Текст книги "Происшествие в гостинице «Летучий Дракон». Призраки Крайтонского аббатства"

3

Большая, ярко освещенная комната с камином на каждом конце заключала до двадцати человек, рассеянных небольшими группами; повсюду слышался говор и смех. Миссис Крайтон повела меня прямо к низенькой кушетке у одного камина; на ней сидели две девушки, а молодой человек более шести футов роста стоял возле, облокотившись на мраморную каминную доску. С первого взгляда я угадала, что этот молодой мужчина с карими глазами и волнистыми темно-каштановыми волосами был Эдуард Крайтон. Одного сходства его с матерью было достаточно, чтоб я узнала, кто он, но я ещё очень хорошо помнила лицо и блестящие глаза, которые так часто глядели на меня в то время, когда наследник Крайтона был одним из самых юных учеников Итонской школы.

Девушка возле него внезапно поглотила все мое внимание; я как-то безотчётно почувствовала, что это и есть мисс Тримэн. Она была высока ростом, стройна и держала голову с горделивою осанкой, которая более всего поразила меня в первую минуту. Девушка эта действительно была хороша собой, бесспорно хороша; кузина сказала правду, что я буду восхищаться её красотой; однако для меня было в высшей степени несимпатично это ослепительной белизны лицо с правильными чертами, носиком с горбинкой, короткою верхнею губой, явно выражавшей надменность, большими, холодными голубыми глазами и бровями, точно кистью выведенными, окружённое бледно-золотистыми волосами как сиянием. Что мисс Тримэн поражала своею красотой, не подвергалось сомнению, но я не могла понять, как было возможно какому-нибудь мужчине влюбиться в подобную девушку. Она была в белом кисейном платье и единственным украшением служил ей дорогой бриллиантовый медальон в форме сердца на широком черном бархате, надетый на её длинной, белой шее. Волосы её, по-видимому очень густые, были положены роскошными косами в виде диадемы, возвышавшейся над её гордой головкой, словно императорская корона.

Этой-то молодой девушке меня и представила мистрис Крайтон.

– Я должна познакомить вас с ещё одной кузиной, любезная Юлия, сказала она. – Мисс Сара Крайтон только что приехала из Петербурга.

– Из Петербурга? Какое это, должно быть, ужасное путешествие! Как вы себя чувствуете, мисс Крайтон? Признаться, вы выказали большую храбрость, решившись на такой подвиг. Неужели вы ехали одна?

– Нет, у меня был спутник до Лондона, и очень внимательный. От Лондона же я ехала одна.

Молодая девушка протянула мне руку, отчасти неохотно, показалось мне. Холодные, голубые глаза любопытно осматривали меня с ног до головы и мне так и чудилось, что в лице мисс Тримэн выражалось: – «Бедная родственница и чучело».

Не много, однако, имела я времени предаваться размышлениям на этот счет; Эдуард Крайтон схватил меня за обе руки и так сердечно приветствовал, что слезы чуть было не навернулись у меня на глазах.

Две хорошенькие девушки в голубых креповых платьях тут же подбежали ко мне с двух разных концов комнаты и радостно приветствовали свою «кузину Сару», и затем все трое окружили меня и закидали вопросами – помню ли я то и не забыла ли я другого, как происходило побоище на сенокосе и как мы чай лили в фруктовом саду пастората, и наши пикники в Гаусли-Кумб, и наши ботанические и энтомологические экскурсии на Коруэльском выгоне; словом, все простые и невинные удовольствия их детства и моей молодости были перебраны одно за другим. Пока шла эта оживленная беседа, мисс Тримэн глядела на нас с презрением на лице и очевидно не старалась скрывать этого.

– Я никак не воображала, что вы способны разыгрывать наивного аркадского пастушка, мистер Крайтон, – сказала она наконец. – Пожалуйста, продолжайте предаваться вашим идиллическим воспоминаниям. Эти юные впечатления поистине трогательны.

– Я и не рассчитывал, чтобы они заинтересовали вас, Юлия, – возразил Эдуард тоном, который звучал горечью. – Я знаю, как вы пренебрегаете подобными простыми деревенскими удовольствиями. Желал бы я знать, были ли вы ребенком. Не думаю, чтоб вы когда-либо в жизни гнались за бабочкой.

