Текст книги "Стеклянный дом"

16
Рита

РИТА ТЫКАЕТ КАРТОФЕЛИНЫ в кипящей воде деревянной ложкой.

– Кто-нибудь подойдет к двери? – кричит она, не обращаясь ни к кому конкретному. – Кто-то стучит.

Через несколько секунд в кухню влетает Тедди в носках, раскинув руки, изображая самолет.

– Уи-иу… Это Робби. Пришел к тебе, Большая Рита.

– Ко мне? – Кровь отливает от головы. Недавно побритые ноги горят. – Я готовлю. Скажи ему… Я не могу подойти.

Как будто ей мало вчерашнего унижения. Ей до сих пор стыдно: она выскочила навстречу Робби с палкой в руках, крича: «Не подходи, Фингерс!», как какая-нибудь банши. Тот даже не вздрогнул, просто вежливо поинтересовался, почему она в его берцах.

– Я привыкла к уличным указателям. А деревья все похожи друг на друга, – отрывисто объяснила Рита, дрожа от холода.

Он укрыл ее плечи своей тяжелой и слегка вонючей вощеной курткой. Рита обратила внимание на его большие, не совсем чистые плотницкие руки с плоскими квадратными ногтями, похожими на окна. Руки были непропорционально крупными относительно его роста. Его макушка находилась на уровне ее носа, так что Рита с высоты птичьего полета смогла заглянуть за расстегнутый ворот его заношенной рубашки и рассмотреть худощавый, как доска, крепкий торс, увитый мышцами. Робби заметил ее взгляд. В его грязно-коричневых с крапинками глазах плясал веселый огонек, а в уголках были складочки. Он смеялся над ней.

Робби отказался забирать эти треклятые берцы. Сказал, ей они идут намного больше. Рита восприняла это как слабенькую шутку насчет ее габаритов. Мужчины постоянно так шутили, особенно невысокие. Что еще хуже, его слова заставили обоих посмотреть вниз, где их взгляду предстали торчащие из сапог голени, не бритые с самого Лондона, покрытые густой растительностью. Казалось бы, ее не должна была волновать волосатость ног – она зареклась связываться с мужчинами, – но почему-то волновала. И почему-то очень сильно. После такого она поспешила вернуться в дом, насобирав репейных колючек полами халата, и столкнулась с Герой, выходящей из комнаты Джинни с крайне подозрительным видом.

Такое ощущение, что за ночь они обе побывали в местах, куда им ходить не следовало.

– Я ему передам! – Тедди делает пируэт на пятках, широко раскинув руки, готовый к взлету. Но уже поздно.

Он здесь. Стоит в дверях кухни, смущенно улыбаясь. Рита принимается еще тщательнее помешивать кипящее варево, молясь о том, чтобы Тедди не наговорил каких-нибудь глупостей. За завтраком тот уже успел поддразнить Риту насчет ее вчерашних приключений, а она велела ему закрыть варежку, что было совершенно не в ее духе, и Гера с Тедди так долго хохотали, что Рита испугалась, как бы он не подавился.

– Все в порядке, Рита?

Она косится на Робби. Тот улыбается – злорадствует, что ли?

– Несомненно. – Она замечает у него в руках какой-то предмет, завернутый в коричневую бумагу, как нарезанный окорок. – Я, знаете ли, и сама бы нашла дорогу домой.

– Я кое-что принес. – Он подходит ближе и протягивает ей сверток. Но, чтобы взять его, ей приходится сперва отложить ложку и вытереть влажную руку о фартук, и оба коротких действия кажутся слишком затянутыми и неловкими. Когда кончики их пальцев соприкасаются, у нее в животе что-то сжимается.

– Это так, мелочь, – говорит он.

Гера и Тедди подскакивают ближе – им не терпится посмотреть, как Рита откроет сверток.

Она разворачивает бумагу, стараясь сохранять равнодушное выражение лица. Внутри… листья? Листья. К черешку каждого привязан листочек с карандашной подписью: «береза повислая», «дуб», «падуб», «бук», «вяз»…

– Карта леса, если угодно. – Из-под расстегнутого воротничка его клетчатой рубашки виднеется раскрасневшаяся грудь. У Риты возникает странное желание охладить розовую кожу, приложив к ней ладонь. – Выучите деревья – вот и будут вам уличные указатели, – добавляет он.

