Текст книги "Русская революция. Ленин и Людендорф (1905–1917)"

Объявленная в России 31 июля 1914 г. дополнительная мобилизация – невзирая на известный взгляд русских на мобилизацию и различную ее оценку в Берлине и Вене[724]724
  Прикомандированный к секции IIIb офицер австро-венгерской разведки, капитан Генштаба Мориц Фляйшман фон Тайсрук, предупреждал из Берлина начальника Генштаба Конрада, что мобилизация России еще не повод для тревоги, подчеркивая: «В отличие от уже привычных русских мобилизаций и демобилизаций, мобилизация Германии обязательно приведет к войне». Он советовал «не объявлять России войну, а ждать нападения России» и своего добился. Конрад немедленно откликнулся: «Мы не будем объявлять войну России и не начнем войну» (Conrad von Hцtzendorf F. Aus meiner Dienstzeit. Bd. I V. S. 152). В ответ ему 31 июля в 19.15 пришла удивившая его телеграмма Мольтке: «Неужели Австрия бросит Германию в беде?» (Ibid. S. 155).


[Закрыть] – предоставила немцам достаточную причину для объявления войны[725]725
  Возражения против такого решения исходили, например, от тогдашнего прусского военного министра Эриха фон Фалькенхайна, который считал объявление войны России ошибкой; Альфред фон Тирпиц – так же как австрийские союзники – придерживался мнения, что рейхсканцлеру следовало предоставить врагам объявить войну (см.: Spickernagel W. Der Kardinalfehler unserer Politik. Berlin, 1920. S. 30 f.). В ранних немецких исследованиях достаточной причины для войны не усматривалось (см.: Kantorowics H. Gutachten zur Kriegsschuldfrage. S. 323 ff., 329 ff.), в более поздних как минимум говорилось, что использование «преждевременной общей мобилизации» России как «столь эффектного в пропагандистском отношении сигнала к германской мобилизации» было «технической профессиональной ошибкой» (Geiss I. Die Kriegsschuldfrage – Das Ende des Tabus // Der Kriegsausbruch 1914. München, 1967. S. 125).


[Закрыть]. После войны она служила замешанным в «проделке» чинам Военного министерства и/или Министерства иностранных дел краеугольным камнем в доказательствах российской ответственности за войну[726]726
  Обширная немецкая литература, посвященная опровержению т. н. лжи об ответственности за войну, тщилась доказать, что доклад Сазонова царю не оказал влияния на решение последнего о полной мобилизации, но убедительных доказательств так и не привела; см.: Frantz G. Russlands Eintritt in den Weltkrieg. Berlin, 1924. S. 71 ff.


[Закрыть]. Их фиксация на данном факте вне всякой связи с историческими обстоятельствами при незаинтересованности в выяснении происхождения газетной утки задним числом свидетельствовала о том, какое огромное удовлетворение доставил им успех этого трюка[727]727
  Из круга подобной литературы на тему ответственности за войну, финансировав-шейся МИД при министре графе Брокдорф-Ранцау, см., напр.: Beitrдge zur Schuldfrage. Erstes Heft «Die Mobilmachung der russischen Armee». Berlin, 1922. Сюда вошли воспоминания генерала С. К. Добророльского, графа Пурталеса, графа Максимилиана Монжела и военных представителей при германском посольстве в Петербурге. Эти воспоминания публиковались по согласованию с московским Наркоматом иностранных дел и в сотрудничестве с «Красным архивом». Они заложили фундамент канонической картины описываемых событий в обеих странах, которая долго оставалась искаженной ввиду их общей заинтересованности в обвинении царской России.


[Закрыть].

Едва нашлась «причина войны» на востоке, позволявшая свалить всю вину на Россию, как стали сгущаться новые тучи на западе. 31 июля после обеда до императора дошло известие, поначалу звучавшее отрадно: у германского посла впервые создалось впечатление, будто Англия может занять «выжидательную позицию в случае вероятной войны»[728]728
  Лихновский – МИД, телеграмма № 197, Лондон, 31 июля 1914 г., отправлена из Лондона в 12.13, получена в МИД в 14.50: DD. Bd. III. Nr. 484. S. 4.


[Закрыть]. Новость показалась столь важной, что ее немедленно передали в Генеральный штаб, Военное министерство, Главный морской штаб и Имперское военно-морское ведомство. Следующие сообщения Лихновского тоже выглядели многообещающе. В первой половине дня 1 августа английский министр иностранных дел сэр Э. Грей спросил его по телефону, полагает ли он возможным «заявить, что, если Франция останется нейтральной в германо-российской войне, мы не нападем на французов». Когда Лихновский заверил, что возьмет на себя такую ответственность, его попросили подождать окончания заседания кабинета в этот день[729]729
  Лихновский – МИД, 1 августа 1914 г., отправлена из Лондона в 11.14, получена в МИД в 16.23: Ibid. Nr. 562. S. 66.


[Закрыть]. После полудня к нему зашел личный секретарь министра сэр У. Тиррел и, по словам Лихновского, сообщил, что сэр Грей хочет немного позже «сделать ему предложения по нейтралитету Англии», причем даже на тот случай, если Германия будет воевать как с Россией, так и с Францией (последние слова император подчеркнул!). Лихновский уведомил Министерство иностранных дел, что увидится с Греем в 15.30 и потом немедленно обо всем доложит[730]730
  Лихновский – МИД, 1 августа 1914 г., отправлена из Лондона в 14.10, получена в МИД в 18.04: Ibid. Nr. 570. S. 70.


