Текст книги "Происшествие в гостинице «Летучий Дракон». Призраки Крайтонского аббатства"

Глава XVIII
Кладбище

Обед оказался очень хорош, хороши были и вина; лучше, быть может, в этом захолустье, чем в некоторых из парижских гостиниц с большими притязаниями.

Нравственное влияние вполне хорошего обеда громадно – мы все трое испытали его. Приятное и добродушное расположение духа после обеда прочнее и спокойнее шумных и сердечных излияний во славу Вакха.

Мои приятели были очень довольны и вследствие того очень разговорчивы; последнее избавляло меня от труда поддерживать беседу, а их побуждало занимать меня и друг друга любопытными историями и неумолчным говором; признаюсь, мысли мои в это время были далеко и я почти ничего не слышал из всего, что было сказано, пока речь вдруг не коснулась предмета, который сильно меня заинтересовал, я не скрою этого.

– Да, – сказал Карманьяк, продолжая разговор, который я пропустил мимо ушей – кроме случая с русским вельможей, был и другой, ещё страннее. Я вспомнил его сегодня утром, но имени того, с кем он приключился, не могу никак припомнить. Он занимал опять-таки эту же комнату. Кстати, – обратился со смехом ко мне Карманьяк, не то в шутку, не то серьёзно: – не лучше ли вам перейти в другую комнату, теперь, когда их здесь много освободится? To есть, если вы намерены оставаться здесь долее.

– Благодарю покорно; я этого не сделаю. Я намерен перейти в другую гостиницу; к тому же нет ничего легче, как ездить отсюда на ночь в Париж; а что касается сегодняшней ночи, если я и рассчитываю провести ее здесь, все-таки я питаю сладостную надежду, что не улетучусь, как мои предшественники. Однако вы, кажется, говорили ещё о каком-то случае в этой комнате. Расскажите его, пожалуйста. Но предварительно надо выпить вина.

Карманьяк рассказал прелюбопытную историю.

– Случилось это, – начал он: – насколько я могу припомнить, ранее тех двух случаев. Француз – имени его, к сожалению, не запомню, – сын негоцианта, остановился в гостинице «Летучий Дракон» и был помещен в той же самой роковой комнате; то бишь, в вашей комнате, мистер Бекет. Он совсем не был молод – лет сорока слишком – и далеко не красив. Здешняя прислуга говорила, что безобразнее его трудно было найти, но и добродушнее существа не бывало на свете. Он играл на скрипке, пел и писал стихи. Образ жизни он вел странный, причудливый. Иногда он день-деньской просиживал в своей комнате за письмом, пением и игрою на скрипке, а ночью отправлялся гулять. Такой чудак! Миллионером он не был, но имел малую толику – полмиллиончика франков с небольшим; понимаете? Он посоветовался с маклером, как бы поместить свой капитал в заграничных фондах, и всю сумму сполна взял у своего банкира. Теперь вам изложено положение вещей в минуту катастрофы.

– Еще вина, мосье Карманьяк? – перебил я его.

– Для храбрости, пред катастрофой, – объяснил Уистлуик, наливая себе полный стакан.

– Ну-с, об этих деньгах более не было слышно, – продолжал Карманьяк. – 0 том же, кому они принадлежали, я вот вам что доложу. В первый вечер после этой финансовой операции его вдруг обуяло поэтическое вдохновение; он позвал тогдашнего содержателя гостиницы и заявил ему, что давно замышлял написать эпопею и намерен приступить к делу в эту ночь, почему его ни под каким видом не следует тревожить до девяти часов утра. У него горели две восковые свечи, холодный ужин стоял на столике возле него, портфель с письменным прибором лежал перед ним открытый и бумаги, с соответствующим запасом чернил и перьев, имелось достаточно на целую «Генриаду»[3]3
  «Генриада» – эпическая поэма 1723 года, написанная французским писателем-просветителем и философом Вольтером. По словам самого Вольтера, поэма была написана в честь 220-й годовщины со дня рождения Генриха IV Французского.


[Закрыть].

Слуга, который приносил ему чашку кофе в девять часов вечера, застал его пишущим так быстро, что «того и гляди, загорится бумага», как он выразился. Поглощенный своими мыслями, поэт не поднимал головы. Но когда слуга вернулся спустя полчаса, он нашел дверь запертою на ключ и поэт крикнул ему изнутри, чтобы более его не беспокоили.

