Текст книги "Предсказание прошлого"

Мы сели. Докторша сунула букет в какую-то больничную склянку и вознамерилась заменить ею грузинский коньяк на столике.

– Оставь его на месте, – попросил Йозеф. – Ты выпьешь? – обратился он ко мне.

– Нет.

– Не стесняйся. У нее этого добра полный шкафчик, правда, Геленка?

Геленка подошла ко мне, двумя пальцами взяла меня за подбородок и повернула мою голову к окну.

– Надо было вам прийти пораньше, – озабоченно изрекла она. Тщательно обследовав мой подбородок, сказала: – Теперь уже ничего не поделаешь… Подождите. – Подойдя к умывальнику, она начала тщательно мыть руки.

– Что случилось? – удивился Йозеф, только сейчас заметив то, что не скрылось от профессионально натренированных глаз докторши.

Подойдя ко мне, она нежными пальцами слегка коснулась черной корки на моей брови.

– Больно?

– Нет.

– А здесь? – Так же легко она ощупала мне верхнюю губу.

– Почти нет. Даже не чувствую, когда вы прикасаетесь.

Она нахмурилась.

– Вероятно, задет нерв. Надо бы кое-где зашить. Шрамы у вас останутся. Как это случилось? Вы что, упали?

– Да.

– Чем это ты занимался, старик? – развеселясь, спросил Йозеф.

На белом шкафчике зазвонил телефон, Геленка сняла трубку.

– Да, – сказала она. – Сейчас буду. – Она положила трубку. – Меня вызывают в поликлинику. Зайдите потом туда. Я вам хоть мазью помажу.

Едва дверь за ней закрылась, Йозеф повторил свой вопрос.

– Ты что, свалился в бетономешалку или налетел на бульдозер? – выпытывал он с любопытством.

– Налетел на твоего друга, – ответил я. – На инженера Дрозда. А свалился на резиновый шланг в его руке.

– Да брось ты! – Йозеф расхохотался, но тут же посерьезнел. – Старик, я этого не ожидал. Извини, что я тебя тогда отфутболил Ганке… И надо же, все из-за какого-то идиотства, которое только женщине может прийти в голову! – негодовал он.

– Можешь ты наконец рассказать, ради чего ты отфутболил меня пани Дроздовой? – холодно спросил я. – Только не сочиняй больше всякой ерунды про то, что я поехал оценивать дом, принадлежащий инженеру-строителю. И про то, что мы должны были увлечься друг другом.

– А не увлеклись? – спросил Йозеф невинно.

– Иди ты знаешь куда…

– Утихни, – невозмутимо изрек Йозеф. – Капитана Риккардо ты послал туда же, когда он задал тебе этот вопрос?

– Кого?

– Да поручика Павровского! Он похож на капитана Риккардо, не находишь?

Здоровый или больной, Йозеф не терял своей привычки давать меткие прозвища.

– А ты его видел?

– Ну да. Он был здесь.

– Что ему нужно?

– Хотел знать, как это ты ухитрился в рабочее время отлучиться со своей перепелочкой?

– И что ты ему сказал?

– Старик, – успокаивающе протянул Йозеф, – что я мог ему сказать? Правду! Что Ганку ты вообще не знал, что тебя я послал с ней совершенно случайно. Если б у меня было время, я бы сам поехал. И тогда ему пришлось бы спрашивать у тебя обо мне.

Но камень с моего сердца не свалился.

– А зачем ты меня с ней послал? Об этом он тебя не спросил? Ты ему ответил на это?

– Само собой, – оскорбился Йозеф. – Теперь уже не до хохм.

– Ну а мне ты скажешь или я должен спросить у поручика Павровского? – прохрипел я.

Йозеф ухмыльнулся.

– Если ты так настаиваешь… Ты поехал туда сыграть комедию. Жаль, что не довелось. Теперь-то я вижу, какой в тебе талант пропал!

– Что-о-о! – Я вскочил, ударившись о стол. Цветы жасмина рассыпались по стеклянной столешнице. У меня вдруг разболелась голова, но не от запаха жасмина. – Какую комедию? Перед кем? Зачем? Понятия не имею, о чем ты говоришь!

– Да иди ты! – недоверчиво протянул Йозеф. – Тебе предстояло изобразить серьезного претендента на покупку дома. Чего ты притворяешься, будто не знал об этом? Вы что, с Ганкой так договорились? Но в сложившейся ситуации это не очень умно.