Она не знает, что сказать. Сколько времени он потратил, собирая разные листья, привязывая к каждому ярлычок? И с чего вдруг?

– Чтобы научить детей, – говорит Робби, и у нее внутри что-то лопается, как пузырь.

Конечно! Как было бы неловко, если бы он принес эти листья для нее. И все же она знает, что потом непременно разложит их на полу своей комнаты, когда все улягутся спать. Изучит цвета и формы, будет тихо шептать их названия, пока они намертво не отпечатаются в память.

– Спасибо. Замечательно, правда, Тедди?

Тот кивает и улыбается. Гера берет один лист за черешок и без особого энтузиазма вертит его в руке.

– Ну, у Большой Риты есть собственный миниатюрный лес, – с гордостью заявляет она. – Под стеклом.

– Правда? – Он смотрит на нее с искренним интересом. В его голосе слышится улыбка.

– Просто пара папоротников в стеклянном ящичке, вот и все. – Лучше бы Гера помолчала. Рита чувствует себя ужасно уязвимой. – Террариум.

Она боится, что это выдает в ней какие-то странности. Смутившись под тяжестью его прямого взгляда, Рита убирает листья обратно в сверток, кладет его на полку и поворачивается к плите. Она втыкает вилку в кипящую картошку, чтобы проверить, можно ли ее толочь. Та отскакивает, твердая как камень, и ударяется о край кастрюли. А Рите казалось, что прошла уже целая вечность.

– Сегодня будут танцы. Хотите сходить? В смысле, со мной.

Вилка выскальзывает из ее руки и падает в бурлящую кастрюлю. Жар от плиты перебрался к Рите на лицо и вступил в химическую реакцию с раздраженной от бритвы кожей ног. Она вся горит.

– Я работаю. Простите.

Кухню окутывает тяжелое, влажное молчание, пахнущее картофельным крахмалом. Гера выдергивает у себя ресничку и принимается ее рассматривать.

– Тедди, ты не мог бы проводить Робби до двери? – натянуто произносит Рита.

Через несколько секунд Тедди возвращается, довольный собой. Он сдвигает два деревянных стула и встает на них на мостик, уперев руки в один, а ноги в другой.

Гера начинает бродить по кухне, ища чего-нибудь перекусить. Она ковыряет подгоревшую корочку кекса, который принесла Мардж, вытаскивает изюминку и быстро кладет в рот.

– Ты обязательно должна пойти на танцы, Большая Рита, – заявляет Тедди, запрокинув голову.

– Не говори глупостей. – Рита снимает с крючка на стене дуршлаг.

– Я сказал Робби, что ты на самом деле хочешь сходить. – Лямка его комбинезона расстегивается, пряжка со звоном падает на пол. Мостик Тедди начинает проседать посередине.

– Господи, Тедди!

– Но ты же можешь нарядиться! – возражает он.

Гера хихикает с набитым ртом.

– Я не для того сюда приехала, чтобы развлекаться. Прекрати, Тедди, ты сейчас упадешь и ударишься. Гера, оставь в покое кекс.

Тедди мешком падает на пол. Рита пристраивает ему на голову медный дуршлаг.

– Вот сам и нарядись. Это тебе шапочка.

Тедди натягивает его пониже, сверкая глазами сквозь дырочки.

– Я капуста!

– Ты сам это сказал, – говорит Гера.

* * *

– Кто там стучал в дверь? – доносится до них голос Джинни.

Сквозь дырочки дуршлага видно, как глаза Тедди широко раскрываются и блестят. Гера разевает рот. Рита резко оборачивается. И действительно, как ни трудно в это поверить, в дверях стоит Джинни, белая как мел, с неестественной улыбкой на губах, одетая в перламутровый шелковый халат, украшенный перьями марабу. Она прислоняется к дверной раме, дрожа как мотылек.

Рита в шоке от ее вида, от серой, как овсянка, кожи и сухих, распушившихся волос. Когда-то у Джинни были пышные темные кудри, блестящие, как мокрый шелк. Глаза точно драгоценные камни. Сегодня она похожа на полустертое изображение.

– Мамочка! – Тедди кидается к ней прямо с дуршлагом на голове. Джинни торопливо, неловко обнимает его и смеется. Дуршлаг с грохотом падает на пол.