[Закрыть]. Объявление о телеграмме Лихновского вечером, около 20.00, подействовало в берлинском дворце «как бомба». Император в последний раз увидел спасительную возможность войны на один фронт; даже перспектива войны на два фронта при гарантированном невмешательстве Великобритании в конфликт обнадеживала. Поэтому, несмотря на предварительный характер сообщения, он, потеряв голову от волнения, велел тотчас известить союзников и вызвал к себе начальника Генерального штаба, которого радостно огорошил решением: «Итак, мы просто идем со всей армией на восток!»[731]731
  Об этом и о последующем см.: Betrachtungen und Erinnerungen // Helmuth von Moltke, 1848–1916: Dokumente zu seinem Leben und Wirken. Basel, 1993. Bd. 1. S. 398 ff.


[Закрыть]

Эти события и последующий спор между императором и начальником Генштаба показательны в нескольких отношениях. Во-первых, они доказывают, что Вильгельма II воздействие «июльских баррикад» на его российского кузена и, стало быть, «квалификационное свидетельство» большевистских коллаборационистов впечатлили гораздо сильнее, чем можно судить по сохранившимся документам. Видимо, в тот момент он счел реальным – при условии нейтралитета англичан – быстро разгромить Россию, продолжая разжигать там внутренние беспорядки, иначе испытанный им прилив оптимизма непонятен. Во-вторых, они открывают, что, сколько бы император ни настаивал, вопреки заверениям царя, подтвержденным и немецкими военными, будто начатая мобилизация автоматически и бесповоротно означает войну, ни он сам, ни его военные советники не считали это обязательным в случае запланированного западного развертывания. Наконец, они свидетельствуют, что император тогда совершенно не думал о финансово-экономических и материальных (как, например, потребность Германии в сырье) основаниях для нанесения первого удара на западе, а забыть о них он мог, только если полагал, что и на востоке война «сама себя прокормит», т. е. немцы благодаря быстрому продвижению в глубь сотрясаемой беспорядками и/или революцией страны доберутся до источников русских богатств и вознаградят себя за все потери.

«Однако не все разделяли оптимизм Вильгельма»[732]732
  Полетика Н. П. Возникновение первой мировой войны (Июльский кризис 1914 г.). М., 1964. С. 225.


[Закрыть]. Так, отчаянное сопротивление начальника Генштаба внезапному кульбиту во взглядах своего монарха показало, что он – даже точно зная о принимаемых секцией IIIb подготовительных мерах – считал поворот немецкой армии на восток в тот момент невозможным, а быструю победу над Россией – иллюзией. Мольтке тогда, в отличие от его монарха, быстрые победы на востоке не манили; он объявил решение императора неосуществимым ввиду отсутствия планов развертывания на востоке[733]733
  После войны позицию Мольтке критиковали, исходя из не соответствующего действительности предположения о наличии плана восточного развертывания. Например, генерал фон Штаабс считал взгляды Мольтке «неверными»; по его мнению, с чисто транспортной точки зрения «работа, вне сомнения, была выполнима, и тем легче, чем тщательнее было продумано и уже подготовлено “большое восточное развертывание”»: Staabs H., von. Aufmarsch nach zwei Fronten: Auf Grund der Operationsplдne von 1871–1914. Berlin, 1925. S. 54 ff.


[Закрыть]. Вся работа по подготовке мобилизации, уверял он, основана на западном развертывании, большие наступательные силы уже движутся на запад, малые оборонительные на восток, импровизированная переброска западной армии, чья 16-я дивизия этим вечером должна вступить в Люксембург для охраны железных дорог, неизбежно превратит ее в «в дикое скопище недисциплинированных вооруженных людей, лишенных довольствия». Император «сердито» стоял на своем и прилюдно оскорбил достоинство Мольтке, сравнив его с Мольтке-старшим: «Ваш дядя дал бы мне другой ответ!» Довод Мольтке (классический!), что перенаправление всех немецких войск против России с мобилизованной Францией за спиной обязательно закончится катастрофически, поскольку в обеих странах мобилизация означает войну, не возымел действия на императора. Казалось, по словам Мольтке, никто не хотел «думать о том, что нас постигнет катастрофа, если мы со всей нашей армией уйдем в Россию, оставляя за спиной Францию в состоянии боевой готовности… Возбуждение нарастало, и я остался в полном одиночестве». Бессильный начальник Генштаба мог только пообещать императору, «что по завершении развертывания можно будет перебросить на восток сколь угодно сильные армейские части», а иначе он ни за что не отвечает. Впрочем, и этим поспешным обещанием Мольтке уже отходил от плана Шлиффена, делавшего поражение Франции предпосылкой массового перемещения немецких войск на восток, и вступал на опасную тропу ослабления еще не победоносной западной армии ради восточного фронта.

Император, не желая дожидаться туманного будущего, взял дело пересмотра планов в собственные руки. Для начала, чтобы выиграть время, он по телеграфу отменил приказ о вступлении в Люксембург. Мольтке, у которого «сердце разрывалось», возразил, что охранять люксембургские железные дороги в любом случае необходимо. Император парировал: пусть пользуется другими дорогами! С тем начальник Генштаба был «отпущен» и поехал домой, «проливая слезы отчаяния».

В его отсутствие императору поступила телеграмма № 212 от Лихновского, отправленная в 17.47 (получена в МИД в 22.20), с заявлением Грея о единогласном решении британского кабинета: приукрашенное вежливыми словами сожаления, оно сводилось к тому, что в случае нарушения бельгийского нейтралитета Германия не может рассчитывать на «дружественный нейтралитет» Англии[734]734
  Лихновский – МИД, 1 августа 1914 г.: DD. Bd. III. Nr. 596. S. 89 ff.


[Закрыть]. Надежда императора на пассивность англичан рухнула, он отменил свои распоряжения как «бессмысленные»[735]735
  Заметка Циммермана от 2 августа; см.: Ibid. Nr. 570. S. 70, Anm. 2.