– А перед кем я должен был изображать? – завопил я.

– Ну, перед тем, другим, – снисходительно объяснил он мне. – Ганка хотела поднять цену, так делается. Может, скажешь, она не ознакомила тебя с ролью? Она собиралась по дороге сама все тебе объяснить, боялась, что ты откажешься…

– Ничего она мне не говорила, – глухо обронил я. Сам себе я казался мячом, послушно летающим туда-сюда, куда пошлют игроки. Но кто эти игроки? Я взглянул на осунувшееся честное лицо Йозефа, наблюдавшего за мной с насмешливой улыбкой.

– Почему ты делаешь вид, что не знал о возвращении старого Эзехиаша? – спросил я у него.

Теперь настал черед Йозефа удивляться.

– Что-что? Ну да… узнал, когда ты оттуда приехал… Честное слово, не знал. Откуда мне было знать? И почему?

– Потому что второй покупатель – дядя Луис. Этого она тебе не сказала?

– Нет. – Йозеф помрачнел. Потом потряс головой. – Черт! Странно. Тебе не кажется? Дед покупает у них виллу, чтобы через несколько лет им же ее и завещать.

Кроме них, у него ведь никого не было. Почему же они не сдали старику виллу, раз уж ему хотелось там жить? Сами они туда почти не ездили.

– Ты же говорил, что у него не было денег, – напомнил я.

– Говорил, – задумчиво кивнул Йозеф, – но почем я знаю…

– Дроздовы уверяют, что деньги у него были и исчезли. Поручик собирает доказательства, что их взял я.

– Ты?! – негодующе воскликнул Йозеф. – Почему не убийца? Или… – Он не договорил, оставшись сидеть с открытым ртом.

– Да – подтвердил я. – Именно так.

– О господи!.. Это же невозможно! – Быстро опомнившись, Йозеф возмущенно пожал плечами. – Отчего они сами еще не додумались? Это ведь и дураку ясно. Старый Эзехиаш тут никого не знал, у него не было ни друзей, ни врагов… Просто это случайное, жестокое убийство… совершил его какой-нибудь бандит, который грабит дачи… верно?

Я покачал головой.

– Возможно, знакомых у него здесь было немного, – согласился я. – Но есть родственники. Этот твой приятель Томаш Дрозд – человек вспыльчивый, к тому же коварный. – Й тут я рассказал Йозефу, что он сделал со мной, моей машиной и Дежо.

Йозеф, выслушав меня, недоверчиво покачал головой.

– Ну, хорошо. Но все это ты поручику рассказал. Тебе не кажется, что, если б в твоем подозрении что-то было, Томаш уже давно сидел бы в каталажке? Может, у него на тот день есть алиби? Он как-никак работает.

Против такого аргумента возразить было нечего.

– Но ведь имеется еще этот Ганкин брат, – не сдавался я. – Что он из себя представляет? Ты хорошо его знаешь?

Йозеф разулыбался.

– Еще бы! Этого можешь спокойно вычеркнуть! Ольда – этакий «домовой» в дамских спальнях. Он бы и игрушечный пистолет побоялся в руки взять, чтобы маникюр не испортить.

– Ну, раз ты так считаешь… – с сомнением согласился я.

– Не считаю – знаю! Не забывай, я с ними со всеми знаком много лет! С таким же успехом ты бы мог утверждать, что это сделала Ганка.

– А почему нет? – отрезал я. – Ты у нас добряк! Каждый у тебя «чудесный парень» или «золотая девчонка» до тех пор, пока не подставят тебе подножку. А у меня такое ощущение, что твои старые знакомые упорно пытаются это проделать со мной. Успокойся, – добавил я снисходительно, – не знаю, что у тебя есть или было с Ганкой, но это не она. Спроси у Дежо, женщина ли его избила.

Йозеф выглядел подавленным. Румянец пропал, а лицо приобрело точно такой же желто-зеленый оттенок, что и поблекшие синяки на моей физиономии.

Я поднялся и сказал:

– Скорее всего, это и в самом деле случайный человек. Совершенно посторонний, какой-нибудь приблуда, соблазненный возможностью легко и быстро выбраться из бедности. Тебе это ни о чем не говорит? А капитану Риккардо – о многом!