Лакей ушел. Когда он в девять часов на другое утро постучал к нему в дверь, никто не откликнулся. Он посмотрел в замочную щель. Свечи горели и ставни были закрыты, как накануне. Он снова постучал, и ещё раз, очень громко; ответа нет, как нет. Он бросился к хозяину сообщить ему об этом упорном и ужас наводящем молчании. Заметив, что ключ вынут из замка, трактирщик подыскал, наконец, другой ключ и кое-как сумел отпереть дверь. Свечи внутри подсвечников совсем догорели, но в комнате было достаточно светло, чтоб удостовериться, что жильца и след простыл. Постель не была помята, ставни были заложены на задвижку. Уйти он мог только в дверь, которую запер за собою, и ключ положил в карман. Но тут представлялась новая загадка. В «Летучем Драконе» все двери запирались накрепко ровно в полночь; после этого часа никто не мог бы выйти из дома, не спросив ключа от подъезда; но даже и тогда без помощи кого-либо из домашних пришлось бы оставить дверь не запертой.

Случилось так, что немного спустя после закрытия дверей, часу в первом, лакей, которого не предупредили, что поэт отдал приказание не тревожить его, увидав свет в замочную скважину, постучал в его дверь и осведомился, не прикажет ли он чего-нибудь. Очень недовольный непрошеной услугой, наш поэт прогнал его, повторив своё приказание, чтобы никто более не беспокоил его в эту ночь. Это ничтожное обстоятельство доказывало несомненно, что жилец находился в своей комнате, когда все двери в доме заперли на ключ и на запор. Сам трактирщик держал ключи у себя и клялся, что утром нашел их на стене над своим изголовьем, на обычном месте, а взять их никто бы не смог, не разбудив его. Нельзя было узнать ничего более. Граф де Сент-Алир, которому принадлежит этот дом, очень взволновался и сам руководил деятельными розысками. Напрасный труд – ничего не открыли.

– И с той поры эпический поэт так и канул в воду? – осведомился я.

– Так и канул – не оказалось ни малейшего следа, куда бы он мог запропаститься. Я полагаю, что он умер; если же нет, то он, должно быть, попал в чертовски скверное положение, слух о котором до нас не дошел, но которое побудило его дать тягу со всей возможной скрытностью и быстротой. Единственное, что достоверно известно, это то, что находясь в вашей теперешней спальне, он исчез непостижимым образом и никогда о нем с той поры не было ни слуху, ни духу.

– Все три исчезновения, о которых вы говорили, произошли из одной и той же комнаты? – спросил я.

– Все три. И все одинаково непостижимы. Когда совершается убийство, главное и первое затруднение для убийцы – это скрыть тело. Очень трудно предположить, чтобы три человека были умерщвлены в одной и той же комнате один за другим и тела убитых были так ловко скрыты, чтоб никогда не оказалось ни малейшего признака.

От этого предмета разговора мы перешли к другим и серьёзный Карманьяк забавлял нас неисчерпаемой коллекцией соблазнительных анекдотов, которые он имел возможность собирать, служа в полиции.

По счастью, мои гости приглашены были на вечер в Париже и отправились от меня часов в десять.

Я пошел к себе наверх и посмотрел в окно. Тучи ходили по небу и лунный свет падал подвижными светлыми пятнами на Каркский парк, придавая ему характер отчасти печальный, отчасти фантастический.

Странные рассказы Карманьяка о комнате, в которой я находился, смутно пришли мне на ум, омрачив внезапно весёлость последовавших за ними более легкомысленных рассказов. Я осмотрелся с чувством не совсем приятным; в комнате царствовал, словно зловещий мрак. Я взял свои пистолеты с безотчётным опасением, что они на самом деле могут понадобиться в эту ночь прежде, чем я вернусь. Впечатление это, надо заметить, ни чуть не убавило во мне восторженного пламени. Никогда пылкость моих чувств не достигала высшей степени. Мое приключение поглощало меня и увлекало, но теперь к нему примешивалось какое-то странное и более суровое волнение.

Я несколько помедлил в моей комнате. Мне хотелось с точностью определить, где именно находится кладбище. Оно находилось в миле расстояния, а прийти туда ранее назначенного срока я не имел никакой охоты.

Тихо прокрался я к выходу и направился по дороге влево, а там повернул на узкую тропинку, также влево, которая шла полукругом вдоль стены парка, осенённая величественными старыми деревьями на всем протяжении до старого кладбища, мимо которого она вела. Обрамлённое деревьями, это кладбище занимало не более полуакра земли влево от дороги, которая отделяла Каркский парк.

На этом месте, которое пользовалось такою дурною славой, я остановился и стал прислушиваться. Безмолвие не нарушалось ничем. Темная туча набежала на месяц; с трудом и очень неясно я разглядел одни очертания ближайших предметов; то там, то сям выступала, как бы колеблясь в черном тумане, белесоватая поверхность надгробной плиты.