[Закрыть] и, сыпля смачными ругательствами в адрес английского министра иностранных дел[736]736
  В его пометках на телеграмме Лихновского № 212 сэр Грей назван «придурком», «лживой сволочью», «вруном» и «идиотом»!


[Закрыть], приказал начальнику Генштаба вновь явиться во дворец к 23 часам. Тут Мольтке узнал, что прежняя депеша Лихновского основывалась на заблуждении и Англия нейтралитета не обещает. «Император, – вспоминал он, – был очень взволнован и сказал мне: “Ну, можете делать, что хотите”».

Позже Мольтке назвал спор во дворце вечером 1 августа своим «первым военным испытанием»; будучи и до этого человеком не слишком здоровым, он от пережитого потрясения (по мнению его жены, с ним тогда случился легкий инсульт) так и не оправился. Как он заметил, что-то в нем «непоправимо сломалось, уверенность и доверие были поколеблены».

Как показал дальнейший ход войны, доклады о мобилизации петербургского пролетариата коллаборационистами и агентами Большого генштаба, по всей вероятности, произвели на императора куда большее впечатление, чем считалось ранее. Очевидно, он действительно тешил себя надеждой, что за вторжением немцев в Россию последует революция, а за ней – решающие победы Германии.

1.9. Август 1914-го

В то время как население Берлина после объявления войны России устраивало продолжительную овацию перед дворцом императора, последний в бурной вспышке злости на Англию дал рейхсканцлеру указание революционизировать Британское содружество: «…наши консулы в Турции и Индии, агенты и пр. должны воодушевить весь магометан[ский] мир на самое яростное восстание против этого презренного, лживого, бесстыжего народа торгашей; если уж нам суждено проливать кровь, то пусть Англия потеряет по крайней мере Индию. В.»[737]737
  Конец заметок на докладе Пурталеса от 30 июля 1914 г.: DD. Bd. II. Nr. 401. S. 120.


[Закрыть] От измученного, больного начальника Генштаба не последовало ни возражений, ни поправок. Разъясняя Министерству иностранных дел 2 августа важнейшие военно-политические соображения, граф Мольтке высказал пожелание, чтобы в случае, если Англия выступит противником Германии, были предприняты «попытки разжечь восстание в Индии». «То же самое, – продолжал он, – следует попробовать в Египте. А также в южноафриканских доминионах»[738]738
  Начальник Генерального штаба армии – Министерству иностранных дел, Берлин, 2 августа 1914 г.: Ibid. Bd. III. Nr. 662. S. 133 ff.


[Закрыть]. После объявления Англией войны Германии 4 августа 1914 г. Мольтке 5 августа призвал МИД «со всей жесткостью»[739]739
  Fischer F. Der Griff nach der Weltmacht. S. 113.


[Закрыть] пустить в ход «до конца все средства, которые могут помочь победе». Указывая на осложнившееся положение Германии, он вменял немецким дипломатам в обязанность «применение любых средств, способных повредить врагу». При этом, оправдывая «беспощадные действия» якобы бессовестной политикой противников, Мольтке сообщал, что «готовится» антироссийское восстание в Польше, где семена упадут на благодатную почву, и «величайшее значение имеет инсуррекция Индии и Египта, также в Кавказе [sic!]». Министерству иностранных дел он ставил задачу «осуществлять эту идею, пробуждая исламский фанатизм»[740]740
  Начальник Генерального штаба армии – Министерству иностранных дел, Берлин, 5 августа 1914 г.: DD. Bd. IV. Nr. 876. S. 94 f.


[Закрыть].

Германский Генеральный штаб оставался «весьма далек от шапкозакидательства», Высшее командование также сознавало серьезность своих задач[741]741
  Nicolai W. Nachrichtendienst, Presse und Volksstimmung im Weltkrieg. S. 203. О возникновении Высшего командования и Большой ставки см.: Hubatsch W. Großes Hauptquartier, 1914/18: Zur Geschichte einer deutschen Fьhrungseinrichtung // Ostdeutsche Wissenschaft: Jahrbuch des Ostdeutschen Kulturrates (München). 1958. Jg. 5. S. 422–461.


[Закрыть]. К середине августа стало портиться настроение и у монарха. Когда 12 августа отъезд императора со свитой в Большую ставку (БС) в Кобленце наметили на 16-е число, его флигель-адъютант, глава военно-морского кабинета адмирал Георг Александр фон Мюллер, сказал, что это «бессмысленно рано», и другие члены императорской свиты с ним согласились. По прибытии в Кобленц – значительную часть Пруссии уже захватила русская кавалерия, а 17 августа в приступе депрессии покончил с собой обер-шталмейстер барон фон Эзебек – его величество находился в «очень мрачном настроении» (19 августа). С тех пор «черный пессимизм»[742]742
  См.: Hubatsch W. Großes Hauptquartier. S. 458.


[Закрыть] навис над ставкой, переведенной 30 августа в Люксембург, а 28 сентября во Францию, в Шарлевиль-Мезьер под Седаном; пространственное приближение к западному фронту нисколько не уменьшило ее психологическую «несовместимость с фронтом»[743]743
  См.: Thaer A., von. Generalstabsdienst an der Front und in der O.H.L. S. 13. Это выражение и связанная с ним критика пошли от Фрица фон Лоссберга.


[Закрыть].

В отличие от военачальников из окружения императора, которые «не спешили на передовую»[744]744
  Хубач (Hubatsch W. Großes Hauptquartier. S. 459, Anm. 27) подчеркивает крайне малую степень «воинственного восторга среди высшего германского руководства».


