Текст книги "Русская революция. Ленин и Людендорф (1905–1917)"

Эти последние «тайны» террористы воистину «взяли с собой в гроб». Сербское следствие приоткрыло лишь незначительные детали (к примеру, личность курьера, который привез Иличу из Белграда требование о прекращении операции). Принцип давать показания о том, почему он настоял на первоначальном плане, решительно отказался, сославшись на некий внутренний порыв (то самое упорное молчание, подчеркнутое Радеком). Притом он, по признанию Гачиновича, «был далек от мысли, что его героический выстрел вызовет нынешнюю мировую войну». Уверения Гачиновича, что, когда он читает описания сражений, в его мозгу «жжет и сверлит страшная мысль: неужели все это вызвано нами?»[662]662
  Троцкий Л. Д. Годы великого перелома. С. 19.


[Закрыть] – не исключают скрытого намека на манипулирование террористической группой со стороны неизвестных нам третьих лиц[663]663
  Р. У. Сетон-Уотсон в своем исследовании (Seton-Watson R. W. Sarajevo: A Study in the Origins of the Great War. London, n. d.) возложил прямую ответственность за убийство на молодых сербских националистов, а моральную вину – на Вену. Более глубоких подозрений он не формулировал.


[Закрыть]. Эти третьи лица могли изначально подбить младобоснийцев на покушение, не объяснив им, что в результате возникнет большой конфликт, а то и целый мировой пожар; могли в момент, когда заговорщиками овладела нерешительность вследствие попытки Аписа отменить теракт, преодолеть разногласия, укрепив в Гаврило Принципе волю к действию.

Если кто-то третий действительно подобным образом приложил руку к происходящему, то австрийские организаторы визита эрцгерцога в Сараево максимально облегчили ему задачу. Распоряжение австро-венгерского Главного командования армии (ГКА) о проведении маневров в провинции Босния и Герцеговина, за аннексию которой в 1908 г. главную ответственность нес эрцгерцог, личное участие в них эрцгерцога как генерального инспектора армии и его торжественный въезд по «аллее бомбистов»[664]664
  Так назвал ее германский посол в Лондоне Лихновский в письме рейхсканцлеру 16 июля 1914 г.; см.: DD. Bd. I. Nr. 62. S. 88 ff. За день до этого уже произошла неудачная попытка покушения с применением ручной гранаты!


[Закрыть] в столицу «истинно сербских земель» в сербский национальный праздник, день Св. Вита (серб. Видовдан, 15 [28] июня), вдобавок выпавший в том году на воскресенье, несомненно, носили черты требуемого германским императором «решительного выступления» венского правительства против сербов. Для национального сознания сербов, вспоминавших в этот день гибель средневековой Великой Сербии в битве с турками на Косовом поле (1389), все это означало почти запредельную провокацию. Сербский терроризм после убийства сербской королевской четы в 1903 г. стал таким же грозным явлением, с которым следовало считаться, как и эсеровский терроризм в России, служивший ему источником вдохновения; сам император Франц Иосиф во время визита в Боснию в 1910 г. едва от него уберегся. Предупреждения о покушении, поступавшие эрцгерцогу и побудившие императора оставить вопрос присутствия Франца Фердинанда на маневрах на его собственное усмотрение, заставляли ожидать серьезных терактов. Эрцгерцог был к ним готов, эрцгерцогиня (известная своей проницательностью) решила его сопровождать, чтобы в случае беды быть рядом. Фельдцейхмейстер Потиорек, чрезвычайно заинтересованный в этом провокационном государственном акте, поскольку хотел унизить сербов и подготовить войну (как и его начальник Генштаба), не принял подобающих мер безопасности (вместо затребованных эрцгерцогом 30–40 сотрудников тайной полиции выделил ему целых трех человек) и в самой критической ситуации отдавал неверные распоряжения (не отреагировал на первую попытку Чабриновича, метнувшего гранату, которая не попала в эрцгерцога, зато легко ранила эрцгерцогиню, заявил, что опасность миновала, и пожелал продолжать путь по прежнему, общеизвестному маршруту, где притаились другие убийцы!). Австро-венгерская военная администрация продемонстрировала полную несостоятельность, если только речь не шла о хорошо рассчитанной небрежности. То обстоятельство, что Потиореку с началом войны предстояло вести австро-венгерскую армию в поход на Сербию, проливает особый свет на его действия 28 июня. Эти и другие факты породили подозрение, что австрийский Генштаб имел свой интерес в устранении наследника престола.

Хотя шеф секретной службы Апис в вышеупомянутом секретном протоколе называл эрцгерцога движущей силой наступательной войны против Сербии, которую он хотел затормозить путем его убийства, на самом деле наследник австрийского престола как политик мало подходил для такой цели покушения. Он с 1913 г. не соглашался на «превентивную войну» с Сербией, поскольку она могла повлечь за собой вмешательство России и дать толчок революционному движению в России и Австрии. Его внутриполитический курс на государственно-правовой «триализм» (в отличие от существующего австро-венгерского дуализма) упрочил бы положение южных славян в империи; внешнеполитический курс на возобновление Союза трех императоров между домами Габсбургов, Гогенцоллернов и Романовых усилил бы влияние русского соседа на решение южнославянского вопроса в Австро-Венгрии[665]665
  На предположение русских газет, будто Россия в лице эрцгерцога «потеряла злейшего врага», Вильгельм II откликнулся комментарием: «Да он же всегда хотел восстановить союз 3 императоров! Он был лучшим другом России!» (пометки на докладе посла в Петербурге рейхсканцлеру от 13 июля 1914 г.: DD. Bd. I. Nr. 53. S. 74). Племянник полковника Аписа Милан Живанович полагал, что славянофильская политика эрцгерцога давала мотив для его убийства его дяде, и указывал на озабоченность этим же Берлина, о которой Апису в Берлине и сообщили (Dedijer V. Die Zeitbombe. S. 790). А Луиджи Альбертини (Albertini L. The Origins of the War of 1914. Bd. II. Oxford, 1952. P. 35 ff., 88) придерживался убеждения: «Франц Фердинанд был приговорен к смерти именно потому, что, защищая права славянских подданных монархии, подрывал движение, которое преследовало цель отделить их от Австрии и объединить с Сербией».


