Текст книги "Русская революция. Ленин и Людендорф (1905–1917)"

Даже последние дипломатические сообщения перед самым обострением кризиса свидетельствовали о таких настроениях. Посол Пурталес 25 июля докладывал о состоявшемся днем раньше заседании Совета министров, где обсуждался вопрос, «таково ли настоящее положение России, чтобы страна могла смотреть на внешние осложнения без тревоги». Согласно его источнику, большинство министров придерживались мнения, «что России нечего бояться подобных осложнений из-за внутреннего положения». К ним, однако, не относился министр внутренних дел Н. А. Маклаков, знавший, что революционеры «ждут с нетерпением войны, чтобы докончить дело, начатое в минувшую японскую войну». Маклаков был настроен чрезвычайно пессимистично. «Война у нас, в народных глубинах, – говорил он, – не может быть популярною, и идеи революции народу понятнее, нежели победа над немцем. Но от рока не уйти…»[559]559
  Цит. по: Алексеев М. Военная разведка России: От Рюрика до Николая II. Кн. II. М., 1998. С. 403.


[Закрыть]

Граф Пурталес воспользовался переданным ему вотумом большинства российского Совета министров как поводом, чтобы предречь представителям петербургского общества, отчасти запугивая их по долгу службы, отчасти желая предупредить в частном порядке, что «с объявлением войны начнется революция»[560]560
  См.: Buchanan G. Meine Mission in Russland. S. 89.


[Закрыть]. Графиню Пурталес, урожденную графиню фон Каниц, дочь прусского камергера и офицера, перспектива применения ее императором революции в качестве оружия против дружественной российской монархии повергла в такой ужас, что она на глазах у русских гостей стала паковать чемоданы, непререкаемым тоном заявляя: «В день после объявления войны Зимний дворец и Эрмитаж взлетят на воздух»[561]561
  Knox A. W. F. With the Russian Army. P. 44.


[Закрыть]. С австрийской стороны в российское Министерство иностранных дел также поступило личное предостережение от вступления Российской империи в войну, которое обречет ее на революцию и крах собственной власти. Австро-венгерский атташе в Петербурге, принц Франц фон Гогенлоэ, старался, не выдавая конфиденциальных сведений и не совершая государственной измены, дать понять своему приятелю, помощнику начальника канцелярии министра иностранных дел Н. А. Базили (де Базили), что у Берлина и Вены на тот случай, если на фронтах войны дела пойдут неудачно, есть запасной вариант – революционизирование и разрушение Российской империи изнутри[562]562
  «Вы понимаете, что не можете воевать? Если все-таки будете, то обречете себя на революцию и крах вашей власти»: Basily N., de. Memoirs: Diplomat of Imperial Russia, 1903–1917. Stanford, Ca., 1973. P. 90. Базили считал предостережение Гогенлоэ искренним.


[Закрыть]. Граф Пурталес действовал угрозами и в другом направлении: 1 августа он представил рейхсканцлеру сообщение «будто бы от совершенно надежного источника» в Москве, «что 29 июля из Петербурга и Москвы выехали в Германию 60 человек с большими денежными средствами, чтобы вызвать там беспорядки»[563]563
  Пурталес – МИД, 1 августа 1914 г.: DD. Bd. III. Nr. 564. S. 67.


[Закрыть], – зеркальное отражение известной ему информации о немецком финансировании российского стачечного движения[564]564
  Судя по российским источникам и исследованиям, российский Генеральный штаб не имел планов пропагандистского воздействия на немецких рабочих. Когда французский посол в первый месяц войны стал склонять российского министра иностранных дел к приобретению в оплотах немецкого рабочего движения секретной информации и, по возможности, влияния на немецких социалистов, Сазонов категорически отказался: «О, нет, нет… революция никогда не будет нашим оружием, даже против Германии»: Paléologue M. La Russie des Tsars pendant la Grande Guerre. Paris, 1921–1922. T. 1. P. 93 s. (разговор Палеолога с Сазоновым 20 августа 1914 г.). Только в конце 1916 г. еврей-переводчик в управлении генерал-квартирмейстера при Ставке верховного командования, капитан Брагин, составил обширный план «революционной пропаганды» в Германии, с агентурами в Швейцарии, Голландии, Дании и США, который так и не был претворен в жизнь из-за нехватки денег (см.: Звонарев К. К. Агентурная разведка. С. 327–329). В. Николаи знал, что «цели российского Генерального штаба… оставались чисто военными, потому что до появления экономической и политической разведки он уже не дожил»: Nicolai W. Nachrichtendienst, Presse und Volksstimmung im Weltkrieg. S. 29.


[Закрыть].

Расследования в России привели к выводу: «Не подлежит никакому сомнению, что и волнения среди фабрично-рабочего класса были результатом деятельности Германского Генерального Штаба»[565]565
  Родзянко М. В. Государственная Дума и Февральская 1917 года революция // АРР. Вып. VI. Берлин, 1922. С. 16.


[Закрыть]. Российский министр иностранных дел и французский посол в августе 1914 г. согласились друг с другом в том, что Германия еще до войны завела тайные связи в русской рабочей среде и предвоенное стачечное движение провоцировали немецкие агенты[566]566
  Разговор Палеолога с Сазоновым 20 августа 1914 г.: Paléologue M. La Russie des Tsars pendant la Grande Guerre. T. 1. P. 93 s.


