Текст книги "Происшествие в гостинице «Летучий Дракон». Призраки Крайтонского аббатства"

Глава VIII
Трехминутное посещение

В разные периоды жизни я испытывал страшную боль, но, благодарение Богу, ни прежде, ни после никогда не выносил ничего подобного. Желаю только от всей души, чтобы такое состояние не походило ни на один род смерти, которому подверждено человечество. Я чувствовал себя, точно дух в темнице; невыразимо мучительно было мое безмолвное и неподвижное страдание.

Мыслительная способность оставалась во мне в полной силе и деятельности. Безотчетный ужас охватывал мою душу. Чем это окончится? Неужели, это и есть смерть?

Надо заметить, что всё происходившее вокруг меня я мог наблюдать с величайшей ясностью. Я видел и слышал, как в жизнь свою не слыхивал и не видывал лучше. Только воля моя просто как будто утратила всякое влияние на мое тело.

Я уже говорил, что маркиз не погасил своей дорожной лампы, когда вышел на станции. Призывая его возвращение всеми силами души, я вслушивался в малейший шорох, в надежде на какую-нибудь счастливую случайность, которая выведет меня из каталепсии.

Вдруг дверцы кареты отворились, хотя не было слышно приближающихся шагов, и некий человек, совершенно мне незнакомый, вошел и сел возле меня.

Лампа горела так ярко, как восковая свеча; я вполне мог разсмотреть неивестного при её свете. Он был молод; сверх всего на него была накинута тёмно-серая широкая и длинная шинель с капюшоном, который падал ему на лоб. Мне показалось, когда он входил, будто под опущенным капишоном мелькнул золотой галун военной фуражки, а из-под широких рукавов верхней одежды, несомненно, виднелись галун и пуговицы военного мундира.

У непрошенного посетителя были густые, чёрные усы и эспаньолка; кроме того, я заметил красный рубец поперек щеки и верхней губы.

Он сел возле меня, говорю я, и тихо затворил за собою дверцы. Все это сделалось в одно мгновение. Потом наклонившись во мне, он заслонил глаза от света лампы своею рукою в перчатке и внимательно всматривался мне в лицо несколько секунд.

Человек этот появился беззвучно, как привидение; все, что он делал, исполнялось с быстротой и решительностью заранее обдуманного и определенного плана. Цель у него, очевидно, была не добрая. Я подумал, что он хочет обобрать меня и убить. Тем не менее я оставался недвижим и бессилен, как мертвое тело. Он сунул руку в мой боковой карман и вынул из него мою дрогоценную белую розу вместе со всеми письмами, какие там находились и между которыми была бумага для меня важная.

На письма мои он едва взглянул. Очевидно, ему до них не было никакого дела. И моё сокровище, белую розу, он тоже отложил в сторону. Весь интерес для него, должно быть, заключался в бумаге, о которой я сейчас упоминал; как только развернул ее, он бегло стал отмечать карандашом в записной книжке её содержание.

Человек этот исполнял своё дело с хладнокровием и неторопливой быстротой, изобличавшими, как мне показалось, привычку полицейского.

Потом он сложил бумаги по возможности в прежнем порядке, опустил их ко мне в карман и был таков.

Его посещение не длилось и трех минут. Вскоре после его удаления я опять услышал голос маркиза. Он сел в карету, поглядел на меня и улыбнулся, вероятно, завидуя моему крепкому сну, подумалось мне. Ах, если б он только знал все!

Он снова принялся читать свои письма и делать на них отметки при свете лампочки, только что послужившей для тайных целей шпиона.