[Закрыть]. Венское правительство знало, что он «питал самые благие намерения в отношении соседней империи [России]», чувствовал «глубокое уважение к русскому народу» и в случае воцарения «выказывал бы пророссийские тенденции»[666]666
  Австрийский министр иностранных дел граф Берхтольд – французскому послу в Вене Дюмэну после убийства: Poincarй R. Au Service de la France de 1912–1917. T. 2. P. 300 f.


[Закрыть]. Соответственно с точки зрения внешней политики его устранение не приносило сербскому национализму никакой пользы, да и для внутренней политики не имело такого большого значения, какое ему впоследствии приписывала немецкая пропаганда: эксцентричный эрцгерцог жил в относительной изоляции от реальных политических сил страны и имел могущественных врагов; влиятельный венгерский премьер-министр граф Тиса, которого поддерживал Вильгельм II, его сторонился; старый император не простил племяннику морганатического брака и, подобно другим видным политическим персонам, счел его убийство Божьей карой; германский император не прибыл на траурную церемонию, несмотря на прямую просьбу Франца Иосифа. Жертву убийства «похоронили по третьему разряду» (Карл Краус); присутствие иностранных государственных деятелей, которое могло бы способствовать разрядке международной напряженности, было нежелательно.

Только в одном отношении убийство достигло цели: появился предлог для оккупации Сербии, и России, которая из-за внезапной кончины своего влиятельного посла в Белграде Н. Г. Гартвига (10 июля 1914 г.) лишилась умелого посредника[667]667
  См.: Seton-Watson R. W. Sarajevo. P. 128.


[Закрыть], ничего не оставалось, как, отбросив прежнюю сдержанность, недостаточно подготовленной вступить в конфликт ради защиты прав южных славян. Для тех, кто эту цель преследовал, – начальников германского и австро-венгерского генштабов – смерть эрцгерцога стала «даром Божьим»[668]668
  Gasser A. Deutschlands Entschluss zum Prдventivkrieg 1913/14. S. 183. Показательно замечание В. Николаи: «Мнение, что в лице убитого наследника престола безусловно ушел надежный друг Германии, не было господствующим» (Nicolai W. Geheime Mдchte. S. 43).


[Закрыть]. Поэтому одна из наиболее серьезных теорий ответственности за покушение на него логично возлагала вину на императора и Генеральный штаб Германии (эрцгерцог раньше уже получал предупреждения о возможных враждебных актах или покушениях со стороны Берлина): старший сын эрцгерцога, д-р Максимилиан фон Хоэнберг, отстаивал точку зрения, что его отец был убит по наущению германских антигабсбургских сил, которые хотели любой ценой воспрепятствовать его реформаторским планам (весной 1914 г. он изложил основные направления своей деятельности после вступления на престол). Хоэнберг дал французскому корреспонденту газеты «Пари суар диманш» в Вене, Морису Верну, интервью, которое тот опубликовал 28 июня 1937 г. Зная устные и письменные высказывания своего отца, он настаивал, что его намерения доставляли много забот императору Вильгельму, а смерть эрцгерцога императора от этих забот избавила. Хоэнберг указал, что его отец собирался создать из всех национальных групп Австро-Венгрии федеративный государственный союз и тем самым решить дунайскую проблему в интересах всех народов монархии. «Управляемый Веной союз национальных групп, – подчеркнул он, – угрожал интересам определенных сил, которые вынашивали аннексионные и завоевательные замыслы. Планы моего отца привели их в смятение. Осуществлению этих планов нужно было помешать. И они вооружили тех негодяев в Сараево, чье преступление вызвало ужаснейшую бойню». Конкретно, по словам Хоэнберга, план дунайской федерации «сильно беспокоил Берлин, и установлено, что немецкая тайная полиция сотрудничала с комитетом в подготовке покушения»[669]669
  Цит. по: Dedijer V. Die Zeitbombe. S. 789.


[Закрыть].

Версию ответственности и причастности немцев уже на Салоникском процессе (1917) выдвигал ряд свидетелей, дававших показания против Аписа и его тайной организации, и с тех пор взяла на вооружение группа сербских политиков и историков. Намекал ли Хоэнберг на эти обсуждения или располагал конкретными доказательствами своих слов о сотрудничестве немецкой «тайной полиции» с комитетом тайной организации Аписа, неизвестно. В 1922 г. он тщетно разыскивал документальные свидетельства в архивах Министерства иностранных дел в Берлине, где источником сведений для него служил не кто иной, как бывший министр Артур Циммерман. После «аншлюса» Австрии Хоэнберг вместе с сыном оказался в концлагере Дахау.

В свете всего, что мы знаем о разведывательной подготовке секции IIIb к войне и о связях Аписа с немцами, от утверждения Хоэнберга нельзя отмахнуться просто так. Близкий друг Аписа, принимавший его у себя во время его наездов в Берлин в 1905–1908 гг. и 1913 – начале 1914 г., сербский посол д-р Милан Богичевич, поддерживал тесные отношения с военными кругами и с заместителем министра, а затем (с 22 ноября 1916 г.) министром иностранных дел Циммерманом; благодаря ему Апис сошелся с немецкими военными (присутствовал на маневрах и т. п.) и познакомился в Берлине с Энвер-пашой. Основанная вместе с тайным обществом «Единство или смерть» в 1911 г. газета «Черной руки» под символическим названием «Пьемонт» явно финансировалась Берлином[670]670
  Ibid. S. 792 ff.


[Закрыть], была германофильской, милитаристской и агитировала сербов ориентироваться на Германию[671]671
  См.: MacKenzie D. Apis. P. 98 ff.


[Закрыть]. Связной Аписа с Берлином д-р Богичевич держался прогерманского курса, считал конфликт Германии с Россией неизбежным[672]672
  См.: Boghitschewitsch M. Kriegsursachen: Beitrдge zur Erforschung des Europдischen Krieges mit spezieller Berьcksichtigung Russlands und Serbiens. Zьrich, 1919.


[Закрыть] и после начала войны поселился в Германии как частное лицо. Во время войны он оттуда навещал своего друга Аписа на сербских позициях, а в 1916 г. представил Циммерману план сербско-германского сепаратного мира. С 1914 по 1916 г. полковник Апис – по показаниям ряда свидетелей – предпринимал серьезные усилия для устранения правительства Пашича и убийства наследника сербского престола, чтобы создать прогерманское военное правительство и заключить сепаратный мир с Германией[673]673
  Подробнее, помимо книги Дедиера, см.: MacKenzie D. The Exonoration of the «Black Hand». P. 121–128. Несколько свидетелей на Салоникском процессе описывали его пропаганду в пользу «оси» император Вильгельм – Фердинанд Болгарский – Константин Греческий; см.: Der Saloniki-Prozess / bearb. von Prof. Dr. H. Uebersberger. Berlin, 1933. S. 110, 170, 482.