[Закрыть], Эрих Людендорф рвался на долгожданные подвиги в Бельгии и Франции всей душой. Приказ о мобилизации застал генерал-майора в Страсбурге, где он с апреля командовал 85-й пехотной бригадой 2-й армии. Отослав, ради безопасности, в Берлин жену с ее военнообязанными сыновьями от первого брака (двое из них впоследствии погибли, а их мать, не находя необходимого утешения у мужа, стала морфинисткой), он утром 2 августа покинул эльзасскую столицу и через Кёльн отправился в Аахен; там ему предстояло присоединиться к командующему новосформированной Маасской армией генералу фон Эммиху, чтобы вместе с ним руководить вторжением в Бельгию. Хоть он и знал об «огромном численном превосходстве наших хорошо вооруженных и обученных противников»[745]745
  Ludendorff E. Mein militдrischer Werdegang. S. 172.


[Закрыть], но, памятуя о подготовленном большевистском подспорье, не терял ни уверенности, ни мужества. Опьяненный грезами о будущих победах, он писал с дороги жене: «Мы защищаем своей кровью величайшую вещь на свете, наше отечество. Нет ничего более высокого и захватывающего, милочка. И борьба, которая сейчас поднимается, будет бесконечно великой!.. нам нельзя больше терять времени. Наш император… сделал все… чтобы избежать войны… Веди же нас, судьба!»[746]746
  Ludendorff M. Als ich Ludendorffs Frau war. München, 1929. S. 76 f.


[Закрыть]

Ленин в своем австрийском летнем доме под Закопане в Высоких Татрах встретил весть о германском объявлении войны России (1 августа [19 июля] 1914 г.), так же как Людендорф, с огромным удовлетворением. Война избавляла его ото всех неприятностей «чрезвычайно неудачного» лета: от докучливых склок с товарищами по партии вроде Розмирович, Трояновского и др. («глупые разговоры, истерика, – ничего серьезного»), обвинявших его в защите предателя думской фракции Малиновского, подозреваемого в работе на охранку («О, какое несчастье!»)[747]747
  Ленин – Арманд, 12 (25) июля 1914 г.: В. И. Ленин: Неизвестные документы. № 75. С. 158–159.


[Закрыть]; от опасных преследований со стороны польских товарищей (Розы Люксембург и Лео Иогихеса), которые как раз в этом месяце намеревались доказать в Вене, что он с помощью провокаторов разваливает СДКПиЛ и не задумываясь вредит партийным интересам; наконец, от грозящего ему со стороны «каналий» из МСБ обвинения в расколе социал-демократической фракции в Думе нечестными средствами и самовольном присвоении диктаторской власти в партии. В радостном волнении Ленин собрал «офицеров» своего «штаба» на первое обсуждение создавшегося благодаря войне положения. Он выразил убеждение, что «война ускорит революцию»[748]748
  Биохроника. Т. 3. С. 265.


[Закрыть], и поставил товарищей перед необходимостью – говоря советским языком – «найти новые формы и способы партийной работы в условиях военного времени, восстановить порванные войной связи с партийными организациями в России». Учитывая взятые им на себя обязанности, это могло означать только одно – срочно связаться с нелегальными ячейками в России, дабы с их помощью приняться за порученную работу по разложению русского тыла изнутри. По описанию присутствовавшего на совещании Н. И. Бухарина, «начальник штаба» при этом жестикулировал с неукротимой тигриной яростью – ни на миг великий пророк революции не складывал бессильно рук. Первым его ответом на объявление войны Германией «был адресованный солдатам всех армий лозунг: “Поворачивайте оружие против своих офицеров!”» Благоразумно вспомнив о своих австрийских хозяевах и немецких партнерах, он не стал этот лозунг обнародовать и пустил в оборот более общую формулу: «Превратим империалистическую войну в войну гражданскую!»[749]749
  Цит. по: Shub D. Lenin. S. 157 f.


[Закрыть] – как нельзя лучше отвечавшую интересам заказчиков. Как вспоминал Зиновьев, несколько позже он, потрясенный известием о голосовании социал-демократической фракции германского Рейхстага за военные кредиты, объявил о «смерти» II Интернационала[750]750
  «Интернационал умер»: Sinowjew G. N. Lenin. S. 25, 34.


[Закрыть]. По словам С. Ю. Багоцкого, он даже обвинил немецкую социал-демократию в предательстве и заключил: «Это конец II Интернационала… С сегодняшнего дня я перестаю быть социал-демократом и становлюсь коммунистом»[751]751
  Воспоминания о В. И. Ленине. М., 1969. Т. 2. С. 329; Биохроника. Т. 3. С. 266.


[Закрыть]. Тем самым он всего лишь подвел последнюю черту под внутренне давно решенным расставанием с Интернационалом.

В отличие от России, где мобилизационный период, и так составлявший 40–45 дней, вдобавок осложнялся бездорожьем и малой пропускной способностью железных дорог, в Германии мобилизация – ок. 11 тыс. эшелонов с 10-минутным интервалом при заданной средней скорости 40 км/ч – благодаря начатой заранее «ползучей» мобилизации, подготовительным военным учениям железнодорожников и превосходной густой железнодорожной сети шла «как часы»: «Свыше 3 миллионов человек и 860 000 лошадей были… доставлены к границе»[752]752
  Kuhl H., von. Der Weltkrieg, 1914–1918. Berlin, 1929. Bd. 1. S. 16. Данные немного различаются. Штаабс говорил о транспортировке 3 млн чел. и 860 тыс. лошадей в 11 тыс. эшелонов, его издательство («Э. С. Миттлер и сын») изменило цифры на 2,07 млн чел., 118 тыс. лошадей и 400 тыс. т грузов в 20 тыс. мобилизационных эшелонов. См.: Staabs H., von. Aufmarsch nach zwei Fronten. S. 41.