Замечание невесты положило конец нашей беседе о давно минувшем. Эдуард был раздосадован, я видела это ясно; все отрадные воспоминания детства мгновенно улетели при виде насмешливого, холодного лица Юлии Тримэн. Молодая девушка в розовом платье, которая сидела возле неё, вскоре ушла и Эдуард, заняв её место на кушетке, посвятил весь остаток вечера исключительно своей невесте. По временам я взглядывала на его красивое, выразительное лицо, когда он говорил с нею, и невольно спрашивала себя, какое очарование он находил в особе, как мне казалось, совершенно недостойной его.

Была полночь, когда я вернулась в свою комнату, счастливая до глубины души оказанным мне дружеским приемом. На другое утро я была рано на ногах – вставать рано давно вошло в мою привычку – и, раздвинув штофный занавес, я выглянула в окно.

Увидала я конюшенный двор, обширный квадрат, окруженный закрытыми дверьми конюшен и псарен из серого камня, по которым там и сям вились побеги плюща да местами стлался зеленый мох; всё вместе носило отпечаток древности, который придавал этим постройкам своего рода привлекательность в моих глазах. Они, должно быть, не служили давно, думалось мне. Конюшни, где теперь стояли лошади, были красивые здания из красного кирпича на другой стороне дома, за музыкальной комнатой, и ярко выделялись на заднем фасаде Крайтона.

Я часто слыхала о том, как дед сегодняшнего владельца держал охоту, которую продали тотчас по его смерти; я знала также, что моего кузена не раз уговаривали последовать доброму примеру деда; но тем не менее охотничьих собак не оказывалось в Крайтоне на двадцать миль в окружности, хотя местность для охоты на красного зверя была отличная.

Джордж Крайтон, современный владелец замка, не был охотником. Напротив, он питал тайное отвращение к охоте, потому что не один член этого древнего рода погиб преждевременной смертью в отъезжем поле. Вообще дом Крайтонов не мог считаться счастливым, не взирая на его богатство и блистательное положение. Редко великолепное родовое поместье переходило от отца к старшему сыну. Не раз смерть, в том или другом виде – очень часто насильственная – становилась между наследником и наследством. Когда мне случалось останавливать мысли на мрачных страницах истории нашего рода, я спрашивала себя, тревожит ли когда-нибудь мою кузину Фанни зловещее предчувствие относительно её единственного и нежно любимого сына?

Читатель может спросить, водилось ли в Крайтоне привидение – таинственный посетитель, без которого великолепие и важность древнего родового замка почти немыслимы. Отвечу я на это, что слыхала порой какие-то смутные намёки, будто в замке в редких случаях появлялось нечто призрачное; но ещё ни разу мне не удалось удостовериться, в какую именно форму это облекалось.

Те, кого я расспрашивала, уверяли меня, что ничего не видали. До них правда доходили толки о чем-то, что было очень давно – вероятно какие-нибудь бессмысленные легенды, на которых и внимания обращать не стоит. Когда я раз заговорила об этом с кузеном Джорджем, он с сердцем сказал мне, чтоб я никогда более не упоминала в его присутствии о подобной чепухе.

4

Декабрь мигом пролетел в удовольствиях. Старый замок действительно был полон приятных людей и короткие зимние дни проносились неразрывной цепью развлечений и забав. Мне знакомый деревенский быт на родине доставлял неисчерпаемые наслаждения, не говоря о том, чтоб чувствовать себя в кругу родных и пользоваться всем, что может способствовать приятности жизни. Я вообразить себе не могла, что способна ещё быть настолько счастлива.

С Эдуардом мы много бывали вместе и, кажется, он с умел внушить мисс Тримэн, что она должна оказывать мне любезность ему в угоду. Бесспорно, она старалась быть вежлива со мною и я вскоре подметила, что вопреки надменному и заносчивому нраву, который она не старалась скрывать, ей очень хотелось угождать жениху.

Отношения между помолвленными отнюдь не представляли благодатного спокойствия. Они часто ссорились и подробности этих ссор сестры Эдуарда, София и Агнесса, постоянно обсуждали со мною. Это была борьба из-за преобладания между двумя гордыми характерами; но гордость Эдуарда была свойства благороднее – возвышенное пренебрежение ко всему низкому– гордость, которая идет великолепной натуре. В моих глазах он был олицетворением всего прекрасного и я наслушаться не могла, когда кузина Фанни хвалила его. Кажется, она угадывала мои чувства и потому говорила со мною откровенно, как с родной сестрою.