– Так кто это был? – еще более настойчиво спрашивает она. Ее глаза словно остекленели.

– Робби. Робби Ригби. – Рита с удовольствием произносит раскатистые «р».

Что-то тускнеет в глазах Джинни.

– О. – Она принимается нежно перебирать волосы Тедди. – А писем для меня не приносили?

– Никаких писем. Я подумала, может, они сюда вообще не доходят.

Джинни бросает взгляд на Геру, потом снова на Риту.

– Должны.

Уголком глаза Рита видит, как Гера смущенно прячет одну ногу за другой. Интересно почему.

– Простите, Джинни.

– Кто-нибудь звонил? – В ее голосе слышится надежда.

– Да, вчера вечером был звонок, но оборвался, как только я сняла трубку. – Рита умалчивает о том, что зажала кнопки на трубке, намеренно оборвав соединение. Что угодно, лишь бы избежать вопросов Уолтера.

Только потом ей пришло в голову, что звонить мог Дон Армстронг, решивший снова попытать удачу. И она еще больше обрадовалась, что сбросила звонок.

– А ты пойдешь завтра на праздник, мамочка? – Тедди хватает Джинни за руку и начинает мотать ее из стороны в сторону в полном восторге. Гера держится более настороженно.

– Праздник? – зевает Джинни.

– Мардж говорит, там кокосы гвоздями прибивают[6]6
  Имеется в виду популярная в Великобритании ярмарочная игра, где для победы требуется сбивать кокосы мячами.


[Закрыть]. – Тедди постукивает пальцем по ноздре, показывая, что это секрет. Гера ерошит ему волосы.

Джинни бросает на Риту встревоженный взгляд.

– Мардж? И часто она здесь бывала?

– Она любит заглядывать сюда время от времени, – дипломатично отвечает Рита, желая уберечь ее от неприятной правды.

– Каждый день, – встревает Гера. – По два раза за день.

– Я объяснила, что вы плохо себя чувствуете. – Рите неловко повторять свою ложь при детях. – Мигрени. Сенная лихорадка.

– Да-да, ужасная сенная лихорадка. – Джинни опирается о толстый столбик перил. – Господи, да.

– Держись за мою руку, мамочка. – Тедди аккуратно тянет ее вперед, как будто его мать – древняя старуха. – Вот так. Осторожно.

За столом Джинни вяло крошит сухой соленый крекер, а дети завороженно смотрят на нее, как будто к ним на чай заглянул единорог.

– Чего хотел Робби? – спрашивает Джинни.

– О, да ничего особенного. – Рита окунает руки в теплую мыльную воду, шаря на дне в поисках столовых приборов.

– Он звал Большую Риту сходить с ним сегодня на танцы. – Тедди робко пристраивается к маме на колено, как будто опасается его сломать.

– Так сходите, Рита, – говорит Джинни.

Ее руки замирают под водой.

– О. Нет. Честно, Джинни, мне не хочется.

– Хотите сказать, что боитесь оставить меня за старшую? – Ее голос прерывается. – Рита, я хочу побыть с ними. В конце концов, я их мать. А не вы.

Лицо Риты вспыхивает. За прошедшие дни было слишком легко об этом забыть. Она всего лишь няня. Она всегда будет просто няней, не больше. Кукушкой в гнезде. А Джинни хочется провести время наедине с детьми. Вот она и пытается сплавить куда-нибудь Риту. Это вполне естественно. Слив воду из раковины, она обматывает цепь, на которой висит пробка, вокруг крана и чувствует странную пустоту внутри.

– Никогда нельзя отказываться от возможности потанцевать, Рита. О нас не волнуйтесь. Мы не заскучаем. – Джинни улыбается, и Рита чувствует, как сильно той хочется угодить детям. – Какие планы на сегодня, Тедди? Гера? Чем хотите заняться?

– Развести костер, – объявляет Гера, не задумываясь ни на секунду. Тедди хлопает в ладоши.

17
Сильви

Я СТОЮ НАД КОСТЯМИ давно почившего рыбака на кладбище, лихорадочно обшаривая взглядом горизонт, когда вижу машину Энни, ползущую по прибрежной дороге. Сердце подскакивает в груди. Я пулей срываюсь с места, бегу по тропинке вниз с холма, спотыкаясь о собственные ноги. Она оборачивается, замечает меня и смеется. Смеется в голос.

