Текст книги "Происшествие в гостинице «Летучий Дракон». Призраки Крайтонского аббатства"

Глава XVI
Каркский парк

Нечего было опасаться, чтобы в подобный день гостиницу заперли ранее трёх-четырёх часов утра. В «Летучем Драконе» помещалось много слуг, господа которых уедут с маскарада только, когда он кончится, а слуги должны будут вернуться в свои уголки в «Летучем «Драконе» не прежде, чем исполнив свои обязанности при них.

Итак я отлично знал, что времени для моей таинственной экспедиции у меня будет достаточно, и что я не возбужу любопытства, вернувшись, когда входная дверь уже будет заперта.

Карета остановилась под сводом ветвей, перед вывеской «Летучего Дракона», в полосе света, тянувшейся от дверей подъезда.

Я отпустил экипаж, взбежал на широкую лестницу с маской в руке и развевающимся вокруг меня домино, и вошел в мою обширную комнату с большой кроватью. Мрачные панели на стенах и парадная мебель, при темных занавесках и страшно высокой кровати, способствовали тому, что мгла в ней казалась ещё чернее.

Косое пятно лунного света падало на пол от окна, к которому я быстро направился. Я выглянул в парк, залитый серебристыми лучами. Предо мною возвышался Каркский замок, с его множеством труб и башенок в виде гасильника, выделявшихся точно чёрные силуэты на светло-сером фоне неба. Ближе, на средине между моим окном и замком, но немного левее, я отличил также рощицу каштанов и лип, которую маска назначила местом моего свидания в эту ночь с прекрасной графиней.

Я измерил глазом точное положение этой группы деревьев, листва которых слегка блестела на верхушках, отражая лучи месяца.

Можно вообразить, с каким любопытством и замирающим сердцем я глядел на место действия моего предстоящего приключения.

Но время летело и час уже близился. Я швырнул домино на диван и на ощупь отыскал пару сапог, чтоб заменить тонкие башмаки, без которых в то время порядочному человеку нельзя было показаться на вечер. Затем я надел шляпу и наконец вооружился парой заряженных пистолетов, так как мне советовали не расставаться с этими надежными товарищами при хаосе, который ещё царствовал во французском обществе, и при том, что на каждом шагу можно было наткнуться на шайки распущенных солдат, порою сущих разбойников. После этих приготовлений – сознаться стыдно, а утаить грешно, – я взял зеркальце и подошел с ним к окну, посмотреть, каков я при лунном свете. Я остался доволен, поставил назад зеркало и сбежал с лестницы.

В передней я подозвал к себе Сен-Клэра.

– Я пройдусь немного при лунном свете, – сказал я ему: – минут десять, не более. Не ложись, пока я не вернусь. Если погода будет очень хороша, быть может, я погуляю немного подолее.

Итак, я сошел вниз, поглядел сперва налево, потом направо, как бы в нерешимости куда повернуть, пошел по дороге, глядя то на луну, то на прозрачные белые облака, поднимавшиеся с противоположной стороны, и насвистывая мотив, который я слышал в каком-то театре.

Оставив за собою гостиницу ярдов на двести, я внезапно прекратил это музыкальное упражнение и оглянулся. Зорко осмотрел я все протяжение дороги, точно покрытой инеем в белесоватых лучах месяца, и увидал один щипец старой гостиницы да окно, частью скрытое ветвями, в котором светился тусклый огонек.

Нигде не раздавалось шагов, нигде не было видно признаков человеческого, присутствия. Я посмотрел на часы при ярком свете месяца. До назначенного времени оставалось всего восемь минут. На месте, где я остановился, стена парка была покрыта сетью плюща, который наверху заканчивался густою шапкою.

Плющ давал мне возможность легче взобраться на стену и мог отчасти скрывать меня, если б кто-нибудь смотрел в эту сторону. Одна минута и вот я в Каркском парке в роли гнуснейшего вора, когда-либо забиравшегося в чужие владения!

Прямо предо мною возвышался назначенный лесок; смотрелся он таким чёрным, точно пучок исполинских перьев от катафалка. Он, казалось, рос кверху с каждым моим шагом и бросал шире и чернее тень к моим ногам. Я неуклонно шел вперед, и рад же я был, когда, наконец, тень эта поглотила и скрыла меня! Я очутился под сенью величественных старых лип и каштанов – а сердце у меня так и стучало от ожидания.