Мы выехали из городка, продолжая наш путь прежним умеренным шагом. Мили на две уже осталось за нами место действия, так называемаго мною, полицейского осмотра, которому я подвергся, когда у меня вдруг странно застучало в одном ухе и я почувствовал, как будто воздух проникает через него мне в горло. Ощущение это походило на то, как будто пузырь, образовавшийся глубоко в ухе, внезапно надулся и лопнул. Невыразимое оцепенение мозга тотчас исчезло; в голове моей как-то удивительно зажужжало и каждый нерв в моем теле слегка содрогнулся, в роде того, как бывает, когда станет отходить отёкшая рука или нога. Я вскрикнул, приподнялся и снова упал на свое место; весь дрожа, я откинулся назад и внезапно почувствовал такую слабость, как будто мне сейчас сделается дурно.

Маркиз вытаращил на меня глаза, взял меня за руку и спросил. озабоченно, не болен ли я. Ответил я одним лишь тяжким стоном.

Постепенно, однако, я приходил в нормальное состояние. Хотя и едва слышно, но вскоре я уже мог сообщить маркизу, как жестоко я страдал, а там передал и про наглый осмотр моих писем и бумаг во время его отсутствия.

– Боже милосердный! – воскликнул он: – уж не добрался ли мошенник и до моей кореспонденции?

Я успокоил его на этот счет. Тем не менее он поставил свой ящик возле себя и принялся тщательно осматривать всё, что в нём заключалось.

– Да, благодарение Богу, ничего нетронуто, – пробормотал он себе под нос. – Тут есть штук шесть писем, которых я ни за что на свете не хотел бы видеть в чужих руках.

Затем он стал расспрашивать меня с большим участием обо всём, что я чувствовал во время моего странного припадка оцепенелости.

– Один мой приятель, – сказал он, выслушав меня: – испытал точь-в-точь то же, что и вы, насколько я могу понять. Было это на корабле и, полагаю, вследствие сильного волнения. Он, подобно вам, отличался храбростью и внезапно был призван показать и свою неустрашимость, и силу. Спустя часа два усталость взяла своё и он, по-видимому, впал в глубокий сон. А на самом деле он находился в состоянии, которое потом описывал совершенно так же, как вы теперь определяли мне свои ощущения.

– Я очень рад, что мой припадок – не единичное явление. Повторялся ли он с вашим приятелем?

– Я знал его много лет после того и никогда не слыхал, о чем-либо подобном. Меня поражает однородность причин, вызвавших тот и другой припадок. Ваш неожиданный и отважный бой один-на-один при самых невыгодных условиях с таким опытным борцом, как этот помешанный драгунский полковник, ваше утомление и, наконец, расположение ко сну, всё в точности согласуется с тем, что испытал мой друг… Желал бы я знать, заговорил он немного погодя: – Кто это каналья, которому вздумалось осмотреть ваши бумаги? Однако возвращаться назад решительно не стоит; мы ничего не узнаем. Подобные люди всегда искусно устраивают свои дела. Я думаю, впрочем, что это агент полиции. Мошенник обобрал бы вас.

Я говорил мало, чувствуя себя нехорошо и очень слабым, но маркиз поддерживал приятный разговор.

– Мы становимся такими короткими знакомыми, – сказал он наконец: – что хотя и не часто, а все же видеться в Париже мы должны; я могу вам быть полезен. Только позвольте напомнить вам, что маркиза д’Армонвиля в настоящую пору не существует, а есть один мсьё Дроквиль. Назовите мне, пожалуйста, гостиницу, где предполагаете остановиться. Ведь вы понимаете, что за отсутствием маркиза, который путешествует, его дом стоит пустым и находятся в нем только двое или трое старых слуг, а те и мельком не должны видеть мосьё Дроквиля. Но тем не менее он ухитрится доставить вам место в ложе маркиза в опере, даже, быть может, доступ и в другия места, где он потруднее. И так как скоро дипломатическая роль маркиза д’Армонвиля будет закончена и он свободен будет называться своим настоящим именем, то он ни под каким видом не разрешит своему другу, мистеру Бекету, не сдержать данного им слова навестить его осенью в замке д’Армонвиль.

Разумеется, я усердно благодарил маркиза.