– Мама!

Я хватаю ее и крепко обнимаю. Я успела себя накрутить, воображая очередную катастрофу, и в глубине души все еще не верю, что она жива.

– Ты что здесь делаешь? – Энни изумленно отстраняется. – Выглядишь как сумасшедшая. Что случилось?

– «Что случилось»? – Я с трудом держу себя в руках. – Черт возьми, Энни, ты вчера сбежала из квартиры, не попрощавшись, и не сказала, куда едешь. Прислала мне какое-то загадочное сообщение. И телефон выключен!

– Ты сама все время говоришь мне выключать телефон. Цифровая разгрузка.

– Не в такой ситуации! Мы с папой от тревоги чуть на стенку не полезли.

– Прости. – Она морщится, осознав, какие проблемы нам устроила.

Я хватаю Энни за плечи и всматриваюсь в ее лицо, ища признаки душевных мук. Но она так и пышет гормонами и молодостью – и веселой беззаботностью, которая совсем не сочетается с серьезностью ее положения.

– С тобой все в порядке?

Ее глаза блестят, отражая море.

– Все хорошо.

Нет, не хорошо, думаю я, ты, чтоб тебя, беременна.

– Ладно, пойдем в дом.

– Мам, я решила оставить ребенка, – выпаливает она.

Я очень медленно оборачиваюсь.

– Что?!

Она накрывает ладонью плоский живот.

– Я не стану от него избавляться.

– Но… Но… – Мир накреняется, меняет ось, как будто кто-то взял его в руки и положил обратно, но на другой бок. – Тебе не обязательно прямо сейчас решать.

– Я уже решила.

– Что? Но… – Мой голос дрожит. Я с трудом узнаю девочку, стоящую передо мной. Она все больше кажется мне не моей, а своей собственной. Опасаясь загнать ее в угол, я как можно осторожнее подбираю слова. – Ты в расстроенных чувствах из-за бабушки. Когда смерть подходит так близко, нас невольно влечет к новому началу… К новой жизни.

Она качает головой.

– В твоем возрасте вполне естественно хотеть ребенка, пусть и подсознательно, – продолжаю лепетать я. – Это гормоны. Природа делает все для сохранения вида. Это… Это такая биологическая уловка.

Она густо краснеет, словно вот-вот расплачется, и отводит взгляд, закусив губу.

– Я так и знала, что ты запаникуешь.

– Я не паникую. – Паникую. – Энни, прошу тебя…

– Я не планировала беременеть, понимаешь? Это настоящая катастрофа. Но она уже случилась. И мне невыносимо даже думать о… Дело не в моральных принципах, мам. Просто этот ребенок для меня уже существует. Я… я сама не ожидала, что так будет. – Энни тяжело выдыхает, как будто устала объяснять. – Слушай, может, прогуляемся по пляжу? Я бы лучше там поговорила. Так странно находиться в бабушкином доме в ее отсутствие.

Лучи предзакатного солнца глазурью ложатся на твердые, ребристые песчаные гребни. Мы разуваемся и несем обувь в руках. Если бы наша семейная жизнь не превратилась в такой спутанный колтун, это была бы настоящая идиллия: мама и дочь проводят время вместе. И от этого на душе еще тяжелее. Я слушаю Энни, и мои глаза наполняются слезами.

– Я все погуглила, – заявляет она с серьезным видом, взбодрившись от морского воздуха. – В Кембридже теперь есть ясли для детей студентов, стипендии для молодых мам и все такое. Я не первая, правда. Я смогу сделать все, что собиралась. Просто по-другому. И на год позже.

Сделать все, что собиралась? От этой смеси наивности с мужеством мне хочется плакать. Моя маленькая девочка. Жизнь ее еще не потрепала.

– Энни, тебе восемнадцать лет.

– Почти девятнадцать.

– У тебя вся жизнь впереди. Я… я даже слов подобрать не могу, чтобы объяснить тебе, какое это большое дело. Материнство. Просто огромное. Оно ограничит твой выбор, твою свободу. И главное… Назад дороги не будет. – Я не осмеливаюсь рассказать ей о той минуте, когда она только родилась и ее, блестящую, едва вышедшую из утробы, положили мне на живот, и она посмотрела мне в глаза, будто говоря: «Так вот ты какая». И как это мгновение было – и до сих пор остается – самым важным моментом в моей жизни. – Никто не знает, каково это, пока оно не случится. Тебе только кажется, что ты знаешь, а потом тебя будто раскатывает по рельсам товарняк.