[Закрыть].

Эти ориентировочные данные прекрасно укладываются в знакомую схему привлечения секцией IIIb Большого генштаба иностранных коллаборационистов в ходе подготовки к войне. Апис, взявший в своем «протоколе» ответственность за убийство в Сараево на себя, был в 1917 г. вместе со своим подручным Малобабичем и др. (Танкосич к тому времени уже умер) приговорен к смерти сербским военным судом в Салониках (официально – за предполагаемое покушение на наследника сербского престола Александра и заговор против правительства Пашича в августе 1916 г.) и расстрелян. При чтении соответствующих документов напрашивается мысль, что германский Генштаб хотел иметь в лице Аписа с его тайной организацией запасной вариант к австрийской «превентивной войне» против Сербии, чтобы, если Австрия откажется играть ожидаемую от нее роль агрессора, нейтрализовать Сербию даже без войны, посредством внутренних мятежей или революции, привязать ее к Германии и тем самым обезопасить наземный путь в Турцию – Багдадскую дорогу (отсюда, вероятно, и установление Аписом связи с Энвер-пашой в Берлине).

Из сохранившихся записок офицеров секции IIIb об их деятельности при подготовке к войне, к началу и в ходе войны явствует, что устранение крупных фигур международной политики, стоявших на пути у германских интересов, относилось к числу обычных операций и осуществлялось по спискам[674]674
  См.: Oberstleutnant a. D. Sievert. Kriegserfahrungsbericht. Teil III (Tдtigkeit im Tьrkischen Großen Hauptquartier 2. Abteilung): BA MA. RW 49/21. S. 8, 43. Секция IIIb среди прочего поручила своим офицерам в Турции убить греческого премьер-министра Э. Венизелоса; покушение не состоялось, потому что нанятый турецкий исполнитель струсил.


[Закрыть]. Документы Министерства иностранных дел за период от 28 июня до конца июля 1914 г. отражают громадное облегчение, с каким официальный Берлин воспринял смерть эрцгерцога и принялся использовать ее как рычаг давления на Вену. Кроме того, они – несмотря на «последующее уничтожение в Берлине важнейшей документации времен июльского кризиса»[675]675
  См.: Gasser A. Deutschlands Entschluss zum Prдventivkrieg 1913/14. S. 174, Anm. 6.


[Закрыть] – все еще содержат свидетельства преступной энергии, с которой рейхсканцелярия отныне прибегала к обману[676]676
  См., напр.: DD. Bd. I. Nr. 145. S. 145 (симуляция незнания о ноте Вены).


[Закрыть], подкупу[677]677
  См., напр.: Ibid. Nr. 46. S. 71 f. («приманка для переговоров с Италией»).


[Закрыть], запугиванию и подстрекательству[678]678
  См., напр.: Ibid. Nr. 56. S. 83 («попытка… провалить дело»).


[Закрыть], убирая другие препятствия с дороги к войне. Аналогичные военные документы разведывательной секции за эти недели уничтожены, но, вероятно, та же преступная энергия должна была запечатлеться в них не менее ярко. На фоне лихорадочных поисков желанной причины войны со стороны Генштаба, рейхсканцелярии и МИД выглядит вполне возможным и план самого тяжкого преступления такого порядка.

Как показывают записки подполковника в отставке Зиферта о собственном военном опыте, для устранения неугодных политиков за рубежом сотрудники секции IIIb прибегали к услугам иностранных коллаборационистов, которые, со своей стороны, задействовали в качестве исполнителей местные силы. Полковник Апис, о котором говорили, что он сотрудничает с германским Генштабом, воспользовался готовностью младобоснийских террористов к покушению как поводом поручить осуществление убийства своему подручному Малобабичу, работавшему, по сведениям сербов, на австро-венгерский Генштаб. Здесь можно провести параллель, заключив, что русские эмигранты – заграничные агенты заинтересованных генштабов, австрийского (Троцкий) и германского (Парвус, Раковский и др.), функционируя как звенья командной цепочки, тянущейся из Вены или Берлина, могли увлечь младобоснийских националистов идеей покушения, подстрекать их к покушению, а позже, когда шеф сербской секретной службы Апис узнал об их влиянии и захотел свернуть операцию, укрепить решимость убийц.

Преступная энергия снова понадобилась, когда после убийства эрцгерцога прошел месяц, а Россия все еще не собиралась давать повод к войне. Приграничные разведцентры секции IIIb тщетно высматривали по ту сторону границы передвижения, которые означали бы военные приготовления и могли быть использованы как предлог для провокаций. Российские войска упорно не покидали своих гарнизонов. Отдельные донесения немецких агентов от 2, 3 и 4 августа передавали «общее впечатление, что в России никакой переброски войск в район развертывания не производится и ничто не говорит о наступательных намерениях»[679]679
  См.: Geheimer Nachrichtendienst u. Spionageabwehr des Heeres von Generalmajor a. D. Gempp. Zweiter Band. S. 140 ff.


[Закрыть]. Рейхсканцлер с растущим нетерпением 28 июля 1914 г. указал циркуляром прусским посланникам при германских дворах на внешне– и внутриполитическую необходимость, чтобы Россия «одна несла ответственность, если… начнется европейская война»[680]680
  Рейхсканцлер – прусским посланникам при германских союзных правительствах, 28 июля 1914 г.: DD. Bd. II. Nr. 307. S. 29.


[Закрыть]. В тот же день он телеграммой потребовал от германского посла в Австрии фон Чиршки усилить нажим на Вену, объясняя, что «нежелание заслужить дурную славу виновницы мировой войны» мешает Германии начать и успешно вести «войну на три фронта»; поэтому «настоятельно необходимо, чтобы ответственность за распространение конфликта на тех, кто в нем непосредственно не участвовал, при любых обстоятельствах легла на Россию»[681]681
  Рейхсканцлер – послу в Вене, 28 июля 1914 г.: DD. Bd. II. Nr. 323. S. 39.