– Вы, верно, видите, милая Сара, что я не так расположена к Юлии, как желала бы, – сказала она мне однажды: – но я рада, что Эдуард женится. Род моего мужа не принадлежит к счастливым, как вам известно. В течение многих поколений старшие сыновья, но большей части сорви-головы, погибали несчастной смертью. Когда Эдуард был ещё мальчиком, страх того, что в нем скажется со временем, стоил мне многих горьких часов. Благодарение Богу, он был и стал таким, каким я только могу пожелать. Никогда он не причинял мне ни часа беспокойства по собственной вине. Однако я рада, что он женится. Все наследники Крайтона, погибшие насильственной смертью, были холостыми. Хью Крайтон, например, убитый на дуэли в царствование Георга II; Джон, который сломал себе шею на охоте спустя тридцать лет; Теодор, нечаянно застреленный товарищем в Итоне; Джаспер, яхта которого потонула в Средиземном море лет сорок назад. Не ужасный ли это список, Сара? Мне будет казаться, что мой сын безопаснее, когда он женится; точно будто он избег того проклятия, которое тяготеет над нашим родом. И наконец, женившись, он будет иметь больше поводов дорожить жизнью, а следовательно, и беречь ее.

Я соглашалась с мистрис Крайтон, хотя невольно сожалела, что Эдуард выбрал холодную красавицу Юлию Тримэн. Не могла я представить себе, чтобы он был счастлив с такою женою.

Подошли и праздники Рождества – в полном смысле настоящее, старое английское Рождество, с морозом и снегом на дворе, весельем и теплотою в комнатах, катаньем поутру на коньках по большому пруду в парке или в санях по обледенелой большой дороге, с домашними спектаклями, шарадами да любительскими концертами по вечерам. Я удивилась, что Юлия Тримэн не принимала деятельного участия в этих вечерних развлечениях. Она предпочитала сидеть со старшими в числе зрителей и смотрела принцессой, для развлечения которой все наши забавы, собственно, и устраивались. По-видимому, она находила, что исполняет свой долг, сидя спокойно, как красивая картина. В ней не обнаруживалось ни малейшего желания выделяться. Непомерная гордость не оставляла в её душе места для тщеславия. Однако я знала, что она могла бы блеснуть своими талантами, если б захотела; я слышала, как она играла и пела в утренней гостиной мистрис Крайтон, когда никого не было, кроме Эдуарда и его сестер; не могло быть сомнения, что она превзошла бы и в пении, и в игре всех наших гостей.

Мы с Агнессой и Софией не раз приятно проводили утро, переезжая от коттеджа к коттеджу в маленьком, запряженном парою пони экипаже, где положено было множество разных предметов для раздачи бедным от миссис Крайтон. Торжественной раздачи теплых одеял и угольев на праздник в Крайтон не было, но потребности всех нуждающихся были удовлетворяемы с избытком, без шума и с задушевным чувством. Агнесса и София при помощи неутомимой девушки, дочери священника и ещё двух-трёх молодых девиц, усердно шили в последние три месяца маленькие, тёплые платьица и необходимое бельё для бедных детей, так что в первый день праздника во всём приходе не оказывалось ни одного коттеджа, где дети не были бы одеты с иголочки с ног до головы. Миссис Крайтон имела удивительное свойство верно угадывать, в чём именно нуждаются в каждом хозяйстве, и в нашем маленьком экипаже оказывалась разнообразнейшая коллекция всякого добра, а над каждым свёртком стояла надпись собственным твердым и беглым почерком владелицы Крайтонского аббатства.

Иногда Эдуард правил сам, и я убедилась, что он очень популярен между бедным людом. У него такая была приятная и легкая манера разговаривать с ними, что они тотчас чувствовали себя свободными. Он никогда не забывал имен или родства, или в чем нуждались, или чем страдали; в карманах у него всегда оказывался кисет именно такого табаку, который наиболее нравился тому, кому предназначался; он весело шутил с этими простыми людьми, и если шутки его не отличались особенным остроумием, тем не менее низенькие, крошечные поморки так и звенели громким, сердечным смехом.

Мисс Тримэн хладнокровно отказалась от всякого участия в этих приятных обязанностях.

– Я не люблю бедных, – заявила она. – Конечно, такое признание звучит некрасиво, но не лучше ли теперь же сознаться в моей нечестивости? Не умею я с ними обходиться, да и они со мною. Я им не симпатична, полагаю. К тому же, я не могу выносить их душных коморок. Меня бросает в жар от их спертого воздуха и тяжелого запаха. Да и то сказать, какая польза в подобных посещениях? Это один лишь повод для них лицемерить. Гораздо лучше обозначать на листе бумаги, что кому следует дать по справедливости – одеяла, уголья, провизии, денег, вина и всего такого – и пусть все это им раздает верный слуга. В таком случае не будет надобности унижаться с одной стороны, а с другой – подвергаться мучению.

– Но видите ли, Юлия, есть люди, для которых это не мука, – возразил Эдуард и лицо его вспыхнуло от негодования. – Есть люди, которым приятно делить доставляемую ими радость – видеть, как бедные, измученные лица внезапно просияют, давать почувствовать этим сынам родной почвы, что существует связь между ними и их господами, черта соединения между коттеджем и замком. Вот моя мать, например, все эти обязанности, которые вам в тягость, она находит настоящим наслаждением. В Крайтоне, я боюсь, настанет ощутимая перемена, когда вы сделаетесь его хозяйкой.

– Вы меня еще не сделали ею, да и времени довольно изменить ваше решение, если вы не находите, чтоб я годилась для подобного положения. Я не имею притязаний походить на вашу матушку. Разве не лучше, что я не прикидываюсь, будто наделена такими женскими добродетелями, которых во мне нет?

После этого Эдуард почти ежедневно правил, когда мы объезжали бедных жителей коттеджей, а мисс Тримэн предоставлял забавляться чем угодно. Вышеизложенный разговор едва ли не был началом отчуждения, которое с каждым днем увеличивалось и многим было серьёзнее всех их прежних ссор.

Мисс Тримэн терпеть не могла кататься в санях или на коньках, или играть на бильярде. Она нисколько не была склонна к того рода деятельным развлечениям, которые вошли в моду в последнее время. Обыкновенно она просиживала все утро у одного окна в гостиной, вышивая экран шерстью и бисером; общество ей составляла сестра её Лора, которая помогала ей шить и вообще была словно раба её, существо совершенно бесцветное само по себе, не способная иметь ни собственной воли, ни мнения, и только служившая слабым эхом старшей сестры.

Будь менее людно в замке, ссора между женихом и невестой тотчас была бы замечена; но с кучей народа в доме едва ли кто-нибудь обратил на это внимание, тем более, что все думали только о том, как бы самим повеселиться вдоволь. При посторонних Эдуард оказывал мисс Тримэн всё должное внимание; только мы с сестрами знали о настоящем положении дел.

Немало меня изумило после торжественного её отрицания от всяких благотворительных стремлений, что Юлия в одно утро отозвала меня в сторону и вложила мне в руку кошелёк с двадцатью золотыми монетами.

– Вы меня очень обяжете, если раздадите их сегодня вашим бедным, мисс Крайтон, – сказала она. – Разумеется, мне и самой приятно наделить их чем-нибудь; уклоняюсь я только от муки говорить с ними; а вы – настоящая милостынераздавательница. Пожалуйста, не говорите никому о моем поручении.

– Но Эдуарду же я, вероятно, могу сказать? – возразила я, сердечно желая выставить в его глазах невесту не такою жестокосердою, какою она казалась.

– Ему менее чем кому-либо, – с живостью перебила она меня. – Вы знаете, что мы с ним не сходимся в мнениях по этому поводу. Он подумает, что я даю эти деньги в угоду ему. Прошу вас, мисс Крайтон, ни слова.

Я покорилась её воле и тайно раздала соверены по моему крайнему разумению.

5

Итак, настало Рождество. Вот уже был и третий день праздника – очень тихий для гостей и хозяев Крайтона, но торжественный случай для слуг, у которых в этот вечер был годичный бал; в этом торжестве приглашались участвовать низшие разряды арендаторов. Мороз сменился оттепелью и все распустило – грязь стояла на дворе, мгла в воздухе; погода была именно такая, которая действует на расположение духа некоторых людей, как, например. на меня. Мною овладела грусть в первый раз по приезде в Крайтон.

По-видимому, никто не разделял моего уныния. Дамы постарше сидели большим полукругом у одного из каминов в гостиной; оживленная группа хорошеньких девушек и бойких молодых людей весело болтала у другого камина. Из бильярдной часто слышался стук шаров и порой громогласные взрывы хохота. Я сидела в углублении окна, почти скрытая занавеской, и читала роман, из числа тех, которых присылались из Лондона по целому ящику каждый месяц.

Если картина внутри дома была красива и весела, то на дворе всё смотрелось далеко не так красиво и не весело. Волшебного зимнего одеяния деревьев, покрытых инеем, снежных долин и волнообразных белых пригорков как не бывало, и частый дождь сеял как из решета на тёмное пространство, покрытое сгнившею травою, с печальным обнажённым лесом на заднем плане. Веселый звон бубенчиков на санях уже более не раздавался в воздухе; все было мертво и мрачно.