– Ну спасибо.

– О, Энни, я счастлива быть твоей матерью. Твое рождение в корне изменило мою жизнь. Я… – Я возмутительным образом начинаю плакать, как будто пытаюсь перетянуть внимание на себя.

Здесь столько всего смешалось. Слишком много чувств, которые я толком не могу облечь в слова, тлеют в глубине этого разговора. И я заслуживаю осуждения. Я виновата. Если бы мне не взбрело в голову уйти от Стива прямо сейчас, Энни не сбежала бы сюда на лето и не познакомилась бы с голубоглазым Эллиотом.

– Все образуется, мам.

Ее слова меня добивают.

– Это я должна тебя успокаивать.

– Но ты не можешь, так ведь? – вскидывается она.

Я чую ее тщательно сдерживаемый гнев, приглушенный и вязкий, как чернеющие комья водорослей на берегу. Накатывает приливная волна, и мы отскакиваем подальше от воды.

– Я не стану притворяться, что тебе будет легко, Энни, – повышаю голос я, перекрикивая шум моря. – Я не стану тебе врать.

Она фыркает. Ее джинсы намокли. На длинных рыжих ресницах блестят капли морской воды.

– Энни…

– Значит, ты беспокоишься не о том, что подумают твои друзья?

– Нет! – Хотя теперь, когда она об этом заговорила, я осознаю, что вряд ли стану писать об этом в соц сетях на правах самодовольной будущей бабушки.

И не ждет меня никакая свобода в среднем возрасте. Интересно, кому Энни успела рассказать. Может, весть об этом уже разнеслась по всем знакомым и мамаши принялись остервенело забрасывать друг друга сообщениями, испуганно обмениваясь неискренними выражениями сочувствия и собираясь немедленно отвести дочерей к врачу для установки гормонального имплантанта. В среде родителей давно существует этот невысказанный страх, что беременность – заодно с суицидом и расстройствами пищевого поведения – заразна. Наши умненькие золотые девочки должны изменить мир, а не менять подгузники.

– Ты всегда говорила мне прислушиваться к собственной интуиции и не обращать внимания на то, что говорят другие.

Я тут же жалею о своих словах.

– Бабушка бы поняла. – Ее голос надламывается.

Что бы сделала мама? Наверное, приняла все как есть. Поселилась бы с Энни, если бы та попросила, предложила бы свои услуги в роли прабабушки и няни в одном флаконе. Больше всего на свете мама любит малышей.

Волна с шипением отползает.

– И какое место во всей этой истории ты отводишь Эллиоту? – осторожно спрашиваю я.

Энни смотрит в темнеющую морскую даль, скрестив руки на груди. Ее волосы развеваются.

– Подальше от меня.

Может, пытаясь доказать, что со мной все в порядке, я создала для нее слишком радужное представление об одинокой жизни.

– Энни, люди же не острова в открытом море.

– Мое тело – мое дело.

– Это уж точно.

– Его мать сказала мне по телефону, что Эллиот уже встречается с другой. – Она отворачивается, сдерживая слезы. – Я не питаю иллюзий.

– Ну, тем не менее, он все же приезжал сегодня чуть раньше. Хотел убедиться, что с тобой все в порядке.

Энни резко поворачивается ко мне, разинув рот.

– Вы с Эллиотом виделись?

Я киваю.

– Он приехал сюда из самого Лондона. Но дожидаться тебя не стал. Думаю, ему не очень хотелось сидеть тут со мной. Разговор получился несколько напряженный. Прости, что сразу тебе не сказала. – Я пытаюсь выдавить улыбку. – Ты немного сбила меня с толку.

На ее лице мелькают миллионы микроэмоций.

Прилив несется к берегу с новой силой, ручейки начинают оплетать мои щиколотки. Пальцы ног онемели от холода.

– Энни, и еще кое-что… – Я делаю вдох. – Ты оставила папку на журнальном столике. – Энни быстро моргает, щеки, усыпанные веснушками, бледнеют. – На обложке написано «Лето 1971», помнишь?

