Текст книги "Происшествие в гостинице «Летучий Дракон». Призраки Крайтонского аббатства"

Глава XI
«Летучий Дракон»

Я осмотрелся вокруг.

Здание было живописно; деревья придавали ему вид ещё красивее. Отпечаток древности и уединение этого места составляли резкую противоположность с блеском и суетой Парижа, с которым уже свыклись мои глаза и слух.

Я минуты две осматривал роскошную старую вывеску. Потом я оглядел наружный фасад дома взором более внимательным. Дом был велик, массивен и скорее соответствовал моему понятию о старинных Кентерберийских постоялых дворах, в которых останавливаются приезжие. Что ж касается французского замка, что он, по моему мнению, не имел с ним никакого подобия; в одной только разве что – в круглой башенке, возвышавшейся над левой стороной дома и заканчиваемой остроконечной крышей вроде гасильника.

Я вошел и заявил, что я мистер Бекет, для которого снята комната. Разумеется, я был встречен с должным уважением к английскому милорду с неисчерпаемым кошельком.

Хозяин провел меня в мою комнату. Она была велика, несколько мрачна, с темными панелями вместо обоев и парадною, также отчасти мрачною мебелью, давно вышедшею из употребления. Массивная каминная доска над исполинским очегом украшалась гербами, в которых я, если б полюбопытствовал, легко подметил бы тождество с гербовыми щитами на лицевом фасаде дома. Все вообще имело характер пленительный и вместе меланхоличный, даже грустный. Я направился в стрельчатому окну и выглянул в небольшой, густо заросший парк, расположенный на задней стороне замка, над кровлей которого возвышалась целая группа таких же конических башепек, какую я сейчас описывал.

Лес и замок имели печальный вид. Они носили следы пренебрежения, почти что разрушения; на них лежала печать падшего величия и вид какого-то мрачного запустения тяготел надо всем.

Я спросил у моего хозяина, как называется замок.

– Это Каркский замок, – ответил он.

– Жаль, что он так запущен. Пожалуй, мне скорее следовало бы пожалеть, что владелец его не богат.

– Пожалуй, что и так, сударь.

– Пожалуй? – повторил я и взглянул на него вопросительно. – Видно, он здесь мало известен?

– Ни то, ни другое; я только хотел сказать, что никому неизвестно, на что он употребляет своё богатство.

– А кто он?

– Граф де Сент-Алир.

– О! граф! Вы вполне уверены? – спросил я с живостью.

Теперь была очередь трактирщика взглянуть на меня с любопытством.

– Вполне уверен, сударь.

– Часто он бывает в этих краях?

– Не очень; он подолгу бывает в отсутствии.

– А богат ли он?

– Я. плачу ему за наём этого дома. Плата не велика, однако он никогда не может долго ждать, – насмешливо улыбаясь, ответил трактирщик.

– Судя по тому, что я слышал, кажется, он бы не должен быть очень беден.

– Говорят, он играет, сударь. Я не знаю ничего. Но уж он, наверно, небогат. Месяцев семь назад родственник графа умер где-то далеко. Тело привезли в замок и похоронили на кладбище Отца Лашеза, как того желал покойник. Граф был глубоко огорчён, хотя получил препорядочное наследство, если верить слухам. Но ему, как говорится, деньги не ко двору что-то.

– Он стар, полагаю.

– Стар? Мы прозвали его «вечным жидом», с тою только разницею, что у него не всегда в кармане найдётся пять су. Однако, он не унывает. Он недавно женился на молодой и хорошенькой даме.

– А она что?

– Она – графиня де Сент-Алир.

– Разумеется, но о ней ведь можно сказать и ещё что-нибудь, полагаю. Должны же у неё быть свои качества.

– Их три, сударь, и самых приятных.

– Ага! И какие же?

– Молодость, красота и – бриллианты.

Я засмеялся. Хитрый старик подстрекал мое любопытство.

– Вижу, приятель, – начал я – вы не хотите…

– Ссориться с графом, – договорил он. – Видите ли, сударь, он может насолить мне и тем, и другим; могу и я подгадить ему. А вообще лучше будет каждому знать свое дело и жить в мире; понимаете?

Итак, всякая дальнейшая попытка была напрасна, по крайней мере на первый случай. Быть может, ему нечего было и рассказывать. Если б я впоследствии пришел к противному заключению, то можно будет испробовать действие нескольких луидоров. Пожалуй, он только их и хотел из меня вытянуть.