[Закрыть]. Ответственность Ленина, впоследствии подробно доказанная советскими исследователями[567]567
  См., напр.: Крузе Э. Э. Петербургские рабочие в 1912–1914 годах. С. 180–182. Поссони допускал, что «в этой операции немцев Ленин не играл роли, у них были собственные связи с революционным движением»: Possony S. T. Lenin. S. 197.


[Закрыть], у информированных современников также не вызывала сомнений. А. Е. Бадаев, свидетель происходившего в Кракове/Поронине, Петербурге и Баку, ставил «забастовочное движение летом 1914 г.» исключительно в заслугу большевистской партии[568]568
  Бадаев А. Е. Большевики в Государственной Думе. С. 289–291.


[Закрыть]. По сведениям российских секретных служб[569]569
  См.: Spiridowitsch A. Les derniиres annйes de la Court de Tsarskoe Selo. Paris, 1929. T. 2. P. 478.


[Закрыть] и дипломатического представительства Великобритании[570]570
  См.: Buchanan M. Diplomacy and Foreign Courts. London, 1928. P. 168.


[Закрыть], забастовки вызывались и направлялись немецкими агентами и их пособниками на местах. Официальных подтверждений с немецкой стороны ни разу не последовало. Однако находившийся в удачном месте источник, офицер разведки и доверенное лицо германского посла в Копенгагене Фриц Каэн, позднее подтвердил немецкую подоплеку «июльских баррикад» косвенно, когда писал в воспоминаниях: «Петербургские восстания рабочих… управлялись из-за границы и преследовали… политические требования. Они распространились… на Ригу, Москву, Тифлис и другие части империи, сделали необходимым введение чрезвычайного положения в названных местах. В Петербурге они продолжались до мобилизации. В августе к ним присоединились беспорядки на Кавказе»[571]571
  Cahйn F. M. Der Weg nach Versailles: Erinnerungen 1912–1919. Schicksalsepoche einer Generation. Boppard/Rhein, 1963. S. 194.


[Закрыть].

Забастовки и беспорядки в стратегически важных центрах провинции: Риге и Николаеве, служивших базами Балтийского и Черноморского флотов, городах Поволжья, южнорусских губерний, Кавказа и Сибири – действительно не прекращались еще долго после объявления мобилизации[572]572
  Советские историки также объясняли большевистской пропагандой волнения среди новобранцев и выступления резервистов во время мобилизации в Поволжье и на юге России, в Тифлисе и Баку, сопротивление призыву в армию в Сибири (июль – сентябрь 1914 г.). См.: Сидоров А. Л. Революционное движение в армии и на флоте в годы первой мировой войны, 1914 – февраль 1917. М., 1966. № 1–19, 28, 29.


[Закрыть]. Размах июльских демонстраций заставил царское правительство ввести чрезвычайное положение в столице и других затронутых волнениями районах. Но оно сумело полицейскими мерами положить конец столичным выступлениям, а беспорядки в провинции усмирить в ходе мобилизации. Тем не менее Ленин и его сторонники на все лады превозносили эти беспорядки как предвестие всероссийского революционного взрыва, а ленинский приверженец в Генеральном штабе М. Д. Бонч-Бруевич, видя в них приближение «гигантской революции», утверждал: «…предвоенные забастовки и беспорядки в столице только чудом не вылились в вооруженное восстание…»[573]573
  Bontsch-Brujewitsch M. D. Petrograd. S. 43 f.


[Закрыть] Критики Ленина среди левых радикалов столицы, наоборот, осудили ленинские манипуляции с июльскими стачками и констатировали, что у рабочих масс они вызвали только одну реакцию – «разочарование как в успехе борьбы, так и в партийных организациях»[574]574
  Юренев И. [Кротовский К. К.]. «Межрайонка» (1911–1917 гг.): (Воспоминания) // Пролетарская революция. 1924. № 1. С. 126. См. также: Он же. «Межрайонка» (1911–1917) // Пролетарская революция. 1924. № 2. С. 114–143. Автобиографию Юренева см.: Энциклопедический словарь Гранат. Т. 41. Ч. 3. С. 273–274. О нем: Миллер В. Константин Константинович Юренев // Реввоенсовет Республики, 6 сентября 1918 г. – 28 августа 1923 г. / под ред. А. П. Ненарокова. М., 1991. С. 403–421.


[Закрыть]. В политической пассивности рабочих после начала войны, в том, что столичный «пролетариат, за редкими исключениями, никак не реагировал на объявление войны» и отказывался от какого-либо массового протеста[575]575
  Юренев И. Борьба за единство партии (Очерк возникновения и деятельности Петроградского Междурайонного Комитета). Пг., 1917. С. 10.


[Закрыть], эти критики винили неверное планирование и руководство Ленина.

Разжигая беспорядки в преддверии мобилизации, Ленин в самом деле допустил серьезные просчеты. Он не понимал, насколько сильны российские органы правопорядка, и не подозревал о патриотической солидарности своих соотечественников. В леворадикальной критике правильно подмечено, что революционное и рабочее движение в столице, после того как Германия 1 августа объявила войну Российской империи, переживало сильнейший спад и на время совсем заглохло[576]576
  Это заметил и Департамент полиции: «Вначале возникло впечатление, что с начала мобилизации вся партийная борьба, в том числе и революционная деятельность, прекратилась. В течение первых дней войны патриотический порыв во всех слоях населения был так велик, что пропаганда социалистических групп не только не вызывала отклик в массах, но и давала противоположные последствия. Принимая во внимание всеобщий патриотический энтузиазм в России, социалисты на некоторое время прекратили свою агитацию и стали придерживаться господствующих настроений. Они, как и все, шли на демонстрациях с национальными флагами, вроде бы горя желанием защищать Россию от врага, но на самом деле ставили перед собой иные цели. Они надеялись, используя патриотический угар или под прикрытием той или иной военной службы, проникнуть на фронт и, уже будучи там, в самом центре солдатских масс, найти способ лучше, чем ранее, распространять свою… пропаганду. Действуя в воюющей армии, они стремились в то же время подстрекать к мятежу людей, работающих на транспорте, раненых в госпиталях и рабочих на фабриках…» (Wassiljew A. T. Ochrana. S. 186 f.).