Между предметами, которые я мог отличить среди серой мглы, оказывалось несколько кустов или, пожалуй, деревьев вроде можжевельника; они достигают шести футов высоты и формой напоминают миниатюрные тополя, с темной, как на тисах, листвой. Название этих кустов мне неизвестно, но я часто видал их на кладбищах.

Зная, что ещё рано, я присел на угол надгробной плиты, чтобы выждать назначенный час. Графиня могла иметь очень основательные причины не желать, чтоб я появлялся в парке ранее определенного времени. В скучном ожидании я сидел, устремив неподвижный взор на неясные очертания темного предмета прямо против меня, шагах в шести.

Месяц, который долго скрывался за темным облаком, стал понемногу выплывать из-под густой завесы и свет его, постепенно усиливаясь, придал предмету, на который я равнодушно глядел все время, совсем другой вид. Вместо дерева, как я полагал, это оказался человек, стоявший неподвижно. Все ярче и ярче светила луна, яснее и яснее выделялась фигура и, наконец, вполне отчетливо выступила на темном фоне. Это был полковник Гальярд.

По счастью, он смотрел в другую сторону. Я видел его только в профиль, но ошибиться не мог в белесоватых усах, суровом лице и худощавом стане в шесть футов вышины. Так-таки целиком он и стоял предо мною, боком ко мне, вслушиваясь и, очевидно, поджидая сигнала или чьего-то прихода со стороны противоположной той, где сидел я.

Если б он случайно взглянул по направлению ко мне, то я знал, что мне предстояло немедленно возобновить бой, едва завязавшийся в передней «Прекрасной Звезды». Могла ли злая судьба наслать на меня соглядатая опаснее в этом месте и в эту минуту? В какой восторг пришел бы, он, если б одним своим открытием нанес мне жестокий удар и опозорил графиню де Сент-Алир, которую, по-видимому, ненавидел!

Он поднял руку и тихо засвистал; я услышал ответный свист, такой же тихий, и, к великому моему облегчению, полковник пошел по направлению, откуда он послышался, увеличивая с каждым шагом расстояние между нами; и почти немедленно вслед за тем я услыхал говор, но тихий и осторожный.

Мне сдавалось, однако, что даже в этом шепоте я различаю особенный звук голоса Гальярда.

Тихо я стал красться в ту сторону, откуда слышались голоса. Разумеется, я должен был соблюдать при этом величайшую осторожность.

Мне казалось, что в зазубрине обрушившейся стены мелькнула шляпа, а там и вторая – да, я несомненно видел две шляпы разговаривающих; голоса доносились до меня из-под этих шляп. Они удалились по направлению к дороге, не к парку; в это время я притаился в траве и выглядывал из-за памятника, словно разведчик, высматривающий неприятеля. Одна за другой фигуры двух человек ясно обозначились, когда они перелезали чрез калитку у дороги. Полковник перелез последний и, стоя на перекладине, осмотрелся вокруг прежде, чем спрыгнул вниз. Я слышал их шаги и говор, когда они спиною ко мне пошли вместе по дороге, которая вела их все дальше и дальше от «Летучего Дракона».

Я обождал, пока эти звуки совсем замерли в отдалении, и тогда только пробрался в парк. Соображаясь с инструкциями графини, я пошёл через кустарник к ближайшему пункту от разрушенного храма и быстро перебежал открытое место, которое отделяло меня от него в этом месте.

Опять я находился под сенью исполинских ветвей старых лип и каштанов; тихо приближался я к маленькому храму, между тем как мое сердце било тревогу.

Теперь месяц светил ясно, заливая своим сиянием мягкую листву и бросая светлые пятна на траву под моими ногами.

Я дошел до ступеней; вот я и среди полуразрушенных мраморных колонн. Ее не было ни тут, ни внутри храма, полукруглые окна которого почти совсем заросли сетью плюща. Графиня ещё не приходила.

Глава XIX
Ключ

Я стоял на ступенях в ожидании и прислушиваясь. Не прошло и двух минут, как до слуха моего донёсся хруст сухих веток под ногами, и взглянув в ту сторону, я увидал между деревьями приближающуюся фигуру, закутанную в большой плащ.

Я бросился вперед. Это была графиня. Она ничего не сказала, но подала мне руку и я повёл ее к месту нашего последнего свидания. Она остановила пылкость моего страстного приветствия с кроткою, но настойчивою твердостью. Сбросив с головы капюшон, она откинула назад свои прекрасные волосы и, глядя на меня грустными и блестящими глазами, глубоко вздохнула. Очевидно, какая-то тяжелая мысль угнетала её.