* * *

Дни бывают либо праздничные, либо будничные. Когда день праздничный – это хорошо. Если будни, возможны два варианта. Или вы не знаете, чем заняться, или не знаете, за что браться в первую очередь. Сумеете взяться за то, что нужно, – это хорошо. А если нет – лучше всего повеситься с утра пораньше. Это избавит вас от целого дня забот и неприятностей, после которых вечером у вас не останется сил даже на то, чтобы привязать веревку.

В понедельник утром я сидел за своим совершенно пустым рабочим столом, если не считать зловеще безмолвного телефона. Он, правда, был не совсем безжизненным – когда я поднял трубку, в ухо запищали гудки. Я проделал так три раза, всякий раз заставляя этот глас искушения замолчать. Но он все же тайно присутствовал здесь, точно кролик, который исчезает под цилиндром у фокусника, и все, кроме детей, знают, что это – фокус.

Будь я фокусником, я бы сделал так, чтобы исчезли дети. В особенности один, конопатый мальчишка, который в дождливую погоду любит сидеть на крылечке, не спуская глаз с дороги, где должна появиться старая женщина, которой я в жизни не видел.

Я свалял дурака. Нужно было сломить упрямство, с каким мальчик стоял на своем, не желая оттуда уезжать. Нужно было отвезти его в Прагу, повести в зоопарк, напичкать мороженым, а вечером, едва живого, передать бабушке и получить от нее нахлобучку. Должна же она наконец вернуться! Бабушки не убегают из дома, как ошалевшие девчонки-подростки – да и те рано или поздно возвращаются.

А что, если бабушки и до сих пор нет? Что, если он все так и сидит там один-одинешенек, надеясь на меня и ожидая, когда я вырву его бабулю из лап жестокого полицейского? Бог знает, почему он так на меня надеется! У этого мальца нет никого, чтобы обратиться за помощью, кроме совершенно чужого человека, которому недавно он сам помог, когда тот оказался в беде. Но что же мне делать? Ясно, что поручик Павровский не держит пани Маласкову за решеткой. Так стоит ли ему звонить? Не бросит же он поиски убийцы, чтобы взяться за розыски легкомысленной бабки. Вообще-то у меня сложилось впечатление, что эта бабуля со всеми ее заморскими женихами – та еще блудница старая. Заглушив голос, призывающий меня что-нибудь все-таки сделать для Лукаша, я дал себе зарок после обеда заехать к нему. Наверняка там уже все в порядке.

Но оказалось, что это не так. Телефон зазвонил в тот момент, когда я собрался пойти и задобрить Району, чтобы она сварила мне кофе.

– Алло! – запыхавшись, сказал детский голос – Это вы?

Ему не надо было называться.

– Да, – ответил я. – Лукаш, что случилось?

– Где бабушка? – выпалил мальчик.

– Как, она еще не вернулась? – От всех моих фарисейских рассуждений не осталось и следа, меня охватил такой же страх, каким повеяло из телефонной трубки.

– Нет, – всхлипнул Лукаш. – Что мне делать?

Я молчал. До меня доносилось учащенное дыхание перепуганного маленького человечка.

– Ничего, – ответил я. – Откуда ты звонишь?

– С почты. Я доехал автостопом до Болеславы. Может, мне приехать в Прагу? Я уже больше не выдержу, я…

– Постой! – перебил я, – Тебе нет смысла сюда ехать. Я попытаюсь хоть что-нибудь разузнать и приеду за тобой. Слышишь? Ты меня понял? Алло! – В трубке затрещало, казалось, телефон умолк. – Алло! – как сумасшедший кричал я.

– Да, – послышалось вдруг отчетливо. – Вы точно приедете? Скоро?

– Да, – заверил я. – Горло у меня сжалось, я был тронут тем героическим усилием, какого мальчику стоили эти простые слова.

– Я… – Он помолчал, потом сказал совсем тихо: – Я боюсь…

– Лукаш, – умоляюще начал я, но в трубке щелкнуло, и телефон окончательно умолк.

Я повесил трубку. Голова моя была пуста, как и мой стол, на который я таращил глаза. На лбу выступил пот.

Я отер его тыльной стороной ладони, потом снова взялся за телефонную трубку. Отозвался сам поручик Павровский.