[Закрыть]. Особые обстоятельства объявления войны Германией, вероломное (с российской точки зрения) предательство тевтонских соседей вызвали во всех слоях населения единодушный и мощный патриотический порыв, который стер сословные и партийные границы и побудил рабочих военной промышленности грудью встать за народ и отечество. Не оправдались ни ожидания крайних левых, собиравшихся встречать немецкие войска в Петербурге в сентябре или позже, ни предполагаемые рассуждения графа Витте и германского посла о революции одновременно с началом войны. Напротив, весь русский народный организм с надеждой и доверием сплотился вокруг фигуры монарха, увы, плохо подготовленного к своим руководящим задачам в этой войне.

1.7. Расставание Ленина со II Интернационалом

Развязывая стачечное движение на родине в тот момент, когда ей грозило нападение центральных держав, Ленин, еще в декабре 1913 г. отмахнувшийся от постановления МСБ о единстве российской социал-демократии как от не^{осуществимого}[577]577
  См.: Ленин В. И. Русские рабочие и Интернационал // Пролетарская правда. 1913. 8 дек. Перепеч.: Ленин В. И. ПСС. Т. 24. С. 201–203. Ленин здесь отмежевал себя и русских рабочих от Интернационала словами: «Это – две тактики, две системы политики: пролетарская и либеральная. Этого расхождения не устранить ничем».


[Закрыть], теперь ставил себя вне Социалистического Интернационала и на практике. Его действия только с виду формально легитимировались решениями международных социалистических конгрессов, выступавших против войны. И только благодаря этой формальной видимости Ленин мог найти одобрение у западноевропейских социалистов. VII конгресс Интернационала (Штутгарт, 16–24 августа 1907 г.) похвалил российское повстанческое движение во время русско-японской войны, признав за тогдашней массовой борьбой социалистов России и Польши достойную цель «остановить войну, развязанную царизмом, положить ей конец и вынести из кризиса свободу народов и пролетариата России»[578]578
  Die Internationale und der Weltkrieg: Materialien gesammelt von Carl Grьnberg. Leipzig, 1916. S. 11.


[Закрыть]. При всем уважении к достижениям социалистических и демократических сил в революции, в отношении большевиков это было предвзятое и одностороннее суждение. Острый дефицит полной информации (в том числе незнание об использовании большевиков японским Генштабом), тенденциозное внимание к сведениям лишь от некоторых участников (к меньшевистской критике Московского восстания никто как следует не прислушался) привели руководителей центрально– и западноевропейских партий, с учетом их традиционной глубокой враждебности к царскому деспотизму и некритичного восприятия устаревшей картины России, нарисованной Марксом, к столь обобщенной оценке первой русской революции. По тем же причинам часть из них безоговорочно приветствовала июльское стачечное движение 1914 г. Так, центральный орган СДПГ в передовице от 28 июля 1914 г. под заголовком «Война или мир? Слово народу!» писал: «Наши р у с с к и е товарищи достаточно резко дали царизму понять свое мнение, и они зададут ему жару, если он захочет очертя голову, как в Восточной Азии, ринуться в еще худшую военную авантюру [разрядка в тексте. – Е. И. Ф.]»[579]579
  Vorwдrts. 1914. 28. Juli. В то же время «Форвертс» предупреждала германского императора, что не стоит, «полагаясь только на революционные акции, чрезмерно досаждать ими царской власти», ибо это «п р и д а с т с м е л о с т и Австрии и толкнет ее на путь самых диких провокаций», и утверждала: «Н е о т ц а р и з м а в н а с т о я щ и й м о м е н т и с – х о д и т с а м а я о п а с н а я у г р о з а в о й н ы, а от следующей дурным советам Австрии [разрядка в тексте. – Е. И. Ф.]…» 30 июля в статье «Перед катастрофой» она выразила убеждение: «При нынешнем положении дел р е ш е н и е з а в и с и т о т В и л ь г е л ь м а I I [разрядка в тексте. – Е. И. Ф.]». Некоторые организованные СДПГ массовые демонстрации не давали повода заметить такую дифференциацию. Зачастую их участники находились под впечатлением, будто российский рабочий класс справедливо одернул воинственного царя: «Русский пролетариат героически показал кровожадному царизму грозное знамение. Он не даст безропотно ни эксплуатировать себя, ни использовать как безвольное орудие царской силовой политики» (резолюция одного протестного митинга; цит. по: Die Internationale und der Weltkrieg. S. 57). Земельный партийный съезд социал-демократов Вюртемберга (Эслинген, 25–26 июля 1914 г.) по предложению Клары Цеткин единодушно приветствовал «героический революционный пролетариат России, который снова… испытывает оружие массовой забастовки», видя в нем «прочный оплот мира»: «Парализуя массовой забастовкой царизм, одного из самых бессовестных поджигателей войны, русский пролетариат доказывает… какой мощной силой может стать… самоотверженный рабочий класс в борьбе за… мир» (цит. по: Ibid. S. 59). Клара Цеткин отнюдь не была беспристрастна: она работала на Эвиденцбюро (см. ниже)!