Чем ближе мы подвигались к Парижу, тем выше я ценил его покровительство. Поддержка такого важного именно в ту минуту лица и его дружеское участие к иностранцу, на которого он, так сказать, напал случайно, могло придать моему пребыванию в столице Франции несравненно более приятности, чем я вправе был ожидать.

Нельзя было оказывать более любезности, чем маркиз, и в обращении своем и в выражении лица. Пока я ещё благодарил его, карета вдруг остановилась у станции, где нас ждали свежие лошади и где, как вскоре оказалось, нам предстояло разстаться.

Глава IX
Сплетни и совет

Мое исполненное приключений путешествие наконец было окончено. Я сидел у окна в номере гостиницы и смотрел на блистательный Париж, который мигом ожил и закипел веселой суетой. Каждый читал о том восторженном волнении, которое последовало за катастрофой с Наполеоном и вторичным водворением Бурбонов. Лишним было бы, если б я мог припомнить и описать после стольких лет, что я испытал и какое впечатление произвел на меня вид Парижа в эту странную эпоху. Конечно, я в первый раз был в нём; однако, как часто я ни бывал впоследствии в этой очаровательной столице, никогда после я не видал ее в таком восторженном оживлении и сам уже не находился в таком восторженном состоянии.

* * *

Я провел в Париже два дня и чего только не пересмотрел; но я вовсе не подвергался грубости и нахальству взбешённых поражением французских военных, на которых я слышал много жалоб.

И то надо сказать, мой роман поглощал все мои мысли; надежда встретиться с предметом моих мечтаний придавала тайный и упоительный интерес прогулкам по улицам и разъездам по городу или в окрестностях и посещению картинных галерей и других достопримечательностей всемирно известной столицы.

О графе и графине я ничего не слыхал; и маркиз не давал о себе ничего знать. Я совсем оправился от странного недуга, который посетил меня в последнюю ночь моего путешествия.

День уже клонился к вечеру и я стал побаиваться, как бы мой знатный знакомый не забыл меня; вдруг трактирный слуга подал мне карточку мосьё Дроквиля; можно представить себе, с какою радостной торопливостью я приказал лакею просить его пожаловать.

Вскоре ко мне вошел маркиз д’Армонвиль, такой же любезный и предупредительный, как прежде.

– Теперь я ночная птица, – сказал он после обычного обмена приветствиями: – и должен держаться в тени. Днем я совсем не смею показываться и в сумерки едва решаюсь выехать в крытом экипаже. Друзья, которым я взялся оказать довольно затруднительную услугу, так распорядились мною. Они воображают, что всё погибло, если кто-нибудь проведает о моём присутствии здесь. Во-первых, позвольте вам передать эти билеты на право входа в мою ложу. Мне предосадно, что я не могу располагать ею чаще в течение этих двух недель. Секретарю моему я приказал давать ее тому из моих приятелей, кто первый потребует, и результат вышел тот, что мне-то почти нельзя располагать собственной ложею.

Я усердно поблагодарил маркиза.

– Теперь позвольте сказать словечко в качестве ментора. Вероятно, вы не приехали сюда без рекомендательных писем?

Я вынул с полдюжины писем, адреса которых он пробежал глазами.

– Бросьте их все, – посоветовал он. – Лучше я сам вас представлю. Я лично буду сопровождать вас из дома в дом. Присутствие одного приятеля стоит кучи писем. Ни с кем не входите в сношения и не знакомьтесь до той поры. Молодые люди вообще предпочитают исчерпать общественные удовольствия большого города, прежде чем связать себя обязанностями, налагаемыми обществом. Ознакомьтесь с первыми. Это займет вас денно и нощно, по крайней мере, недели на три. Когда же вы покончите с этим, я буду свободен и сам введу вас в блистательную, но сравнительно спокойную колею великосветского круга. Отдайтесь в мое распоряжение, но помните, что в Париже, раз попав в водоворот большого света, вы уже не можете более из него выйти.