– Хорошо, что позвонили, – заявил он, едва я назвал себя. – Я ждал, когда вы сами дадите о себе знать.

Не сразу придя в себя, я прошептал:

– Почему?

– По ряду причин, – многозначительно продолжал поручик. – Назвать их?

– Нет, – вырвалось у меня само собой.

– Вот это ошибка.

– Что?

– Я говорю, вы совершили ошибку, – уточнил поручик свой суровый вывод.

– Почему?

– Потому что вам следовало бы полюбопытствовать, почему я интересуюсь, когда вы купили машину.

– Она у меня уже давно, – промямлил я. – Спросите любого, вам каждый скажет.

– Вы знаете, у кого я спрашивал и что мне ответили. Зачем ему было лгать?

– Сейчас мне вам это трудно объяснить. – Я пытался вспомнить, зачем ему звоню.

– Можете не сейчас, – вежливо изрек поручик. И с полуоборота изменил тон: – Что вы хотели? Снова вас кто-то обижает?

– Меня – нет. – На долю секунды перед моими глазами возникла маленькая фигурка, шагающая по затерявшейся среди полей дороге. – Пани Маласкова исчезла.

– Вы выражаетесь не точно, – холодно заметил поручик. – Она числится пропавшей без вести.

– Откуда вы знаете? – выдохнул я. Холодный пот выступил у меня на лбу.

– А вы откуда это знаете? – парировал поручик.

– От Лукаша, ее внука. Он там совсем один и…

– Вы ведь к нему ездите, – возразил поручик. – Кстати, с чего это вы о нем так заботитесь?

Нахлынувшая на меня злость затопила мой мозг, как поднявшиеся воды Влтавы заливают опоры моста.

– Потому что никто другой о нем не заботится! Он там один со среды, а сегодня – понедельник. Человек, который у них жил, – убит, а бабушку он не видел с того же самого дня. Вам не кажется, что для двенадцатилетнего ребенка это чересчур много?! Почему вы не распорядились, чтобы им кто-то занялся, раз уж знаете, что пани Маласкова пропала? – Я кричал, чтобы заглушить свою собственную нечистую совесть.

– Успокойтесь, – сказал поручик. – В том, что вы говорите, есть доля правды, но никогда не успеваешь подумать обо всем, – неожиданно по-человечески пожаловался он.

Я перевел дух и спросил:

– С какого дня она пропала?

– Со среды.

– Она что, не доехала до этой своей лечебницы?

– Доехала. И на другой же день оттуда уехала.

– Куда?

– Не знаю, – перешел он снова на безразличный тон. – Но мы это выясним, не волнуйтесь. А с мальчиком я все устрою.

– Не хлопочите! – заявил я. – Сам о нем позабочусь. Поеду туда и…

– Вот этого я бы вам делать не рекомендовал, – резко перебил он.

– А меня мало волнует, что вы мне рекомендуете, а чего нет! – вскипел я. – Можете посадить меня, если хотите помешать!

– Не спешите так, – язвительно заметил поручик. – Всему свое время. А пока ни в коем случае из Праги не выезжайте. – Из трубки повеяло неприкрытой угрозой. Щелчок. Поручик отключился.

Я в бешенстве бросил трубку и выбежал из конторы.

Спустя три часа я возвращался в Прагу, на заднем сиденье моей машины был Лукаш. В Брандысе мы остановились, чтобы пообедать. После первого за пять дней настоящего обеда мальчик сделался вялым и сонным. Некоторое время он еще поглядывал на меня – я видел это в зеркальце, – потом уснул. Спал тихо, как птенчик, лицо утопало в светлых взъерошенных волосах. Ярость, которую всколыхнул во мне разговор с поручиком Павровским, сменилась ожесточенным упрямством.

– Пусть он меня посадит, – стиснув зубы, говорил я себе. – Если ему удастся найти для этого достаточные основания. Посмотрим, что он со мной сделает.

Но в глубине души я понимал, что с поручиком шутки плохи. Если он вобьет себе в голову, что я мешаю следствию, то быстро найдет на меня управу. Я-то чист, как лилия, но что толку! Поручик так не считает. Но, даже если б и считал, вполне может призвать меня к ответу как главного свидетеля, который отказывается помогать следствию. А что тогда будет с Лукашем? Я сделал глупость, объявив поручику, что возьму мальчика к себе. Для двенадцатилетнего ребенка он уже досыта хлебнул лиха. Ему нужен покой, надежность, безопасность.