[Закрыть]. В день решающего для социал-демократической фракции Рейхстага заседания 3 августа «Форвертс», занявшая проправительственную позицию, вопреки немногим справедливо предостерегающим голосам в собственной фракции и партии[580]580
  Эдуард Бернштейн как представитель меньшинства советовал не спешить с выводами, так как непосредственная предыстория этой войны известна только из «одностороннего доклада» политической системы, «против которой социал-демократия всегда с величайшей энергией боролась». Цит. по: Die Internationale und der Weltkrieg. S. 70.


[Закрыть], свернула на «борьбу с царизмом», превознося предполагаемую ведущую роль российского пролетариата в деле его свержения: «…как рьяно именно русский рабочий класс берется теперь за поставленную ему историей задачу, свидетельствуют последние недели. Только позавчера пресса сообщила, что в 35 городах России началась революция».

Отношение вообще к стачечному движению доказывает, что Ленин не мог вывести правомерность своих действий по его разжиганию в первой половине 1914 г. ни из антивоенных постановлений, ни из самого духа II Социалистического Интернационала. Резолюции VII (Штутгартского) конгресса, который сделал вопрос о войне главным пунктом повестки, VIII конгресса (Копенгаген, 28 августа – 3 сентября 1910 г.) и чрезвычайного конгресса в Базеле (24–25 ноября 1912 г.) обязывали входящие в Интернационал партии бороться против милитаризации своих государств и надвигающейся войны и призывали, если война все-таки начнется, использовать возникший политический и экономический кризис для воздействия на низшие слои населения с целью устранения главной причины войн – капитализма. Притом они хоть и признавали разнообразие средств борьбы и необходимость выбора наиболее эффективных в зависимости от конкретной обстановки, но предусматривали координирование действий национальных партий Интернационалом или МСБ. Чем сильнее становилась угроза войны, тем больше представители некоторых национальных партий, например значительное меньшинство французской делегации на Базельском конгрессе, склонялись к тому, чтобы допустить «стремление ко всеобщей стачке и восстанию в качестве последнего средства против войны», прямо ссылаясь на «стачку-восстание в России… в 1905 г.» как «истинное оружие революции»[581]581
  Эдуард Вайян на Чрезвычайном международном социалистическом конгрессе в Базеле; цит. по: Ibid. S. 25. До Вайяна Жан Жорес указывал, что резолюция из-за огромного многообразия вариантов не может предписывать какую-то одну конкретную форму действий, как не может исключать ни одной, и предупреждал правительства, «что они рискуют запросто создать революционную ситуацию, более революционную, чем можно вообразить». Цит. по: Ibid. S. 25.


[Закрыть]. Однако именно сильнейшая в Интернационале «немецкая социал-демократия… всегда отказывалась объявить всеобщую забастовку, чтобы помешать мобилизации»[582]582
  Заявление Германа Мюллера в «Форвертс» от 5 ноября 1914 г.


[Закрыть].

Ленин всегда с досадой осознавал тесные границы возможного одобрения Интернационалом всеобщей стачки и вооруженного восстания как «последнего средства» предотвратить войну. Он не раз предпринимал энергичные усилия, чтобы склонить его в пользу далеко идущих решений. На Штутгартском конгрессе он тщетно пытался лично убедить Августа Бебеля, признанного представителя сильнейшей национальной партии, в необходимости ужесточить резолюцию, внеся в нее недвусмысленное упоминание революционной агитации и революционных действий. Не удалось ему провести путем недопустимого влияния на процедуру общего принятия решений, так сказать, «через заднюю дверь», и более радикальные предложения. Если уж на всеобщую стачку и вооруженное восстание в преддверии войны мало кто соглашался, то надежды на революцию в момент ее начала было еще меньше. Штутгартский конгресс предписал трудящимся классам и их парламентским представителям, исключительно при условии «объединяющей деятельности Международного бюро», в период военной угрозы «делать все, чтобы предотвратить начало войны, применяя любые средства, которые покажутся им наиболее эффективными и, естественно, будут меняться по мере обострения классовой борьбы и общей политической ситуации». Ленинским методам борьбы против российской мобилизации не соответствовало даже дополнение, которого Ленин в Штутгарте после бурных споров сумел добиться при поддержке Розы Люксембург, но в смягченной форме: «Если война все-таки начнется, необходимо выступать за ее скорейшее окончание и всеми силами стремиться к тому, чтобы использовать вызванный войной экономический и политический кризис для пробуждения народа и тем самым устранения капиталистического классового господства». Благодаря этому дополнению Ленин неявно оставлял за собой право на развязывание после начала войны гражданской войны у себя на родине, однако его тайные расчеты наткнулись на сопротивление единого фронта социалистов всех подвергшихся нападению стран[583]583
  См., напр., возражения Саломона Грумбаха: Grumbach S. Der Irrtum von Zimmerwald-Kiental. Bern, 1916; Grumbach S. [HOMO]. L’Erreur de Zimmerwald-Kienthal [sic]. Bern, 1916; Paris, 1917.