Я рассыпался в изъявлениях благодарности и обещал следовать его совету.

По-видимому, он этим остался доволен.

– Теперь я назову вам места, где следует побывать, – продолжал он. – Возьмите вашу карту и отмечайте буквами или цифрами пункты, на которые я укажу, а там мы составим маленький списочек. Все те места, которыя я вам пересчислю, стоят того, чтобы на них взглянуть.

Таким-то методическим способом и с приправою множества забавных и соблазнительных анекдотцев он снабдил меня каталогом и путеводителем, неоценимым для искателя развлечений и новизны.

– Недели через две, а может быть, и чрез неделю, – заключил он: – я думаю, что буду в состоянии оказать вам настоящую услугу. До тех пор будьте осторожны. Не играйте; вас непременно оберут. Помните, что вы окружены здесь мошенниками с благовидной наружностью и негодяями всякаго рода, которые только тем и существуют, что грабят приезжих иностранцев. Никому не доверяйтесь, кого вы не знаете.

Я опять поблагодарил маркиза и обещал воспользоваться его советом. Но сердце мое было преисполнено воспоминания о красавице, которую я видел в гостинице «Прекрасная Звезда»; разумеется, я не мог воздержаться от попытки узнать что-нибудь о ней, прежде чем маркиз уйдет. Итак, я рискнул осведомиться о графе и графине де Сент-Алир, которых я имел счастье избавить от крайне неприятного положения в передней «Прекрасной Звезды».

Увы! – маркиз не видал их. В нескольких милях от Парижа у них прекрасное поместье с славным, старым домом; но, по всему вероятию, они проведут несколько дней в городе, пока успеют приготовить необходимое для приема гостей после того, как дом их так долго простоял пустым.

– Их отсутствие было продолжительно?

– Да, они путешествовали около восьми месяцев, кажется.

– Если не ошибаюсь, вы говорили, что они бедны.

– To-есть, по-вашему, они были бы бедны. Однако, при доходах графа они могут пользоваться не только удобствами жизни, но и некоторою роскошью, так как живут они очень тихо и уединенно, а жизнь здесь у нас дешева, не то что у вас в Англии.

– Стало быть, они очень счастливы?

– Следовало бы сказать: они должны бы быть счастливы.

– В чем же состоит помеха?

– Он очень ревнив.

– Но ведь жена его… не дает ему повода, надеюсь?

– Боюсь, что даёт.

– Как так?

– Я всегда находил, что она немного… слишком… чересчур уж…

– Чересчур что?

– Чересчур хороша. Все-таки, несмотря на её прелестные глаза, изящные черты и самый нежный цвет лица, я думаю, что она женщина честная. Вы никогда не видали ее?

– Была в передней «Прекрасной Звезды» какая-то дама, закутанная в большое манто и с очень густою, опущенною на лицо вуалью в тот вечер, когда я проломил голову молодцу, напавшему на старого графа; однако сквозь густую вуаль я не смог разглядеть ни одной черты.

Ответ мой, как видите, был очень политичен.

– Она могла быть и дочерью графа, – продолжал я. – А ссорятся они между собою?

– To-есть кто, муж с женою-то?

– Да. Немного.

– О, о! Насчёт чего же?

– Это длинная история; речь идет о брилиантах графини. Говорят, они очень высокой цены, даже до милиона франков, пожалуй. Граф хочет продать их и мертвый капитал превратить в деньги, которые будут приносить проценты во что бы ни поместить их. Графиня же, которой они принадлежат, упорствует по причине, полагаю, которой она мужу открыть не может.

– А причина эта, если можно узнать? – спросил я, сильно подстрекаемый любопытством.

– Возможно, она имеет в виду, как хороша она будет в них, когда пойдёт под венец со вторым мужем.

– Ого! Но граф, кажется, хороший муж?

– Отличный и чрезвычайно умный человек.

