Текст книги "Сними обувь твою"

Глава IX

Прочитав ответ Повиса на приглашение приехать в Бартон, Уолтер удивленно улыбнулся.

– Невозможно понять этого чудака. Я писал ему, что останусь здесь до самого отъезда в экспедицию, и что вы с Генри очень его ждете, и что ты просила передать ему, что будешь ему рада в любое время, и приложил жалованье за три месяца. А он вернул деньги с короткой и не слишком любезной запиской: он, видишь ли, нашел место кондитера в каком-то лондонском трактире и заявляет, что может и сам о себе позаботиться, пока я не соберусь в дорогу. О том, что мы звали его сюда, он даже не упоминает.

Оставшись на какую-то минуту наедине с Артуром, Беатриса рассказала ему об отказе Повиса приехать. Она помогала мальчику укладываться в дорогу.

– Как по-твоему, Артур, может быть, Повису неприятно видеть нас с тобой, потому что мы знаем, что он сделал?

– Я думаю, он потому не хочет приехать, что дядя Генри ничего не знает. Ему, наверно, кажется, что нечестно приезжать сюда. И потом, тетя Беатриса, по-моему…

Он остановился.

– Что же?

– По-моему, Повис… обижается… ужасно обижается. Жалко, что дядя Уолтер так плохо его понимает.

– Не жалей. Тогда он догадался бы, и это было бы страшное несчастье. Дяде Уолтеру и без того нелегко.

Артур кивнул.

– Да, но Повис… Какая, должно быть, мука так любить. Тетя Беатриса, я не хочу знать, что он вам сказал, но… что вы сами подумали?

– Я ничего не думала. Я увидела.

– И я тоже, – прошептал он.

– Что же ты увидел, Артур?

– Я… не знаю. А вы?

– Я увидела, что добро и зло неразделимы. – Она прикрыла глаза рукой. – Трудно объяснить. Что-то перевернулось во мне. Понимаешь ли… наши поступки только символы, сами по себе они ничего не значат. Наши побуждения – вот что важно. – Она опустила руку и покачала головой. – Боюсь, это звучит невнятно. Но я не знаю, как сказать яснее.

Он молча кивнул и взял с полки «Vita nuova»[18]18
  «Новая жизнь» (ит.).


[Закрыть].

– Можно?

– Бери что хочешь. Но эта книга, наверно, есть у д’Аллеров. Отец Жиля был большим знатоком Данте.

– На этом экземпляре есть пометки.

– Твои?

– Совсем мало, и карандашом. Я сейчас же сотру, если хотите. Они только в конце, на чистой страничке.

Беатриса взяла у него из рук книгу.

– Да это стихи! А прочесть нельзя?

– Вам можно.

Она села и прочла набросанные карандашом строки.

– Артур, – спросила она не сразу, – давно ты сочиняешь стихи?

– С тех пор, как… уже много лет. С того раза в Каргвизиане, когда я сидел над алгеброй. Тогда я думал, что это грех.

– «Дьявольское искушение». Надеюсь ты недолго так думал?

– Ну конечно.

– Ты никогда не говорил мне, что пишешь. Я тебя чем-нибудь обидела или просто ты стеснялся?

Артур смущенно опустил голову.

– Они были… не так хороши, чтоб вам показывать. И потом… некоторые были о вас.

– Обо мне?

– Да… Что вы пришли, точно ангел, отворяющий двери темницы. Только я всегда сбивался с размера. И потом есть вещи, которые можно только думать, а сказать нельзя. Никому. Но написать можно, это совсем другое… Понимаете?

– Понимаю, Итуриэль.

Артур вскочил, захлопал в ладоши.

– Наконец-то! Вы меня уже один раз так назвали, давно-давно, помните? И я никак не мог вспомнить это имя, помнил только, что оно в четыре слога и кончается на «эль». Итуриэль… как красиво! Что это значит, тетя Беатриса? Звучит так, как будто это из Ветхого Завета, но там я такого не помню.

– Загляни в «Потерянный рай». Впрочем, ты и тогда вряд ли поймешь, почему это имя так подошло тебе. Но боюсь, я не сумею объяснить.

Глэдис отнеслась к предстоящей разлуке с Артуром гораздо спокойнее, чем ожидали ее мать и дядя. Она была явно огорчена, но при этом удивила их своим самообладанием и здравым смыслом.