– Ричард, я должна говорить откровенно. Настала минута кризиса в моей жизни. Я уверена, что вы защитите меня. Кажется, вы питаете ко мне сожаление, может быть, даже любите меня.

При этих словах я разразился потоком красноречия, свойственного молодым дуралеям в моем положении. Однако, она заставила меня замолчать с прежней печальной твердостью.

– Послушайте меня сперва, дорогой друг, и тогда скажите, можете или нет помочь мне. Как ни безумно я вверяюсь вам, но сердце говорит, что я поступаю разумно! Видеться с вами здесь – какое безумство! Какое жалкое мнение я даю вам о себе! Но когда вы всё узнаете, то взглянете на меня иначе. Без вашего содействия я не могу достигнуть своей цели. Не достигнув её, мне остаётся только умереть. Я прикована к человеку, которого не просто презираю – ненавижу. Я решилась бежать. У меня есть бриллианты, оцененные в тридцать тысяч ваших английских фунтов стерлингов. Эти бриллианты – моя отдельная собственность в силу брачного контракта; их-то я и хочу взять с собою. Вы, наверное, знаете цену бриллиантов. Я пересматривала свои, когда настал час нашего свидания, и вот эти взяла с собой, чтоб показать вам. Посмотрите.

– Великолепный убор! – воскликнул я при виде бриллиантового ожерелья, которое заискрилось и засверкало в лунном свете на её хорошеньких пальчиках.

Мне сдавалось, что даже в эту трагическую минуту она продлевала удовольствие показать мне свою блестящую игрушку с чисто женственным наслаждением.

– Да, я расстанусь со всеми ними, – продолжала она. – Я обращу их в деньги и навсегда порву неестественные и противные узы, которые связывают меня с деспотом и тираном. Человек молодой, красивый, великодушный и храбрый, как вы, едва ли может быть богат. Ричард, вы говорите, что любите меня; вы разделите со мною мое богатство. Мы убежим в Швейцарию и скроемся от преследования. У меня есть приятели, люди сильные, которые вступятся за меня и доставят мне развод. И тогда я наконец буду счастлива и смогу вознаградить моего героя.

Можно себе представить, как цветисто и с какою пылкостью я излил свою благодарность, клялся любить её до конца жизни и безусловно отдавался в её распоряжение.

– Завтра вечером, – сказала она – муж мой отправится сопровождать бренные останки своего двоюродного брата Сент-Амана на кладбище Отца Лашеза. «Похоронная процессия, – говорит он, – выйдет из замка в половине десятого». Будьте на этом самом месте ровно в девять.

Я пообещал быть точным.

– Сама я к вам не выйду, но вы видите красный свет в башенном окне с этой стороны замка?

Я ответил утвердительно.

– Поставила я эту свечу, чтобы вы узнали ее завтра вечером, когда я подам вам сигнал. Как только этот розовый огонёк покажется в башенном окне, знайте, что похоронная процессия оставила замок и вы можете безопасно приблизиться. Подойдите тогда под это окно; я открою его и впущу вас. Спустя пять минут дорожная карета, запряженная четверкою лошадей, будет стоять наготове у ворот. Я вручу вам мои бриллианты, и как скоро мы сядем в карету, надо будет скакать во весь опор. У нас будет по крайней мере пять часов впереди; при энергии, ловкости и находчивости я ничего не боюсь. Готовы ли вы на все для меня?

И я опять поклялся быть её рабом до конца жизни.

– Единственное, что затрудняет меня, – продолжала графиня – это необходимость немедленно превратить мои бриллианты в деньги; я не смею отдать их из дома, пока муж ещё тут.

Наконец представлялся случай, которого я давно желал. Я сообщил ей, что у моего банкира лежала сумма в тридцать тысяч фунтов золотом и ассигнациями; что я явлюсь, снабженный этим капиталом, и таким образом устранится риск потерпеть убыток при слишком торопливой продаже бриллиантов.

– Боже мой! – воскликнула она почти с огорчением. – Так вы богаты? Я лишена счастья вознаградить хоть чем-нибудь моего великодушного друга! Пусть будет так, когда нельзя изменить этого. Мы оба в равной мере будем способствовать к общему фонду. Принесите с собою ваши деньги, я возьму мои бриллианты. Даже и в том я нахожу счастье, что наши средства сольются в одно.

Тут последовало обоюдное романтическое излияние, проникнутое поэзией и страстью, передать которые я и не пытаюсь.

