Текст книги "Происшествие в гостинице «Летучий Дракон». Призраки Крайтонского аббатства"

Глава XIV
Мадемуазель де Лавальер

Мы с маркизом проходили залу за залою. Не легкая была задача отыскать кого-нибудь в такой толпе.

– Постойте здесь, – сказал мне вдруг маркиз – я придумал средство найти его. К тому и ревность, быть может, подсказала ему, что ничего хорошего не предвидится, если он представит вас своей жене. Лучше мне пойти урезонить его, так как вы, кажется, слишком уж сильно желаете быть ей представленным.

Это происходило в комнате, теперь называемой «Залой Аполлона». Даже живопись на стенах сохранилась у меня в памяти; там суждено было произойти моему приключению в этот вечер.

Я опустился на диван и осмотрелся вокруг. Кроме меня, в этой обширной зале с золотой мебелью стояло ещё человека четыре. Все весело разговаривали между собой, кроме одного лица – это была женщина; она сидела поблизости от меня. Нас не отделяло расстояние и двух футов. Дама, по-видимому, была погружена в задумчивость. Нельзя было вообразить картины грациознее. Она была в костюме, изображенном на портрете во весь рост мадемуазель де Лавальер, работы Колиньяна. Костюм, как известно, не только богат, но и изящен. Волосы покрывала пудра, однако легко можно было отличить, что от природы они тёмно-каштановые. Одна хорошенькая ножка выглядывала из-под платья и ручки изящнее нельзя было вообразить.

Меня разбирала досада, что незнакомка не снимала маски, как делали это многие, держа ее на время в руках.

Я питал глубокое убеждение, что она прехорошенькая. Пользуясь свободой маскарада, этого малого мира, в котором невозможно было отличить друга от недруга иначе, как по голосу или намеку, я заговорил с соседкой.

– Не легко меня провести прекрасная маска, – начал я.

– Тем лучше для тебя, – равнодушно ответила маска.

– Я хочу сказать, – продолжал я, решившись во что бы ни стало заинтриговать незнакомку: – что красота – такой дар, который труднее скрывать, чем ты полагаешь.

– Однако тебе это удалось, – возразила она прежним приятным и равнодушным голосом.

– Я вижу костюм красавицы Лавальер на стане пленительнее её; поднимаю глаза и они останавливаются на маске; тем не менее я узнаю, кто скрывается под нею. Красота подобна тому драгоценному камню в арабских сказках, присутствие которого изобличает свет, исходящий из него, как бы его ни прятали.

– Я знаю эту сказку, – сказала незнакомка. – Свет изобличал присутствие камня только в темноте, но не при солнечном сиянии. Неужели здесь так мало света, что жалкий светящийся червячок может казаться блестящим? Мне казалось, что мы находимся в некой лучезарной атмосфере, где вращается известная графиня.

Нечего сказать, подвела! Как мне было ей отвечать? Эта маска, пожалуй, любит, с позволения сказать, подгадить, как утверждают, что между дамами есть до этого охотницы. А ну как она близкая приятельница графини Сент-Алир? Итак я осведомился осторожно:

– Какая графиня?

– Если ты знаешь меня, то должен и то знать, что она – мой лучший друг. Разве она не красавица?

– Трудно на это отвечать; графинь много.

– Кто знает, кто я, тот знает и кто моя приятельница. Следовательно, ты меня не знаешь.

– Это жестоко. Я не думаю, чтоб ошибался.

– С кем ты ходил сейчас?

– С другом, с мужчиной.

– Я конечно видела, что он мужчина, но мне сдается, что я его знаю, и хотела бы удостовериться. Не он ли некоторый маркиз?

Опять подвела вопросом!

– Здесь столько людей, ходишь то с одним, то с другим и потому…

– Потому человеку недобросовестному легко уклониться от простого ответа на такой простой вопрос как мой. Знай же раз навсегда, что ничто не может быть противнее подозрительности. Ты, домино, очень скромен. Я потому и не стану уважать тебя.