– Я рада, что он едет, – сказала она. – Тут все воображают, будто на него можно смотреть свысока, потому что он когда-то не умел правильно говорить, а он привык и все терпит, и это для него очень нехорошо. Теперь он говорит получше других, да только они этого и понять не могут. А во Франции его увидят таким, каков он есть, и оценят по заслугам.

Зима в Бартоне прошла без всяких событий. Здоровье Беатрисы вынуждало к тихой, размеренной жизни, да и Уолтер, хоть силы у него понемногу прибывали, тоже еще должен был беречься.

Не спеша и не утомляясь, он успевал многое сделать: занимался с Глэдис, приводил в порядок материалы, собранные за годы жизни в Корнуэлле, готовился к экспедиции.

Письма Артура из Франции и письма о нем Жиля отрадно было читать. Артур жил деятельной, богатой впечатлениями жизнью и, по-видимому, был совершенно счастлив: он усиленно занимался, но при этом еще и ездил верхом, лазил по горам, слушал невиданных ранее птиц и заводил дружбу с жителями горных селений. Тетя Сюзанна, вся родня Жиля, старые слуги, прожившие в доме д’Аллеров долгие годы, – все полюбили его. Он, видно, вполне освоился в этой простой и аристократической семье, среди людей, живущих скромно, почти бедно, давно знакомых с суровым трудом, но при этом полных достоинства и высокообразованных, – никогда он не чувствовал себя так хорошо и легко среди уорикширских сквайров.

– Среди нас он всегда был точно изгнанник, – сказала Беатриса брату.

– Только не с тобою и не с Глэдис.

– Глэдис просто спасла все. Даже подумать страшно, чем бы это кончилось, если бы не она. Гарри всегда старался изо всех сил, потому что сознавал свой долг перед Пенвирном и не хотел огорчать меня, но они с Артуром слишком разные люди.

– Несомненно, и он и Дик чувствовали, что их отцу неприятно присутствие Артура в Бартоне, хоть он этого не сознает, – заметил Уолтер. – Как по-твоему, прошло это у Генри? Я знаю, он очень старался быть мальчику отцом.

– Он всегда был более чем великодушен, – ответила Беатриса. – С самого начала он делал все возможное, чтобы Артур чувствовал себя как дома. Но в глубине души…

Она вздохнула.

– Ему это тяжело. Он не в силах понять. Он видит, как помогло мне присутствие Артура, а ведь он хочет мне добра. Ему и в голову не приходило, что он ревнует, а между тем это именно ревность. Не за себя, я думаю, но за Бобби. Целый год он терзался страхом, что я никогда не оправлюсь после смерти Бобби. А теперь – в глубине души – боится, что оправлюсь. Если б он знал…

– Ты у меня мудрая, Би, но на сей раз ты ошибаешься. Он ревнует не из-за Бобби.

– Ты хочешь сказать… это он из-за себя?

– Артур ему не сын.

– Бобби тоже не был ему сыном, разве что по крови. Бобби был настоящий Риверс; из него никогда не вышел бы Телфорд.

– Если бы Бобби был жив, Генри, может быть, со временем и убедился бы в этом. А теперь он, по-моему, понимает только одно: что Артуру открыта та часть твоей души, куда сам он никогда не имел доступа.

– Уоткин… тебе она тоже открыта.

– Ну, братья не в счет. Со мной Генри с самого начала примирился. А вот Артур ставит его в тупик. Он чувствует себя отстраненным. А ведь он тебя любит.

Беатриса закрыла лицо руками.

– А я вышла за него не любя, даже не уважая, с одним только… отвращением.

Она уронила руки на колени.

– Странно мы созданы, правда? Я говорила себе, что для него в этом нет беды, лишь бы он ничего не узнал. Вот если бы я любила другого и принадлежала ему и скрыла это, тогда позор! Но не любить никого… родить детей, так и не узнав любви… это хуже прелюбодеяния, это кощунство. Я этого не понимала. Я думала, что чувство долга… я относилась к моим детям, как велит долг.

– Только не к Бобби.