[Закрыть]. Знатоки России и ее правителей, в том числе бывавшие там Вильгельм II и начальник Генерального штаба фон Мольтке, не ждали от русской армии первого удара, большинство дипломатических и военных наблюдателей отрицало стремление к войне у русских[682]682
  Перечень их сообщений (неполный) см.: Kantorowics H. Gutachten zur Kriegsschuldfrage. S. 302 ff.


[Закрыть]. Даже частичная мобилизация тринадцати армейских корпусов четырех южнорусских военных округов с целью отражения вероятного нападения австро-венгерских войск, по императорскому указу от 29 июля 1914 г.[683]683
  Свой указ о всеобщей мобилизации, подписанный вечером 16 (29) июля, царь отменил вследствие телеграммы германского императора. См. об этом из последнего: Алексеев М. Военная разведка России. Кн. II. С. 402–404.


[Закрыть], не предоставляла достаточных оснований для решительных действий; к тому же российский министр иностранных дел С. Д. Сазонов убедительно заверил германского посла графа Пурталеса, что эта мера продиктована мобилизацией восьми австрийских корпусов, нацеленных на Россию, не направлена против Германии и не является неотменяемой. Ибо в России, сказал Сазонов в полном соответствии с известной немецким военным русской концепцией[684]684
  Она сложилась ввиду чрезвычайно долгого периода русской мобилизации (45 дней для развертывания на австро-венгерской границе, 40 дней для развертывания на германской) и наличия у страны – в отличие от Германии – неисчерпаемых ресурсов, благодаря которым она могла позволить себе роскошь использовать повторные мобилизации как средство политико-дипломатического давления. Источники об этом см.: Там же. С. 364–366.


[Закрыть], «мобилизация еще долго не означает войну, как в западноевропейских государствах»: «…русская армия может неделями стоять под ружьем, не пересекая границы. Россия хочет по возможности избежать войны»[685]685
  DD. Bd. II. Nr. 343. S. 60.


[Закрыть].

Это объяснение заведомо не устраивало императора, со времен отклонения российского Мирного манифеста 1898 г. полагавшегося на то, что «никто из них не сумеет мобилизоваться так быстро, как мы»[686]686
  В свое время император объяснял этим, почему немцы, согласившись на российское предложение об арбитраже, «будут поставлены в невыгодное положение». Цит. по: Ludwig E. Wilhelm der Zweite. Berlin, 1926. S. 259.


[Закрыть], а в тот день еще и напуганного социал-демократическими антивоенными демонстрациями на улицах Берлина[687]687
  «Соцы [социалисты] устраивают на улицах антивоен[ные] маневры, которых терпеть нельзя, сейчас – ни в коем случае; если это повторится, я объявлю осадное положение, а всех предводителей и tutti quanti посажу… Мы теперь больше не можем терпеть соц[иалистической] пропаганды!» – такую пометку сделал император на телеграмме царя от 29 июля, в которой тот, во имя старой дружбы, просил помощи в предотвращении всеевропейской войны («стремясь предотвратить такое бедствие, как европейская война, я умоляю тебя, во имя нашей старой дружбы, сделать все возможное…»). См.: DD. Bd. II. Nr. 332. S. 48 ff.


[Закрыть]. На него с одной стороны наседал начальник Генштаба, которому требовалась как можно большая пассивность России для запуска механизмов плана Шлиффена на западе, а с другой – рейхсканцлер, нуждавшийся в каком-нибудь агрессивном действии России, хотя бы полной мобилизации, чтобы предъявить немецкой социал-демократии вескую причину для войны. Частичная мобилизация против Австрии тут не годилась. Вильгельм II уже 26 июля приказал приступить к работе подготовительной военной разведке[688]688
  Nicolai W. Nachrichtendienst, Presse und Volksstimmung im Weltkrieg. S. 202.


[Закрыть] и жаждал услышать о дополнительной мобилизации российских войск, дислоцированных на северо-западе, которую можно было истолковать и использовать как косвенное объявление войны Германии.

С этой целью заинтересованные силы в Берлине на следующий день после заседания Коронного совета в Потсдаме (29 июля 1914 г.) пошли на беспрецедентную уловку. «Никогда, – писал позже тогдашний российский министр иностранных дел, – уровень дарований и политического творчества не падал в Германии ниже, чем в эту эпоху»[689]689
  Сазонов С. Д. Воспоминания. С. 203.


[Закрыть]. Около 13.00 30 июля официозная берлинская «Локаль-анцайгер» выпустила экстренный номер с сообщением: «Мобилизация в Германии. Принято решение в том смысле, какого следовало ожидать после известий последних часов: как мы узнали, император Вильгельм только что объявил срочную мобилизацию германской армии и германского флота. Этот шаг Германии – вынужденный ответ на угрожающие военные приготовления России, которые, по положению вещей, направлены против нас не меньше, чем против нашей союзницы Австро-Венгрии»[690]690
  См.: Julikrise und Kriegsausbruch 1914 / bearbeitet und eingeleitet von I. Geiss. Hannover, 1964. Bd. II. Nr. 817. S. 400, Anm. 1.


[Закрыть].

До сих пор как в Германии, так и в России «неизвестно»[691]691
  Так отвечал когда-то эксперт следственной комиссии Германского рейхстага по вопросам ответственности за войну д-р Ойген Фишер (Fischer E. Die kritischen 39 Tage: Von Sarajewo bis zum Weltbrand. Berlin, 1928. S. 220 ff.) и отвечает сейчас М. Алексеев (Алексеев М. Военная разведка России. Кн. II. С. 421) на вопрос, не приложило ли здесь руку Военное министерство. Официальное объяснение немцев гласило, что некомпетентный редактор по ошибке слишком рано опубликовал подготовленное на всякий случай сообщение.