– Ты презирала бы меня, маска, если б я выдал вверенную мне тайну.

– Но ты меня не обманешь, подражая дипломатии твоего друга, Ненавижу я эту дипломатию. Это ничто иное, как обман и подлость. Разве ты думаешь, я не узнала его, того господина в черном домино с белым крестом на груди? Я узнала как нельзя лучше маркиза д’Армонвиля. Видишь, к чему послужили все твои хитрости?

– На это я не могу отвечать ни да, ни нет.

– И и ни к чему. Но зачем было оскорблять женщину?

– Я неспособен на это.

– Ты прикинулся, будто знаешь меня, а между тем это несправедливо. Из прихоти или от скуки, или по любопытству, тебе захотелось потолковать не с дамой, а с маской. Ты восхищался мною и делал вид, что принимаешь меня за другую. Существует ли ещё истина на земле?!

– Вы составили себе ошибочное обо мне мнение, милостивая государыня, – сказал я, бросая маскарадный тон.

– А вы обо мне; вы нашли, что я не так глупа, как вы полагали. Я очень хорошо знаю, кого вы намеревались забавлять комплиментами и сентиментальной декламацией, и кого вы отыскивали с этой любезной целью.

– Скажите, кого вы подразумеваете, – умолял я.

– С условием.

– Каким?

– Что вы сознаетесь, если я угадаю верно.

– Вы очень невыгодно описываете мою цель, – протестовал я. – Никак я не могу согласиться, чтоб имел в виду говорить с дамой в таком тоне, как вы это определили.

– Ну, я не стану настаивать, но когда я назову эту даму, вы должны дать слово, что сознаетесь, если я права.

– Должен ли я давать подобное обещание?

– Разумеется, не должны; никто не принуждает вас, но я с одним этим условием буду продолжать разговор.

Я колебался; но как могла бы незнакомка угадать верно? Едва ли графиня созналась кому-нибудь в своем маленьком романтическом приключении. Да и маска в костюме Лавальер разве могла знать, кто это домино, которое разговаривает с нею?

– Согласен, – сказал я вслух. – Даю слово.

– Поклянитесь честью благородного человека.

– Извольте, клянусь честью благородного человека.

– Так эта дама – графиня де-Сент-Алир.

Я был поражен; ужас, объял меня; но, помня данное слово, я сказал:

– Бесспорно; я желал быть представлен сегодня графине де-Сент-Алир; но клянусь также честью благородного человека, что она не подозревала даже моего намерения искать этой чести и, по всему вероятию, не помнит о существовании вашего покорного слуги. Я имел счастье оказать графу маленькую услугу, но незначительную, и право не знаю, сохранилась ли она в памяти долее часа.

– Свет не так неблагодарен, как вы полагаете; по крайней мере есть несколько теплых сердец, которые искупают бездушие большинства. За графиню де-Сент-Алир я отвечаю; она никогда не забывает оказанного ей участия. Изъявлять своих чувств она не может, потому что несчастна.

– Несчастна! Я опасался этого. Относительно же обязательного вашего предположения, то это одна лестная мечта.

– Ведь я вам сказала, что я – друг графини; нельзя же мне не знать её характера; почему же не допустить и полной откровенности между нами? Может быть, мне многое известно о небольшой услуге, которую вы считаете давно изглаженною из её памяти.

Я был сильно заинтересован. Конечно, я не мог похвалиться добродетелью более других молодых людей; гнусность моего ухаживания за двумя разом совершенно стушевалась теперь в моих глазах, когда заговорило самолюбие со всею свитою страстей, возбужденных подобным романом. Образ прекрасной графини вытеснил мгновенно её хорошенький дубликат, находившийся предо мною в образе Лавальер. Я дал бы Бог знает чтод, лишь бы услышать торжественное заверение, что графиня помнит отважного защитника, для неё бросившагося с одною палкой в руке на саблю бешеного драгуна и вышедшего победителем из боя.