[Закрыть]. Поскольку железные дороги в Германии и в мирное время подчинялись военному ведомству, никаких технических трудностей или перебоев ни разу ни возникло. «Приведение в боевую готовность» германской разведки по предписанному Людендорфом «мобплану» секции IIIb также протекало гладко. Согласно «Инструкции по развертыванию на 1914–1915 гг. для штаба 8-й армии»[753]753
  Elze W. Tannenberg. Urk. 4. S. 190.


[Закрыть] в Восточной Пруссии штабу армии (ША) придавался «для руководства с е к р е т н о й р а з в е д ы в а т е л ь – н о й с л у ж б о й … офицер Генерального штаба (с порученцем), который уже в мирное время возглавлял в Большом генеральном штабе разведку на восточной границе [разрядка в тексте. – Е. И. Ф.]». Далее инструкция гласила: «Офицеры разведки, находившиеся в мирное время в Кёнигсберге, Алленштейне, Данциге, Позене и Бреслау, поступают как органы секретной разведывательной службы в распоряжение штабов I, XX, XVII корпусов и управлений округов V и VI корпусов. О прибытии агентов секретной разведывательной службы в какую-либо войсковую часть следует как можно быстрее доложить непосредственно в ближайший штаб корпуса или управление корпусного округа. Затем офицеры разведки принимают решение о дальнейшем обращении с агентами». Радиосвязь разведки отныне подчинялась «Инструкциям по радиосвязи в армии». Из восточных крепостей радиостанциями были оборудованы Кёнигсберг, Грауденц, Торн, Позен и Бреслау. ША надлежало распорядиться, чтобы о поступающих в эти крепости радиотелеграфных сообщениях незамедлительно извещались находящиеся поблизости органы верховного командования. ВК в случае мобилизации уведомляло ША о прибытии «к о м и с с а р о в т а й н о й п о л е в о й п о л и ц и и [разрядка в тексте. – Е. И. Ф.]».

Вместе с осуществлением «мобплана» разворачивались «мобилизационные подготовительные работы», призванные обеспечить внутреннюю и внешнюю безо^{пасность к началу войны}[754]754
  См.: Oberstleutnant a. D. Sievert. Kriegserfahrungsbericht. Teil I: BA MA. RW 49/21. Teil I. S. 1–8.


[Закрыть]. Они включали отработку «черных списков лиц, чей арест в мобслучае представлялся необходимым по политическим причинам [подчеркивание в тексте. – Е. И. Ф.]». Списки эти «заранее… весьма целенаправленно составлялись во взаимном сотрудничестве военными и гражданскими органами» и содержали имена политиков (государственных деятелей, парламентариев), журналистов и других представителей предположительно враждебно настроенной общественности по обе стороны линии фронта. Сохранившиеся указания позволяют сделать вывод, что арест являлся не единственным способом планируемой изоляции данных лиц. Существовала шкала мер против нежелательных персон – от интернирования до «устранения»[755]755
  Примеры служебных заказных убийств по распоряжению отдела IIIb см.: Oberstleutnant a. D. Sievert. Kriegserfahrungsbericht. Teil III (Tдtigkeit im Tьrkischen Großen Hauptquartier 2. Abteilung): BA MA. RW 49/21. S. 8, 43.


[Закрыть]. «Черные списки» оставались открытыми, они могли дополняться и завершаться уже после начала войны. В военное время германская разведка вела обязательный для всех ее подразделений «сводный список» лиц, «признанных неблагонадежными или работающими на врага»[756]756
  Nicolai W. Nachrichtendienst, Presse und Volksstimmung im Weltkrieg. S. 15.


[Закрыть].

После объявления «ОВ» (состояния опасности войны) 31 июля уже были «вызваны агенты-диверсанты [здесь и далее подчеркивания в тексте. – Е. И. Ф.]»; в течение ночи на 1 августа они являлись в соответствующие разведцентры, получали на артиллерийском складе взрывчатку и «немедленно отправлялись в путь». Их задача состояла в «диверсионных действиях» на важных с военной точки зрения неприятельских объектах, таких, как дороги, мосты, шоссе, общественные здания, железные дороги и т. д.; имеющихся агентов «очень тщательно подготовили, подробно ознакомив их с картами и заданиями». Кроме того, в распоряжении каждого разведцентра находились «почтовые голуби для использования в своем приграничном районе». «Сеть доверенных людей в приграничье (внедренная сеть)» ждала приказа о выступлении или начале действий. В местах расположения крепостей на приграничной территории неприятеля существовала «особая крепостная сеть» из местных жителей, представителей враждебной (для неприятеля) нации, по возможности работающих в крепости[757]757
  Русская контрразведка испытывала огромные трудности с выявлением подозрительных среди большого числа «поселенцев – бывших колонистов» немецкого происхождения, преимущественно российских подданных, в окрестностях русских западных крепостей: крепость Дубно в Волынской губернии находилась в кольце селений, насчитывавших 307 тыс. немецких крестьян, возле крепости Ковно проживало ок. 15 тыс. немецких крестьян-поселенцев, крепость Ивангород с обеих сторон также окружали немецкие поселки. Вдоль стратегически важных дорог Киев – Брест-Литовск и Москва – Петербург стояли немецкие крестьянские селения постарше. По сведениям русской контрразведки, в предвоенные годы они привлекали к себе интерес германской разведслужбы. См.: Сейдаметов Д., Шляпников Н. Германо-австрийская разведка в царской России. М., 1939. С. 8. Это военно-историческое исследование, впервые в СССР с привлечением архивных источников, было издано Наркоматом обороны «для служебного пользования». В 1942 г. НКВД также выпустил «для служебного пользования» основанное на архивных материалах исследование о «немецком шпионаже в России» в Первую мировую войну, к которому автор не имела доступа. Оно в отрывках опубликовано С. В. Кудряшовым: Родина. 1993. № 5–6. С. 92–95.