Затем мне дана была инструкция следующего содержания:

– Я принесла с собою ключ, употребление которого должна вам объяснить.

Это оказался двойной ключ – длинный и тонкий штифтик с бородкой на каждом конце, из которых одна была обыкновенной величины для замка в дверях, а другая так же мала, как у ключиков в туалетных ящичках.

– Завтра вы должны быть достаточно осторожны. Помеха убила бы все мои надежды. Я узнала, что вы занимаете в «Летучем Драконе» комнату, где водится нечистая сила. Именно в ней я бы и пожелала, чтоб вы находились. Я вам скажу почему. Рассказывают про человека, который, запершись однажды на ночь в этой комнате, к утру исчез. Сказать по правде, я полагаю, что он хотел скрыться от кредиторов, а тогдашний хозяин гостиницы, сущий мошенник, помог ему улепетнуть. Мой муж исследовал это обстоятельство и открыл путь, по которому совершилось бегство. Этот ключ был тому орудием. Вот записка и план для пояснения, как воспользоваться этими ключами. Я тихонько унесла его из-под чернильницы графа. А вам самим я предоставляю придумать, как бы ввести в заблуждение людей в гостинице. Но смотрите, попробуйте сперва ключи, чтоб удостовериться, свободно ли они отпирают замок. Мои бриллианты будут наготове. А вам лучше взять все свои деньги, так как, пожалуй, пройдет много месяцев, прежде чем у нас окажется возможным быть в Париже или открыть наше убежище кому-нибудь; да вот еще, позаботьтесь о наших паспортах; добыть их я предоставляю вам под какими хотите именами и куда хотите. А теперь, мой дорогой Ричард, жизнь моя в ваших руках; все свои надежды я возложила на вашу неизменную преданность.

Произнося это, она нежно оперлась на мое плечо и с невыразимой нежностью глядела мне в глаза, пожимая другой рукой мою руку.

Вдруг она помертвела и воскликнула:

– Господи помилуй! Кто тут?

Она мгновенно отступила через дверь в мраморный храм, возле которого стояла и за которым находилась комнатка без потолка, не больше первого отделения беседки, и с окном, заросшим густою сетью плюща, почти не пропускавшего свет.

Я остался на пороге, через который только что прошла графиня, и глядел в ту сторону, куда она сейчас бросила взгляд, исполненный ужаса. Не мудрено, что она перепугалась. Совсем близко от нас, не более как в двадцати ярдах, быстро шли полковник Гальярд и его спутник, ярко озарённые лучами месяца. Тень карниза и часть стены ограждали меня от их взоров. Не подозревая этого, я ежеминутно готовился, что вот-вот с яростным криком полковник накинется на меня.

Я отступил на шаг, вынул из кармана пистолет и взвел курок. Однако, полковник не видал меня.

Держа палец на собачке, я стоял, твердо решившись застрелить его на месте, если он попытается проникнуть в убежище графини. Бесспорно, я совершил бы убийство, но в моем тогдашнем настроении я не колебался и не помышлял об угрызениях совести. Коль скоро раз ступишь на стезю тайн и противозаконных действий, то находишься, не подозревая того, на один шаг от других и более важных преступлений.

– Вот статуя, – сказал полковник своим резким, отрывистым голосом. – Это и есть та самая фигура.

– О которой упоминается в стихах? – осведомился спутник.

– Именно. Мы увидим больше в следующий раз. Вперед, милостивый государь, вперед.

И к великому моему облегчению, храбрый полковник повернулся на каблуках и пошёл шагать между деревьями, обратившись спиной к замку; потом, как я увидал мельком, он прошел по лугу к стене парка и перелез через нее вместе с своим спутником невдалеке от «Летучего Дракона».

Графиню я застал дрожащей от не мнимого, но вполне искреннего страха. Она и слышать не хотела, чтобы я проводил её до замка. Но я уверил её, что не допущу возвращения в парк сумасшедшего полковника; и что на этот счет, по крайней мере ей опасаться нечего. Она вскоре оправилась, опять попрощалась со мною нежно и долго и ушла, пока я следил за нею глазами, держа ключ в руке и с такой дикой фантасмагорией в голове, что это стоило помешательства.

Разве не был я готов пренебречь всеми опасностями, всеми правилами справедливости и рассудка, даже совершить убийство, по первому приказанию женщины, о которой я знал только, что она прекрасна и легкомысленна? Разве я не решился по её требованию связать себя очертя голову путами, которые могли повести к роковым последствиям на век?

Часто я благословлял судьбу, что она благополучно провела меня по этому опасному лабиринту судьбы, где я чуть было не затерялся.