А будет ли Лукаш в безопасности у меня? Из двух стариков, с которыми он жил, один убит, другая пропала без вести. По телефону мальчик сказал мне, что боится. Когда я по дороге пытался выспросить у него, чего он боится, он не захотел говорить. Стыдился своего страха. Я настаивал, Лукаш уклончиво ответил, что боится собаки. Я счел это отговоркой, особенно когда он, запинаясь, стал рассказывать, что с той самой ночи, когда я, избитый, пришел к нему, Амиго непрерывно воет. Хотя неудивительно, что бедняге Лукашу стали мерещиться привидения. Не каждый взрослый решится остаться один в доме, неподалеку от места, где произошло убийство. Моя хибара на стройке все-таки более надежное пристанище, хотя бы до той поры, пока не найдется бабушка.

А действительно ли надежное? Я вспомнил про ночного посетителя, с которым столкнулся Дежо. Вспомнил царящую на стройке атмосферу, вспомнил и то, что Лукаш, конечно же, ходит в школу. Скорее всего, стоило бабушке уехать, он на школу наплевал, пай-мальчиком его не назовешь. Займись им поручик Павровский, то наверняка определил бы в какой-нибудь интернат, где мальчишку бы умыли, постригли и посадили за парту. У меня не было уверенности, что это лучший выход.

Только теперь размышлять об этом поздно. Все равно отвезти Лукаша в такое заведение я не могу, потому что добровольно он туда не пойдет. Да и кто способен подстроить этакое своему другу? Даже если друг – всего лишь маленький мальчишка, а может, именно потому. Со вздохом оглянулся я на свое «бремя», которого моя машина даже не ощущала. Что мне с тобой делать, сынок? – подумал я. Будь рядом хоть какая-нибудь женщина, она нашла бы выход. За исключением своей бывшей жены – учительницы, – я не представлял себе ни одной женщины, которая бы с материнским квохтаньем не кинулась к такому заброшенному детенышу. Даже, возможно, наша Района… Да что там Района! Я возликовал. У нас же есть пани Дроздова. Лукаш ее знает, она как-то уже собиралась взять его к себе. Лукаш, очевидно, любит ее. Во всяком случае, он ей верит и не откажется у нее остаться. На какой-то миг меня поразила мысль, что в таком случае мне не удастся уберечь Лукаша от всей этой мерзкой истории. Напротив, все члены Ганкиного разношерстного семейства имеют к ней отношение, а один из них, возможно, увяз в ней по уши.

А старушка, воспитавшая Лукаша? Какую роль во всем этом играет она? Тут возникали две возможности – одна ужаснее другой. Так или иначе, оставить Лукаша в стороне от всего этого мне не удастся.

Справа появились гигантские панельные кварталы Северного Места. Я мрачно подумал, что оскорбительный эпитет «бесчеловечный», которым его недавно наградил один архитектор, был на самом деле лестным, если учесть, что в человеке – да хотя бы во мне самом – привлекательного нет ничего.

Лукаш пошевелился во сне. Я глянул на него через плечо; он продолжал спать, щеки его порозовели, под веером белых ресниц – бисеринки пота. Я с облегчением начал думать о нем и… пани Дроздовой. Мы, все втроем, могли бы выглядеть идеальным семейством.

Продолжая ехать по левому берегу Влтавы и умудрившись не застрять в сгущающемся потоке машин, я вывел машину на Баррандовский холм, разыскивая виллу Эзехиашей.

* * *

Это был красивый, скромной архитектуры дом с шероховатой желто-серой штукатуркой, отделанный снизу потемневшей лиственницей. Подобная скромность обходится столь же дорого, как элегантность дамы, которая одевается в одном из лучших модных салонов. Соседняя, более новая вилла с террасами и изобилием крученых металлических балясин и решеток рядом с домом Эзехиашей выглядела дешевой потаскушкой. На втором этаже тянулась вдоль всего фасада лоджия. За грубой деревянной балюстрадой мелькнуло чье-то пестрое одеяние и исчезло в застекленных дверях. Я позвонил. Калитка вела в мощеный дворик, который одновременно служил и въездом в гараж. Я нажал ручку – заперто. Выбравшийся из машины Лукаш протирал кулачками глаза. Заморгал, огляделся вокруг и подошел к воротам напротив въезда в гараж.