Эдуард Крайтон не находился в числе бильярдных игроков; он ходил по гостиной из угла в угол с видом и взволнованным, и расстроенным.

– Слава Богу, наконец-то оттепель! – воскликнул он, останавливаясь у окна, где я сидела.

Он говорил сам с собою, не подозревая моего близкого соседства. Несмотря на то, что его вид не ободрял, я решилась заговорить с ним.

– Какой дурной вкус подобную погоду предпочитать морозу и снегу! Вчера парк был восхитителен, точно волшебный лес в очаровательной стране. А сегодня, поглядите-ка, на что он похож!

– Разумеется, с художественной точки зрения снег гораздо лучше. Сегодня мы словно погрузились в мрачное и обширное болото; но я имел в виду поохотиться, а этот проклятый мороз делал невозможным погоняться денёк за зайцами. Теперь, кажется, настала продолжительная оттепель.

– Не на охоту же вы едете, Эдуард?

– Еду, моя кроткая кузина, несмотря не испуганное выражение в вашем добром лице.

– Я полагала, что здесь в краю нигде нет охоты.

– Здесь, собственно, нет, но отличнейшая, какую можно себе представить, находится в двадцати пяти милях отсюда.

– И вы проедете расстояние в двадцать пять миль, чтоб поохотиться один день?

– Я проехал бы сорок, пятьдесят, сто миль, ради этого удовольствия. Но я еду теперь не на один день, я отправляюсь в поместье сэра Фрэнсиса Уичерли на три-четыре дня. Мы с Фрэнком Уичерли закадычные приятели со школьной скамьи. Я должен был ехать сегодня, да не хотелось мне по этому дождю тащиться по проселкам. Впрочем, если и завтра будут разверсты хляби небесные, я не посмотрю ни на что и пущусь в дорогу.

– Какой упрямец! – воскликнула я. – А что скажет мисс Тримэн о вашей измене? – спросила я, понизив голос.

– Мисс Тримэн вольна говорить что хочет. В её власти было заставить меня забыть всякую охоту; стоило ей только захотеть, и меня не пленило бы никакое очарование отъезжего поля, хотя бы я находился в самой сердцевине охотничьих графств и воздух оглашался лаем гончих.

– О! я начинаю понимать. Эта охотничья затея возникла недавно, вероятно.

– Очень даже; несколько дней назад я чувствовал себя крайне не в духе и написал к Фрэнку, что намерен провести у него в Уичерли дня два, три. В ответ я получил самое дружеское приглашение, и теперь не могу более располагать собой до конца этой недели.

– Надеюсь, вы не забыли про бал в Новый год?

– Как это можно! Огорчить матушку и оказать невнимание нашим гостям. Я буду здесь к первому числу, что бы там ни случилось.

«Что бы ни случилось!» – так беззаботно было произнесено. Впоследствии я имела повод вспомнить эти слова с глубоким горем.

– Я боюсь, вы огорчите матушку одним тем, что поедете. Вы знаете, какое отвращение она и отец ваш питают к охоте.

– Отвращение, совсем не свойственное помещику, со стороны моего отца. Но он, милый старик, без ума от своих книг и едва ли где-нибудь бывает счастлив, кроме своей библиотеки. Правда, и он, и мать моя не любят охоты вообще, но они знают, что я хороший ездок и что не такую местность надо, как та, которая мне может встретиться в Уичерли, чтоб выбить меня из седла. Не бойтесь, любезная Сара, я не причиню ни отцу, ни матери ни малейшего беспокойства.

– Вы возьмете собственных лошадей, полагаю?

– Само собою. Кто ж будет ездить на чужих лошадях, когда имеет собственных? Я беру Огневика и Друида.

– Огневик с норовом, слышала я от ваших сестер.

– Мои сестры требуют, чтобы лошадь была чем-то вроде ягненка. Красивая лошадь и красивая женщина всегда склонны иметь дурной нрав. Примером тому мисс Тримэн.

– Теперь я возьму сторону мисс Тримэн. Мне кажется, что в вашей ссоре, Эдуард, неправы скорее вы.

– В самом деле? Нужды нет, прав я или не прав, любезная кузина, но пока прекрасная Юлия не подойдет ко мне с ласковым взглядом и нежными словами, мы никогда не будем тем же, чем были прежде.

– Вы вернетесь с охоты смягченный, то есть, если настоите на том, чтоб ехать. Я же надеюсь, что вы перемените ваше решение и никуда не отправитесь.

– Подобная перемена немыслима, Сара. Мое решение неизменно как судьба.

Он ушел, тихо напевая веселую охотничью песню.