Посреди рощицы было открытое пространство и на нем род греческого храма или жертвенника со статуей в центре, к которому вело несколько ступеней. Построен этот храм был из белого мрамора с выемчатыми колоннами коринфского ордена. Их трещины заросли травой; мохом оделись и пьедестал, и карнизы, а пострадавший от непогод и выветрившийся мрамор носил явные следы долгого пренебрежения и запустения. Против ступеней, в нескольких шагах, бил фонтан, который снабжался большими прудами по ту сторону замка. Неумолчно журчала вода и, преломляя лунные лучи, с плеском падала бриллиантовым дождём среди большого, белого мраморного бассейна. Самое запустение и полуразрушенный вид всего, что тут находилось, придавало месту, особенную прелесть с оттенком грусти. Однако я был так поглощён ожиданием, когда покажется дама по направлению от замка, что наблюдать все эти подробности я не мог; но безотчетное их действие на меня было романтично и. возбуждало мысль о гроте и фонтане Эгерии[2]2
  Согласно древнеримскому преданию, нимфа Эгерия встречалась с римским царём Нумой Помпилием у фонтана.


[Закрыть].

Пока я стоял в ожидании, кто-то заговорил со мною немного позади моего левого плеча. Я быстро обернулся почти с испугом, и предо мною очутилась маска в костюме Лавальер.

– Графиня сейчас придёт, – сказала она.

Незнакомка стояла на открытом месте и вся была залита лунным сиянием. Нельзя представить себе фигуры грациознее и очаровательнее; на ней лежала печать изящества, которая здесь ещё ярче выступила на вид.

– Между тем я ознакомлю вас с некоторыми подробностями её положения, – продолжала она. – Графиня несчастна; она страдает от неподходящего брака с ревнивым деспотом, который теперь хочет вынудить ее продать свои бриллианты ценою в…

– Тридцать тысяч фунтов стерлингов. Все это я слышал от приятеля. Не могу ли я помочь графине в её неравной борьбе? Только укажите способ, и чем больше будет опасность, чем больше жертва, тем счастливее я буду. Могу ли я быть ей полезен?

– Если вы пренебрегаете опасностью, которая по-настоящему не опасность, если вы не боитесь, как боится она, неумолимых законов света и если вы настолько рыцарь в душе, чтобы посвятить себя защите бедной женщины, которая может вознаградить вас одной своей признательностью; если вы в состоянии исполнить всё это, вы поможете ей и займёте первое место не только в её признательности, но и в дружбе.

При этих словах она отвернулась и, по-видимому, плакала.

Я поклялся, что готов быть рабом графини.

– Но вы сказали, что она сейчас будет здесь, – заключил я.

– To есть, если не случится чего-нибудь непредвиденного. С зорким глазом графа де Сент-Алира, который никогда не дремлет, редко удаётся выйти из дома безопасно.

– Желает ли она видеть меня? – нежно осведомился я с замиранием сердца.

– Сперва скажите, действительно ли вы не раз думали о ней после приключения в гостинице «Прекрасная Звезда»?

– Она никогда не выходит из моих мыслей; день и ночь я вижу пред собой её прекрасные глаза; её упоительный голос всё раздается в моих ушах.

– Говорят, у нас большое сходство в голосе, – заметила незнакомка.

– Правда, но это только сходство.

– О! стало быть мой голос лучше?

– Извините, этого я не говорил. Ваш голос очень приятен, но кажется немного громче.

– Резче, хотите вы сказать, – возразила маска, сильно, как мне сдавалось, раздосадованная.

– Нет, вовсе не резче; ваш голос далеко не резок; он прекрасен и мягок, но не так трогательно нежен, как её голос.

– Это предубеждение, милостивый государь, это несправедливо.

Я только поклонился; противоречить даме я не мог.

– Я вижу, вы подсмеиваетесь надо мною; вы приписываете мне тщеславие, потому что я заявляю притязание на некоторое сходство с графиней де Сент-Алир. Скажите, вот хоть рука моя, например, чем она хуже её руки?

Она сняла перчатку и протянула мне свою руку для осмотра при лунном свете.

По-видимому, незнакомка была не на шутку раздосадована. Эта пошлость с её стороны сильно раздражала меня; не надо забывать, что во время этого неинтересного для меня соревнования драгоценные минуты улетали, и моё свидание грозило кончиться ничем.

– Вы согласитесь, полагаю, что моя рука не уступает в красоте её руке?