[Закрыть] происхождение этого недостоверного сенсационного сообщения в «придворной газете» императора, близкой к Военному министерству. Подбор слов совпадал с официальным текстом последующего указа о мобилизации. В политических кругах Берлина господствовало мнение, что эта «проделка» имела целью подтолкнуть колеблющегося императора и нерешительного рейхсканцлера к действиям, не обязательно заключающимся в объявлении германской стороной мобилизации и ведении большой войны. Среди международных дипломатов мало кто сомневался, что экстренный выпуск «Локаль-анцайгер» был призван обострить кризис и побудить ко всеобщей мобилизации Россию[692]692
  В 1920–1930-х гг. этот экстренный выпуск «Локаль-анцайгер» бурно обсуждался. Российские военные-германофилы (например, Сухомлинов), чьи воспоминания издавались германским МИД (и частью параллельно «Красным архивом»), утверждали, что выпуск никак не повлиял на решение царя о всеобщей мобилизации, тогда как западные дипломаты видели в нем инструмент разжигания войны, а советские военные (как маршал Шапошников), по крайней мере, признавали, что он способствовал усилению напряженности и обострению кризиса. После публикации английских и французских, а также российских дипломатических документов (последних – без указания времени получения важнейших телеграмм!) грубые фальсификации стали невозможны. Тем не менее источник этой судьбоносной фальшивки германской стороны так и не был назван, и немецкие историки не потрудились его уточнить. О ходе давней полемики см.: Taube M., von. Der groЯen Katastrophe entgegen. S. 315 ff., 405 ff.


[Закрыть].

Берлинский корреспондент Санкт-Петербургского телеграфного агентства А. И. Марков немедленно отправил это сообщение телеграфом в свое петербургское бюро, которое тотчас передало его Министерству иностранных дел. Там «марковская телеграмма» произвела эффект «разорвавшейся бомбы»[693]693
  Данилов Ю. Н. Россия в мировой войне, 1914–1915. Берлин, 1924. С. 20. Ср.: Алексеев М. Военная разведка России. Кн. II. С. 420–422.


[Закрыть]. Его еще усилила пришедшая следом телеграмма № 142 от российского посла Свербеева, который «весьма срочно» сообщил министру иностранных дел: «Узнаю от представителя нашего агентства, что сейчас отдан приказ о мобилизации германских армии и флота»[694]694
  Международные отношения в эпоху империализма (далее – МОЭИ). Сер. III. Т. 5. М.; Л., 1934. № 301. С. 268. На нем. яз.: Julikrise und Kriegsausbruch 1914. Nr. 817. S. 400.


[Закрыть]. Свербеев послал свою «весьма срочную» телеграмму с настоятельной просьбой об указаниях незашифрованной, по воспоминаниям Сазонова, он получил ее «часа два спустя»[695]695
  Сазонов С. Д. Воспоминания. С. 240. Различие во времени между Берлином и Петербургом составляло один час.


[Закрыть].

С 15 часов по берлинскому времени экстренный выпуск «Локаль-анцайгер» стал изыматься из продажи, сообщение о мобилизации в 15.10 было опровергнуто ТБВ, в 15.15 – министром иностранных дел фон Яговом. Ягов с этой целью лично звонил послам Англии и Франции[696]696
  «Министр иностранных дел только что позвонил, сказав, что слухи, которые ходили здесь сегодня утром в специальных выпусках [sic] газет, будто ночью изданы приказы о германской мобилизации, – неправда» (сэр Э. Гошен – сэру Эдварду Грею, Берлин, 30 июля 1914 г., отправлено в 16.00, принято в 16.35: British Documents on the Origins of the War, 1898–1914 [далее – BD]. Vol. XI. London, 1926. No. 306. P. 195). Французский посол в Берлине Жюль Камбон в 15.30 телеграфировал министру иностранных дел Вивиани, что германский министр иностранных дел только что по телефону опроверг сообщение о германской мобилизации с просьбой срочно известить французского министра; германское правительство конфискует соответствующие отдельные выпуски газет [sic] (Documents Diplomatiques Franзais [далее – DDF]. T. XI. Nr. 322, 330, 339). Позднее в тот же день посол Камбон спросил германского министра в личном разговоре, что следует думать об известии о мобилизации в «Локаль-анцайгер», и получил ответ: «Речь идет об ошибке, экстренными листками, которые газета подготовила на всякий случай, неправильно распорядились» (Ibid. Nr. 380). Камбон увидел в этом «многозначительный промах; он показывает, что на самом деле предстоит всеобщая мобилизация». См.: Julikrise und Kriegsausbruch 1914. Nr. 841. S. 415.


[Закрыть], а также в российское посольство, говоря, что «Локаль-анцайгер» ошиблась. Посол Свербеев отправил в министерство вслед за своей полуденной телеграммой, вторую, без номера: «Просьба считать телеграмму № 142 недействительной. Объяснение следует»[697]697
  МОЭИ. Сер. III. Т. 5. № 302. С. 269.


[Закрыть]. Затем в телеграмме № 143 он передал полученные «сейчас» по телефону от германского министра сведения, что известие о мобилизации «неверно», «листки газет[698]698
  Уже 12-часовой выпуск «Кёльнише фольксцайтунг» от 30 июля 1914 г. содержал сообщение, что Германия приняла решение о всеобщей мобилизации; см.: Wegerer A., von. Das Extrablatt des Lokalanzeigers // Berliner Monatshefte fьr internationale Aufklдrung. 1929. November. S. 1046.


[Закрыть] были напечатаны заранее в предвидении… [так в тексте. – Е. И. Ф.] возможностей, пущены в продажу в час дня и теперь конфискованы». Противоречие между газетным сообщением и его опровержением Свербеев прокомментировал словами: «По слухам, мобилизация решена, но еще не подписана в ожидании ответа на запрос, который будто бы послан в Петербург»[699]699
  МОЭИ. Сер. III. Т. 5. № 303. С. 269.


[Закрыть].

Телеграммы с опровержением ушли из российского посольства на Унтер-ден-Линден в 15.10 и 15.15 по берлинскому времени соответственно, но, по воспоминаниям Сазонова, добирались до российского Министерства иностранных дел гораздо дольше, придя туда «со значительным запозданием»[700]700
  Сазонов С. Д. Воспоминания. С. 240. Точное время получения неизвестно.


[Закрыть]. Опыт подсказывал министру, что запоздание двух телеграмм столь важного содержания не могло быть случайностью. В доказательство он в своих парижских мемуарах (1927) поминутно воспроизвел все шаги, предпринятые им в этот промежуток времени, которые, по сути, привели к столь желанной для германской стороны всеобщей мобилизации в России[701]701
  Там же. С. 239–250. Его картина происходившего с полудня до вечера 30 июля подтверждена помощником начальника канцелярии министерства Базили, сопровождавшим министра после получения «марковской телеграммы» и полуденной телеграммы посла Свербеева в Генеральный штаб на совещание по поводу значения этих сообщений; см.: Basily N., de. Memoirs. P. 98 ff. Однако в опубликованном в Москве в 1923 г. служебном дневнике министерства, который вел начальник канцелярии барон М. Ф. фон Шиллинг, содержатся существенно расходящиеся с ней хронологические данные, производящие впечатление, что Сазонов мог действовать, еще не зная о телеграмме Свербеева. См.: Поденная запись бывшего Министерства иностранных дел // Красный архив. 1923. Т. 4. С. 29–31. То же самое относится к переводу на нем. яз.: Beitrдge zur Schuldfrage. Heft 2: Der Beginn des Krieges 1914. Tages-Aufzeichnungen des ehemaligen Russischen AuЯenministeriums / mit einem Vorwort von A. von Wegerer. Berlin, 1924. S. 31.