[Закрыть] – Вандервельде от Бельгии, Грумбаха от Франции и Плеханова от России. Революционную самодеятельность радикального меньшинства в виде восстания против собственной страны, находящейся под угрозой или уже ставшей жертвой агрессии, без предварительного согласования с другими партиями Интернационал никогда не поощрял и тем более никого из своих членов на подобное не уполномочивал.

Это однозначно вытекало уже из правовых предпосылок его решений. Так же как I Международный социалистический конгресс (Париж, 15–20 июля 1889 г.), Штутгартский конгресс проводил четкое различие между наступательными и оборонительными войнами. Ослабление страны – жертвы угрозы или агрессии прусского милитаризма – изнутри самовольными действиями, не санкционированными и не скоординированными ни МСБ, ни партиями – членами Интернационала, противоречило духу его резолюций. Кроме того, Интернационал со времен IV социалистического конгресса в Лондоне (27–31 июля 1896 г.) рекомендовал улаживать возникающие споры путем обращения государств-участников в международный арбитражный суд. Штутгартский конгресс даже вменил пролетариату в обязанность добиваться применения этих рекомендаций на практике, оказывая соответствующее давление на свои правительства. А МСБ на заседании в Брюсселе (29–30 июля 1914 г.) призвало пролетариев всех стран усилить демонстрации против войны, за мир и «за урегулирование австро-сербского конфликта с помощью арбитража»[584]584
  Отчет о заседании МСБ 30 июля 1914 г.; цит. по: Die Internationale und der Weltkrieg. S. 33.


[Закрыть]. И тот факт, что русский царь хотел выбрать именно такой путь, а германский император его отверг, побудил некоторых руководителей западноевропейских партий основательно пересмотреть свои антироссийские предубеждения.

Наконец, решающий момент заключался в том, что развязанное Лениным стачечное движение перед войной и задуманная революция после ее начала не просто ослабляли его собственную страну, подвергающуюся угрозе или нападению, но, скорее, способствовали наступательным действиям державы-агрессора – ни в одной резолюции Интернационала о подобном речи не шло, поскольку другие делегаты социалистических партий стран-участниц помыслить не могли о решении столь чудовищно антисоциалистического содержания. Все резолюции, и по духу и по букве, ставили целью предотвращение и прекращение войны, но никак не пособничество кого-то из членов Интернационала нападающему государству: «Лишь крошечное меньшинство среди левых социалистов цинично-жадно мечтало о большой войне, которая повергнет рабочих в нищету и тем самым в революционное возмущение и повлечет за собой возникновение социалистического общества… а такие революции могли произойти только в странах, проигравших войну»[585]585
  Jahn E. Der Baseler Friedenskongress der Sozialistischen Internationale am 24./25. November 1912 // Frankfurter Montags-Vorlesungen. Neue Folge 09. 2012. 3. Dezember. S. 13.


[Закрыть]. Намерение русского лидера одной из социалистических партий Интернационала добиться поражения собственной страны, помогая агрессорам, чтобы обнищанием довести ее до революции, абсолютно противоречило как политическому, так и нравственному кодексу руководителей II Интернационала. Карл Либкнехт, на которого так любил ссылаться Ленин, считал желание поражения России несовместимым с принципами интернационализма; в первые недели войны он упрекнул в Берлине Александру Коллонтай, тогда еще меньшевичку: «Если вы желаете поражения России – вы плохая интернационалистка! Не меньше желательно поражение Германии»[586]586
  Коллонтай А. Отрывки из дневника 1914 г. С. 57.


[Закрыть].

Если внутренне Ленин давно отдалился от Интернационала, то теперь сделал это и внешне. Он отказался присутствовать на конференции, решение о которой МСБ приняло в декабре 1913 г. по предложению Р. Люксембург и которая состоялась 16–17 июля 1914 г. в Брюсселе под председательством Э. Вандервельде и К. Каутского[587]587
  См.: Hess Gankin O., Fischer H. H. The Bolsheviks and the World War: The Origin of the Third International. Stanford, Ca., 1960. P. 104–132.


[Закрыть], из-за «нехватки времени», поручив замещать себя Инессе Арманд (партийный псевдоним Петрова). «Взбешенный» вмешательством посторонних в семейные, так сказать, разборки большевиков с меньшевиками, Ленин велел своим представителям в Брюсселе, в том числе Ганецкому, «не… сдаваться, а… дать еще одну политическую пощечину меньшевикам»[588]588
  Ганецкий Я. Воспоминания о Ленине. С. 11.


[Закрыть]. Вследствие его обструкционистских указаний конференция вылилась в «бешеную ругань», чуть ли не до «кулачной расправы» (Ганецкий), даже не позволявшую вести протокол[589]589
  Вместо протокола имеются доклады сотрудников охранки среди российских делегатов; см.: Материалы по истории общественного и революционного движения. Т. 1. С. 146–148.


[Закрыть]. Инесса, которая должна была доказать, что только большевики – рабочая партия и только они – «большинство, ⁴/» (!)[590]590
  Ленин – И. Арманд, 3 (16) июля 1914 г.: В. И. Ленин: Неизвестные документы. № 73. С. 153.


[Закрыть], зачитала написанный Лениным 5 доклад, начисто отвергавший попытки объединения, и оказалась в полной изоляции среди присутствующих представителей группы Плеханова, Бунда, латышей, СДКПиЛ и даже левых из ППС. Роза Люксембург, которой Ленин хотел заткнуть рот, дав Арманд насчет этого особые инструкции[591]591
  Если бы Люксембург стала отрицать, что Арманд представляет партию, а не просто оппозицию, та должна была «требовать протокола, обещав, что н е п р а в д у Розы Л[юксембург] мы р а з о б л а ч и м [разрядка в тексте. – Е. И. Ф.]»: Там же.