– Не могу согласиться, – отрезал я с раздражением: – без всяких сравнений, я только могу утверждать, что графиня – прелестнейшая женщина, которую мне доводилось видеть.

Маска холодно засмеялась, но помягче. Она вздохнула наконец и тихо произнесла:

– Я докажу, что права.

При этом она сняла маску – и графиня де Сент-Алир стояла предо мною с улыбкой на вспыхнувшем лице, робкая и более пленительная, чем когда-либо казалась мне прежде.

– Творец Небесный! – воскликнул я. – Можно ли быть так чудовищно глупее меня? И с вами, графиня, я говорил всё время на маскараде?!

Я молчал и глядел на нее с отчаянием.

Тихо засмеявшись добродушным смехом, она протянула мне руку. Я поднес её к своим губам.

– О! А вот этого вы не должны делать, – спокойно заметила она – Мы с вами ещё не настолько старые друзья. Однако, хотя вы меня не узнали, я удостоверилась, что вы – рыцарь без страха и упрека и помните графиню «Прекрасной Звезды». Если б вы сдались на требования, заявленные соперничеством мадемуазель де-Лавальер, графиня де Сент-Алир утратила бы к вам всякое доверие и никогда более не согласилась бы видеться с вами. Теперь я убедилась, что вы настолько же честны, насколько и бесстрашны. Вы, со своей стороны, знаете, что я не забыла вас; что если вы готовы жертвовать для меня жизнью, и я скорее подверглась бы опасности, чем навсегда лишиться подобного друга. Мне нельзя теперь оставаться здесь долее. Не придете ли вы сюда опять завтра в четверть двенадцатого? Я буду здесь; но, смотрите, соблюдайте величайшую осторожность, чтоб никто не подозревал ваших посещений. Вы обязаны сделать это для меня.

Последние слова она произнесла с самою убедительной мольбой.

Я опять поклялся скорее лечь грудью, чем допустить, чтобы кто-нибудь проник в тайну, которая одна придавала прелесть и цену моей жизни.

Графиня в моих глазах становилась всё очаровательнее с каждой минутой. Согласно этому и возрастала моя восторженность.

– Завтра вам надо прийти другим путем, – сказала она: – а если вы придете и в третий раз, мы и тогда изменим маршрут. По ту сторону замка есть небольшое кладбище с разрушенной часовней. Окрестные жители боятся проходить мимо по вечерам. Дорога пустынна и там есть калитка для входа в парк. Войдите в неё, и вы очутитесь под прикрытием кустарника не более, как в пятидесяти шагах от этого места.

Разумеется, я обещал в точности сообразоваться с её инструкциями.

– Я прожила более года в мучительной нерешимости. Наконец я решилась. Жизнь моя протекала в грусти; уединеннее нельзя было бы жить в монастыре. Некому мне было довериться, не у кого спросить совета, не к кому прибегнуть, чтоб спасти меня от ужасной моей судьбы. Наконец я встретилась с храбрым и решительным другом. Могу ли я забыть геройское зрелище в передней «Прекрасной Звезды»? Неужели… неужели вы действительно сохранили мою белую розу? Да – вы клянетесь. Напрасно; я и так верю вам. О, Ричард! Как часто повторяла я в моем одиночестве ваше имя, которое узнала от слуги. О! мой Ричард; мой герой, мой царь, я люблю тебя!

Я хотел прижать ее к сердцу – хотел броситься к ногам, но эта очаровательная и, надо сознаться, непоследовательная женщина отклонила меня.

– Нет, не надо тратить драгоценных минут на сумасбродства, – промолвила она. – Поймите мое положение. В браке не существует равнодушия. Не любить мужа, значит, ненавидеть его. Граф, смешной во всем другом, в ревности своей страшен. Из жалости ко мне будьте осторожны. С кем бы вы ни говорили, делайте вид, будто не имеете ни малейшего понятия о жителях Каркского замка, и если б кто-нибудь в вашем присутствии упомянул о графе и графине де Сент-Алир, непременно скажите, что вы не видывали их никогда в жизни. Завтра я расскажу вам ещё многое. Я имею причины, которых теперь сказать не могу, чтоб действовать так, как действую, и откладывать дальнейшие объяснения. Прощайте! Идите теперь. Оставьте меня.

Она повелительно отстранила меня движением руки. Я повторил за нею «прощайте» и повиновался.

Свидание наше продолжалось не более десяти минут. Опять я перелез чрез стену парка и вернулся в гостиницу ещё до закрытия дверей.

