Ох, как мне это все надоело! А Майкл-то. Майкл тоже хорош.

– Майклу очень тяжело.

– Да. Но из этого не следует, что нужно быть свиньей.

– Все ведут себя плохо, – сказал я. – Дай только случай.

– Ты бы иначе себя вел. – Брет взглянула на меня.

– Я был бы таким же идиотом, как Кон.

– Милый, зачем мы говорим такую чушь?

– Хорошо. Давай говорить о чем хочешь.

– Не сердись. У меня нет никого, кроме тебя, а мне так скверно сегодня.

– У тебя есть Майкл.

– Да, Майкл. Вот тоже сокровище, правда?

– Послушай, – сказал я. – Майклу очень тяжело, что Кон здесь околачивается и не отходит от тебя.

– Будто я не знаю, милый. Пожалуйста, не говори об этом, мне и так тошно.

Я никогда еще не видел, чтобы Брет так нервничала. Она избегала моего взгляда и упорно смотрела в стену.

– Хочешь пройтись?

– Да. Пойдем.

Я закупорил бутылку фундадору и отдал ее буфетчику.

– Выпьем еще, – сказала Брет. – У меня нервы разгулялись.

Мы выпили еще по рюмке мягкого, душистого коньяку.

– Идем, – сказала Брет.

Когда мы вышли, я увидел Кона, выходящего из-под аркады.

– Ну конечно, вот он, – сказала Брет.

– Он не может уйти от тебя.

– Бедняга!

– А мне ни капли его не жаль. Я сам его ненавижу.

– Я тоже, – она вздрогнула, – ненавижу за то, что он так страдает.

Я взял ее под руку, и мы пошли по неширокой улице прочь от толпы и огней площади. На улице было темно и мокро, и мы пошли к укреплениям на окраину города. Мы проходили мимо открытых дверей винных лавок, откуда свет падал на черную мокрую улицу и доносились внезапные взрывы музыки.

– Хочешь зайти?

– Нет.

На окраине мы шли по мокрой траве, потом поднялись на каменный крепостной вал. Я постелил газету на камень, и Брет села. По ту сторону темной равнины видны были горы. Дул сильный ветер, и тучи то и дело закрывали луну. Под нами чернели глубокие рвы укреплений. Позади были деревья, и тень от собора, и силуэт очерченного лунным светом города.

– Не горюй, – сказал я.

– Мне очень скверно, – сказала Брет. – Давай помолчим.

Мы смотрели на равнину. Длинными рядами стояли под луной темные деревья. По дороге, поднимающейся в гору, двигались автомобильные фары. На вершине горы светились огни крепости. Внизу, налево, текла река. Она вздулась от дождя, вода была черная и гладкая, деревья темные. Мы сидели на валу и смотрели. Брет глядела прямо перед собой. Вдруг она вздрогнула.

– Холодно.

– Хочешь вернуться?

– Пойдем парком.

Мы сошли с вала. Тучи снова заволакивали небо. В парке под деревьями было темно.

– Джейк, ты еще любишь меня?

– Да, – сказал я.

– Знаешь, я погибла, – сказала Брет.

– Что ты?

– Я погибла. Я с ума схожу по этому мальчишке, Ромеро. Я, наверное, влюбилась в него.

– Я не стал бы этого делать на твоем месте.

– Не могу с собой сладить. Я погибла. У меня все рвется внутри.

– Не делай этого.

– Не могу с собой сладить. Я никогда не могла с собой сладить.

– Это надо прекратить.

– Как же я прекращу? Не могу я ничего прекратить. Посмотри.

Она протянула мне руки.

– Все во мне вот так дрожит.

– Не надо этого делать.

– Не могу с собой сладить. Я все равно погибла. Неужели ты не понимаешь?

– Нет.

– Я должна что-нибудь сделать. Я должна сделать что-нибудь такое, чего мне по-настоящему хочется. Я потеряла уважение к себе.

– Совсем тебе не нужно этого делать.

– Милый, не мучь меня. Как ты думаешь, легко мне терпеть этого несчастного Кона и скандалы, которые устраивает Майкл?

– Знаю, что не легко.

– Не могу же я все время напиваться.

– Нет.

– Милый, пожалуйста, останься со мной. Ты останешься со мной и поможешь мне?

– Конечно.

– Я не говорю, что это хорошо. Хотя для меня это хорошо. Господи, никогда я не чувствовала себя такой дрянью.

– Что ты хочешь, чтобы я сделал?

– Пойдем, – сказала Брет. – Пойдем разыщем его.