Хозяин гостиницы «Летучий Дракон» был человек пожилой, сухощавый, со смуглым, умным лицом и видом решительным, смахивающим на военного. Потом я узнал, что он служил в наполеоновской армии в первые итальянские кампании.

– На один вопрос вы ответить можете, полагаю, не рискуя поссориться с графом. Дома ли он теперь? – спросил я.

– Домов у него много, насколько я могу заключить, – ответил старик уклончиво. – Но… но, кажется, я могу сказать, что теперь он должен быть здесь, в замке.

Я выглянул в окно и с ещё большим любопытством, чем в первый раз, окинул взором волнообразное пространство до замка с его мрачным поясом тёмной листвы.

– Сегодня я видел его в Версале; он ехал в своем экипаже, – сказал я.

– Не мудрено.

– Стало быть, его экипаж и лошади, и слуги в замке?

– Экипаж свой он держит здесь, сударь, а слуги нанимаются на время. Только один и живет в замке. Подобный образ жизни просто ужасен для графини.

«Старый скряга! – подумал я. – Этими истязаниями он думает отжилить у неё брилианты. Вот жизнь-то! Бороться с ревностью и вымогательством!»

Обратившись к самому себе с этою речью, рыцарь опять взглянул на замок волшебника и слегка вздохнул – вздохом жаждущей тоски, решимости и любви.

Господи, как я был глуп! Однако, едва ли мы кажемся умнее в глазах высших духов даже и тогда, когда становимся старше. Мне сдается, что наши заблуждения только меняют характер с годами, а в сущности мы все те же безумцы, что и прежде.

– Ну, а тебе отведена кровать? – спросил я вошедшаго Сен-Клэра, который принялся разбирать мои вещи.

– На чердаке с пауками, где водятся одни совы да кошки. Нужды нет, мы ладим отлично. Да здравствует веселье!

– Я не воображал, что здесь так много народа.

– Преимущественно это слуги господ, которым посчастливилось. приютиться в Версале.

– А что ты думаешь о «Летучем Драконе»?

– «Летучий Дракон», сударь, это самый настоящий старый, огненный дракон, сам чёрт, если всё справедливо! Говорят, здесь в доме происходили дьявольския чудеса.

– Что ж такое? Привидения?

– Кабы только это! Не привидения – о нет! – напротив, люди исчезали так, что никогда и никому более не привиделись, и это всё на глазах у полудюжины человек!

– Что за чепуха, Сен-Клэр! Расскажи-ка мне про это чудо или что бы там ни было.

– Да вот оно что, сударь. Некто, бывший шталмейстером при покойном короле, которого казнили – как вы изволите помнить, в революцию – получил от императора позволение вернуться во Францию. Прожив в этой гостинице с месяц, он исчез на виду у всех, как я вам докладывал, в присутствии человек шести свидетелей, достойных веры. Другой был русский дворянин, молодец шести футов роста. Стоял он среди комнаты, описывая последния минуты Петра Великого. Человек семь слушало его. В левой руке он держал рюмку водки, а в правой почти допитую чашку кофе. Вдруг посреди рассказа он взял да и пропал. Сапоги его только остались на полу, да ещё у соседа его по правую сторону очутилась, к немалому его изумлению, в руках чашка кофе, а сосед с левой стороны увидал у себя в руке рюмку водки…

– Которую он в смятении выпил, – подсказал я.

– Которая сохранялась в этом доме целых три года между самыми драгоценными предметами; разбил ее нечаянно патер, разговаривая с мадемуазель Фидон в комнате ключницы. О русском дворянине более не было ни слуху, ни духу. Ей-Богу! я от всей души желаю, чтобы, когда нам придётся оставлять «Летучий Дракон», мы не миновали двери. Все это я узнал от кучера, когда мы ехали сюда.

– О, тогда это должно быть правда! – вскричал я шутливо.

Однако, в сущности я невольно поддался влиянию мрачного вида комнаты. Мне закралось в душу безотчетное предчувствие чего-то недоброго. Моя шутка стоила мне усилия; мною овладевало уныние.