[Закрыть].

Германская мобилизация вызвала среди населения волнения и панику, которые обрушились на мнимых виновников войны – русских – и их тайных союзников в Германии, т. е. русских агентов и шпионов. Русских пациентов и путешественников в одночасье выселяли из санаториев и гостиниц, их вклады арестовывали, счета замораживали, русских дипломатов запугивали и избивали. Нападения на группы русских туристов и сцены физического насилия над отдельными лицами стали будничным явлением на улицах Берлина и других немецких городов, тяжкие преступления, даже убийства оставались безнаказанными. Опросы вернувшихся на родину вели к заключению, что «немецкие зверства» над беззащитными русскими путешественниками, обвиняемыми в шпионаже и прочих враждебных действиях, совершались по указке сверху с целью убедить немецкую социал-демократию в опасности русских и необходимости войны на востоке[758]758
  См.: Резанов А. С. Исследование немецких зверств. Пг., 1914. Частично перепеч.: Военно-исторический журнал. 1998. № 3. С. 21–31.


[Закрыть].

С точки зрения разведслужб центральных держав, «переход от состояния мира к состоянию войны сразу показал недостатки принятых мер»: «Первые перегибы проявились в начале войны в охоте на шпионов и “золотые авто”[759]759
  Автомобили, на которых «враги» якобы вывозили из Германии золото и ценности.


[Закрыть], которая представляла опасность как раз для проведения мобилизации. Она грозила нарушить регулярное сообщение. Генеральный штаб много дней оставался почти бессилен перед этим брожением»[760]760
  Nicolai W. Nachrichtendienst, Presse und Volksstimmung im Weltkrieg. S. 31.


[Закрыть]. Впрочем, он сам был не без греха. Первая служебная инструкция для военной контрразведки еще 13 августа требовала «поощрять бдительное участие населения», стараясь только «избегать бессистемной шпиономании»[761]761
  Ibid. S. 32.


[Закрыть]. В итоге по всей Германии распространилась «дикая шпиономания», из-за которой и германской разведке пришлось столкнуться со «смешными, но также и с очень серьезными явлениями»: «Лишались жизни высокопоставленные служащие. За несколько дней сложилась обстановка, поставившая проведение мобилизации под вопрос»[762]762
  Nicolai W. Geheime Mдchte. S. 54.


[Закрыть]. Эксцессы и доносы не прекращались, и В. Николаи после войны счел себя вынужденным оправдываться, что «во многих подозрительных случаях… поначалу не оставалось ничего другого кроме задержания и заключения под стражу»[763]763
  Nicolai W. Nachrichtendienst, Presse und Volksstimmung im Weltkrieg. S. 36.


[Закрыть].

Параллельно с мобилизационными мерами германской разведки «с началом войны немедленно приступила к работе о б о р о н и т е л ь н а я р а з в е д к а [разрядка в тексте. – Е. И. Ф.]» в Австро-Венгрии: «С 1912 г. выявлялись все лица, подозреваемые в шпионаже или антигосударственных замыслах. Теперь их арестовывали, интернировали или ограничивали в местопребывании. Все враждебные иностранцы подлежали проверке, чтобы воспрепятствовать выезду пригодных к военной службе, за исключением военных врачей»[764]764
  Ronge M. Kriegs– und Industrie-Spionage. S. 97.


[Закрыть]. От задерживаемых по спискам враждебных иностранцев отделялись российские подданные, которые работали как враги своей страны на австрийские власти в самой монархии или в нейтральных странах. Одному из первых и, наверное, самому заслуженному среди них[765]765
  Соответствующее субсидирование Троцкого австро-венгерскими властями Петё считал «в любом случае весьма вероятным»: Pethц A. Agenten fьr den Doppeladler. S. 340, Anm. 136.


[Закрыть], Льву Троцкому, «руководитель государственной полиции фон Гайер собственной персоной»[766]766
  Ibid. S. 52.


[Закрыть] 3 августа – за три дня до объявления Австро-Венгрией войны Российской империи – посоветовал, во избежание возможных осложнений, перебраться из Австрии в Швейцарию. В тот же день Троцкий спокойно покинул Вену и обосновался в Цюрихе, где продолжал выполнять задания венского Эвиденцбюро[767]767
  О пропагандистской деятельности Троцкого в пользу центральных держав, его переселении в Париж и высылке оттуда см.: Шуб Д. Ленин и Вильгельм II // Новый журнал (Russian Quarterly). Нью-Йорк, 1959. С. 263–265.


[Закрыть]. А «всем находившимся в Швейцарии русским революционерам»[768]768
  Pethц A. Agenten fьr den Doppeladler. S. 51.


[Закрыть] австрийские агенты и зарубежные представители тогда же, 3 августа, рекомендовали через Австрию тайно отправляться в Россию, что было возможно только благодаря соответствующим довоенным связям. За этим предложением скрывалось ожидание (разделяемое и разведслужбой германского ВК), что русские революционеры в своей стране на внутреннем фронте поддержат военные усилия центральных держав. Даже после того, как началась война, всем полезным для Австрии русским эмигрантам, пребывавшим в стране, разрешали, как Троцкому, беспрепятственно выехать в Россию или нейтральные страны[769]769
  Schubert P. Die Tдtigkeit des k.u.k. Militдrattaches in Bern wдhrend des Ersten Weltkrieges. S. 28.


[Закрыть].

Совет русским революционерам не оставаться в Австрии имел под собой основания. Как и в Германии, в ходе мобилизации в Габсбургской монархии начал распространяться «чрезмерный страх перед шпионами»[770]770
  Urbánski von Ostrymiecz A. Das Evidenzbureau des k.u.k. Generalstabes. S. 896 ff.