– Я… я нашла ее в бабушкином столе. – Она сверкает глазами, уходя в оборону. Горизонт темнеет, превращаясь в чернильную полоску. – А что, нельзя?

Недоверие опутывает нас холодом, как море. Я готова стукнуть себя за то, что упомянула эту папку. Почему нельзя было просто притвориться, что я ничего не видела? Спустить все на тормозах? Наша запутанная, болезненная семейная история похожа на громоздкий клубок лески, выброшенный на берег неподалеку. Энни в такую минуту этого всего точно не нужно. Ощетинившись, она разворачивается и начинает подниматься по топкому пляжу.

– Пойдем домой, – говорю я, догоняя ее и показывая, что тема закрыта. – Тебе пора поесть.

Я слишком поздно слышу характерный рев. Энни кричит:

– Ну вот опять! Давай просто не будем говорить про это лето! Давай сделаем вид, что ничего не было…

А в следующую секунду гигантская одиночная волна налетает со спины и окунает нас в бурлящую соленую черноту.

18
Рита

МИМО ПРОЛЕТАЕТ ПАРОЧКА на велосипеде: женщина сидит на седле, обхватив за талию мужчину, крутящего педали, и ее красное платье раздувается, как парус. Они бросают железного коня у стены деревенского клуба и бегут внутрь, взявшись за руки. Проходит еще одна девушка в туфлях на шпильке, зеленых, как яблоки «грэнни смит».

Риту охватывает знакомое чувство какой-то непоправимой ошибки. Почему она решила, что будет хорошей идеей надеть эту унылую темно-синюю юбку-трапецию и коричневые туфли на плоской подошве? Затолкать обратно в ящик свой единственный красивый бело-розовый кардиган? Рита не хотела, чтобы кто-то подумал, что она старалась хорошо выглядеть, – и все равно не преуспела. Да она и не искала внимания. Но у нее всегда так: решение одной проблемы тут же порождает новую, и теперь Рита выделяется своей невзрачностью, как репа посреди клумбы. Теперь она понимает, насколько глубоко погрузилась в работу, отдалившись от своих беззаботных ровесников. Робби, замечает она, искоса бросив на него взгляд, постарался привести себя в порядок, пусть даже теперь он напоминает мальчика, которого нарядила мама. Его рубашка отглажена. Волнистые волосы напомажены и уложены на одну сторону, но постепенно выбиваются из укладки.

– Пойдем? – спрашивает он.

Она кивает, хотя ей хочется сказать: «Нет уж, спасибо, никуда мы не пойдем». Они входят в двери деревенского клуба, над которыми висят британские флажки, и окунаются в музыку, запах пота и смех.

– Слышь, Робби, ты, главное, не сруби ее по ошибке, – выкрикивает молодой человек в клетчатой рубашке, обнимающий девушку, похожую на воробушка, беззаботно выдыхая сигаретный дым в ее светлые волосы.

– И не пытайся укоротить ее топориком, – ревет другой.

– Прекрати, Альф, – смеется блондинка. – То, что тебе самому не хватает пары дюймов, еще ничего не значит.

Все уже намного хуже, чем она предполагала.

– Принести тебе чего-нибудь выпить? – Робби не пытается защитить ее и не огрызается в ответ на шутки этих болванов. Фред уже пустил бы в ход свои кулаки мясника: он обожал драться, только дай повод. Вместо этого Робби улыбается ей, внимательно и открыто глядя ей в глаза, как будто собирает сведения. – Они просто завидуют.

Она не сразу понимает, что он не дразнит ее, а говорит совершенно искренне.

– Грушевого сидра. Спасибо. – Ей больше нравится пиво. Густой темный эль, вроде того, что пил ее отец. Но девушкам не положено заказывать пиво. Особенно высоким девушкам, иначе они рискуют показаться мужиковатыми.

Роль бара выполняет раздвижной стол возле туалетов, вокруг которого целая толпа. Робби ждет своей очереди целую вечность. Рите приходится стоять в одиночестве, чувствуя себя главным экспонатом на выставке. Только один долговязый парень со светлыми, почти белыми волосами и розоватыми глазами улыбается и машет ей с другого конца зала. Она улыбается в ответ – приятно видеть хоть одно доброе лицо.