[Закрыть], попыталась не позволить усилиям МСБ пропасть втуне и предложила, «со всем авторитетом многолетнего борца за российское единство и признанного специалиста по этому… вопросу»[592]592
  Nettl P. Rosa Luxemburg. S. 567.


[Закрыть], вынести российский вопрос на запланированный Международный социалистический конгресс (Вена, август 1914 г.). Если большевики и тогда откажутся от объединения, сказала она, то противопоставят себя всему Интернационалу. Так закончилась «последняя встреча большевиков со II Интернационалом»[593]593
  Ганецкий Я. Воспоминания о Ленине. С. 13.


[Закрыть].

Намеченный конгресс так и не состоялся. Война избавила Ленина от досаждавшего ему противостояния. До этого он совершил последний шаг в своем внутреннем расставании с Интернационалом, вступив в прочные договорные или подобные договорным отношения, гарантировавшие ему на время войны надежный финансовый фундамент. По сведениям самого информированного сотрудника секретных служб в Российской империи, начальника личной охраны царя (1906–1916) полковника, затем генерала А. И. Спиридовича[594]594
  Спиридович А. И. История большевизма в России от возникновения до захвата власти. С. 263–265. Спиридович имел доступ к важным досье секретных служб внутри страны и за рубежом, контактировал с высокопоставленными чиновниками в Берлине. Тот факт, что он приводил использованные им источники, только если они стали доступны всем, не дает оснований сомневаться в подлинности других, не названных им источников. Официальные круги Германии боялись осведомленности Спиридовича. В официозной биографии Распутина (Fьlцp-Miller R. Der Heilige Teufel. Berlin; Wien; Leipzig, 1927. S. VI) «шпик придворной агентуры: генерал Спиридович» изображен могущественным главой «врагов Распутина». В парижской эмиграции Спиридович поддерживал отношения с эмигрантами-эсерами, прежде всего с В. Л. Бурцевым, со своей стороны связанным с немецкими социал-демократами, в том числе Эдуардом Бернштейном.


[Закрыть], Ленин в июне – июле 1914 г. самолично связался с германскими ведомствами. Он предложил им свои услуги по разжиганию беспорядков в тылу обоих фронтов предстоящей войны и разложению русской армии, требуя за это большие деньги. Дважды ему отказывали. Лишь когда за него замолвил словечко Парвус-Гельфанд и немцы убедились в пользе Ленина для целей Германии, предложение было принято. В июле Ленин в Берлине разработал с представителями соответствующих ведомств совместный план тыловой войны против России и Франции. «Ленин обязывался направить против России находившийся в его руках партийный аппарат с его центральными органами», а взамен ему обещали уплатить 70 млн марок при немедленном начале подрывной работы в России. За первым платежом должны были последовать и другие.

Еще один высокопоставленный сотрудник российской секретной службы, вице-директор (с начала 1914 г.) и директор Департамента полиции при последнем царском правительстве (с сентября 1916 г.) А. Т. Васильев, следивший за большевиками, особенно путешествующими через границу, с 1911 г.[595]595
  См.: Wassiljew A. T. Ochrana. S. 184 f.


[Закрыть], знал из своих источников о соглашении Ленина с германским правительством. Он датировал его днями после освобождения Ленина из австрийской тюрьмы (19 августа 1914 г.), о котором, по его сведениям, распорядился премьер-министр граф Карл фон Штюргк. Тогда-то, по словам Васильева, Ленин при посредничестве Гельфанда-Парвуса «вступил в переговоры с немецким правительством»: «За щедрое денежное вознаграждение Ленин взялся подстрекать к беспорядкам и стачкам и, главное, любым способом предотвратить успех российской армии»[596]596
  Ibid. S. 188; Васильев А. Т. Русская секретная полиция // «Охранка»: Воспоминания руководителей политического сыска. М., 2004. Т. 2. С. 462. Руководитель службы контрразведки Петроградского военного округа при Временном правительстве Б. В. Никитин тоже считал момент освобождения Ленина из австрийской тюрьмы началом его «измены», опираясь на рассказ Крупской в «Правде» от 21 января 1931 г. См.: Никитин Б. В. Роковые годы. С. 265–266.


[Закрыть]. Это может означать, что договоренности, достигнутые до начала войны в Берлине, были в Кракове, Вене или Берне обновлены и скорректированы с учетом военных условий.

Как свидетельствует опыт В. Л. Бурцева[597]597
  Протокол свидетельских показаний В. Л. Бурцева следователю Петроградского окружного суда по особо важным делам П. А. Александрову, 2, 5 августа 1917 г.: Из истории борьбы за власть в 1917 году: Сб. документов / ИРИ РАН. М., 2002. С. 123.


[Закрыть], случай Ленина не единичен. Этот известный эсер «накануне объявления войны» получил в Париже от именитого сотрудника одной австрийской газеты предложение поехать в Германию, чтобы оттуда продолжать во время войны свою борьбу и пропаганду против царизма. Оставшемуся на тот момент совершенно без средств революционеру-эмигранту обещали для начала «огромную» сумму в 100 тыс. марок и «неограниченный кредит» в дальнейшем. Бурцев ответил посреднику: «Я еду, но не в Берлин, а в Петербург»[598]598
  В России Бурцев до Февральской революции 1917 г. не мог бороться за свободу своей страны. По прибытии в Раумо (Финляндия) его – предположительно вследствие интриг парижского отделения охранки (см. ниже) – арестовали, 20 февраля 1915 г. (в присутствии графа Витте, находившегося на местах для посетителей) осудили и сослали в Сибирь. См.: Бурцев В. Мой приезд в Россию в 1914 г.: Из воспоминаний // Былое. 1933. Вып. 1. С. 24–26; Вып. 2. С. 5–55.