[Закрыть]. По получении полуденной телеграммы[702]702
  Согласно «Поденной записи», однако, якобы около 11 часов утра.


[Закрыть] министр по просьбе позвонившего ему начальника Генштаба Н. Н. Янушкевича отправился в сопровождении помощника начальника своей канцелярии Базили в Генеральный штаб, где застал Янушкевича в обществе военного министра Сухомлинова, обоих «в состоянии крайней тревоги». Они сказали Сазонову, что теперь единственное спасение России в немедленной мобилизации всех ее сухопутных и морских сил, иначе она безнадежно отстанет от германской мобилизации, а такое отставание может означать проигрыш войны. Царь, обо всем осведомленный, только что немилостиво оборвал их настояния по телефону. Поэтому они «убедительно» просили министра иностранных дел сейчас же позвонить царю и лично «постараться повлиять на него в смысле разрешения принять нужные меры для начала всеобщей мобилизации». Сазонов «не был другом ни генерала Сухомлинова, ни генерала Янушкевича», имея основания считать военного министра германофилом[703]703
  О том, насколько он был известен в то время своей прогерманской ориентацией, см., напр.: Алексеев М. Военная разведка России. Кн. II. С. 361–362.


[Закрыть], а начальника Генштаба германофобом, от каковых следовало в равной мере держаться подальше, однако выполнил их просьбу, усматривая в этом свой долг, и тем самым, возможно, неосознанно сыграл на руку германской разведке[704]704
  Французское правительство в ночь с 29 на 30 июля считало желательным «чтобы… Россия… воздержалась бы сейчас от всяких мероприятий, способных послужить для Германии поводом произвести полную или частичную мобилизацию ее сил» (МОЭИ. Сер. III. Т. 5. С. 262–263). Возможно, Сухомлинов, который в расчете на предстоящую войну назначил 5 марта 1914 г. начальником Генерального штаба своего ученика Янушкевича, подталкивал теперь министра иностранных дел к решающей аудиенции у царя по поручению германской разведки – например, по желанию Вильгельма Хайе.


[Закрыть].

Царь сразу ответил на звонок Сазонова из Генштаба и после короткого раздумья назначил ему аудиенцию на 15 часов, спросив, не возражает ли он против присутствия царского полномочного представителя при германском императоре генерал-лейтенанта И. Л. Татищева, уже вызванного на это время в Петергоф; Татищеву в тот же вечер предстояло «с инструкциями» ехать к императору в Берлин с чрезвычайной миссией. Царь принимал Сазонова и Татищева с 15.10 до 16.00. Сазонов доложил о депеше Свербеева и поведал о беспокойстве начальника Генштаба по поводу дальнейшей отсрочки всеобщей мобилизации, создающей «громадное преимущество» для Германии. Царь с удрученным видом протянул ему последнюю телеграмму от германского императора, с сожалением заметив, что на предложение обратиться в Гаагский трибунал, на который возлагали надежды он сам и российское Министерство иностранных дел[705]705
  См., напр.: Basily N., de. Memoirs. P. 97 f.


[Закрыть], Вильгельм ни словом не откликнулся[706]706
  В вечерней телеграмме (без номера) от 29 июля 1914 г. (DD. Bd. II. Nr. 366. S. 84) царь благодарил императора за его «примирительную и дружественную» телеграмму, но указывал на совершенно иной тон заявления германского посла российскому министру иностранных дел и просил разъяснить это «разногласие». Он считал правильным «весь австро-сербский вопрос передать Гаагской конференции», доверяясь «мудрости и дружбе» императора. Указанное «разногласие» состояло в следующем: Пурталес по поручению канцлера заявил российскому министру, что, «если Россия будет продолжать свои военные приготовления», «Германия сочтет себя вынужденной мобилизовать» и тогда остановить европейскую войну вряд ли будет возможно; император же в телеграмме царю, отправленной в 18.30 29 июля, рекомендовал ему заключить непосредственное соглашение с Веной, обещая повлиять на нее, но – гораздо мягче – замечал, что «военные приготовления со стороны России» представляют угрозу для Австрии, вредят его позиции посредника и способны ускорить катастрофу, которой они оба стараются избежать. В телеграмме от 30 июля (без указания времени отправки и получения, отправлена до 15.30 по берлинскому времени: Ibid. Nr. 420. S. 147), которую царь, видимо, дал прочесть Сазонову, император заявлял, что никакого противоречия между словами посла и его собственными нет, и возлагал на царя «всю тяжесть» ответственности за принятие того или иного решения, а следовательно, «за войну или мир». Канцлеру Вильгельм II, с самого начала считавший идею царя об арбитраже «дурацкой выдумкой мальчишки-фантазера» (Ludwig E. Wilhelm der Zweite. S. 260), написал, что обращение в Гаагский трибунал «конечно исключено». См.: DD. Bd. II. Nr. 366, 342, 359, 378, 420.


[Закрыть]. Взволнованным голосом он сказал, что император «требует от него невозможного»: хочет прекращения русской мобилизации, не упоминая об австрийской, хотя та как раз и послужила причиной российских военных мер. Исполнение требования немцев царь назвал «безумием», поскольку в таком случае Россия останется безоружной перед Австрией. Сазонов, придерживавшийся убеждения, что телеграммы императора «лишены всякого значения» и на них следует смотреть «просто как на риторический прием»[707]707
  Сазонов С. Д. Воспоминания. С. 229.