– Как я бы желал быть ему представленным! Вы говорите, что он…

– Имеет такую хорошенькую жену. Согласен; но видите ли, они живут совсем уединенно. Время от времени граф возит жену в оперу или на другое какое-нибудь общественное увеселение, вот и всё.

– У него верно живо сохранились в памяти дореволюционная эпоха и кровавые сцены революции.

– Да, он для такого философа, как вы, пришелся бы как раз по вкусу. Заметьте еще, что он после обеда всегда засыпает, а жена – нет. Шутки в сторону; он удалился от шума большого света и впал в апатию, и жена его также; ничто, по-видимому, не имеет более способности заинтересовать её – даже муж не интересует.

Маркиз встал, собираясь уйти.

– Не рискуйте вашими деньгами, – предостерег он. – Скоро вам предоставится случай поместить их с большою для вас выгодою. Несколько коллекций превосходных картин древних мастеров будут продаваться с аукциона, так как они принадлежат лицам, примешанным к возвращению Бонапарта. Вы можете наделать чудес, когда начнётся распродажа. Удивительные будут цены! Сберегите свои фонды к тому времени. Я вас извещу обо всем. Кстати, – вдруг сказал он, остановившись, когда шел уже к двери: – я чуть было совсем не забыл. На следующей неделе вам представится именно того рода увеселение, которое должно иметь для вас особенную привлекательность, потому что в Англии это редкость – я хочу сказать: маскарад, да ещё и устраиваемый с необычайным великолепием. Это будет в Версале – все собираются туда; билеты берут нарасхват. Но я думаю, что могу вам обещать один. Доброй ночи. Прощайте!

Глава X
Черная вуаль

Я свободно говорю по-французски и имел полный кошелек, следовательно, мне ничего не мешало наслаждаться всем тем, что столица Франции представляет заманчивого. Легко себе представить, как я провел следующие два дня. К концу этого времени, почти в том же часу, как и в первый раз, мосьё Дроквиль опять заехал ко мне. По обыкновению вежливый, добродушный и веселый, он сообщил мне между прочим, что маскарад назначен в следующую среду, а билет для меня он уже достал.

– Какая досада! Едвали мне удастся воспользоваться им! – вскричал я.

С минуту он молча остановил на мне подозрительный и угрожающий взгляд, которого я не понял, а потом спросил довольно резко:

– Не угодно ли вам будет объяснить мне, почему?

Я немного удивился, но ответил правду, а именно, что сговорился провести этот вечер с двумя-тремя приятелями, соотечественниками, и не мог нарушить данного слова.

– Ну, так я и знал! Вы, англичане, где бы ни находились, вечно отыскиваете своего брата-чурбана да своё пиво и бифштекс. Вместо того, чтоб усвоить себе что-нибудь от народа, среди которого находитесь, и постараться изучить его особенности, вы только пьянствуете между собою, да курите и ругаетесь, а к концу вашего путешествия ни на волос не становитесь умнее и образованнее, чем были бы, если б всё это время кутили в каком-нибудь Гринвичском трактире. – Он саркастически засмеялся и поглядел на меня с язвительной ядовитостью. – Вот он (с этими словами маркиз швырнул билет на стол); воспользуйтесь им или выбросьте его, как угодно. Вероятно, мои хлопоты пропали даром, хотя признаюсь, не часто случается, когда такой человек, как я, хлопочет, просит об одолжении и доставляет кому-нибудь преимущество, чтобы встретить затем подобное пренебрежение.

Все это было удивительно дерзко.

Я был поражён, оскорблён и каялся в своем проступке. Вероятно, я по недоверию погрешил против правил приличия и вежливости, согласно французским понятиям; этим почти оправдывалась грубая строгость пошлого укора маркиза.

Под влиянием самых разнородных чувств я поспешил извиниться и умилостивить случайного приятеля, оказавшаго мне столько бескорыстной доброты.

Я уверил его, что во что бы ни стало отделаюсь от слова, данного мною в недобрую минуту, что ответил необдуманно и во всяком случае не благодарил его, как следовало, за любезность ко мне и как я ценил её на самом деле.

– Прошу вас, ни слова больше; досадовал я только за вас и выразил это, сознаю вполне, чересчур сильно; простите добродушно мою запальчивость. Кто короче знает меня, для того не новость, что я порой скажу гораздо более, чем думаю, и всегда потом жалею. Надеюсь, мистер Бекет простит своему старому другу, что он вспылил из-за его же интересов. Ведь мы по-прежнему приятели, не так ли?

Он улыбнулся своей добродушной улыбкой и протянул мне руку, которую, я с жаром и почтительно пожал.

После минутной ссоры мы стали ещё лучшими друзьями.

Тогда маркиз посоветовал мне заранее запастись комнатой в одной из Версальских гостиниц, так как куча народа повалит туда и мигом всё займёт; по его, мнению, мне надо было ехать в Версаль на следующее же утро.

Итак, я заказал лошадей, к одиннадцати часам. Поговорив ещё немного, маркиз д’Армонвиль простился со мною, сбежал с лестницы, закрывая носовым платком рот и нос, проворно, как я видел в окно, вскочил в карету и уехал.

На другой день я был в Версале. Подъезжая к гостинице «Франция», я убедился, что поспел как раз только вовремя, если уже не опоздал.

Пропасть экипажей стояла у входа, загораживая дорогу; ничего другого не оставалось, как выйти из кареты и пробираться кое-как между лошадьми. Передняя гостиницы полна была слуг и господ, звавших хозяина, а тот с любезным отчаянием уверял каждаго порознь и, всех вместе, что в целом доме не оказывалось ни комнаты, ни даже угла, которые не были бы заняты.

Я опять вынырнул на улицу из толпы людей, которые кричали, убеждали и улещали трактирщика, в приятном заблуждении, что он мог бы устроить для них что-нибудь, если б захотел. Предоставив всем этим искателям помещения кричать до хрипоты, я вскочил опять в карету и поскакал во весь дух к гостинице «Резервуар». Блокада вокруг входа была и здесь не менее плотна. Результат оказался такой же: все было занято. Предосадно, но что будешь делать? Мой кучер поусердствовал, пока я в передней гостиницы вел переговоры с трактирными властями; подвигаясь вперед, шаг за шагом, по мере того, как отъезжали другие экипажи, он добрался до самого входа в гостиницу.

Это оказалось очень удобно в одном отношении – чтобы сесть в карету. Но совершив это, как было выбраться на простор? Ряд экипажей тянулся впереди, такой же ряд сзади и не менее четырех рядов стояли с наружной стороны.

В то время я был замечательно дальнозорок; и без того я терял терпение, можно себе представить, что со мною сталось, когда в открытом экипаже, ехавшем по узкой полосе улицы, которая оставалась свободною, я увидал графиню под вуалью и её мужа. Их коляска ехала шагом за возом, который занимал всю ширину свободного пространства и подвигался вперед с медлительностью, свойственной подобным фурам.

Умнее поступил бы я, если б выскочил на тротуар и обежал вокруг толпы экипажей, отделявших меня от коляски графа. На мое горе я был скорее Мюратом, чем Мольтке; я предпочел прямое нападение расчетам тактика. Сам не знаю, как я перелетел через запятки ближайшей ко мне кареты, потом промчался через какую-то повозку, в которой дремали старик и собака, бормоча нескладное извинение, юркнул сквозь открытую коляску, где четверо мужчин о чем-то горячо спорили, оступился на подножке и плашмя повалился поперек пары лошадей; те, конечно, и давай бить задними ногами да и пустили меня головой вперед, прямо в пыль посреди дороги.

Свидетели моей отчаянной атаки, непосвященные в тайну цели, к которой я стремился, разумеется, приняли меня за сумасшедшего. К счастью, интересная для меня коляска проехала до катастрофы; весь в пыли и с продавленною шляпой, я, понятно, уже не имел ни малейшаго поползновения представать пред очами предмета моего донкихотского поклонения.