[Закрыть], массовый психоз (М. Ронге), нередко сталкивавший руководителей разведслужб с нежелательными инцидентами. Истерию по поводу подозрительных иностранцев в Австро-Венгрии нагнетала пропаганда правительства против «наглых игр политики царизма», якобы заславшего в Австрию «большое число подрывных элементов», чтобы «вредить общественной и государственной безопасности». Вышло даже «воззвание официальных органов ко всем гражданам, требующее из чувства патриотического долга обезвреживать эти опасные элементы везде где только можно». Населению предлагали сообщать о подозрительных лицах и передвижениях «в работающее в Военном министерстве управление военного надзора»[771]771
  Ludwig E. Juli 14. Berlin, 1929. S. 207.


[Закрыть]. К изумлению и досаде руководителя венского Эвиденцбюро, среди подданных враждебных государств, задержанных по необоснованному подозрению в шпионаже, оказалась и «одна ставшая впоследствии очень известной личность… В суматохе полиции и жандармерии приходилось… действовать быстро, потому что на долгие выяснения и наблюдения не хватало ни сил, ни времени. Это оставляли судам»[772]772
  Ronge M. Kriegs– und Industrie-Spionage. S. 103.


[Закрыть].

Упомянутая личность, «господин фон Ульянов», невзирая на объявление Австрией войны России (6 августа 1914 г.) и поднимающуюся волну ксенофобии, была так уверена в своей неприкосновенности, что не только не позаботилась о собственной безопасности – но и со спокойной душой знакомилась с топографией будущего галицийского театра военных действий, предпринимая с полевым биноклем в руках и браунингом в кармане куртки длительные прогулки по возвышенностям на австро-российской границе и будущей линии фронта. В Кракове его товарищи в первые дни войны благодаря донесениям своих внутрироссийских и/или приграничных агентов продолжали оказывать австрийской военной разведке ценные услуги. Так, 9 августа от одного осведомителя, предположительно из ленинской дальневосточной сети, поступило сообщение, что против Дунайской монархии выдвигаются три сибирских корпуса[773]773
  Pethц A. Agenten fьr den Doppeladler. S. 66.


[Закрыть]. Эта полезная для австро-венгерского Генштаба осведомительская работа на галицийское разведуправление не мешала жителям маленьких восточногалицийских курортных местечек Поронин и Белый Дунаец с неприязнью смотреть, как растет число чужеземных посетителей у «начальника штаба», осуществляющего рекогносцировку на месте предстоящих сражений. Когда служанка четы Ульяновых выразила сомнения насчет поведения русских господ, Крупская недолго думая отправила ее поездом в Краков, дав ей щедрое выходное пособие в качестве платы за молчание. Однако затем на множащиеся слухи обратил внимание вахмистр местной жандармерии. Проведя 7 августа у Ульяновых обыск, он обнаружил – помимо браунинга без разрешения на ношение оружия – разные таблицы, которые могли содержать шифр для секретных сообщений, и вежливо попросил иностранного гостя проехать с ним 6-часовым поездом в окружной центр Ноймаркт, чтобы рассмотреть дело в судебном порядке. В окружном военном суде выяснилось: человек, по ошибке арестованный на несколько дней, – «до сих пор невозбранно проживавший в Белом Дунайце русский революционер Владимир Ильич фон У л ь я н о в, называемый Л е н и н ы м [разрядка в тексте. – Е. И. Ф.]», о котором центральным военным органам известно, что «этот заклятый враг царской России наверняка ничего не делал для ее блага… зато может быть полезен ее противникам». Ленин был освобожден и уехал в Швейцарию[774]774
  Ronge M. Kriegs– und Industrie-Spionage. S. 110.


[Закрыть].

Эпизод с ошибочным заключением Ульянова в тюрьму города Новы-Тарг (Ноймаркт, 8–19 августа 1914 г.) тут же был взят на вооружение Лениным и Крупской как доказательство отсутствия у Ленина каких-либо связей с секретными службами и якобы политического преследования его жандармами Габсбургской монархии[775]775
  21 августа 1914 г. парижское «Русское слово» в рубрике «Аресты русских эмигрантов в Германии и Австрии» упомянуло «задержанного в Кракове [sic]» Ленина как одну из первых жертв полицейского произвола среди социал-демократов: Русское слово. 1914. 8 (21) авг. Цит.: Биохроника. Т. 3. С. 271. В конце июля 1917 г. Ленин, опровергая обвинение в государственной измене, предъявленное ему Временным правительством, использовал этот эпизод в качестве доказательства своего преследования австрийскими властями и поведал, что был арестован не просто как враждебный иностранец: «Я был арестован по подозрению в шпионстве… Но я, кажется, все-таки побил рекорд по части преследования интернационализма, ибо меня в обеих воюющих коалициях преследовали как шпиона, в Австрии жандарм, в России – кадеты, Алексинский и К^о» (Ответ тов. Н. Ленина // Рабочий и солдат. 1917. 26, 27 июля; цит. по: Browder R. P., Kerensky A. F. The Russian Provisional Government 1917. Vol. III. P. 1379).


[Закрыть] и в дальнейшем расписывался большевистской историографией в том же духе. На самом деле он содержит исчерпывающие доказательства его близких взаимоотношений с австрийским Генштабом до начала войны.

Человеком, тотчас пустившим в ход все рычаги, чтобы уладить недоразумение, просившим о письменном и устном заступничестве польских депутатов-социалистов, 9 августа самолично поехавшим в Ноймаркт, дабы ходатайствовать в местных высших инстанциях о немедленном освобождении своего «начальника штаба» («у Владимира Ильича генеральный штаб русской революции», имя Ульянова «хорошо известно в Вене»!) и выхлопотавшим Крупской разрешение на ежедневные свидания с мужем в тюрьме[776]776
  См.: Ганецкий Я. Воспоминания о Ленине. С. 16–52 («Ленин в галицийской тюрьме»).