[Закрыть], заключил по содержанию этой телеграммы, так же как по устным сообщениям германского посла ранее, что «войны не избежать», «она давно решена в Вене», а Берлин требует «от нас капитуляции перед центральными державами, которой Россия никогда не простила бы Государю». Он заверил царя, что в данной ситуации не остается «ничего иного, как повелеть приступить ко всеобщей мобилизации». Царь, терзаемый глубочайшим душевным волнением, возразил, что такое решение обречет «на смерть сотни тысяч русских людей». Сазонов ответил, что в противном случае Россия, сделавшая все, чтобы избежать конфликта, окажется не готова к навязанной ей войне и будет принуждена к жалкому существованию, зависимому от произвола центральных держав. После мучительных колебаний царь признал правоту Сазонова: вступать в войну неподготовленными опаснее. Он дал согласие на всеобщую мобилизацию и разрешил Сазонову немедленно передать его повеление начальнику Генштаба по телефону. Притом царь еще надеялся «найти способ помешать общей мобилизации быть бесповоротным поводом к войне» и уверял германского императора в очередной телеграмме, «что несмотря на означенную мобилизацию…»[708]708
  Здесь запись в служебном дневнике МИД обрывается; см.: Поденная запись бывшего Министерства иностранных дел. С. 31. Эти последние слова предположительно относились к телеграмме царя от 31 июля (отправлена в 14.55 по петербургскому времени, получена в 14.52 по берлинскому времени: DD. Bd. III. Nr. 487. S. 6), в которой он называл приостановку военных приготовлений невозможной «по техническим условиям», но заверял, что Россия далека от того, чтобы желать войны, и давал императору «торжественное слово», что его войска, «пока будут длиться переговоры с Австрией», не предпримут «никаких вызывающих действий». Он также выражал надежду на успешность посредничества императора в Вене «на пользу наших государств и европейского мира». Царь свое слово сдержал: даже 1 августа начальнику мобилизационного отдела российского Генштаба генералу С. К. Добророльскому все еще пришлось циркулярной телеграммой предупреждать окружные штабы, что «до получения особой телеграммы открытие военных действий с нашей стороны недопустимо» и следует «избегать пока фактов, могущих повлечь перерыв продолжающихся дипломатических переговоров» (Добророльский С. К. Мобилизация. М., 1929. С. 7).


[Закрыть] Решение, принятое царем во второй половине дня 30 июля, было объявлено начальнику Генштаба в 16 часов по местному времени и приобрело законную силу в виде указа Сенату 31 июля 1914 г. Обнародованное ранним утром, официальным путем оно достигло Берлина в первой половине дня (неофициально, т. е. от агентов, о нем, вероятно, узнали в Берлине уже вечером 30-го, потому что император тогда же распорядился приступить к подготовительному этапу мобилизации).

До сих пор неясно, когда именно в российском МИД получили сообщения об опровержении фон Ягова и не передали ли их министру хотя бы по телефону. Рассказы Сазонова и Базили такую возможность исключают, современный российский историк также считает, что эти новости, «естественно, стали известны Сазонову уже после аудиенции у Николая II»[709]709
  Алексеев М. Военная разведка России. Кн. II. С. 421.


[Закрыть]. По возвращении из Петергофа министр, должно быть, увидел, что генералы отнеслись к полуденной газетной заметке серьезнее, чем к послеполуденному опровержению, тем более что донесение российского военно-морского атташе в Германии Римского-Корсакова в Морской генеральный штаб во второй половине дня наводило на мысль о «ползучей» германской мобилизации[710]710
  Еще раньше император снабдил записку канцлера от 26 июля 1914 г., советовавшую Германии «оставаться спокойной», язвительным примечанием: «Спокойствие – первый долг гражданина! Спокойствие, только спокойствие! Но Спокойная Мобилизация – это что-то новенькое» (DD. Bd. I. Nr. 197. S. 203).


[Закрыть]. Римский-Корсаков докладывал о поездах с резервистами, отправляющихся из Франкфурта-на-Майне в Берлин и из Бремена в Киль, о составах с орудиями и боеприпасами и писал: «Известие это совпало со слухами, которые распространились по городу, что производится общая мобилизация армии и флота; однако очень скоро посол получил от… фон Ягова опровержение этого слуха… по телефону; вскоре после этого, около 3 часов дня, появилось на улицах экстренное прибавление к полуофициозной газете Lokal-Anzeiger, в котором опровергались слухи о мобилизации»[711]711
  МОЭИ. Сер. III. Т. 5. № 306. С. 271. В дальнейшем сообщения такого же содержания приходили от российского военного атташе в Берлине и в Министерство иностранных дел. См.: Basily N., de. Memoirs. P. 98, n.


[Закрыть].

Император, предположительно получивший известие об исходе аудиенции Сазонова в Петергофе ранним вечером 30 июля по разведывательным каналам, на следующий день объявил «состояние опасности войны» (ОВ). Тем самым он легализовал уже идущую втайне мобилизацию. За вступлением в силу «состояния опасности войны» 31 июля 1914 г. должна была – если Россия в течение 12 часов не прекратит все военные приготовления против Вены и Берлина[712]712
  Бетман-Гольвег – Пурталесу, телеграмма № 153, срочная, 31 июля 1914 г.: DD. Bd. III. Nr. 490. S. 9. Канцлер отрицал мобилизационные меры в Германии и утверждал, что посредничество императора в Вене продолжается. Он велел Пурталесу «немедленно» уведомить Сазонова об объявлении состояния ОВ «для защиты империи» в ответ на русскую мобилизацию и о том, что мобилизация в Германии начнется, «если Россия в течение двенадцати часов не приостановит все военные меры против нас и Австро-Венгрии и не даст нам по их поводу определенные объяснения». Рейхсканцелярия сдала эту телеграмму на Главный телеграф в 15.30, после чего ей понадобилось почти 8 часов, чтобы в 23.20 прийти оттуда в посольство! В полночь Пурталес вручил Сазонову ультиматум с 12-часовым сроком действия. См.: Пурталес – МИД, телеграмма 209, отправлена из Петербурга в 01.00, входящая помета МИД: 1 августа, без указания времени: Ibid. Nr. 536. S. 45. См. также: МОЭИ. Сер. III. Т. 5. № 385. С. 319–320 (здесь ультимативный характер подчеркнут еще сильнее). Сазонов обратил его внимание на «техническую невозможность приостановить военные приготовления», вновь указал на иное «значение русской мобилизации, которую не стоит сравнивать с нашей», и напомнил о «честном слове» царя. Тогда Пурталес потребовал еще и гарантий отказа от военных действий, если соглашение с Австрией не будет достигнуто. Поскольку это требование было новым и Сазонов не мог на него ответить (не переговорив с царем), Пурталес заявил, что Германия не намерена «позволять России дальнейшее преимущество в мобилизации».