Глава XII
Колдун

Нельзя было вообразить зрелища блистательнее этого маскарада. В числе других открытых зал и галерея была обширная, так называемая, Большая зеркальная галерея, освещенная для этого случая не менее, чем четырьмя тысячами свечей; огни такого бесчисленного множества восковых свечей, отражаемые и повторённые в зеркалах, производили поразительный эффект. Длинная анфилада зал битком была набита масками во всех возможных костюмах. Не было ни одной пустой комнаты. Везде раздавалась музыка и слышался говор; везде пестрели яркие цвета и сверкали брилианты; в воздухе носилась веселость импровизованной комедии и забавных случайностей при умно поддерживаемых маскарадных ролях. Никогда ещё я не видывал что-нибудь подобное этому великолепному балу. Я медленно пробирался вперед в моем домино и маске, останавливаясь порою, чтоб вслушаться в остроумный разговор, шутливую песенку или забавный монолог, но тем не менее внимательно осматривался вокруг, чтоб не прозевать моего доброго приятеля в домино с белым крестиком на груди.

В особенности я медлил и тщательно осматривался у каждой двери, как мы условились с маркизом; но его нигде не было видно.

Пока я предавался таким образом всей неге этого роскошного наслаждения, я увидал позолоченные носилки или, вернее, китайский паланкин, украшенный со всей фантастической плодовитостью Небесной империи. Его несли на золотых жердях четыре богато одетых китайца; пятый, с золотым прутом в руках, шел впереди, а шестой – сзади; худощавый человек, важного вида, с длинной черной бородой и в высокой шапке, какие обыкновенно рисуют на дервишах, шёл возле паланкина. На его длинной, пёстрой одежде ярких цветов, со странным, золотым шитьем с примесью чёрного, изображены были иероглифические символы. Широкий золотой кушак с каббалистическими знаками, темно-красными и чёрными, укреплял эту одежду вокруг пояса; вышитые золотом красные чулки и башмаки с загнутыми, по-восточному, кверху острыми носками, видны были из-под подола. Смуглое лицо этого человека носило печать бесстрастия и торжественности; его черные брови отличались необыкновенною густотой; он держал под мышкой удивительного вида книгу, а в другой руке нёс деревянный, лакированный прут; шел он опустив на грудь голову и вперив глаза в пол. Китаец, шедший впереди, размахивал своим прутом направо и налево, чтоб очищать дорогу для паланкина с опущенными занавесками. В общем виде этой процесии было что-то такое оригинальное, странное и торжественное, что она сильно возбудила мое любопытство.

Признаться, я остался очень доволен, когда носильщики поставили свою ношу на пол в нескольких шагах от места, где я стоял.

Тут носильщики и китайцы с позолоченными прутами хлопнули в ладоши и молча исполнили род круговой, полубешенной пляски около паланкина, не нарушая однако ни в позах, ни в фигуре строжайшаго политеса. Вскоре они стали сопровождать свой танец хлопаньем в ладоши и в такт приговаривать «га-га-га».

Вдруг кто-то слегка коснулся моей руки; я оглянулся и увидал возле себя черное домино с белым крестом.

– Как я рад, что наконец нашел вас, – сказал маркиз – и ещё именно в эту минуту. Вот лучшая группа изо всего маскарада. Вам надо поговорить с колдуном. Час назад я наткулся на него в другой зале и задал ему несколько вопросов. В жизни своей я не бывал так изумлен. Хотя его ответы были немного замаскированы, вскоре мне стало ясно, что он знал мельчайшие подробности дела, никому в свете неизвестного, кроме меня и ещё двух-трех человек, да ещё самых скромных из всего населения французской территории. Не забуду я и того, как меня это поразило. Я видел явно, что и другие, совещавшиеся с колдуном, были не менее озадачены и перепуганы сильнее моего. Я приехал с графом и графиней де Сент-Алир.

Он кивнул головой на худощавое домино. Это был граф.

– Пойдемте, я представлю вас.

Можно понять, охотно ли я пошел за маркизом.

Он представил меня графу, очень ловко намекнув на мое счастливое вмешательство в его пользу в гостинице «Прекрасная Звезда.». Граф осыпал меня любезностями и заключил тем, что мне понравилось более всего:

– Графиня тут поблизости, через одну залу от нас; она осталась поболтать с своей старой приятельницей, герцогиней д’ Аржансак; я сейчас пойду за ней и приведу ее сюда; она непременно должна с вами познакомиться и также поблагодарить за вашу мужественную помощь, когда мы встретили такую неприятную обстановку.

– И вам надо поговорить с колдуном, – обратился маркиз к графу – вот увидите, как он вас займет. Я уже советовался и, признаюсь, не ожидал ответов, которые услышал. Не знаю, что и думать.

– В-самом деле? Так надо попытать и наше счастье.

Мы все трое отправились к паланкину.

Молодой человек в испанском костюме, только что отошедший от колдуна в сопровождении своего приятеля, говорил, поравнявшись с нами:

– Презамысловатая мистификация! Кто это в паланкине? Он точно будто знает всех!

Граф в маске и домино чопорно приближался вместе с нами к паланкину колдуна. Китайцы наблюдали, чтобы около него оставалось свободное пространство, и зрители тесно толпились вокруг.

Один из китайцев, именно тот, который шел впереди с золотым прутом, приблизился к нам и протянул руку, обращенную ладонью кверху.

– Денег? – спросил граф.

– Золота, – последовал ответ.

Граф вложил ему какую-то монету в руку, и мы с маркизом, по мере того как входили в круг, поочередно были приглашены сделать то же.

Колдун стоял возле паланкина, держа одной рукой шелковую занавеску, а в другой лакированный черный прут, на который опирался; его подбородок с длинной, чёрной как смоль бородой, был опущен на грудь и глаза по-прежнему устремлялись на пол; лицо его казалось совершенно безжизненно. Никогда ещё я не видывал такой неподвижности, кроме как у мертвых.

Первый вопрос графа был:

– Женат я или нет?

Колдун быстро раздвинул занавески, приложил ухо к богато одетому китайцу, который сидел в паланкине, поднял опять голову, задернул занавеску и ответил:

– Да.

Точно такая же предварительная процедура проделывалась при каждом вопросе; человек с черным прутом представлял не самого прорицателя, но посредника, и отвечал, по-видимому, словами существа выше его.

Ещё два-три вопроса последовали со стороны графа и ответы колдуна очевидно забавляли маркиза; но для меня вся соль утрачивалась, так как я ровным счётом ничего не знал о судьбе графа и его похождениях.

– Любит меня жена? – шутливо спросил он.

– Как ты того заслуживаешь.

– Кого я люблю более всех?

– Себя.

– Гм! Едва ли это не свойственно каждому. Но оставим в стороне меня; люблю ли я что-нибудь на свете больше моей жены?

– Её бриллианты.

– Гм! – опять гмыкнул граф.

Маркиз смеялся в душе; я видел это ясно.

– Правда ли, – начал опять граф, решительно сворачивая разговор на другую тему: – Что в Неаполе была битва?

– Неправда; она была во Франции.

– Будто? – насмешливо заметил граф и оглянулся вокруг. – А можно ли полюбопытствовать, между какими властями она происходила и по какому поводу?

– Между графом и графинею де Сент-Алир по поводу документа, подписанного ими 23-го июля 1811 года.

Маркиз сообщил мне впоследствии, что в это число был подписан их брачный контракт.

Граф простоял в оцепенении с минуту или две; казалось, сквозь маску можно было видеть, как у него вспыхнуло лицо.

Никто кроме нас двоих, конечно, не знал, что вопрошающий оракула и был сам граф де-Сент-Алир.

Мне сдавалось, что он недоумевает, о чем ему теперь спросить колдуна, и пожалуй раскаивается, что вступил в подобную беседу; если догадки мои имели основание, то маркиз оказал ему услугу, слегка коснувшись его руки и шепнув ему:

– Поглядите-ка направо; видите, кто идет?

Я взглянул по направлению, указанному маркизом, и увидал высокаго, сухощаваго человека, приближавшегося гордою поступью. Маски у него не было. На большом и бледном лице его так и бил в глаза глубокий шрам. Словом, это был никто иной, как безобразный полковник Гальярд в мундире капрала императорской гвардии и с подвязанною левою рукою, чтобы изображать отнятую руку; пустая нижняя часть леваго рукава приколота была к груди. Вполне настоящий пластырь, налепленный поперек брови и виска, покрывал то место, где я оставил своею палкою метку, предназначенную со временем соответствовать более почетным рубцам, полученным на войне.

Глава XIII
Колдун говорит мне чудеса

Я в первую минуту забыл, как непроницаемы моя маска и домино для пристального взора старого военного, и готовился к схватке. Разумеется, это длилось не долее секунды; но граф благоразумно попятился назад, когда хвастливый капрал – а надо заметить, что мой приятель Гальярд и в принятой им на этот вечер роли, сохранил громкую хвастливость настоящаго драгунского полковника – в своем синем мундире, белом жилете и белых штиблетах, подошел к нам совсем близко. Его два раза чуть-было не вывели за громкое восхваление подвигов великого императора в убийственно-насмешливой эпопее и он чуть было не вступил в рукопашную с прусским гусаром. Говоря по правде, он уже не раз успел бы отличиться в кровопролитной схватке, если б не помнил цели своего прихода – свидание с богатою вдовой, на сердце которой, как он мнил, произвел нежное впечатление; раннее же его удаление с блистательного праздника, которому он служит немалым украшением, да ещё в сопровождении пары жандармов, никак уж не могло подвинуть его ближе к заманчивой вдове.

– Денег! Золота! Ба! Какие деньги мог накопить раненный солдат, как ваш покорный слуга? С одной только рукой, в которой он держит саблю, ему остается разве что один палец свободным, чтоб сгребать добычу с побитаго врага?

– Не нужно золота от него, – сказал колдун. – Рубцы освобождают его от платы.

– Браво, оракул, брависсимо! Вот я и налицо. Прикажешь без дальнейших околичностей, приступить к вопросам?

И не дождавшись ответа, он начал вопрошать громовым голосом. После пяти, шести вопросов и ответов он спросил:

– За кем я теперь гоняюсь?

– За двумя.

– Ага! Двумя? Прекрасно, да кто ж они?

– Англичанин, который убьет тебя, если ты поймаешь его, и вдова-француженка, которая наплюет тебе в глаза, если ты её словишь.

– Однако ты, оракул, называешь вещи своими именами, пользуясь тем, что твоя одежда ограждает тебя. Но нужды нет. Почему же я гоняюсь за ними?

– Вдова ранила тебе сердце, а англичапин голову. Оба они по отдельности взятые тебе не под силу; берегись, как бы твоя погоня не соединила их.

– Ба! Как же это может быть?

– Англичанин заступается за дам. Доказательство тому он вбил тебе в голову. Стоит вдове увидеть его, и она сделается его женою. Чтоб дождаться чина полковника от капральского, надо время; вдова призадумается, а между тем англичанин-то молод.

– Я собью этому петуху гребень! – воскликнул, осклабившись, капрал и загнул крепкое словцо, а потом прибавил тоном гораздо мягче: – Где же она?

– Достаточно близко, чтоб оскорбляться твоим невниманием.

– Ей-Богу так! Ты прав, оракул! Тысячу раз спасибо! Прощай!

Озираясь вокруг и вытянув тонкую свою шею насколько мог выше, капрал с рубцами на лице, в белых штиблетах и жилете да меховой шапке зашагал в толпе, удаляясь от прорицателя.

Я попытался разглядеть того, кто сидел в паланкине. Только раз я имел возможность всмотреться в него попристальнее. Он представлял собой странное зрелище. Одет он был, как уже было сказано, в богатый китайский костюм. Вообще он представлял собою фигуру больших размеров, чем стоявший возле него его медиум. Черты показались мне крупными и грубыми, голова была наклонена вперед, глаза закрыты и подбородок лежал на груди шитой меховой одежды. Выражение лица носило отпечаток неподвижности и показалось мне олицетворением апатии. Общий характер и поза словно были преувеличенным повторением неподвижности того, кто сообщался с шумным внешним миром. Лицо сидевшаго в паланкине было ярко-красного цвета; но я приписал это свету от красных шелковых занавесок. Все это мгновенно бросилось мне в глаза, я и времени бы не имел для долгих наблюдений. Передо мною теперь очистилось место и маркиз шепнул мне:

– Подойдите, мой друг.

Я так и сделал. Приблизившись к колдуну, как мы называли человека с черным прутом в руке, я оглянулся через плечо, посмотреть, далеко ли от меня граф.

Он порядочно отстал; по-видимому, любопытство его теперь уже было удовлетворено и маркиз что-то охладел, потому что они разговаривали между собою о чем-то постороннем.

Я успокоился; оракул очень нескромно и неожиданно высказывал тайны, а некоторыя из моих едвали понравились бы графу.

С минуту я собирался с мыслями. Мне хотелось испытать оракула. Человек англиканского исповедания был тогда порядочной диковинкой в Париже.

– Какой я веры? спросил я.