[Закрыть].

Поворот Ленина от Вены к Берлину объяснялся несколькими причинами[599]599
  Ю. Фельштинский исходил из того, что австро-венгерский Генштаб в начале войны передал своих российских разведчиков германскому Генштабу (см.: Фельштинский Ю. Вожди в законе. С. 41). Автору настоящей книги о специальном соглашении такого рода неизвестно. Но на практике из предыдущего разграничения разведывательных зон обеих сторон само собой следовало, что все русские агенты и большевистские подразделения, работающие на севере, востоке и в некоторых частях центральной России, отойдут к немцам.


[Закрыть]. Во-первых, разграничение разведывательных зон между секцией IIIb и Эвиденцбюро потребовало соответствующего перемещения агентуры. Во-вторых, только в июле месяце разжигание Лениным стачечного движения дало немецкой стороне доказательство больших мобилизационных способностей его партии, убедительно подкреплявшее его предложения в Берлине. Наконец, теперь он мог ожидать от германской разведки лучших условий: венское Эвиденцбюро и в предвоенные месяцы все еще страдало от вечной нехватки средств[600]600
  Точных данных за 1914 г. нет. «Долгое время», т. е. до начала 1912 г., Эвиденцбюро получало ежегодную дотацию в размере 150 тыс. крон, весной 1912 г. увеличенную до 165 тыс.; в распоряжение секции IIIb до 1912 г. ежегодно поступало свыше 300 тыс. марок, с приближением войны – свыше 450 тыс. В. Николаи, доказывая, что Россия истратила на военную разведку в 1912 г. около 13 млн рублей, а в первое полугодие 1914 г. 26 млн рублей, добивался, помимо официального увеличения своего бюджета Людендорфом, внебюджетного финансирования; см.: Urbański von Ostrymiecz A. Das Evidenzbureau des k.u.k. Generalstabes. S. 893.


[Закрыть], зато Большой генштаб стал щедрее тратиться на свою разведку, после того как Людендорф обратил на нее особое внимание, а имперское правительство создало дополнительные службы для координации подрывной работы в России с собственными регулярными бюджетами и «чрезвычайными» средствами[601]601
  В начале 1914 г. германский поверенный в делах в Люксембурге Диего фон Берген был отозван и наделен званием и рангом чрезвычайного посланника и полномочного министра, чья главная задача состояла в координации направленной против России деятельности (т. н. деструктивной русской политики) внутри МИД. Ведомство фон Бергена имело доступ к внебюджетным, т. е. «чрезвычайным» средствам.


[Закрыть]. Так что, предлагая свой план ведомствам германского Генерального штаба, Ленин руководствовался сознательным расчетом. Решающую роль сыграло и военно-географическое расположение его вспомогательных войск: региональные центры большевистского разведывательно-террористического аппарата были сосредоточены преимущественно в российских северо-западных губерниях (в треугольнике Петербург – Рига – Варшава) и кавказских краях (Тифлис и пр.), которые находились в районе наступления германской армии. Гораздо в меньшем количестве ленинские вспомогательные части присутствовали на Украине и юге России, куда собирались нанести удар австрийцы. Там в интересах Австро-Венгрии в основном действовали военизированные формирования других национальных коллаборационистов – поляков и украинцев.

Упомянутая Спиридовичем величина обещанной Ленину суммы примерно совпадает с другими данными. Эдуард Бернштейн на основании собственных изысканий называл в качестве приблизительного минимума выделенных ему средств 50 млн золотых марок[602]602
  См.: Bernstein E. Ein dunkles Kapitel; Idem. Meisterstьck und Meisterschuld. Как помощник от НСДПГ в Имперском казначействе при правительстве народных уполномоченных Бернштейн с ноября 1918 г. по февраль 1919 г. имел доступ к документам казначейства.


[Закрыть]. По словам Фрица Фишера, общая сумма на развал России составляла от 40 до 80 млн золотых марок – сравнительно небольшой процент от всех расходов на подстрекательство чужих народов и разложение вражеских государств[603]603
  Fischer F. Der Griff nach der Weltmacht: Die Kriegszielpolitik des kaiserlichen Deutschland, 1914/18. Dьsseldorf, 1967. S. 130 u. a. a. O.


[Закрыть]. Георгий Катков справедливо обратил внимание на то, что эти оценки могли касаться только официальной (государственной) доли в материальной поддержке Ленина[604]604
  Katkov G. German Political Intervention in Russia during World War I. P. 81.


[Закрыть]. Субсидии, поступавшие Ленину и его товарищам по другим «каналам» (Р. фон Кюльман, см. ниже), например из средств немецкой экономики, банков и партий, в официальных цифрах не отражены и задним числом вряд ли поддаются установлению. Зато известны факты, говорящие, что обычный дворянин-рантье Ульянов в своих денежных запросах никогда не стеснялся[605]605
  См. сведения из неизвестных документов ленинского наследия, приведенные Волкогоновым: Wolkogonow D. Lenin. S. 54 ff.