– Здесь обычно не заперто. – Он начал разматывать цепь, придерживающую обе створки. Мальчик не выразил ни удивления, ни недовольства, и у меня отлегло от сердца.

Цепь была без замка. Когда Лукаш ее ослабил, створки опустились в заржавевших петлях и царапнули о землю. Мы протиснулись в образовавшуюся щель и вошли во дворик. При ближайшем рассмотрении стало ясно, что хозяева не очень-то заботятся о своем жилище. Окна требовали покраски, от угла дома, обращенного в сад, отвалился кусок штукатурки. Разбитое оконце на входной двери заделано куском фанеры. Я постучал. Лукаш, подбежав к тому самому, облупленному, углу, остановился.

– Привет, Ганка! – закричал он куда-то в глубину сада, в ту сторону, где он полого опускался вниз.

Я пошел за ним и увидел пани Дроздову в застиранных джинсах и клетчатой рубашке, стоящую на коленях посреди грядок с клубникой. Подняв к нам порозовевшее лицо с яркими глазами, она удивленно уставилась на Лукаша.

– Привет! – сказала она ему. – Откуда ты взялся? – Встав с колен, Ганка подошла ко мне.

– Здравствуйте, – поздоровался я. – Вот, привез вам Лукаша. Не могли бы вы оставить его у себя на несколько дней?

– Разумеется, но… – Она оглянулась на мальчика, который уже набивал рот клубникой, и спросила вполголоса: – Что случилось? Что с пани Маласковой?

– Пропала, – тихо ответил я. – Милиция ищет ее с четверга. Л у каш ничего не знает, не говорите ему.

Ганка нахмурила красивые темные брови, не нуждавшиеся в косметических ухищрениях, и снова оглянулась на Лукаша.

– Как странно. Вы думаете, это как-то связано с тем… со смертью дяди?

Я пожал плечами.

– Напрашивается само собой. Поручик Павровский, конечно, собирался ее допросить. Ведь старик у них жил. Вы что, разве не знали?

Ганка посмотрела на меня искоса и еще больше зарделась.

– Вы на меня сердитесь? – пробормотала она.

– За что?

– За то… ну, что я вам не сказала правду, зачем мы туда поехали.

– А зачем мы туда поехали?

– А разве Йозеф вам не сказал? – Она испытующе глядела на меня.

– Я бы хотел услышать это от вас, – безжалостно заявил я.

Ганка опустила глаза на свои руки, выпачканные ягодным соком.

– Мне хотелось спровоцировать дядю дать или одолжить мне денег на эту кооперативную квартиру. Я думала: если он увидит, что я с продажей виллы решила всерьез, то смягчится. Он был против продажи. Испытывал уважение к имуществу, особенно к недвижимому, – с горечью пояснила она. – Дядя ведь был Эзехиаш.

– А вы не собирались продать виллу ему?

Ганкины глаза от удивления округлились.

– Нет. С чего вы взяли?

– Мне сказал Лукаш. Ваш дядя и его бабушка якобы из-за этого спорили.

– Как это – спорили? – выдохнула она. – Что Лукаш слышал?

– Пан Эзехиаш вроде хотел купить, а пани Маласкова его отговаривала. Ганка, прошу вас, – с настойчивостью продолжал я; впервые я назвал ее по имени, но она этого не заметила, – скажите мне наконец всю правду. Возможно, это многое объяснит… и убийство тоже.

Ганка вышла из задумчивости и спрятала руки за спину.

– Но ведь я вам уже все сказала, – уклонилась она от ответа. – Я и не предполагала, что дядя сам хотел купить эту виллу. У него и денег таких не было. Хотя… – Прикрыв глаза, словно пытаясь удержать какую-то промелькнувшую мысль, она замолкла.

– Что «хотя»?

– Может, было вот что, – медленно начала она, – может, он хотел уговорить пани Маласкову продать свой домик и переселиться к нам.

– Зачем это ему? – возразил я. – У пани Маласковой он ведь имел все удобства.

– Не имел. Он целыми днями возился со своими игрушками, а для них там не было места. Ему приходилось по нескольку раз в день ходить лесом туда и обратно. А кроме того, он за свои игрушки боялся, считал их бесценными. Естественно, ему хотелось жить с ними под одной крышей.

– Все это выглядит вполне логично. А вы не выясняли, какова их цена на самом деле? – спросил я, вспомнив страстное желание Лукаша стать хозяином этих моделей.

– Нет. Наверное, никакой, – с улыбкой ответила Ганка. – Кто стал бы на это выбрасывать деньги?

– Лукаш, если б они у него были. Он этими игрушками страшно интересуется. Пан Эзехиаш якобы пообещал, что когда-нибудь он их ему завещает. Вы дадите что-нибудь мальчику?

– Нужно подумать, – серьезно произнесла Ганка. – Вот если он будет хорошо себя вести… Лукаш! Не объедайся этой клубникой! Она вся в грязи. Возьми миску и иди сюда. Пойдемте в дом, – обратилась она ко мне. – И захватите чемоданчик.

– Какой чемоданчик? – удивился я.

– Лукаша, конечно. Вы что же, привезли его только в том, что на нем надето?

– Да, – со стыдом признался я.

– Ну знаете… – комически вздохнула Ганка. – Так безответственно и безрассудно ведут себя только мужчины. Ну да ничего не поделаешь, что-нибудь придумаем. Лукаш! Марш в ванную!

* * *

Загнав Лукаша в ванную комнату, Ганка привела меня в «сарай», как она когда-то метко окрестила первый этаж виллы. «Сарай», занимавший почти весь этаж, похоже, обустраивался по прихотям и вкусу довольно требовательного владельца и нестесненного в финансах архитектора. Сегодня же здесь чувствовалась нехватка денег. На предметах, меньше подвластных времени, этого не замечалось – на сложенном из камней камине, на обшивке из лиственницы, на лестнице, на сказочном виде из окна во всю стену. Но рамы у окна почернели и сгнили, пол под ними был покрыт пятнами и покоробился от натекавшей воды. Приглядевшись, я заметил, что прекрасная терракотовая плитка перед камином местами разбита, местами выщерблена. Стена под сервировочным окном, очевидно соединявшим его с кухней, вся в пятнах, словно о нее разбили бутылку красного вина.

Ганка словно прочла мои мысли.

– У нас нет средств, чтобы содержать такой дом, – помрачнела она. – Вилла требует капитального ремонта: крыша течет, водосточные трубы проржавели. Еще несколько лет, и нам уже не под силу будет сохранять его даже в таком виде.

– Жаль, – заметил я. – И вправду прекрасный дом.

– Поглядели бы вы на него, когда жив был папа, – с горечью сказала Ганка. – Все здесь было иначе. Если бы папа сейчас все это увидел – сошел бы в могилу, – сделала она жалкую попытку пошутить. – Вдобавок ко всему у нас тут свинарник, я уже устала убирать за шлюхами моего братца. Они тут располагаются как у себя дома, а я…

– Привет, золотце, – лениво протянул чей-то голос. Мы обернулись и увидели спускающуюся по лестнице девицу. На ней была та самая пестрая хламида, которая мелькнула в лоджии, и, пока она шла, вернее, еле-еле сползала со ступеньки на ступеньку, глазам открывалось, что, кроме хламиды, на ней ничего нет. Кое-как дотащившись до нас, она приземлилась на нечто среднее между креслом и кушеткой, которыми художники-декораторы неизменно украшают пикантные французские комедии. Казалось, этот предмет был создан специально для нее. Вяло подняв руку, она провела ею по светлым волосам. Пальцы ее в изобилии были унизаны перстнями, четырехсантиметровой длины ногти горели адским пурпуром. На лице наложено столько грима, что его можно соскабливать шпателем, не рискуя оцарапать кожу. И несмотря на все это, она была красивой девушкой лет двадцати, натуральной блондинкой с зелеными глазами и потрясающими, невероятной длины ногами. Девица равнодушно демонстрировала их, обнаженные до крайних пределов, моим жадным взглядам.

Ганка была настроена не столь равнодушно.

– Что тебе тут надо? – враждебно спросила она.

Блондинка вздохнула:

– Сама не знаю. – Черные как смоль ресницы опустились долу. Я уж совсем было решил, что она уснула, и стал озираться, чем бы ее прикрыть, чтоб она, не дай бог, не простыла, как вдруг ресницы затрепетали, и девица умирающим голосом протянула: – Ах да, вспомнила… Золотце, а Ольды здесь нет?

– Как видишь, нет! – отрезала Ганка.

– А не знаешь, где он? – собрав последние силы, спросила утомленная красавица.

– В постели. В той самой, из которой ты только что вылезла, – ядовито заметила Ганка. – Не подмазывайся и катись отсюда, золотце!

Девица чуть-чуть пошевелилась, на это у нее, наверное, ушло столько же усилий, сколько у меня занял бы рекорд по прыжкам в длину. Поймав мой бесстыдный взгляд, блондинка ласково улыбнулась мне. Ганке это не понравилось.

– Вы не позовете Лукаша? – ледяным тоном попросила она. – Что-то он там задержался. Ванная слева, сразу же под лестницей.

Я послушно пошел.

– Убирайся! Или я вышвырну тебя на улицу, в чем ты есть. Мне это ничего не стоит! – прошипела за моей спиной Ганка.

– Ну-ну, золотце, – буркнула блондинка, вставая. – Ладно, я пошла, – сообщила она осе, которая кружилась вокруг ее головы, очевидно приняв ее за золотистый плод. Красавица, даже не сделав попытки отогнать осу, удалилась.

Задержавшись под лестницей, я глядел на ее потрясающие конечности. Мог бы их коснуться, стоило поднять руку.

– Вот стерва! – с нескрываемой яростью взорвалась Ганка. Лицо у нее побелело, губы были плотно сжаты, казалось, она вот-вот расплачется. – Развалилась тут, будто хозяйка! Я бы… – Поймав на себе мой пристальный взгляд, она встала у окна, повернувшись ко мне спиной.

Я подошел к ней.

– С той квартирой ничего не вышло? – сочувственно спросил я.

Она кивнула. Плечи ее вздрагивали от сдавленных рыданий. Я слегка обнял ее.

– Денег вам достать так и не удалось?

Ганка покачала головой.

– А что, если занять? На квартиру мог бы дать ссуду Сбербанк. – Я старался говорить убедительно, опасаясь, что она расплачется в голос.

– Теперь уже ни к чему. Все кончено, – глухо сказала она. – А какая прекрасная была квартира!

– И где строилась? – спросил я, пытаясь предупредить истерику.

– Там, – показала она рукой куда-то за Влтаву.

– В Подоли?

– Да. Видите вон те дома с плоскими крышами? Не туда смотрите, чуть правее. Вон там эта квартира. – Вдруг, резко повернувшись, она бросилась мне на грудь и бурно зарыдала: – Я больше не выдержу! Теперь у меня нет ни малейшей надежды вырваться из всей этой грязи… вы сами видели… – Она дрожала как в ознобе.

Я не знал, что мне делать. Обнимал ее, и она плакала на моем плече. Благо гримом она мой пиджак не испачкает. На ее лице не было ничего искусственного.

– Не плачьте, – попросил я. – Пойдемте глянем, не утонул ли там в ванне Лукаш. А потом… я его отвезу.

Ганка подняла ко мне лицо, которое не портили даже слезы.

– Почему? – недоумевающе спросила она.

– У вас своих забот хватает, – промямлил я. Мне было не по себе. – Не хватало еще повесить вам на шею ребенка. Вашему мужу это может не понравиться, вы говорили, что у вас всего комната…

– Я живу в ней теперь одна, – не дала она мне договорить. – Томаш переселился в полуподвал, в бывшую дворницкую. – В ее темных, затуманенных слезами глазах сверкнул вызов.

– Почему он переселился? – тихо спросил я.

– А вы не догадываетесь? Он ведь так и считает, что я… и вы… – Слезы у нее высохли, она умолкла. Спустя минуту печально сказала: – Вы такой порядочный человек. Почему мне не встретился кто-нибудь вроде вас вместо…

Она была совсем близко, и от ее алых губ пахло клубникой. Я поцеловал ее. Так нас и застал Олдржих Эзехиаш. Легким крадущимся шагом, словно тигр на охотничьей тропе, в черно-желтом полосатом халате спустился он по ступенькам.

* * *

Я выпустил Ганку из объятий, словно она вдруг превратилась в клубок змей, и вкрадчивая улыбка на лице Ольды Эзехиаша стала еще шире.

– Ц-ц-ц, – зацокал он, – не беспокойтесь. – Я рад, что моя сестричка не совсем фригидная.