– Теперь и с остальными иначе. Я отчасти искупила свою вину перед детьми, по крайней мере перед Гарри и Глэдис. Я могла бы полюбить и Дика, позволь он мне любить его. Но моя вина перед Генри неискупима; он был способен на большее. Я слишком мало спрашивала с него, да и с жизни… А теперь он, бедняга, терзается стыдом и раскаянием и воображает, что это он мне неверен, потому что никак не может держаться подальше от какой-то глупой бабенки из Хенли. Сколько шуму мы поднимаем из-за физической измены, как будто это самое важное! Помнишь, Уолтер, как страшно сказано в Нагорной проповеди о человеке, который назовет брата своего безумным?

Она провела рукой по глазам.

– Геенна огненная… Я уже прошла через нее. А вот жизнь Генри загублена безвозвратно. Теперь, когда я оглядываюсь назад, я понимаю, что он в юности был такой же, как Гарри, – чистый, доверчивый мальчик.

Она помолчала немного, потом снова заговорила:

– Помнишь, ты как-то сказал мне, что Элоиза научила тебя не быть жестоким? Так вот, Артур научил меня не презирать ни одной живой души. Наверно, ангелы тем и отличаются: они заставляют людей преобразиться, просто приблизившись к ним. Но я научилась этому слишком поздно.

– Для детей не поздно. Ты их прекрасно воспитала, родная.

– Разве? И Дика тоже?

Уолтер помедлил с ответом.

– Не знаю, есть ли на свете человек, который мог бы хоть в чем-то изменить Дика. Правда, я почти не видел его с тех пор, как он был совсем малышом, только те две недели в Каргвизиане да еще последние рождественские каникулы. Но оба раза у меня было одно и то же чувство. Удивительная вещь: он и неглуп, и внешне очень хорош, самый красивый из детей, – но чего-то ему не хватает или, может быть, что-то в нем не получило развития. Может быть, это еще проявится когда-нибудь; старайся не отчаиваться, Би.

– Я стараюсь, – устало ответила она.

Ничто так не мучило ее, как безуспешность всех попыток найти общий язык с Диком. На Рождество он приехал домой, но как-то неохотно. Ясно было, что он предпочел бы принять приглашение своей тетушки Элси; траур ее кончился, и она превесело проводила зиму в Лондоне. Дома Дик был вполне доброжелателен и мил, по крайней мере с матерью и дядей, и старался не слишком показывать, как ему приятно отсутствие Артура. Он уже не выставлял напоказ, как два года назад, свое презрение к отцу и не ссорился с Гарри и Глэдис, – но все-таки атмосфера в доме была напряженная, и все вздохнули с облегчением, когда Дик уехал в колледж Св. Катберта на последний семестр. В апреле ему исполнялось восемнадцать лет, и надо было решить его дальнейшую судьбу.

– Может быть, поступишь в Оксфорд? – спросил Генри. – Теперь это вполне возможно, если тебе хочется, раз Гарри решил бросить ученье. Но тогда пора об этом подумать.

Гарри сам сделал выбор. На Пасхе он выйдет из университета, поселится дома и будет изучать сельское хозяйство. Не приходилось сомневаться, что он выбрал разумно: Оксфорд ничего ему не дал. Сельская жизнь ему по душе, он с удовольствием будет целые дни проводить с отцом. И трогательно было видеть, как он радовался, что может наконец помочь матери.

– Гарри придется обождать с тем чистокровным охотничьим жеребчиком, – прибавил Генри, – и, пожалуй, я еще года два не стану огораживать выгон. Но мы оба ничуть не против, сынок, если только ты и впрямь хочешь учиться дальше.

Ответ Дика был для него точно холодный душ.

– Право, сэр, я не думаю, чтобы это дало мне какие-то преимущества. Гарри, разумеется, дело другое: он наследник. Это неплохо звучит, даже если… Но младшему сыну нужно служить, а я не думаю, чтобы из меня получился учитель или священник. Я предпочел бы пойти в армию, если вы можете достать мне патент на чин в приличном полку… Может быть, я мог бы поехать с Денверсом в Индию.

Генри обсудил это с женой и шурином. Он был удручен.

– Понятно, я могу купить ему патент на офицерский чин; но что толку? Я ведь не смогу постоянно его содержать. Ни один офицер не проживет на свое жалованье, как подобает дворянину. Да, конечно, доходы с Бартона позволяют посылать ему скромную сумму, в пехоте он просуществовал бы прилично. Но больше давать нам не под силу, а ему, видно, хочется в кавалерию. Кажется, он воображает, будто мы можем давать ему столько денег, сколько дают своим сыновьям Монктоны. Он не понимает, что наши средства ограниченны. А тут еще придется года четыре содержать Артура в Оксфорде, да налоги, да столько всяких расходов… а времена сейчас трудные.

По окончании лондонского сезона Элси, проездом в Вустершир, где она сняла домик на лето и осень, завернула в Бартон повидаться с Уолтером, пока он еще не уехал в дальние края. Прошло почти пятнадцать лет с ее отъезда в Индию, и вот теперь она впервые навещала родных. Когда она вернулась в Англию, ее радушно приглашали приезжать в любое время, но она всякий раз находила какую-нибудь отговорку. Да и чем мог ее привлечь тихий деревенский дом, поставленный отнюдь не на широкую ногу, которым правила вечно больная Беатриса. И вот она явилась: изящная, неискренняя, одетая с изысканной роскошью и щедрая на изъявления нежных чувств, ибо того требовали приличия. Она все еще была удивительно хороша, но прелесть шаловливого котенка, отличавшая ее в юности, обернулась каким-то жадным нетерпением, которое заставляло вспоминать о ее матери. Никогда еще Беатриса не чувствовала так ясно, что Элси ей сестра лишь наполовину. В ней не было ничего от Риверсов.

Глэдис, в которой еще оставалось столько мальчишеского, с детскими руками в царапинах и разметавшейся по плечам рыжевато-каштановой гривой, по-прежнему упрямо ходившая в простых башмаках и полотняных блузах, немало удивила тетушку своим видом. Все же Элси попыталась завязать с нею дружбу, а потерпев неудачу, отнеслась к этому вполне добродушно.

– Пустяки, Би, – сказала она, когда сестра стала извиняться за невоспитанность девочки. – Я и сама была сорванцом в ее возрасте. Через годик-другой она отделается от этой грубоватости и станет очаровательной девицей. Когда она научится выставлять в выгодном свете то, что у нее есть хорошего, она будет просто красотка. Волосы у нее и сейчас великолепны.

Беатриса рассмеялась.

– Хоть бы она для начала научилась ухаживать за ними не хуже, чем за хвостом своего коня! Пока что Глэдис совершенно равнодушна к своей наружности. Когда-то она решила, что курносый нос несовместим с красотой, и направила все свое внимание на другие предметы.

– Но она вовсе не курносая.

– Не такая, как в детстве. Братья ее этим дразнили, когда она была маленькая, и она всегда очень мило это принимала, как некое неизбежное зло. Мы так привыкли считать ее курносой, что и не заметили, как с годами профиль у нее стал лучше. Конечно, у нее нос никогда не будет таким изящным, как у тебя, или таким аристократическим, как у нашего Уолтера, но бывают носы и похуже.

– Послушайте, – сказал Уолтер, – ну стоит ли волноваться из-за носа при таких глазах?

За неделю до отъезда Элси приехал из школы Дик, и тотчас как хозяевам, так и гостье стало дышаться легче. Дик явно нравился тетке, а родители давно уже не видели его таким веселым и дружелюбно настроенным. Уезжая в Вустершир, Элси пригласила туда на две недели обоих племянников.

Дик согласился с нескрываемой радостью, Гарри же заколебался.

– Ну конечно, мне было бы очень приятно у нее погостить, – сказал он матери. – Это в поместье лорда Кроу, в Суинфорде. И тетя Элси, кажется, с ним хорошо знакома; она говорит, что нас непременно пригласят поохотиться. Это было бы просто чудесно – участвовать в большой охоте в таком имении. Суинфорд ведь огромное поместье, почти как у Монктонов. Тетя Элси очень добра, что хочет доставить нам такое удовольствие. Но ведь как раз в это время уезжает дядя Уолтер, и Глэдис будет очень скучать, пока Артур не вернется. Понимаешь, ее-то не пригласили. Может быть, лучше Дику поехать одному. А я бы остался с Глэдис… и с тобой… И потом… нужно, чтобы кто-то был с папой, пока не вернулся мсье Жиль.

Беатриса ласково похлопала сына по руке.

– Это очень мило с твоей стороны, дружок, но я предпочитаю, чтобы ты поехал. Дома у нас сейчас не слишком весело, и Глэдис не захочет, чтобы ты отказался от такого удовольствия. А папа с нею считается больше, чем с кем бы то ни было из нас. Что же до меня, ты больше всего поможешь мне, если поедешь с Диком и присмотришь за ним. В Суинфорде, надо думать, соберется весьма веселое общество, а Дик у нас пока еще не слишком взрослый и разумный. Мне за него будет спокойнее, если и ты поедешь. Он обещал быть осторожным за картами и не держать крупных пари. Но он и не заметит, как увлечется, а мы сейчас никак не можем позволить себе каких-либо неожиданных расходов.

– Что ж, мама, – сказал Гарри, – если тебе этого хочется, я, конечно, рад буду поглядеть на Суинфорд.

Неделю спустя Уолтер выехал на Яву. Повис встретил его в Плимуте, непроницаемый, как всегда; оказалось, что он поступил стюардом на корабль экспедиции (как он этого добился, известно было ему одному). Артур и Жиль на обратном пути из Франции заехали в Плимут проститься.

Вскоре после отъезда Уолтера Гарри вернулся из Вустершира; он был один и явно чем-то очень расстроен. На расспросы отца он отвечал уклончиво.

Нет, ничего не случилось. Никто ни с кем не ссорился; тетя Элси была очень, очень добра. Просто ему захотелось домой.

– А Дик что же?

– Дик ни за что не хотел пропустить большую охоту в Суинфорде. Он вернется на той неделе.

– Я думал, ты и сам захочешь участвовать в такой охоте. И вообще непонятно, почему было не дождаться его и не поехать вместе; а так получается двойной расход.

– Нет, сэр. Один из гостей будет возвращаться через Хенли, и он предложил подвезти Дика в своей карете.

– По-моему, это все-таки странно, – заметил Генри. Ответа не последовало, и, поворчав еще немного, он оставил этот разговор.

Беатриса не задавала никаких вопросов: она знала, что сын в свое время сам придет к ней. Вечером он приоткрыл дверь ее спальни.

– Можно к тебе, мама?

– Конечно, милый. Возьми стул и садись поближе. Вот так. А теперь расскажи, что тебя тревожит.

– Мама, я не хочу… Это не мое дело, но… Я просто не мог больше там оставаться! Мама… она хочет выйти замуж за лорда Кроу.

– Я так и думала, что когда-нибудь она опять выйдет замуж, – сказала Беатриса. – Ничего удивительного тут нет. Она была замужем всего тринадцать лет, и Филипп Денверс был ей не слишком хорошим мужем.

– Я знаю, но… за такого ужасного старика! Ты его когда-нибудь видела, мама?

– Нет, знаю только, что он, должно быть, уже очень стар.

– Ему шестьдесят.

– Да, между ними большая разница. Но ведь и тетя Элси не так уж молода. Ей тридцать семь, а вдовы средних лет часто выходят замуж за мужчин почтенного возраста.

– Тут дело не в возрасте. Он… мама, она выходит за него ради Суинфорда.

Беатриса помолчала минуту. Юные души чувствительны, надо быть осторожнее и не ранить мальчика цинизмом.

– Люди женятся и выходят замуж по самым разным соображениям, – сказала она, – в этих делах трудно судить друг друга. Когда ты женишься, ты, вероятно, женишься по любви; такая у тебя натура. Но тете Элси для счастья нужно другое. В Индии она привыкла играть видную роль, привыкла к толпе слуг, к роскоши, к обществу раджей, – и, вероятно, ей трудно теперь превратиться в обыкновенную скромную вдову без особых средств и без всякого положения. Я думаю, случись ей выйти за бедняка, она никогда не была бы счастлива. Суинфорд, должно быть, для нее много значит.

– Но, мама, ты знаешь про его сына?

– Я знаю, что у него есть сын и наследник. Он, должно быть, уже взрослый.

– И даже немолодой… ему, наверно, столько лет, сколько ей. И он не умеет говорить… только бормочет. Он самый настоящий идиот… от рожденья. Его приходится держать взаперти. Мы его видели, мама. Она сказала, что мы… Мы теперь свои люди. Ох, мама, он просто ужасный. Как она может пойти на такое? Как она может? – Его передернуло. – Дик считает, что я глуп, но я просто не мог там оставаться. Не мог! И потом… мама…

– Да?

– Она хочет, чтобы Глэдис была подружкой на свадьбе. Пожалуйста, мама, не позволяй этого. Тетя Элси пускай делает, что хочет. Она взрослая и может сама о себе позаботиться. Но я не желаю, чтобы этот старик дотрагивался до моей сестры.

– Хорошо, – сказала Беатриса. – Спасибо, что ты меня предупредил.

Глава X

На следующей неделе вернулся Дик. Он тоже привез какую-то новость, но сообщить ее своим домашним у него явно не поворачивался язык. Правда, в нем смущение боролось с чем-то похожим на торжество.

– Ну-с, – начал Генри на следующее утро, – пора нам поговорить о твоем вступлении в армию. Я уже обсудил это с твоей матерью и дядей. Если ты непременно хочешь стать солдатом, я сделаю для тебя все, что могу. Но только не обманывай себя: если ты и поедешь в Индию с Фредди Денверсом, то не очень-то сможешь водить там с ним компанию. Он будет в кавалерии, запанибрата со всякими раджами и генералами, а ты – младшим офицером в пехоте, и у тебя только и будет что твое жалованье, да мы будем присылать понемножку. И не забудь, надежды на повышение очень мало, разве что тебе повезет и ты отличишься в бою. Но все равно, если ты этого непременно хочешь, мы попробуем…

Дик сидел и слушал, и затаенная улыбка дрожала в уголках его губ.

– Вам не о чем беспокоиться, сэр, все устроено. Лорд Кроу намерен усыновить меня, и он купит мне патент в любом полку, по моему выбору.

– Усыно…

Генри задохнулся.

– Да, сэр. Он хочет, чтобы я стал его сыном. Он поручил мне вам передать, что, если вы согласны, он через геральдическую палату испросит разрешения его величества, и тогда будет составлена бумага по всей форме закона.

Минута прошла в гробовом молчании.

– Стал… его… сыном, – медленно повторил Генри. – Да разве ты… не наш сын?

– Ну разумеется, сэр. Но ведь вы и сами понимаете, это необыкновенная удача.

– Дик! – в ужасе закричал Гарри. – Неужели ты будешь называть этого мерзкого старика отцом? Это же…

Дик пожал плечами.

– Наследник-то ведь ты, а мне привередничать не приходится.

Генри поднялся.

– Есть там кто-нибудь, кого ты собираешься называть матерью?

– Ну конечно – тетя Элси. Она это все и придумала. Она скоро станет леди Кроу, свадьба назначена на Михайлов день. Право, сэр, вы, кажется, думаете…

Протянув дрожащую руку, Генри остановил его.

– Я думаю… Я думаю, что мой дорогой отец, наверно, перевернулся в гробу. Чтобы мне пришлось услышать, что мой сын пожелал отречься от родной матери… от матери, которая…

Дик тоже вскочил. Он всегда был образцом юной мужественной красоты, – а сейчас, когда так гневно сверкали его глаза и так гордо вскинута была голова в огненных кудрях, с него можно было писать мятежного молодого викинга.

– Ах, ради всего святого, хватит, сэр! Что толку в этих разговорах? Я ничего не имею против мамы, да и против вас тоже. Но давайте же смотреть правде в глаза: вы не можете дать мне то, что мне нужно, а когда это хочет сделать кто-то другой, вы подымаете шум и крик! Я-то думал, вы обрадуетесь, что я устроен: младшему сыну не на что особенно надеяться. Вам хорошо, вы были единственный сын. И Гарри – дело другое. А я должен сам о себе позаботиться. Даже если бы…

– Мама! – Глэдис вскочила и кинулась к Беатрисе.

Беатриса точно застыла. Все время она сидела прямая и неподвижная, словно статуя, стиснув руки, сложенные на коленях. Когда дочь коснулась ее плеча, она медленно поднялась и повернулась к двери.

– Ничего, Глэдис. Мне хочется немного побыть одной.

Она вышла из комнаты, странно касаясь рукою стен и стульев, словно вдруг ослепнув. Муж и дети провожали ее взглядами, пока за нею не закрылась дверь. Потом Генри тяжело опустился на стул и обхватил голову руками.

Весь день Беатриса почти не выходила из комнаты. Изредка до ее слуха доносились отзвуки битвы, потрясавшей дом, но в сознание они не проникали. Она ни о чем не думала, ей хотелось одного: укрыться с головой, остаться одной в темноте, никого не видеть.

Среди дня Дик столкнулся на лестнице с сестрой.

– Зайди ко мне, пожалуйста, – сказал он. – Мне надо с тобой поговорить.

Глэдис молча прошла за ним в его комнату, но осталась стоять.

– Послушай, сестренка, – начал Дик. – Так не может продолжаться. Отец и Гарри подняли такой шум, как будто я украл церковную кружку! Что за преступление, если человека усыновят? В нашей семье уже усыновляли, был такой случай. Если папа с мамой могли взять Артура у его родителей, почему бы мужу тети Элси не взять меня к себе? Надо же рассуждать разумно. Ты, кажется, единственный человек в доме, не лишенный здравого смысла, может быть, ты…

– Чего ты от меня хочешь?

– Да просто поговори с ними и попробуй им втолковать, что они все это поняли как-то шиворот-навыворот. Господи боже мой, можно подумать, будто я сделал маме что-нибудь плохое! Разумеется, я люблю маму так же, как все вы. И я прекрасно отношусь к папе и к Гарри, а вот они вечно ко мне придираются. И ты мне всегда нравилась, хоть ты и злючка. Но в конце концов мир так устроен, что приходится быть практичным. И потом как будто я хочу совсем порвать с ними! Конечно, нет, я все равно буду приезжать и навещать их. Тут просто юридическая формальность. Я, со своей стороны, очень признателен старику. Пойми, Глэдис, ты одна можешь все это уладить.

– Что уладить?

Дик сел.

– Дело вот в чем. Лорд Кроу хочет, чтобы я принял его фамилию и носил его герб. Я все равно буду младшим сыном… во всяком случае, пока жив наследник, у него ведь есть сын. Но он меня обеспечит. Только я еще несовершеннолетний, поэтому он не может меня усыновить без согласия папы, а папа твердит одно: он ни за что не подпишет бумаги. И теперь еще Гарри подбивает его написать лорду Кроу резкое письмо. Тогда, конечно, все пропало. Кроу разобидится и не усыновит меня. Если он очень разозлится, он, пожалуй, и помолвку разорвет, и оставит тетю Элси ни с чем, а ведь такая удача бывает раз в жизни, глупо ее упустить. Неужели ты не понимаешь?

– Нет, я понимаю.

– Ну вот, видишь ли, отец тебя всегда слушается. Постарайся ему объяснить, что это просто нехорошо – испортить мне будущее. Ты всегда была его любимицей. Да нет, я ничего не имею против, я вовсе не ревную. Но если бы ты повлияла на него… Я бы попросил маму, только не хочу ее расстраивать. Слушай, Глэдис. Если ты поможешь мне уломать отца, я попрошу тетю Элси, чтобы ты была ее подружкой на свадьбе вместе с леди Анджелой. Это дочь герцога, твоя ровесница. Вы будете одинаково одеты и получите одинаковые подарки. Герцогиня тоже там будет, и, может быть, тебя даже пригласят в Четуинд. Да что с тобой, что ты на меня так смотришь? Как будто я прошу тебя сделать что-то плохое!

Глэдис все смотрела на него в упор.

– Дик, – тихо сказала она, – два года назад, когда я дала тебе пощечину, мама взяла с меня слово, что больше это не повторится. Так что я не имею права тебя ударить. Но ты можешь считать, что получил пощечину.

Она еще дышала чаще обычного, когда вошла к матери. Беатриса подняла на нее потускневшие, безжизненные глаза. Глэдис заговорила не сразу:

– Мама, я должна тебе кое-что сказать. Ты меня извини.

– Что, детка?

Голос Беатрисы звучал как всегда. Она уже овладела собой, и если ее ждет новое несчастье – что ж, она готова.

– Сейчас со мной говорил Дик. Не спрашивай, что он мне говорил, я тебе все равно не скажу.

– Поди сюда, девочка.

Глэдис хмуро повиновалась, и мать обняла ее. Но она стояла точно каменная, не отзываясь на ласку.

– Ты меня не утешай, я плакать не собираюсь. Но я больше никогда не буду разговаривать с Диком. Никогда, до самой смерти!

Мать притянула ее к себе, погладила по волосам. Девочка стиснула зубы и вдруг заплакала навзрыд.

– Мама, ты же знаешь, мы все не такие, как он, – Гарри, и Артур, и я. Ты ведь не думаешь, что мы тебя бросим? Ты знаешь, как мы тебя любим.

– Да, я знаю. И не надо так плакать, родная. У тебя остались еще два брата.

Она крепко прижимала к себе девочку, стараясь ее успокоить. Надо будет успокаивать и Генри, и Гарри тоже. А вот для нее нет утешения. И еще предстоит разговор с Диком…

Он пришел к ней вечером – сердитый, обиженный, сбитый с толку; он решительно ничего не понимал.

– Можно с тобой поговорить, мама?

– Входи, Дик… Нет, у меня не болит голова. Садись, милый, и обсудим все спокойно… Нет, отчего же, я не сержусь. Да и за что сердиться? Я хочу только одного: чтобы все было сделано так, как будет лучше для тебя.

Он со вздохом сел подле нее, в этом вздохе слышались и досада и облегчение.

– До чего приятно говорить с человеком, который с первой минуты не кидается на тебя, как бешеный. Сегодня все точно с ума посходили – и папа и Гарри… А уж Глэдис! Право же, мама, она просто понятия не имеет, как должен себя вести воспитанный человек.

– Мне очень жаль, если она погорячилась. Для нее это был большой удар. И видишь ли, Дик, она любит меня и любит отца.

– Тебя! Да она готова целовать землю, по которой ты ходишь, и отец с Гарри то же самое. Ну что ж, оно и лучше – тебе вовсе незачем особенно горевать обо мне. Будь я у тебя единственный, другое дело. И потом есть еще Артур. По-моему, он тебя обожает ничуть не меньше, чем они. Еще бы ему не обожать. Так что тебе остаются трое преданных детей, даже если ты одного уступишь тете Элси. У нее ведь своих нет.

Беатриса пристально посмотрела на него.

– Скажи, ты и правда думаешь, что тетя Элси будет любить тебя больше, чем любила я? Может быть, в этом все дело? Тогда ты совершенно прав, что выбрал ее.

Дик засмеялся, немного смущенный.

– Ты чересчур серьезно на все смотришь, мама! Тетя Элси ко мне очень мило относится… как ко всем, кроме себя самой. Не беспокойся, она никогда никого не полюбит настолько, чтобы страдать от этого.

– Дик, я должна понять, почему ты это делаешь. Только потому, что лорд Кроу богаче твоего отца, или потому, что мы… я… обидела тебя или разочаровала? Прошу тебя, скажи мне правду. Это моя вина?

Он нетерпеливо тряхнул головой.

– Конечно, нет, мама. Никто и не думает тебя в чем-то обвинять. Папа через каждые два слова напоминает мне, какая ты всегда была прекрасная мать…

– Но мы с тобой знаем, что это не так.

– Ну, почему же… мне тебя не в чем упрекнуть. Я думаю, во всей Англии не найти матери добрей тебя. Раньше я вообще не задумывался над этим, но, в сущности, в первый раз ты на меня по-настоящему рассердилась только два года назад, когда мы повздорили из-за Артура. Не помню, чтоб ты когда-нибудь всерьез меня наказывала или ругала, даже когда я был маленький. Бобби от тебя иной раз попадало, а мне нет. Может быть, я был тебе не так уж дорог.

У Беатрисы перехватило дыхание. Вот он опять перед нею, вечно обвиняющий призрак, – так давно он погребен и все снова встает из могилы.

Дик пожал плечами.

– Нет, ты всегда была примерной матерью. Но все равно – знаешь, я не слепой: ни разу ты не поглядела на меня такими глазами, как на Артура. Разве это не правда?

– Правда, сын.

– Тогда… почему бы мне и не воспользоваться случаем, раз уж он подвернулся? Что хорошего впереди у младшего сына самого обыкновенного сквайра? Мама, ты понимаешь, что я, по всей вероятности, унаследую Суинфорд?

– Да ведь там есть наследник.