[Закрыть], а немецкая сторона даже в тяжелом военном положении более чем охотно шла ему навстречу: так, первый германский посол при советском правительстве, «временный дипломатический представитель в Москве» барон Вильгельм фон Мирбах-Харфф, с апреля 1918 г. ежемесячно подкармливавший большевиков миллионными суммами, незадолго до своего убийства в июле 1918 г. рекомендовал предоставить им еще 40 млн марок!

О другой помощи Гельфанда Ленину в этот конкретный момент времени неизвестно. Предположительно она имела место в предыдущие периоды, и о ней много упоминается в документах последующих военных лет. Впрочем, «двойственный союз прусского штыка и русского пролетарского кулака», о котором грезил Парвус, дабы снести российский «оплот политической реакции в Европе»[606]606
  «Начинается большая война… Ни мгновения он не сомневается в том, какова ее задача: смерть царизму!.. Немецкие войска и русские рабочие совместным ударом должны повергнуть старого заклятого врага российской и европейской свободы… Парвус не уставал возвещать всему миру об этом новом двойственном союзе прусского штыка и русского пролетарского кулака как о победе. Русская революция будет благодаря германской победе: тот, кто хотел первой, должен был хотеть и второй – как бы глубоко ни ненавидел он старую прусскую Германию! Война должна была… принести России освобождение от царизма, а Европе, следовательно, освобождение от российского кошмара» (Haenisch K. Parvus – Ein Blatt der Erinnerung. Berlin, 1925. S. 30 f.).


[Закрыть], как раз с учетом предстоящей войны требовал жесткого деятеля ленинского склада, который «как намного более суровый человек отодвинул бы в сторону» соперничающих русских революционеров и «без промедления был бы готов к миру»[607]607
  Scheidemann P. Memoiren eines Sozialdemokraten. Dresden, 1928. Bd. 1. S. 427 f.


[Закрыть].

Спиридович и его немецкие и русские источники ошибались лишь в одном пункте: они исходили из того, что Ленин вел свои берлинские переговоры в июне-июле 1914 г. с представителями Министерства иностранных дел и его план действий одобрило и приняло гражданское имперское руководство. Тут они, видимо, стали жертвами дезинформации со стороны отвечавших за связь с Лениным немецких военных служб. Последние по фискальным и другим причинам (в том числе в целях конспирации) подключали к своему планированию ведомства МИД, которое могло финансировать намечаемые действия за рубежом из отпущенных ему государственных средств; в Австро-Венгрии «главным финансистом военного шпионажа» тоже выступало «Министерство иностранных дел, имевшее в своем распоряжении “деньги на информацию”»[608]608
  Kronenbitter G. «Krieg im Frieden». S. 244.


[Закрыть]. Но если координирующий аппарат посланника фон Бергена либо другие инстанции МИД из этих соображений и участвовали в договорных или квазидоговорных отношениях с Лениным, то настоящую ответственность за них несли все же военные органы Большого генштаба, а с начала войны – Высшего командования (ВК). Фактически возглавивший его в августе 1916 г. генерал Людендорф, также прибегая к дезинформации (уже пущенной в ход ранее), взял за правило утверждать, будто Министерство иностранных дел в рамках германской миротворческой политики рассматривало в своих планах Ленина и большевиков как единственную партию мира и содействовало их приезду в Петроград ради прекращения кровопролития. Эти сознательно дезинформирующие заявления десятилетиями вводили в заблуждение не только неприятельские спецслужбы и русских эмигрантов в Париже, но и немецкую общественность, и немецких историков[609]609
  Один из немногих осведомленных критиков, Максимилиан Харден, в 1920 г. распознал в этой дезинформации руку Людендорфа и назвал использование им Ленина «важнейшим решением» военных лет: «Никогда еще история так не шутила над людьми: все кипение и весь пыл всех социалистических партий континента сделали для революции во сто раз меньше, чем прусский генерал Людендорф» (Harden M. Der Weg nach Mirgorod // Die Zukunft. 1920. Bd. 110. S. 180.


[Закрыть].

В остальном Спиридович ясно увидел значение соглашения Ленина с немцами: «…русский дворянин Ульянов-Ленин пошел на государственную измену. С этого момента Российская социал-демократическая рабочая партия в лице ее большевистских организаций и ее центральных органов, в лице многих отдельных партийных работников, становится орудием германского Генерального штаба… Гнездо квалифицированной государственной измены оказалось в самом центре политической партии, которая в глазах общества боролась за идеалы права и свободы… Эта ленинская работа оказалась настолько чудовищной в своем цинизме, что… многие отказывались верить в возможности такой предательской работы…»[610]610
  Спиридович А. И. История большевизма в России от возникновения до захвата власти. С. 265–266. К этим «многим» принадлежал и российский осведомитель французского посла в Петрограде, рассказавший ему о «странном тезисе» «анархиста Ленина», живущего в Швейцарии: мол, военное поражение России – необходимая прелюдия к русской революции и условие ее успеха; русский пролетариат должен сделать все, чтобы облегчить Германии победу. На вопрос посла, не является ли Ленин немецким провокатором, осведомитель возразил: «Нет, Ленин – человек неподкупный. Это фанатик, но необыкновенно честный, внушающий к себе всеобщее уважение». См.: Paléologue M. La Russie des Tsars pendant la Grande Guerre. T. 1. P. 174 s. (дневниковая запись от 17 октября 1914 г.).


[Закрыть]