Я не мог заснуть и ворочался в постели в лихорадочном состоянии восторга. Так я провел всю ночь до рассвета с образом пленительной графини де Сент-Алир, постоянно носившимся предо мною во мраке.

Глава XVII
Кто оказался в паланкине

Маркиз навестил меня на следующее утро. Мой поздний завтрак ещё стоял на столе.

Он заявил, что пришел ко мне с просьбою. В его карете что-то попортилось во время разъезда после маскарада и он просил местечка в моей, если я поеду в Париж. Я собирался ехать немедленно и был очень рад его обществу. Маркиз доехал со мною до моей гостиницы в Париже и вошел даже в мой номер. Немало изумился я, когда увидал, что в моём номере кто-то сидит у меня в креслах, спиной к дверям, и читает газету. Нежданный гость встал. Это был граф де Сент-Алир со своими золотыми очками на носу, в чёрном парике, жирные букли которого плотно прилегали к его узкой голове, точно выточенные из эбенового дерева над отвратительным лицом из букса. Черный шарф, вечно обмотанный вокруг его шеи, был спущен. Правая рука его была на повязке. Не знаю, действительно ли в его наружности в этот день было что-то необычайное, или на меня повлияло предубеждение, вследствие всего слышанного накануне на тайном свидании в его парке, но наружность графа показалась мне противнее, чем когда-либо прежде.

Я не настолько ещё зачерствел на пути нечестивости, чтобы без всякого замешательства очутиться внезапно лицом к лицу с человеком, которого оскорбил, по крайней мере, не намерено.

Он улыбнулся.

– Я завернул сюда, мосье Бекет, в надежде застать вас, – закаркал он, словно зловещий ворон – и замышлял позволить себе, я боюсь, чересчур большую вольность; но мой приятель-маркиз, на которого я скорее имею право рассчитывать, вероятно, не откажется оказать мне услугу.

– Я с величайшим удовольствием отдаю себя в ваше распоряжение, но не прежде шести часов, – заявил маркиз. – Я сию же минуту должен отправиться в собрание, где человека три-четыре ждут меня, и я не могу изменить своему слову; а ранее шести часов собрание не закончится, я это знаю наперёд.

– Что же мне делать? – вскричал граф: – Мне всего только один час времени и надо, чтоб это исполнить. Вот что называется неудачей!

– Я с удовольствием исполню что вам угодно, – вмешался я.

– Как вы обязательны, мосьё Бекет; я не смел рассчитывать на такую доброту. Дело само по себе для такого весёлого и пленительного человека, как вы, немного мрачновато. Не угодно ли вам прочесть эту записку, которую я получил сегодня утром.

Бесспорно, записка была характера самого мрачного. В ней излагалось, что «тело двоюродного брата графа, некоего господина де Сент-Амана, умершего в своем замке Клери, отправлено, согласно найденному письменному распоряжению покойного, для предания земле на кладбище Отца Лашеза, и с разрешения графа де Сент-Алира должно прибыть в принадлежащий ему Каркский замок часам к десяти следующего вечера, а оттуда уже будет перевезено на траурных дрогах в сопровождении всех членов семейства, которые пожелают принять участие в похоронной процессии».

– Я не видал бедного покойника и двух раз в жизни, – сказал граф – но, как единственный родственник, отказаться я не мог, хотя всё это далеко неприятно; теперь мне нужно присутствовать на похоронах, расписываться в книге и соблюсти все формальности. И тут опять горе! Надо мне было, как на грех вывихнуть большой палец на правой руке; я не буду в состоянии подписываться по крайней мере с неделю. Кто бы ни подписался, впрочем, всё равно, моё ли имя будет стоять в книге, или ваше. Когда вы так добры, что согласны ехать со мною, то и говорить более нечего.

Итак, мы поехали с ним вместе. Граф дал мне записку с обозначением имени и фамилии покойного, его лет, болезни, от которой он умер, и обычных подробностей; кроме того, он вручил мне ещё записку с точным обозначением места, где должны были вырыть могилу обычных размеров между двумя склепами, принадлежащими роду Сент-Аманов. В записке стояло еще, что погребальная процессия должна прибыть в половине второго в следующую ночь, и граф передал мне деньги на погребение, с экстренной платой за ночное время. Это мне показалось уж что-то слишком много; мне поневоле пришлось спросить, так как он все это дело взваливал на меня, на чье имя мне записать требование.