С минуту вкруг меня гудела буря ругательств с неприятной примесью хохота; вдруг, пока я всё ещё сбивал с себя пыль носовым платком, но вдруг услыхал знакомый голос, произносивший мое имя.

Я поднял глаза и увидал маркиза, который высунул голову из окна кареты. Отрадное зрелище. Мигом я очутился возле него.

– Бросьте весь Версаль, тут делать нечего, – сказал мне маркиз: – Вы вероятно уже убедились, что ни в одной гостинице нет свободного номера, а я прибавлю, что во всем городе нельзя найти комнаты внаём. Но я устроил для вас кое-что, равно соответствующее цели. Прикажите камердинеру следовать за нами, а сами садитесь-ка ко мне в карету.

По счастливой случайности в тесно скученных экипажах образовалось отверстие и моя карета подъехала.

Я приказал Сен-Клэру ехать следом; маркиз что-то крикнул своему кучеру и мы тронулись мгновенно.

– Я вас привезу в преспокойное местечко, о существовании которого известно очень немногим парижанам, – обратился ко мне маркиз. – Узнав, что в городе уж все расхватано, я тотчас занял комнату для вас. Эта преудобная старая гостиница под названием «Летучий Дракон». Она на расстоянии мили отсюда, не более. Ваше счастье, что мои скучные дела привели меня сегодня в. Версаль спозаранку.

Кажется, мы проехали мили с полторы по ту сторону дворца, когда очутились на узенькой, старой дороге, обрамленной Версальским парком с одного бока, а с другого старыми-престарыми деревьями таких размеров, какие редко встречаются во Франции.

Остановились мы у древнего, прочного здания из серого камня, характера роскошнее и изящнее, чем обыкновенно строились гостиницы. Должно быть, первоначальное назначение его было служить местом жительства человеку богатому, и даже знатному, судя по высеченным на стене гербовым щитам с украшениями. Род портика новее остального здания гостеприимно выдавался вперед с широкой и цветистой аркой, над которой красовалась горельефом выкрашенная и позолоченная вывеска гостиницы – именно летучий дракон с распущенными пунцовыми с золотом крыльями и ярко-зелёным с позолотой хвостом закручивался в нескончаемый ряд колец и был закончен двузубым остриём, наподобие смертоносной стрелы.

– Я не выйду; вы останетесь довольны помещением; во всяком случае, это лучше, чем ничего. Я проводил бы вас, если б не моё инкогнито. Я наверно обрадую вас, если сообщу, что в этой гостинице водится нечистая сила. По крайней мере, мне это очень понравилось бы в молодые годы. Только не упоминайте о таком ужас наводящем обстоятельстве при трактирщике; если не ошибаюсь, это его больное место. Прощайте! Если хотите повеселиться на маскараде, то послушайтесь меня и будьте в домино. Полагаю, что и я заверну на минуту; если же буду, то, без сомнения, также в домино. Как бы нам узнать друг друга? Позвольте! Разве что держать что-нибудь в руке – цветок не годится, много людей могут держать цветы в руках. Достаньте-ка крест дюйма в два длины, пожалуй, хоть красный, так как вы англичанин, и пришпильте или велите нашить его спереди на ваше домино; у меня будет такой же крест, но белый. Право, это очень хорошо; да смотрите, держитесь ближе к двери, пока мы не сойдемся, при входе в каждую комнату. Я вас буду отыскивать глазами у всех дверей, какие пройду, а вы делайте то же относительно меня; таким способом мы должны скоро сойтись. Следовательно, мы теперь условились. Подобного рода удовольствие для меня немыслимо, если нет со мною молодежи; в мои годы нужна неуёмная веселость и пылкая впечатлительность молодого товарища. Прощайте; вечером увидимся.

Я стоял уже на дороге и захлопнул за собой дверцы, раскланялся, и карета уехала.