[Закрыть], был партиец, который два года назад привлек Ленина к сотрудничеству со своим краковским ведомством и о котором Ленин летом 1917 г. говорил, будто он не имеет ни малейшего отношения к его освобождению, – Я. С. Фюрстенберг-Ганецкий[777]777
  «Неверно, что в моем освобождении из тюрьмы в Австрии сыграл роль Ганецкий… Роль сыграли поляки…» (Ответ тов. Н. Ленина; цит. по: Browder R. P., Kerensky A. F. The Russian Provisional Government 1917. Vol. III. P. 1379). К тому времени Ганецкий был скомпрометирован в глазах российской общественности близостью к Парвусу, с которым Ленин свел его летом 1915 г.


[Закрыть].

Съездив дождливым вечером 7 августа на велосипеде из Белого Дунайца в Поронин, где жили на дачах Ганецкий и Багоцкий, и со «спокойной улыбкой»[778]778
  Ганецкий Я. Воспоминания о Ленине. С. 27.


[Закрыть] рассказав им о проведенном у него «дураком жандармом» обыске и нелепом подозрении в шпионаже, Ленин лично позвонил полицай-президенту Кракова, чтобы известить его о происшествии. Для надежности вслед за звонком он дал ему телеграмму с просьбой «телеграфировать [в] Поронин и старосте [в] Новый Тарг во избежание недоразумений»[779]779
  Цит. по: Steiner H. Lenin in Österreich // Österreichische Osthefte: Zeitschrift des Österreichischen Ost– und Sьdosteuropa-Instituts. 1970. Jg.12. H. 3. S. 146 f.


[Закрыть]. Когда на следующее утро в поронинскую жандармерию пришла телеграмма от краковского полицай-президента с указанием, что арестовывать Ульянова нет оснований, мнимый преступник уже сидел в поезде на Новы-Тарг, где его, по советским данным, в 11 часов утра препроводили в камеру № 5 местной тюрьмы. В последующие дни его допрашивали окружной комиссар и судебный следователь. Из протокола явствует, что Ульянов идентифицирован как известный политический деятель и литератор, пишущий под псевдонимом Ленин, знакомый с видными европейскими социалистами. Со стороны социалистов социал-демократический депутат галицийского сейма Зыгмунт Марек в телеграмме от 8 августа из Кракова в Новы-Тарг заверил, что «Ленин-Ульянов… безупречен и надежен». Кроме того, Марек вместе с Ф. Коном и Я. Ганецким телеграфировал депутату австрийского Рейхсрата, социал-демократу д-ру Виктору Адлеру, прося о помощи[780]780
  См.: Биохроника. Т. 3. С. 267–269.


[Закрыть].

11 и 14 августа Крупская на ломаном немецком также письменно обращалась к Адлеру с просьбой разъяснить «нелепость всех подозрений» и «содействовать освобождению Ленина из тюрьмы»[781]781
  Steiner H. Lenin in Österreich. S. 147.


[Закрыть]. Адлер немедленно, вместе с депутатом Рейхсрата от Львова, польским социал-демократом д-ром Германом Диамандом, пошел к австрийскому министру внутренних дел барону фон Хайнольду; в ходе двух бесед они просили министра срочно разрешить недоразумение. Хайнольд, со своей стороны, поставил в известность краковскую полицию, что арест Ульянова произведен по ошибке провинциальной жандармерии. Как отмечено 16 августа в документах бюро государственной полиции австро-венгерского Министерства внутренних дел (а также 2-го президиум-бюро и управления по военному надзору Военного министерства), д-р Адлер и д-р Диаманд в этот день доложили, что русский революционер Владимир Ульянов, называемый Лениным, несколько лет «беспрепятственно и невозбранно» живет в Кракове[782]782
  Цит. по: Ibid. S. 148.


[Закрыть]. В последние дни он арестован жандармом в Поронине по подозрению в шпионаже и доставлен в прокуратуру округа Ной-Сандец, «которая передала его дело в военный суд»: «Директор полиции в Кракове, очень хорошо знающий Ленина, немедленно телеграфировал прокураторе, что его следует освободить, но телеграмма опоздала. Оба депутата Рейхсрата ручались, что Ленин, непримиримый противник России, сослужит Австрии добрую службу, и просят распорядиться, чтобы его срочно выпустили из тюрьмы»[783]783
  Крупская привела рассказ Адлера о том, как министр спросил его: «Уверены ли вы, что Ульянов враг царского правительства?» «О, да! – ответил Адлер. – Более заклятый враг, чем ваше превосходительство». См.: Krupskaja N. Erinnerungen an Lenin. S. 319.


[Закрыть]. 17 августа Министерство внутренних дел по телефону уведомило краковское управление полиции, что «Ульянов – решительный противник царизма – посвятил свою жизнь борьбе против русских властей, и, если бы он появился в России, с ним поступили бы по всей строгости и, возможно, казнили бы»; благодаря своей борьбе против русского царизма он пользуется «европейской известностью». На следующий день дело против Ленина было прекращено: «…императорско-королевский военный комендант г. Кракова, как временный комендант, приказом от 18 августа с. г. велел приостановить дело против Владимира Ульянова за отсутствием оснований для возбуждения судебного следствия»[784]784
  Цит. по: Steiner H. Lenin in Österreich. S. 149.


[Закрыть]. В 9.50 19 августа в окружной суд Новы-Тарга пришла телеграмма от краковского военного прокурора: «Владимир Ульянов подлежит немедленному освобождению».