– Только не на моё, мой любезный друг. Мне непременно хотели всучить обязанности душеприказчика, а я вчера написал формальный отказ. Между тем мне сказали, что если б я хоронил от своего имени, то по закону я был бы уже душеприказчик и снять с себя этого звания не могу. Если вам всё равно, не поставите ли вы своего имени?

Так я и сделал. Впоследствии будет ясно, почему я вынужден упоминать обо всех этих подробностях.

Граф сидел в карете, прислонившись к уголку и обвязанный черным шарфом до самого носа; его шляпа была надвинута на глаза и он дремал; в таком положении застал я его, когда вернулся, исполнив его поручение.

Париж утратил для меня всю прежнюю свою прелесть. Дело, за которым приехал, я исполнил второпях и жаждал возвратиться в мою тихую комнату в «Летучем Драконе», в мрачный парк Каркского замка и снова вкусить бурные и потрясающие впечатления, вызванные близостью предмета моей безумной и преступной любви.

Меня несколько задержал мой маклер. Как я уже говорил, у меня была при себе очень большая сумма денег, которая лежала у банкира, не обращенная ещё ни в какие процентные бумаги. Я был совершенно равнодушен к потере процентов нескольких дней – даже и всей суммы, сравнительно с образом, который занимал мои мысли и манил меня белою рукой среди мрака к широко раскинувшимся липам и каштанам Каркского парка. Но я сам назначил этот день маклеру и был рад-радёхонек, когда он посоветовал мне оставить мои деньги у банкира ещё на несколько дней, так как фонды непременно должны были упасть. И это случайное обстоятельство имело прямое влияние на мои дальнейшие похождения.

Когда я вернулся в гостиницу «Летучий Дракон», то к немалому огорчению нашел в своей гостиной приглашенных мною гостей, о которых совсем позабыл. Я в душе проклинал свою собственную глупость, что навязал на себя их любезное общество. Однако делать было нечего и после двух слов трактирному слуге закипели приготовления к обеду.

Том Уистлуик был в ударе; почти сразу же он приступил к какому-то престранному рассказу.

Он передал мне, что не только Версаль, но и Париж был взволнован возмутительной, почти святотатственной шуткою, сыгранной накануне.

Пагода китайского колдуна, как Том называл паланкин, была оставлена на том месте, где мы видели её при выходе. Ни колдун, ни носильщики, сопровождавшие паланкин, более не появлялись. Когда маскарад кончился и все, наконец, разъехались, слуги, которые обходили залы, чтоб гасить свечи и запирать двери, увидели брошенные носилки.

Однако они решили, что не тронут их до следующего утра, когда, вероятно, те, кому они принадлежат, пришлют за ними.

Никто не явился. Тогда было приказано вынести их. Страшная тяжесть напомнила о находившемся там человеке; дверцы взломали и можно себе представить, с каким отвращением сделали открытие, что это не живой человек, но труп! Дня три или четыре, должно быть, прошло со смерти толстого китайца в золотой одежде и расписанной шляпе. Одни приняли это за насмешку с целью оскорбить союзников, в честь которых давался бал. Другие были того мнения, что это просто смелая и циничная шутка, которую можно простить, как ни возмутительна она сама по себе, неудержимой охоте проказничать, которою увлекается молодость. Еще третьи, но их было немного, наивно утверждали в силу мистического направления, что труп был необходим для представления и что намёки и разоблачения, удивившие стольких людей, просто-напросто результат некромантии.

– Дело теперь в руках полиции, – заметил Карманьяк: – и если только она не совсем переменилась против того, чем была месяца три назад, виновные в нарушении приличия и оскорблении общественных чувств будут вскоре отысканы; в противном случае они окажутся гораздо хитрее, чем бывают обыкновенно подобные сумасброды.

Я думал про себя, как непостижим был мой разговор с колдуном, которого Карманьяк бесцеремонно назвал сумасбродом.

– Шутка бесспорно была оригинальная, хотя не очень опрятная, – заметил Уистлуик.

– И не оригинальная даже, – возразил Карманьяк. – Почти то же было сделано лет сто назад на парадном бале в Париже, а негодяи, сыгравшие эту шутку, так и не отыскались.

Карманьяк, как я узнал впоследствии, говорил справедливо; в числе принадлежащих мне французских мемуаров и собраний анекдотов я нашел описание подобного же случая и отметил его карандашом.

Вскоре слуга доложил, что обед подан, и мы сели за стол, где гости мои вполне и даже с избытком пополнили недостаток разговорчивости с моей стороны.