– Вы говорите, графиня несчастна, – начал я: – что ж тому причиной?

– Многое. У неёстарый муж, ревнивец и деспот. Разве этого недостаточно? И тогда даже, когда она избавлена от его присутствия, она страдает от своего одиночества.

– Но ведь вы её друг, – заметил я.

– А вы полагаете, что этого достаточно? Только одному другу она и может открывать свое сердце.

– Есть ли в нем местечко для другого?

– Попытайтесь.

– Каким же путем?

– Она сама вам укажет.

– Но как же приступить?

Маска ответила вопросом:

– Вы остановились в одной из версальских гостиниц?

– Нет, я не нашел свободных комнат. Я поместился в. гостинице «Летучий Дракон», которая стоит на самом рубеже Каркского парка.

– Это тем лучше. Конечно, лишнее было бы спрашивать, достанет ли у вас храбрости на похождение. Ни к чему также и удостоверяться в том, что вы человек благородный. Женщина может без опасения довериться вашей чести. Мало людей, которым безопасно можно было бы назначить такое свидание, какое я намерена устроить для вас. Вы увидитесь с нею в два часа ночи в Каркском парке. Которую комнату занимаете вы в «Летучем Драконе»?

Смелость и решительность этой девушки поразили меня. Неужели она надувала меня?

– Мою комнату я могу определить с величайшей точностью. Когда я смотрю из моего окна в заднем фасаде дома, обращенного к замку, то нахожусь у самого правого угла на первом этаже.

– Очень хорошо; вы должны были заметить в парке, если смотрели в окно, две-три группы каштанов и лип, до того близко отстоящих одна от другой, что они образовывают как бы рощицу. Возвращайтесь к себе в гостиницу, переоденьтесь, и сохраняя в величайшей тайне, куда и зачем уходите, вы должны будете перелезть стену, которой окружён парк, разумеется так, чтобы никто не видал этого. Оказавшись в парке, вы легко узнаете рощицу, о которой я говорю. Там вы встретитесь с графиней; она вам дозволит говорить с нею несколько минут, но будет рассчитывать на величайшую сдержанность с вашей стороны; она в немногих словах пояснит вам гораздо более, чем я могла бы это сделать здесь.

Не сумею описать чувств, с которыми я слушал незнакомку. Я был изумлён. Потом возникло сомнение. Мне не верилось в такую чарующую действительность.

– Если б я смел верить, что такое счастье мне предназначено на самом деле, я остался бы благодарен вам навек; надеюсь, вы не станете сомневаться в этом. Но смею ли я верить, чтоб ваши слова не основывались скорее на вашем сочувствии и доброте, чем на убеждении, что графиня де Сент-Алир расположена оказать мне такую большую честь?

– Или вы предполагаете, что я лживо утверждаю, будто посвящена в тайну, которую вы до сих пор считали никому неизвестной, кроме вас и графини, или что я жестоко играю вашими чувствами. Что я пользуюсь доверием графини, я клянусь всем, что дорого в прощальном шёпоте. Клянусь ещё поблекшей сестрой этого цветка! (она коснулась двумя пальчиками поникшего бутона белой розы, который приютился в её букете между листьев). Клянусь моей собственной счастливой звездой и также её… или, лучше сказать, «Прекрасной Звездой»! Довольно ли я теперь высказала?

– Довольно ли? – повторил я. – Более чем довольно – благодарю тысячу раз!

– Если я пользуюсь её доверем в такой степени, то должна быть её другом; если же я ей друг, могла ли бы я злоупотреблять её дорогим для меня именем? И все только для того, чтобы провести самым пошлым образом – иностранца!

– Простите меня. Вспомните одно, как драгоценна для меня надежда видеться и говорить с графиней. Мудрено ли, что я усомнился? Но вы убедили меня и простите, надеюсь.

– Так будьте же в назначенном месте в два часа.

– Не премину.

– Страх не удержит вас, я знаю. Не трудитесь убеждать меня; вы уже доказали свою неустрашимость.

– Я охотно пошел бы и на опасность ради такой цели.

– Не лучше ли вам теперь пойти отыскать вашего приятеля?

– Я обещал выждать здесь его возвращения. Граф де Сент-Алир собирался представить меня графине.

– И вы так-таки ему и поверили? Наивно!

– Почему же наивно?

– Потому что он ревнив и хитёр. Вот увидите. Он никогда в жизни не представит вас своей жене. Он придет и скажет, что не смог отыскать ее, и пообещает представить вас в другой раз.

– Кажется, он идет сюда с моим другом. А дамы с ними действительно нет.

– Я вам говорила. Долго пришлось бы вам ждать этого благополучия, если б оно не могло постигнуть вас иначе, как через него. Между тем лучше бы вам посторониться от меня; если он увидит нас вместе, то наверно заподозрит, что мы говорили о его жене. Это только усилит его ревность и бдительность.

Я поблагодарил мою неизвестную приятельницу и отошел на несколько шагов, а там ловким манёвром зашел графу во фланг.

Я улыбнулся под моей маской, когда граф стал уверять меня, что герцогиня д’Аржансак переменила место и увела графиню с собой, но что он надеется в самом скором времени иметь случай познакомить меня с нею.

Я уклонился от маркиза д’Армонвиля, который шел за графом. Я страх как боялся, чтобы он не вздумал сопровождать меня до дома; мне вовсе не хотелось быть вынужденным к какому-либо объяснению.

Поспешно замешавшись в толпу, я направился со всей возможной в такой тесноте быстротой к Зеркальной галерее, которая находилась в направлении диаметрально противоположном тому, куда, как я видел, пошли граф и мой приятель маркиз.

Глава XV
Странная история о «Летучем Драконе»

В ту эпоху во Франции подобные празднества не длились до такого позднего часа, как наши нынешние балы в Лондоне. Я поглядел на часы. Было немного за полночь.

Ночь стояла тихая и теплая; в великолепной анфиладе зал, несмотря на их обширность, царствовала удушливая атмосфера, в особенности тяжелая под маской. В некоторых местах была просто давка и множество свечей усиливало духоту. Я снял маску, видя, что, и другие это делают, кто подобно мне не опасается быть узнанным. Едва я успел это исполнить и легче перевести дух, как услыхал знакомый голос, который окликнул меня по-английски. Оказалось, что меня звал мой приятель Том Уистлуик, драгунский офицер. Он также снял свою маску с раскрасневшегося лица. Это был один из ватерлооских героев, слава которых только что прогремела по всему свету и пред которыми благоговел весь мир, за исключением Франции. Против моего приятеля я только одно сказать бы и мог, – а именно, что он имел привычку шампанским утолять жажду, которая у него делалась страшною на балах, празднествах и музыкальных вечерах – словом, во всех собраниях, где шампанского можно было потребовать. Когда он представлял меня своему другу Карманьяку, я заметил, что у него язык ворочается не совсем свободно. Карманьяк был небольшого роста, худощав и прям, как палка. Плешивый, и с очками на носу, он нюхал табак и, как я вскоре узнал, был лицом официальным.

Том оказывал поползновение балагурить и делать хитрые намеки, но при его настоящем веселом расположении духа они были уж чересчур темны. Он то и дело поднимал брови и как-то мудрено сжимал губы, обмахиваясь маской как веером.

После непродолжительного разговора в таком приятном вкусе я к радости моей заметил, что он предпочел молчание и роль слушателя, пока мы с Карманьяком разговаривали между собой. Опустившись с чрезвычайной осторожностью и колебанием возле нас, Том вскоре с очевидным усилием держал глаза открытыми.

– Вы сейчас упомянули, что остановились в гостинице «Летучий Дракон» в полумиле отсюда, – обратился ко мне Карманьяк. – Когда я служил в другом полицейском управлении, года четыре назад, в связи с этою гостиницей были два престранных случая. Богатый эмигрант, которому император позволил вернуться во Францию, внезапно из неё исчез. Точно так же загадочно было исчезновение и русского приезжего, человека богатого и знатного. Он положительно улетучился.

– Мой камердинер рассказывал мне вообще что-то непостижимое. Насколько я могу запомнить, речь шла об одних и тех же лицах – то есть о возвратившемся эмигранте и русском вельможе. Но он наговорил мне таких чудес, таких сверхъестественных вещей, что, признаться, я не поверил ни одному слову.

– Сверхъестественного ничего не было, но наблюдалось чрезвычайно много непонятного. Разные делались предположения, но никогда не могли объяснить загадки и, насколько мне известно, ни одного луна света ещё не пролилось на это тёмное обстоятельство.

– Позвольте мне узнать, в чем оно заключалось? Кажется, я имею на это некоторое право, так как оно состоит в связи с моим настоящим местопребыванием. Вы не подозреваете, надеюсь, содержателя гостиницы?

– О, нет! С тех пор гостиница не раз переходила в другие руки. Да и над одной только комнатой тяготела какая-то роковая судьба.

– Можете вы описать мне ее?

– Конечно, могу. Это обширная комната с огромной кроватью, стены которой обшиты панелями; находится она на первом этаже, на заднем плане дома, у самого правого угла, если смотришь в окно.

– О! В самом деле? Да я именно эту комнату и занимаю! – вскричал я, сильно заинтересованный и, не скрою, с чуть-чуть неприятным ощущением. – Умерли ли там люди или были похищены?

– Нет, не умерли, а просто исчезли самым непостижимым образом. Я расскажу вам все подробности; они известны мне потому, что на меня было возложено предварительное дознание по первому делу; я сам собирал на месте показания свидетелей. И по второму делу, хотя я личного участия в нем не принимал, бумаги были у меня в руках и я диктовал официальное уведомление родственникам исчезнувшего. По их просьбе учреждено было следствие, но оно ни к чему не повело. А два года спустя мы получили от них последнее извещение, что исчезнувший никогда более не появлялся. – Он понюхал табаку и пристально посмотрел мне в глаза. – Никогда не появлялся ни тот, ни другой; Сейчас я вам доложу, как это случилось, насколько мы могли разведать. Французский дворянин кавалер Шато-Бласмар, не так как другие эмигранты, вовремя принял свои меры и уже продал большую часть своих земель, когда революция дошла до того, что это сделалось немыслимым. Он удалился из Франции с очень большим капиталом. При возвращении он привез с собою около полумиллиона франков, которые большею частью обратил в французские фонды; на сумму же ещё гораздо значительную у него были поместья в Австрии и другие финансовые бумаги. Извольте заметить, это человек не бедный, следовательно, нельзя предположить, чтобы он внезапно лишился своих денег и оказался в стеснительных обстоятельствах. Не так ли?

Я выразил согласие.

– Это господин жил скромно, сравнительно с своими средствами. У него была приличная квартира в Париже и первое время он весь предался обществу, театрам и другим разумным развлечениям. Играть он не играл. Только, хотя он и был средних лет, он имел замашку прикидываться молодым, вёл себя с суетным тщеславием, свойственным подобным характерам. Впрочем, во всех других отношениях он был человек хороший, вежливый и кроткий, никого не тревожил и едва ли мог возбудить вражду.

– Конечно, нет, – согласился я.

– В начале лета 1811 года он испросил позволение снять копию с одной из картин в этом дворце. Он поселился на время в Версале. Работа его шла медленно. Спустя немного времени он перебрался для перемены из Версаля в гостиницу «Летучий Дракон» и сам выбрал себе комнату, которая теперь случайно досталась вам. С этой поры он, по-видимому, мало занимался живописью; редко также он ездил к себе в Париж. Однажды вечером он позвал трактирщика, объявить ему, что уезжает дня на два по очень важному делу, что слугу своего он берет с собою, но его комната в «Летучем Драконе» останется за ним на время его непродолжительного отсутствия. Он оставил кое-какие платья, но взял однако с собою целый чемодан, туалетный ящик и всё такое; слуга его вскочил на запятки и он покатил к Парижу. Вы обращаете внимание на все подробности?

– Самое пристальное!

– Хорошо-с; когда они стали приближаться к дому, где он жил в Париже, кавалер Бласмар вдруг остановил карету и сказал камердинеру, что передумал, что должен заночевать в другом месте, что важное дело призывает его на север Франции, неподалеку от Руана, и что он отправится в путь до рассвета. Возвратиться он обещал недели через две. Позвав фиакр, он взял в руку небольшой кожаный мешок, в который, по уверению камердинера, не уместилось бы более одного сюртука и пары рубашек; однако тяжел он был как свинец, в чем слуга мог свидетельствовать, потому что держал его, пока кавалер доставал свой кошелёк и отсчитывал ему тридцать шесть луидоров, в которых он должен был дать отчет по его возвращении. Тут он отправил камердинера с каретой домой, а сам с вышеупомянутым мешком сел в фиакр. До этих пор, как видите, дело совершенно ясно.

– Вполне.

– Теперь начинается таинственное, – продолжал Карманьяк. – После этой минуты кавалера Шато-Бласмара никто более не видал, ни приятели, ни посторонние. Одно только и узнали, что накануне маклер, по его распоряжению, продал все его денежные бумаги и обратил их в звонкую монету. Причина, которую он сказал маклеру, согласовывалась с его словами слуге. Он объявил, что едет на север Франции, расплатиться с некоторыми долгами, и сам в точности не знает, сколько на это потребуется. Мешок, который озадачил своею тяжестью камердинера, верно, заключал большую сумму золотом. Не угодно ли попробовать моего табаку?

Он вежливо поднес мне открытую табакерку; я взял из неё щепотку.

– Когда началось следствие, предложена была награда за любые сведения, которые пролили бы свет на это тёмное дело. Печатным объявлением вызывали с этой целью «извозчика, нанятого в ночь на такое-то число, около половины одиннадцатого, мужчиной с чёрным кожаным дорожным мешком в руке, который вышел из собственного экипажа и отдал своему слуге деньги, пересчитав их два раза». Явилось человек полтораста извозчиков, но ни один из них не оказался тем, кого искали. Тем не менее любопытные показания явились неожиданно из совершенно других источников… Какой мучительный гром этот арлекин производит своей саблей!

– Невыносимый!

Арлекин вскоре удалился и Карманьяк продолжал:

– Показания эти дал мальчик лет двенадцати, который хорошо знал наружность кавалера, так как часто служил ему гонцом. Он показал, что в ту же самую ночь мать его внезапно заболела и его послали часу в первом – заметьте, ночь была лунная и месяц светил ярко – к повивальной бабке, жившей на расстоянии брошенного камня от «Летучего Дракона». Дом отца его находился в одной миле от гостиницы и пройти к ней иначе нельзя было, как обогнув Каркский парк на самом отдаленном пункте от того места, куда он шёл. Дорога проходила мимо старого кладбища и отделялась от него одной низенькой стеной да двумя-тремя громадными старыми деревьями. Мальчик немного трусил, приближаясь к кладбищу. Вдруг в ясном лунном свете он увидал как нельзя отчетливее кавалера Шато-Бласмара. С довольно жалким видом он сидел на краю надгробного памятника; возле него лежал пистолет, а другой он заряжал. Мальчик осторожно подкрался на цыпочках, не сводя глаз с кавалера или той личности, которую принимал за него. Одежда у него была не такая, какую он носил обыкновенно; но свидетель клялся, что ошибиться не мог. Лицо кавалера было серьёзно, даже мрачно, но, несмотря на отсутствие обычной улыбки, мальчик уверял, что очень хорошо узнал его. Ничто не могло поколебать мальчика в его убеждении. Если он действительно видел кавалера Шато-Бласмара, то это было в последний раз, когда его видели. С той поры о нем, что называется, ни слуху, ни духу. В окрестностях Руана он не показывался. Не появлялось никаких следов его. смерти, не было и доказательств того, что он жив.

– Это бесспорно престранный случай, – заметил я и уже готовился задать вопрос-другой, когда Том Уистлуик, который уходил куда-то, вдруг вернулся, почти совсем протрезвившись и уже нисколько не заспанный.

– Слушайте, Карманьяк, – прервал он меня: – становится поздно; мне непременно надо уйти по причине, вам известной. Бекет, нам с тобою скоро надо будет повидаться опять.

– Очень сожалею, что не имею времени рассказать вам про случай с другим жильцом занимаемой вами комнаты, – обратился ко мне Карманьяк: – тот случай гораздо таинственнее и ужаснее; он произошел осенью того же года.

– Окажите любеезность, придите завтра оба ко мне обедать в гостиницу «Летучий Дракон»! Там всё и расскажете! – Я взял с них слово, пока мы шли по Зеркальной галерее.

– Посмотрите! – вскричал вслед за тем Уистлуик: – Ей-Богу! Свою пагоду или паланкин, или что бы то ни было, китайцы так и бросили тут; никого из них при нём нет! Не понимаю, как они так дьявольски ловко гадают. Джэк Нёфлс, которого я встретил сегодня здесь, говорит, что это цыгане; но куда ж они запропастились? Пойду-ка и я взгляну на оракула.

Он подергал бамбуковую наружную решетку, устроенную вроде венецианских решётчатых ставень (красные занавески оставались внутри), но решётка не поддавалась и Том мог только заглянуть в щель под одною, которая не плотно была спущена.

Вернувшись к нам, он объявил:

– Я почти не мог разглядеть старого хрена, так там темно. Он весь в золоте и пурпуре, и шляпа на нем вышитая, как у мандарина; спит он как убитый и воняет, ей-Богу, что твой хорек! Стоит пойти понюхать, чтоб потом рассказать. Тьфу! тьфу! тьфу! Вот благовоние-то! Ф-фа!

Не находя предложение заманчивым, мы понемногу подвигались всё ближе к двери. Наконец я простился с ними, напомнив, о данном слове, добрался до своей кареты и медленно покатил к «Летучему Дракону» по самой уединенной дороге, окаймлённой старыми деревьями и озаряемой нежным лунным светом.

Сколько разных событий произошло в последние два часа! Какое удивительное разнообразие странных и ярких образов сгруппировалось в этом коротком пространстве времени! Какие похождения ожидали меня!

Как резко отличалась безмолвная и пустынная дорога, залитая лунным сиянием, от бурного вихря удовольствий, с громом музыки и потоками огней, блеска бриллиантов и цветов, из которого я только что вырвался!

Зрелище уединенной природы в подобный час внезапно охлаждает и успокаивает пыл страстей. Безумство и преступность моего предприятия внушили мне минутное раскаяние и поразили меня ужасом. Я дал бы многое, чтоб никогда не входить в лабиринт, который вёл меня… я и сам не знал куда. Поздно было размышлять об этом теперь, но горечь уже проникала в мою чашу наслаждений и смутное предчувствие чего-то недоброго на мгновение гнётом налегло мне на сердце. Плохо бы мне пришлось, если б я покаялся в моей постыдной трусости моему бойкому другу Альфреду Оглю, и даже от добродушного Тома Уистлуика я вынес бы не мало, хотя и менее ядовитых насмешек.