[Закрыть] – «в течение сорока восьми часов последовать мобилизация, так чтобы 2 августа стало первым мобилизационным днем»[713]713
  Hemmer E. Die deutschen Kriegserklдrungen von 1914. Stuttgart, 1935. S. 20.


[Закрыть]. Царю император вскоре после полудня 31 июля[714]714
  Император – царю, Берлин, 31 июля 1914 г., телеграмма без номера: DD. Bd. III. Nr. 480. S. 1 f. Эта телеграмма пересеклась по времени с телеграммой царя от того же числа (Ibid. Nr. 487. S. 6).


[Закрыть] сообщил, что теперь у него есть «достоверные известия о серьезных приготовлениях к войне» на восточной границе Германии. Ответственность за безопасность собственной страны вынуждает его «принять предварительные меры защиты». Он-де до сего момента выступал в роли посредника («продолжал действовать»), как хотел царь, невзирая на русскую частичную мобилизацию против Австрии, и в своих «усилиях сохранить всеобщий мир… дошел до возможных пределов». Поэтому «ответственность за бедствие, угрожающее всему цивилизованному миру», падет не на него. Предотвращение этого бедствия зависит от царя. Мир в Европе еще можно сохранить, если Россия согласится приостановить военные приготовления, угрожающие Германии и Австро-Венгрии. Эти слова императора в действительности являлись не более чем «риторическими» упражнениями: еще накануне (30 июля) он написал на полях полуденной телеграммы царя[715]715
  Царь – императору, Петергоф, 30 июля 1914 г., отправлена из Петергофа в 13.20, получена в Новом дворце в 13.45: DD. Bd. II. Nr. 390. S. 121.


[Закрыть], что больше не может «заниматься посредничеством»: «Моя служба окончена! В.».

Думая о своей роли в развязывании войны, Сазонов позже изучил события 30 июля вдоль и поперек. Он пришел к убеждению, что появление в полдень газетной фальшивки «так или иначе» связано с заседанием Коронного совета, состоявшимся днем раньше[716]716
  Сазонов С. Д. Воспоминания. С. 240.


[Закрыть], и преследовало цель вызвать всеобщую мобилизацию в России. Некоторые немецкие документы косвенно подтверждают его вывод. Рейхсканцлер, получив известие о полной мобилизации в России, сообщил 31 июля в 15.10 послу в Лондоне: он «не считает невозможным объяснение русской мобилизации тем, что ходившие здесь вчера абсолютно ложные и тотчас [sic] официально опровергнутые слухи о проведении мобилизации здесь были переданы в Петербург как факт»[717]717
  Рейхсканцлер – послу в Лондоне, 31 июля 1914 г.: DD. Bd. III. Nr. 488. S. 7.


[Закрыть]. Послу в Петербурге Пурталесу он писал в телеграмме в 15.30: «Я знаю, что Свербеев вчера телеграфировал в Петербург, будто мы объявили мобилизацию…»[718]718
  Рейхсканцлер – послу в Петербурге, Берлин, 31 июля 1914 г.: Ibid. Nr. 490. S. 9.


[Закрыть] Значит, Сазонов не ошибался, полагая, что телеграмму № 142 прочли в германском Министерстве иностранных дел! Баварскому посланнику в Берлине графу Хуго Лерхенфельду ранним вечером 31 июля там сказали: «Колеса завертелись, потому что русский посол Свербеев доложил в Петербург ложное сообщение “Локаль-анцайгер”, будто Германия мобилизуется, не удостоверившись в его истинности. Полагают, что опровержения, которое он послал следом, оказалось недостаточно…»[719]719
  Лерхенфельд – Хертлингу, Берлин, 31 июля 1914 г.: Julikrise und Kriegsausbruch 1914. Nr. 917. S. 482.


[Закрыть] Следовательно, и вторую телеграмму Свербеева с просьбой считать первую недействительной, ту самую, которую, по мнению Сазонова, намеренно задержали на несколько часов, читали в МИД! Сэр Э. Грей в 1916 г. также подтвердил, что на решение о русской мобилизации повлиял (повлияли) дезинформирующий отдельный выпуск (выпуски) газеты[720]720
  См. об этом полемическое сочинение: Schaer W. Katechismus zur Kriegsschuldfrage. Berlin, o. J. S. 132.


[Закрыть]. Даже немецкие социал-демократы признали возможное влияние газетной утки на всеобщую мобилизацию в России. Их центральный орган «Форвертс» 1 августа предупреждал читателей в статье под заголовком «Роковой час Европы»: «Никто не может знать, не потому ли Россия сочла необходимым продолжать подготовку к войне в ускоренном темпе, что “Локаль-анцайгер” по странной оплошности ложно оповестила о германской мобилизации». Сведущий автор добавлял: «Но и мобилизация России еще не должна волновать Германию, потому что России из-за ее военной организации и обширной территории на мобилизацию нужно намного больше времени, чем Германии». С немецких социал-демократов он предусмотрительно снимал ответственность за грядущие события, «если все-таки случится самое ужасное».

Германский ультиматум России, переданный графом Пурталесом в ночь с 31 июля на 1 августа в 24.00, имел 12-часовой срок. Буквально за десять минут до 12.00 по местному времени в бюро канцлера собрались высокопоставленные чиновники в ожидании результата. И реакцией на него стало всеобщее облегчение! В Военном министерстве было то же самое: «всюду сияющие лица, рукопожатия в коридорах; поздравляют друг друга с тем, что все препятствия позади»[721]721
  Цит. по: Cahйn F. M. Der Weg nach Versailles. S. 319 f.


[Закрыть]. В тот же день имперское правительство ответило на всеобщую мобилизацию в России объявлением войны Российской империи[722]722
  Даже преданные императору немецкие историки считали объявление войны Германией опрометчивым и ошибочным; см., напр.: Karo G. Grundzьge der Kriegsschuldfrage. München, 1926. S. 44.


[Закрыть]. Граф Пурталес, зачитавший его в российском Министерстве иностранных дел около 19.00 по петроградскому времени, покинул ведомство Сазонова «с жалким видом»: «…в глазах его стояли слезы. Он думал, Россия даст себя запугать, и пал духом, увидев, что расчеты оказались неверными»[723]723
  Basily N., de. Memoirs. P. 100 f.


[Закрыть].