– Осторожно, а то потом от него не отвяжешься, – шепчет, наклонившись к Рите и прикрыв рот рукой, девушка в красном платье, которая приехала на велосипеде. – Это Фингерс Джонсон.

– О. Ладно. Спасибо. – Зеленый человек? Да он же белый, как личинка. Ей становится немного жаль его. Стоит там один, мнется, хрустит пальцами.

– Пожалуйста. – Девушка делает глоток из своего бокала, аристократично отставив в сторону мизинчик, демонстрируя ноготок, покрытый лаком цвета фламинго. Она крепкая и симпатичная, не писаная красавица и от этого еще более привлекательная, с пышной грудью. Улыбается так, будто точно знает себе цену. – Кстати, я Кейси.

– Рита. – Она замечает нитки, свисающие с подола платья Кейси. Такое ощущение, что оно было сшито в спешке буквально за прошлую ночь. Рита умеет разве что пришивать пуговицы к детской одежде. И штопать школьные гольфы. В ее душе поднимается неловкое страстное желание тоже сшить себе кокетливое красное платье, как у Кейси. Рита тут же гонит от себя эту мысль. Что бы она ни надела, все равно останется такой же неуклюжей и крупной. Нескладной.

– Хорошую ты себе работу отхватила. – Кейси приподнимает левую бровь, подведенную черным карандашом. (Рите никогда и в голову не приходило делать что-то с бровями. Теперь она думает: может, надо было?) – У Харрингтонов. Приятную, достойную. Не у каких-нибудь дикарей из леса, которые расплачиваются курами.

Рита смеется. Ты даже не представляешь, думает она.

– Но сама бы я не хотела возиться с малышней. – Кейси вздрагивает. – В конечном итоге нам всем достанется по коляске с нашими собственными вопящими спиногрызами, верно?

Улыбка застывает на лице у Риты. Для нее это будущее уже утрачено, стерто. Ей остается только любить чужих детей за деньги.

– По крайней мере, если мы останемся здесь. Но я-то оставаться не собираюсь. – Кейси постукивает пальцем по носу. – Ни за что. У меня грандиозные мечты. И планы. Голливуд. Бродвей.

Рита без труда представляет имя Кейси на афише. И саму Кейси на красной дорожке, посылающую воздушные поцелуи в толпу. И от этого она чувствует себя какой-то неправильной, как будто у нее тоже непременно должны быть большие мечты, свой план, как оставить след в истории, не довольствуясь работой у Харрингтонов. Рита с облегчением видит, как Робби пробирается обратно сквозь толпу со стаканами в руках, расплескивая свое пиво по пути.

Кейси кивком указывает на Робби:

– Странная вы с ним пара.

– О, мы не то чтобы пара, – тут же возражает Рита, смутившись, и приглаживает волосы. Хохолок на макушке все еще надежно приколот шпильками. Она пытается придумать какую-нибудь забавную девчачью тему, чтобы сменить направление разговора, но в голову ничего не приходит.

– Ну, ты тут поосторожнее, – говорит Кейси, весело глядя на зал поверх бокала. – Здесь что-то такое в воде.

Рита непонимающе улыбается.

– В смысле, легко вляпаться в неприятности. В лесу. Сомневаюсь, что в этой деревеньке найдется хоть один младенец, зачатый в кровати.

– О. – Румянец расползается от щек к шее и по всему декольте, как пятно от красного вина.

Рита вспоминает одинокую детскую пинетку, которую нашла в лесу, и окидывает взглядом других девушек в зале. Даже подумать жутко, каким изгоем становится беременная незамужняя девушка в деревенском обществе. (Бедная хорошенькая Пенни Макгуайр из их школы: узнав ее историю, все девочки зарекались лишний раз раздвигать ноги.) Они с Фредом делали это два раза – несколько дерганых минут, потом он отстранялся, и она пыталась довести дело до конца рукой, – но только после помолвки. «Такой вот я старомодный», – говорил Фред. Хотя она знала, что с прежними своими девушками он не был таким старомодным, что заставляло ее сомневаться в своей привлекательности.

– Третий лишний. – Кейси подмигивает Робби и ускользает в толпу в своем красном платьице.