– Твое вероисповедание – прекрасная ересь, – ответил оракул мгновенно.

– Ересь? – а название её?

– Любовь.

– О! в таком случае надо полагать, что я политеист и люблю многих.

– Одну.

– Шутки в сторону, – возразил я, чтобы отвести немного разговор от жгучих вопросов: – Заучивал ли я когда-нибудь наизусть символ моей веры?

– Да, заучивал.

– А можешь ты повторить его?

– Подойди.

Я подошел и наклонил к нему ухо.

Колдун задернул занавеску паланкина и шепотом произнес медленно и отчетливо знакомыя мне слова:

– «Быть может, мы не увидимся никогда более; о, если б я могла забыть вас! Уходите – прощайте – ради Бога, уходите!»

Я окаменел. Эти самые слова, как известно читателю, мне шепнула графиня, уезжая.

Создатель! что это за чудо? Слова эти бесспорно никто слышать не мог, кроме меня и той, которая произнесла их.

Я взглянул в бесстрастное лицо оракула с черным прутом в руке. В нем не оказывалось и тени признака, чтоб слова, им произнесенные, заключали для меня интерес.

– Чего я жажду наиболее всего? – спросил я, почти не сознавая, что говорю.

– Рая.

– А что ж мне мешает проникнуть в него?

– Черная вуаль.

Чем дальше, тем лучше! Ответы колдуна изобличали подробное ознакомление его с моим маленьким романом, о котором не знал даже и маркиз! А ещё я-то сам, вопрошающий, под маской и в костюме, в котором меня не узнал бы, пожалуй, и родной брат!

– Ты говоришь, я люблю одну. Отвечают ли на мою любовь? – спросил я.

– Испытай.

Я понизил голос и стоял очень близко к смуглому колдуну, чтоб он не был вынужден отвечать мне громко.

– Любит меня кто-нибудь? – повторил я свой вопрос.

– Тайно.

– Много или мало?..

– Сердечно.

– Долго ли продлится эта любовь?

– Пока не спадут листья с розы.

Роза! Ещё намек!

– А там мрак! – вздохнул я. – Все же до тех пор я буду наслаждаться светом.

– Светом синих глаз.

Любовь, если и не составляет вероисповедания, как утверждал оракул, по крайней мере располагает к суеверию. Ничто сильнее не возбуждает воображения. Как помрачает она рассудок! Становишься легковерен как дитя.

Если б речь шла не обо мне самом, я только от души похохотал бы, а теперь вздор этот сильно на меня подействовал. Я воспылал новым жаром; рассудок мой помутился и пустые слова имели влияние даже на мой образ действия.

Исполнитель этого удивительного фокуса – если это был фокус – указал мне своим черным прутом, чтоб я отошел; я попятился назад, не сводя глаз с группы, облеченной теперь в моем воображении мглою таинственности. Пока я отступал к кружку зрителей, колдун вдруг повелительно поднял руку, давая знак китайцу, шедшему впереди шествия.

Тот хлопнул своим золотым прутом об пол и провозгласил резким голосом:

– Великий Конфуций будет молчать в продолжении часа.

Мгновенно носильщики с громким стуком опустили род решетчатых ставень из бамбука и укрепили их внизу, и тогда колдун в высокой шапке и с чёрной бородой начал какой-то дервишский танец. Двое китайцев с золотыми прутами присоединились к нему, после чего носильщики составили с ними круговую пляску, центром которой был паланкин. Сначала характер танца отличался скорее торжественностью, но танцоры постепенно ускоряли темп, движения становились порывистее, страннее и бешенее по мере того, как они вращались быстрее и быстрее, пока наконец пляшущие китайцы не закружились с быстротою мельничного колеса. Среди дружных рукоплесканий и общаго удивления эти любопытные актеры смешались с толпою и представление закончилось, по крайней мере на время.

Маркиз д’Армонвиль стоял невдалеке от меня, опустив глаза и, судя по его позе, в задумчивости. Я приблизился к нему.

– Граф сейчас ушел отыскивать жену, – обратился он ко мне. – Какая жалость, что ее не было здесь, чтоб посоветоваться с оракулом; презабавная вышла бы штука, я уверен; стоило бы поглядеть графу в лицо. Не пойти ли нам вслед за ним? Я просил у него позволения представить вас его супруге.

С бьющимся сердцем последовал я за маркизом.