Робби не провожает ее взглядом, как все остальные мужчины в зале. Он протягивает Рите бокал и смотрит на нее, пока она пьет, как будто это зрелище странным образом доставляет ему удовольствие. Ей почти хочется, чтобы Кейси вернулась и помогла нарушить неловкое молчание своей непринужденной болтовней. Но та уже танцует. Большинство девушек здесь танцуют: пылкие и напористые, они вытаскивают парней в центр зала, а те идут как завороженные, и их глаза… На Риту никто так не смотрел. Никогда. Потом музыка замедляется, мужчины обвивают девушек за талию, притягивают к себе, прижимают к своим бедрам, и выглядит это, честно говоря, ужасно грубо. Но она понимает, что не может отвести взгляд. Не может не думать, каково это – очутиться в таких тесных объятиях.

Фред всегда отказывался танцевать. Говорил, что он с ней будет плохо смотреться. При ее-то росте.

Робби тоже не предложил ей потанцевать. Хотя для нее это большое облегчение – он ниже на четыре дюйма! – ей все равно обидно, и она не понимает, зачем сюда пришла. Ее охватывает внезапный страх расплакаться. Рита уже подумывает сделать вид, что ей стало дурно, чтобы избавить их обоих от страданий. Можно сказать, что у нее расстроился желудок от кекса, который принесла Мардж. Вполне правдоподобно.

– Рита. – Робби придвигается ближе. Его дыхание пахнет хмелем. И, как ни странно, пробуждает далекие смутные воспоминания об отце. – Хочешь потанцевать?

Ну уж нет. Но девушки не имеют права отказываться, тем более после того, как уже согласились пойти на танцы. Она в ловушке. Он тоже. Им обоим придется притворяться.

– Ладно.

Робби не двигается с места, продолжая всматриваться в нее. И, наверное, видит что-то такое, что заставляет его сделать выводы.

– Или можем просто допить напитки и прогуляться по лесу?

* * *

Колючая ветка ежевики цепляется за ее юбку. Рита наклоняется, чтобы отцепить ее, но Робби мгновенно выхватывает из кармана перочинный ножик и разрезает жесткую ветку, будто стебелек сельдерея, а потом начинает выбирать шипы из ткани удивительно проворными пальцами.

– Нельзя же допустить, чтобы эти колючки испортили твою чудесную юбку.

Он, похоже, вовсе не шутит и искренне не понимает, насколько старомодно смотрится эта юбка из «C amp;A» и как отчаянно Рита за ней прячется. Когда его палец случайно, мимолетно касается ее икры, по ноге пробегают мурашки.

В голове звучит голос Нэн: совсем из ума выжила? Как она додумалась отправиться домой пешком в сопровождении этого грубоватого, вооруженного ножом мужчины, причем через глухой лес, да еще и позволить ему схватить ее за юбку?

С другой стороны, с ним Рита хотя бы не потеряется. (И ей не придется танцевать в присутствии других людей.) И потом, лучше поскорее вернуться в Фокскот: она больше не может сдерживать тревогу по поводу костра. Можно доверять спички Джинни? А Гере?

Они быстро подстраиваются друг к другу и начинают идти в одном темпе. Как чужое смущение заставляет Риту стесняться еще сильнее, так и наоборот, непринужденность, которой Робби проникается в лесу, его доверие к лесу – все это передается и ей. Она начинает расслабляться. Позволяет себе порадоваться тому, что все же выбрала плоскую подошву. (Далеко бы ушла та девушка в красивых зеленых туфельках на шпильке? Вот именно.) Даже юбка начинает чувственно шелестеть, как будто жесткая ткань немного смягчилась. В воздухе чертят круги трясогузки, охотясь на мух. Высоко над деревьями взмывает в небо ястреб-тетеревятник, похожий на гигантскую вешалку.

Говорить на ходу тоже как-то проще – не нужно смотреть в глаза. Робби протискивает в разговор вопросы, как записки под дверь, так что Рита их даже не замечает. И отвечает на них, зачем-то пускаясь в лишние подробности. В основном рассказывает о своем детстве в Торки: про заброшенную хижину на берегу, где она любила прятаться, чтобы почитать библиотечные книжки, про свой первый кактус по имени Берт. Рита обрывает сама себя, но Робби уже поворачивается к ней и повторяет с широкой восторженной улыбкой: