Текст книги "Петр Великий: личность и реформы"

Сразу скажу, что принадлежу к тем историкам, кто ставит под сомнение подлинность письма с Прута. Наиболее аргументированно делают это западногерманский историк Р. Виттрам и Н. И. Павленко. Как справедливо отмечал последний, «обстановка на Пруте изложена столь общими фразами, что составление ее доступно любому образованному человеку, державшему в руках „Журнал“ Петра I». Немало и других резонных сомнений напрашивается при чтении письма. Павленко считает, что Штеллиным, придумавшим письмо, двигала извечная страсть «маленького человека, снедаемого мечтой прославиться анекдотами о человеке великом». Если же избежать столь резкой уничижительной оценки личности этого неординарного деятеля русской культуры, творчество которого только начинает изучаться, то можно предположить, что Штеллин, верный известной стилистике «анекдотов» XVIII века – нравоучительных новелл «из жизни великих», не гнался за столь необходимой нам точностью и передал ходившие в обществе слухи о некоем «завещании» Петра. А ситуация на Пруте действительно сложилась такая, что самое время было подумать о завещании.

Рассмотрим происшедшие события. Окруженная армия подвергалась непрерывному обстрелу. «Междо тем же, – писал впоследствии сам царь, – стрельба от часу более от неприятеля умножалась з батарей, аднакож, не горазда вредила, ибо ретироватца более было нельзя ж, но пришло до того: или выиграть или умереть». Как видим, Петр явно противоречит сам себе. Другие источники говорят, что ситуация становилась критической: действия турецкой артиллерии существенно ухудшили положение русских полков, стоявших в поле «во фрунт». В журнале Шереметева за 1711 год записано: «И сей ночи (с 8 на 9 июля. – Е.А.) за несколько часов до свету от турок и от нас учинилась из пушек и из мелкаго ружья великая стрельба, от чего в обозе нашем многих людей и лошадей вредило». К туркам был послан парламентер с предложением о перемирии, но они молчали – говорила лишь их артиллерия. Был послан еще один парламентер. Дадим вновь слово Петру «Потом, когда ответом замешкалось, тогда послали к ним говорить, чтоб скоряя дали отповедь короткою, хотят ли миру или нет, ибо более ждать не можем. Потом, когда и на ту посылку отповедь замешкалась, тогда велели полкам выступать. И когда сие учинилась и наши несколько десятков сажен выступили, тогда от турков тотчас прислали, чтоб не ходили, ибо оне мир приемлют…»

К туркам отправился вице-канцлер П. П. Шафиров. Однако накануне произошли события, согласно легенде связанные с Екатериной, бывшей с Петром в лагере. Причина миролюбия турок объясняется таким образом: Петр, не получив ответа на предложение о перемирии, решил прорываться сквозь окружение и для этого дал указание готовиться к маршу, а затем ушел отдыхать в палатку. Екатерина, сама или с чьего-то совета, провела совещание с генералитетом, доказавшим ей самоубийственность такого марша. Затем царица вошла к Петру и убедила его послать новое письмо визирю, к которому, тайно от царя, приложила все свои драгоценности и деньги. Это решило дело: в момент выступления русских визирь, видевший решимость Петра прорваться во что бы то ни стало, дал согласие на переговоры.

Легенда имеет под собой некоторые реалии. В «Журнале» Петра Великого за 24 ноября 1714 года отмечалось: «Ноября в 24 день, то есть в день тезоименитства Ея величества государыни царицы Екатерины Алексеевны, государь сам наложил на Ея величество новоученную кавалерию ордена святыя Екатерины, который орден учинен в память бытности Ея величества в баталии с турки у Прута, где в такое опасное время не яко жена, но яко мужеская персона видима всем была». Спустя девять лет в указе о короновании Екатерины от 15 ноября 1723 года этот случай мужественного поведения жены снова был помянут Петром. Вспоминая тяжелую Северную войну, Петр писал: «…в которых вышеписанных наших трудах наша любезная супруга, государыня императрица Екатерина великою помощницею была, и не точию в сем, но и во многих воинских действах, отложа немощь женскую, волею с нами присутствовала и елико возможно вспомогала, а наипаче в Прутской баталии с турки (где нашего войска 22 000, а турок 270 000 было) почитай отчаянным времяни как мужески, а не женски поступала, о чем ведомо всей нашей армии, и от них несумненно всему государству». Не о приведенном ли легендарном эпизоде, когда царь дрогнул, идет речь в этих указах Петра?

П. П. Шафиров, отправляясь к туркам, получил инструкцию. Она гласила: «1. Туркам все городы завоеванныя отдать, а построенныя на их землях разорить, а буде заупрямитца, позволить отдать; 2. Буде же о шведах станет говорить, чтоб отдать все завоеванное, и в том говорить отданием Лифляндов. А буде на одном на том не может довольствоватца, то и протчия помалу уступать, кроме Ингрии, за которую, буде так не захочет уступить, то отдать Псков, буде же того мало, то отдать и иныя правинцыи. А буде возможно, то лутче б не именовать, но на волю салтанскую положить; 3. О Лещинском буде станет говорить, позволить на то; 4. В протчем, что возможно, салтана всячески удовольствовать, чтоб для того за шведа не зело старался».

Начав переговоры, турки не спешили их завершать. Затяжка переговоров делала положение находившейся в окружении армии Петра еще более тяжелым. 11 июля, получив первые сведения от Шафирова, царь дал согласие на все возможные уступки, кроме капитуляции и сдачи в плен. Но для прорыва нужны были лошади, и поэтому Петр просил договориться предварительно хотя бы о разрешении косить траву для лошадей за турецкими окопами: «Мой господин! Я из присланного слоф выразумел, что турки, хотя и склонны, но медлянны являются к миру. Того ради, все чини по сваему разсуждению, как тебя Бог наставит, и ежели подлинно будут говорить о миру, то стафь с ними на фсе, чево похотят, кроме шклафства (рабства. – Е. А.). И дай нам знать, конечно, сего дни, дабы свой дисператный (безнадежный. – Е. А.) путь могли, с помощию Божиею, начать. Буде же подлинно склонность явитца к миру, а сего дни не могут скончать договора, то б хотя то сего дня зделать, чтоб косить за их транжаментом. В прочем словесно приказана. Петр».

Последняя фраза кажется примечательной. Что же мог Петр еще устно передавать своему посланнику после таких страшных для политика слов: «…стафь с ними на фсе, чево похотят, кроме шклафства»? Думаю, что в этой ситуации единственное, что мог на словах передать царь, было: «Денег не жалеть!». С нетерпением дожидаясь известий от Шафирова, Петр готовился дорого продать свою жизнь, – военный совет к этому времени, несмотря на подавляющее превосходство противника, принял решение прорываться, если противник будет требовать капитуляции: «По последней мере положили на совете весь генералитет и министры. Ежели неприятель не пожелает на тех кондициях (то есть условиях, предъявленных Шафировым. – Е. А) быть довольным, а будет желать, чтоб мы отдались на их дискрецию (милость. – Е. А.) и ружья положили, то все согласно присоветовали, что иттить в отвод подле реки», то есть прорываться вверх по течению Прута.

К счастью, Шафиров сумел договориться с визирем, и 12 июля мир с турками был подписан. Это было, пожалуй, одно из самых тяжелых мирных соглашений, на которые была вынуждена пойти Россия в XVIII веке. Турции возвращался Азов, уничтожались Таганрог, Каменный Затон, Сакмара. Россия обещала не вмешиваться в польские дела, не препятствовать проезду шведского короля на родину. В тот же день Петр ратифицировал договор, и русская армия вышла из ловушки. «Итако, – писал Петр 15 июля Сенату, – тот смертный пир сим окончился». Люди и лошади были ослаблены и, как отмечалось в «Журнале» Шереметева, «помалу следовали, понеже лошади от бескормицы многия пристали». Не без основания многие современники считали, что Петр отделался весьма легко, учитывая положение, в котором оказалась его армия, окруженная почти вчетверо превосходящим ее противником, без продовольствия и фуража, с заканчивающимися боеприпасами (накануне предполагаемого прорыва было приказано, «за скудостию пулек, сечь железо на дробь»), стоявшая в поле, без всякого укрытия от июльского солнца Молдавии и огня противника.

На пути к Днестру было получено известие, что отрезанный от основных сил кавалерийский корпус генерала Рена 12 июля, согласно ранее принятым планам, взял штурмом турецкую крепость Браилов. Впервые русские драгуны поили лошадей из Дуная. Но эта победа уже была не нужна, и Рен, оставив крепость, двинулся на соединение с Петром.

Страшным ударом для Карла XII было скоротечное заключение Прутского мира – его заклятый враг буквально вырвался из рук, и визирь не побеспокоился об интересах своего союзника.

Как писал бывший в турецком лагере представитель Станислава I Понятовский, когда мир был заключен и 12 июля Петр вышел из лагеря, из Бендер прискакал шведский король и «направился прямо в шатер визиря, куда я имел честь сопровождать его. Король предложил визирю, чтоб последний дал ему двадцать или тридцать тысяч своих лучших войск, с которыми он был бы в силах привести обратно царя пленником, чтобы заключить с ним более выгодный мир для Порты и для нас и задержать его впредь для выполнения условий. Но визирь противопоставил этому предложению такие убогие рассуждения, что его величество с неудовольствием покинул его, чтобы вернуться в Бендеры, куда я отправился также через несколько дней».

В одном из вариантов «Гистории Свейской войны», сочинявшейся при участии Петра, беседа короля с визирем излагается иначе. Король якобы начал визирю «выговаривать: для чего он без него с его царским величеством мир учинил, понеже салтан турской для его и сию войну начал. И везирь ему ответствовал, что он о том неизвестен, но имел от государя своего указ, дабы войну сию весть для интересу его салтанского, который он, получа и изходатайствуя ему от Его царского величества свободной проезд в землю Его, тот мир и заключил. И король говорил, что он бы мог все войско российское в руки получить, и чтоб ему дал и теперь войско, то он их атакует и разобьет. Но везирь сказал, что ты, де, их уже ответ дал, а и мы их видели и буде хочешь, то атакуй их своими людьми, а он миру, с ними постановленному, не нарушит. И так король, осердясь, от него пошел и тотчас и из обозу уехал к хану крымскому. И при отъезде от везиря словами не гораздо учтивыми провожен».

Тотчас по заключении мира и выходе из окружения Петр написал союзникам – Августу и Фредерику – письма, в которых отмечал, что «для некоторого неудобства, а наипаче для наших и общих касающихся с вашим величеством интересов, далее в той войне не поступили и учинили с турки вечной мир, о чем обстоятельнее вашему величеству и любви донести указ наш дали послу нашему князю Долгорукому, в чем изволите ему поверить». Петр предусмотрительно не упомянул об условиях мира, не особенно приятного ни для России, ни для ее союзников в Северной войне. Оба посла – В. Л. Долгорукий в Копенгагене и Г. Ф. Долгорукий в Варшаве – тоже для пользы дела не ставились какое-то время в известность об истинных событиях на Пруте – до тех пор, пока сам Петр не придет в Прибалтику и не покажет свои еще не исчерпанные возможности. Послам, в частности, сообщалось следующее: «Объявляем вам, что с великою ревностью шли к Дунаю, дабы турок предварить и получить довольство в провианте, но турки нас упредили и встретились с нами у Прута, где престрашныя бои были чрез три дни, то есть в 8, 9, 10 числех. Потом Мы, видя, что вперед итить, не имея правианту и довольной конницы за такою их силою невозможно, також и отступить трудно, того ради по оных боях зделали штильштан (перемирие. – Е. А.) и потом, видя, что из сей войны жаднаго пожитку не будет, того ради поступили по желанию туретскому и на вечной мир, уступя им все завоеванное, дабы от той стороны быть вечно беспечным, что турки с превеликою охотою паче чаяния учинили, и от короля шведсково вовсе отступили. И тако можешь Его величество верно обнадежить, что сей мир к великой пользе нашим союзником, ибо мы со всею армиею празны и будем, как возможно скоро, часть доброго войска послать к Померании, для чего и его величество своею особою поедет тотчас (как из Волоской земли выдем) в Прусы к Ельбингу, дабы там ближе иметь сношение о сем деле».

Думаю, что послам, не знающим тогда ничего о Пруте, пришлось поломать голову над этим письмом, которое отчасти напоминает известную песенку «Все хорошо, прекрасная маркиза!».

Конечно, в жизни, в отличие от письма, все было сложнее. Наиболее тяжким условием договора было возвращение туркам Приазовья. Царю пришлось уничтожать собственными руками то, что огромными усилиями создавалось в течение пятнадцати лет, то, что было так дорого ему как человеку и политику. Теперь шли прахом все планы освоения Приазовья, строительства города, порта, канала Волга-Дон, нужно было уничтожать флот и самому закрывать то южное окно, с которым он связывал грандиозные планы на будущее. Как гром среди ясного неба был для Ф. М. Апраксина, занятого, как было ранее предписано, укреплением обороны Приазовья, указ Петра об отдаче Азова и разорении всего, что было построено на северном берегу Азовского моря. Вначале Апраксин не поверил сообщению об условиях мира, и лишь повторное письмо Петра убедило верного Федора Матвеевича в реальности горькой правды.

Растерянность Апраксина отражена в письме царю от 5 августа: «Сего августа 1-го числа… указ Вашего величествия, писанной от реки Прута июля 12… принял. И не знали, что делать, разсуждали, что оной послан в жестокой тесноте. И того ж числа получил Вашего величествия повторительной указ от реки Жижи июля 15 с куриером Сафоновым о разорении крепостей и об отводе амуницыи и всяких корабельных припасов в Черкаское, на которое Вашего величествия изволение доношу, что по тому указу в краткое время исполнить не возможно, хотя б было при нас 20 000 человек и 1000 будар (гребных судов. – Е. А.). Одних пушек, кроме корабельных в обеих крепостях и по гавону (то есть Таганрогу. – Е. А.) без мала тысяча, а и корабельных есть число немалое». И это была правда. Передать туркам Приазовье быстро было невозможно. Кроме того, Петр сам стремился затянуть выполнение условий договора. Но когда осенью 1711 года новая война с турками из-за невыполнения условий мира стала почти реальностью, он написал Апраксину письмо, в котором разделял сожаления генерал-адмирала о сдаче Приазовья: «Господин адмирал. Письмо твое получил, на которое ответствую, что з слезами прошение ваше видел, о чем прежде и больше вашего плакал… Правда, – продолжает царь, – зело скорбно, но лучше из двух зол легчайшее выбрать, ибо можешь разсудить, которую войну труднее скончить. И того ради (как не своею рукою пишу) нужда турок удовольствовать против договору». Судьба южного Петербурга была решена безвозвратно.

Но долго горевать о потерях, как бы тяжелы они ни были, Петр не любил – впереди ждала уйма дел. В упомянутом выше письме Апраксину есть фраза, в которой раскрывается многое из того, что было задумано Петром после Прута: «Також и то разсудить надлежит, что з двемя неприятели такими не весьма ль отчаянно войну весть и упустить сию швецкую войну, которой конец в надеянии Божии уже близок является, ибо и Померании також, как и Ливонии, следует. Сохрани Боже, ежели б, в обеих войнах пребывая, дождались француского миру, то бы везде потеряли». В этих нескольких строчках заложено очень много информации. А именно Петр рад, что закончилась Русско-турецкая война, ибо это развязывает руки, чтобы завершить Северную войну. Конец ее кажется Петру очень близким – для этого, по его мнению, достаточно завоевать Померанию. Наконец, сделать это нужно как можно быстрее, пока великие державы не завершили войну «за Испанское наследство» и не вмешались в конфликт на стороне шведов против Северного союза. В инструкции посланнику де Литу в Англии 13 мая 1711 года Петр пишет: «…лучше того домогатца, дабы весьма не вмешали ничего о стороне воюющих северных в тот договор их, но оставили б их в своей силе одних, как то царское величество в их дела с Францыею не мешается против воли их».

Но Петр заблуждался: Северная война лишь перевалила через свой экватор, и до памятного дня, когда курьер привез известие о Ништадтском мире, было еще десять лет. Утрехтский мирный договор был заключен в 1713 году, так что избежать вмешательства великих держав, завершивших их войну «за Испанское наследство», не удалось. Наконец, завоевать Померанию оказалось гораздо сложнее, чем это представлялось с берегов Прута.

Поначалу события развивались, как и задумал Петр, очень быстро – уже в начале августа 1711 года русско-саксонские войска, соединившись с датскими, вторглись в шведскую Померанию и осадили Висмар и Штральзунд. В сущности, впервые за все годы существования Северного союза войска союзников действовали вместе. Более того, Петр рассчитывал привлечь к военным действиям против шведов Пруссию и Ганновер. Властителям этих стран было о чем подумать – речь шла о предстоящей дележке, пожалуй, самой богатой части Шведской империи. Но и риск был большой: шведский лев еще силен. Осаду Штральзунда осенью пришлось снять, – датчане не доставили осадные орудия и не смогли блокировать крепость с моря. При этом отчетливо проявились разногласия союзников, участились взаимные претензии и обиды.

Разногласия были перенесены и на следующую кампанию. Уже при ее разработке в начале 1712 года Петр отказался идти под Штральзунд, а решил заняться осадой другой мощной крепости – Штеттин (Щецин). Главной причиной перемены планов Петра, вызвавшей недовольство союзников, было желание вовлечь в военные действия Пруссию, «приманив» ее обещанием передать ей Штеттин в собственность. Споры продолжались до осени и закончились тем, что датчане и саксонцы стали осаждать Штральзунд, Висмар, Бремен, Верден и Штаде, а русские – Штеттин. И хотя вскоре датчане заняли Бремен, Штаде и Верден, кампания не удалась. Русские войска обложили Штеттин, но датчане не сумели вовремя подвезти осадную артиллерию, и, просидев длительное время под стенами крепости, армия Меншикова отошла к Штральзунду, где союзникам уже всем вместе пришлось пожинать плоды несогласованности и медлительности. В середине сентября шведский флот прошел к Штральзунду и высадил 10-тысячную армию фельдмаршала Стенбока, который в конце октября прорвал блокаду крепости и вырвался на стратегический простор. Нарушив суверенитет соседнего со шведской Померанией Мекленбурга, он занял Росток, а 9 декабря разбил датско-саксонскую армию под Гадебушем. С началом 1713 года полем войны стало еще одно северогерманское государство – Голштиния. Там, у Фридрихштадта, 31 января русские войска под командой Петра сбили Стенбока с очень удобных позиций и вынудили отступить к голштинской крепости Тоннинген, где его и осадили союзники. Вскоре Стенбок сдался на милость победителей. Так было покончено с полевой армией шведов в Северной Германии. Из прежних владений Швеции на побережье оставалось несколько крепостей со слабыми гарнизонами, ждавших своего часа.

Летом 1713 года армия Меншикова осадила Штеттин. После интенсивной бомбардировки крепость капитулировала. И тотчас Меншиков передал ее, как и было обещано Петром, во временное владение (секвестр) Пруссии совместно с Голштинией. Это обстоятельство вызвало резкое недовольство Дании, имевшей давние счеты с Голштинией – сателлитом Швеции, использовавшей территорию княжества для поддержания постоянной напряженности на южных границах Дании. Петр поначалу выразил недовольство «самоуправством» Меншикова и обещал датчанам урегулировать штеттинский вопрос. На самом же деле с помощью секвестра он сумел втянуть Пруссию в орбиту своей политики, и прусский король Фридрих-Вильгельм подписал договор, согласно которому Россия гарантировала присоединение Штеттина к Пруссии, а Пруссия, в свою очередь, гарантировала России включение в ее состав Ингрии, Карелии с Выборгом и Эстляндии. Зная предельную осторожность политики Пруссии, Петр только с помощью такого лакомого куска сумел «выманить» на гарантии – важный элемент системы международных отношений – жадного до территориальных присоединений прусского короля. Договор датирован июнем 1714 года, когда в шхерах Финляндии развернулся заключительный этап завоевания этой страны Россией.

Петр придавал огромное значение захвату Финляндии, видя в нем один из путей к миру со шведами. В письме от 30 октября 1712 года он ярким, образным, хотя и грубоватым языком объясняет это Ф. М. Апраксину: «Только сие главное дело, чтоб конечно в будущую компанию, как возможно, сильныя действа, с помощию Божиею, показать. И итить не для разарения, но чтоб овладеть, хотя оная (Финляндия. – Е. А.) нам не нужна вовсе удерживать, но двух ради причин главнейших. Первое: было б что при мире уступить (о котором шведы уже явно говорить начинают). Другое: что сия провинция – суть титькою Швеции, как сам ведаешь, не только что мяса и протчее, но и дрова оттоль. И ежели Бог допустит летом до Абова, то шведская шея мяхче гнутца станет…»

В этом же письме Петр особое внимание уделил строительству мелких гребных судов. Ознакомившись с рельефом шхерного побережья южной части Финского залива, он понял, что лишь с помощью галер, скамвей, тялок, карбасов можно будет перебрасывать войска и подвозить им продовольствие. Много усилий приложил царь и к увеличению корабельного флота, который смог бы оказать хоть какое-то сопротивление сильному шведскому флоту, крейсировавшему в Финском заливе.

Идеи такой прибрежной войны полностью оправдались. Впоследствии Петр, подводя итоги кампании в Финляндии, так оценивал происшедшее: «Конец сей войне таким миром получен ничем иным, токмо флотом, ибо землею никаким образом достигнуть было того невозможно ради положения места, понеже в Финляндии сухим путем пребезмерной трудности проход, ради каменной и узкой дороги и бескормицы и почитай невозможный».

Весной 1713 года огромный гребной флот, имевший на борту армию в 16 тысяч человек, направился к берегам Финляндии. Своеобразие военных действий на финляндском театре состояло в том, что шведские сухопутные силы, чувствуя превосходство русской армии, избегали сражений, оставляли побережье и уходили в глубь территории, куда бежало и мирное население. Русская же морская сила не рвалась в бой со шведским флотом, превосходившим ее по количеству кораблей и мощи артиллерии. Поэтому Петр, проявивший себя как блестящий стратег, использовал преимущество мелкосидящих гребных судов, четко взаимодействовавших (буквально на глазах шведского флота) с шедшей вдоль берега армией. В итоге умелое сочетание армии и флота позволило практически беспрепятственно занять Гельсингфорс (Хельсинки), Борго и Або. Шведы лишились последних морских баз в Восточной Прибалтике. Успешно действовала сухопутная армия М. М. Голицына, чей полководческий талант расцвел именно в Финляндии. Дважды он наносил поражение армии генерала Армфельда и сумел вытеснить шведов из Финляндии окончательно.

Кампания 1714 года знаменита Гангутским сражением, вошедшим в анналы русской морской истории. Само по себе сражение необычайно любопытно и напоминает острое окончание шахматной партии, в которой атакующая сторона, удерживая инициативу и опережая лишь на один ход, не дает противнику возможности использовать для защиты свои сильные фигуры.

Когда русский галерный флот двинулся вдоль берега от Гельсингфорса к Або, разведка установила, что эскадра адмирала Ватранга перекрыла путь русским галерам. Шестнадцать шведских линейных кораблей и пять фрегатов с сотнями орудий, встав у мыса Гангут – окончания одноименного полуострова, контролировали фарватер и подходы к берегу. Петр и его штаб осмотрели полуостров Гангут, который выступал на многие километры в море, и заметили, что у своего основания он имеет довольно узкий перешеек. Было решено построить на нем настил и перетащить галеры на другую сторону полуострова, миновав таким образом созданную у мыса преграду в виде кораблей шведов.

Но адмирал Ватранг не дремал. Он быстро разгадал план Петра и решил дать русским бой при переправе. Для этого он разделил эскадру: вице-адмирала Лилье с двенадцатью кораблями он отправил к тому месту, где русские предполагали вытаскивать суда на берег, а контр-адмирала Эреншильда (фрегат, шесть галер, три шхербота) – туда, где русские намеревались спускать галеры с волока. Сам же с шестью кораблями и тремя фрегатами остался на месте у оконечности полуострова – мыса Гангут. Петр тоже внимательно наблюдал за действиями шведов. Он тотчас решил воспользоваться тем, что предоставили ему природа и шведский адмирал. Первая дала в это раннее утро 26 июля полный штиль, а второй вдвое сократил свои силы у мыса. Отряд русских галер обошел неподвижно стоявшие шведские корабли, как говорят моряки, мористее, то есть дальше от берега, вне досягаемости мощных орудий шведов. За ним прошел второй отряд. Попытки шведских моряков отбуксировать корабли шлюпками мористее не удались. Лишь ночью, когда подул ветер, Ватранг передвинул свои корабли дальше от берега. Наступило утро 27 июля. Опять, как и накануне, на море стоял штиль. Третий отряд русских галер двинулся к мысу и… воспользовавшись ночным маневром Ватранга, обогнул шведскую эскадру с другой стороны – теперь уже под берегом. Ватрангу пришлось срочно спускать шлюпки и буксировать тяжелые корабли обратно к берегу. Но было поздно. Нетрудно представить, к какой терминологии прибег старый морской волк, стоя на шканцах флагмана и глядя, как русские галеры, кроме одной, севшей на мель, огибали мыс Гангут. Препятствовать их дальнейшим действиям он не мог: галеры заперли в фиорде тот самый отряд Эреншильда, который должен был контролировать место спуска русских судов с переволоки, и изготовились к атаке. Предложение о сдаче шведы отвергли, и тогда три десятка галер, построившись полумесяцем, двинулись на неподвижно стоявшие шведские корабли.

Битва при Гангуте в 1714 г.

Со стороны это было, по-видимому, грандиозное зрелище, напоминающее морские сражения Пунических войн. Однако яростный огонь со шведских кораблей говорил, что на дворе XVIII век. Дважды шведские моряки отбивали атаки галер, но с третьего раза галеры сблизились с противником, и пехота пошла на абордаж. После трехчасового боя шведы спустили сине-желтые флаги. Вероятно, вода тихого фиорда покраснела от крови почти тысячи русских солдат и шведских моряков, убитых и раненых в эти часы. Смотреть на торжество русских адмирал Ватранг уже не имел сил. Как только подул ветер, он ушел в открытое море.

Петр воспринял это сражение как морскую Полтаву. И хотя эти две битвы не сравнимы по своему военному и дипломатическому эффекту, понять царя можно – это было первое (и такое удачное!) сражение на море государства, за десять-пятнадцать лет до этого не имевшего ни одного корабля. Но не только этим была ценна воодушевляющая победа у мыса Гангут. В начале августа 1714 года русские галеры захватили Аландские острова, расположенные у входа в Ботнический залив и представлявшие собой удобную базу для последующих военных действий против собственно Швеции.

В декабре 1714 года было получено известие, что Карл XII верхом в сопровождении четырех спутников через Венгрию, Австрию и германские княжества внезапно приехал в Штральзунд. После Прута отношения с турками у него резко ухудшились – они всячески хотели избавиться от незваного беспокойного гостя и уговаривали его выехать в Швецию, ссылаясь на соответствующий пункт Прутского договора, предусматривающий отъезд Карла из Турции (правда, по территории России). Петр, согласно договору, гарантировал безопасность проезда короля и даже составил маршрут следования через Москву и Петербург, желая, по-видимому, продемонстрировать врагу мощь своего государства. Очевидец отмечает раздумья короля: «…король шведский за многим принуждением высылкою от визиря в его землю, был в великом сомнении или меленколи, от котораго 2 сутки в своей квартире не был, а ходил в степи один и про него никто не ведает». Король от предложенной «экскурсии» в страну своего врага все же отказался, хотя не наладил отношений и с турками. Более того, в 1713 году произошел вооруженный конфликт: турки штурмовали и подожгли дом, где король занял круговую оборону. Карл бился врукопашную с янычарами, был ранен и захвачен в плен. Потери турок, татар и шведов при этом составили десятки раненых и убитых.

Вернувшись в Померанию, а затем, после 15-летнего (!) отсутствия, в Стокгольм, Карл уже ничего не мог поправить. Дело было не только в том, что он, сидя в Бендерах, упустил время, но и в том, что материальные и людские ресурсы Швеции были фактически исчерпаны, в то время как Петр перехватил инициативу и добился блестящих успехов, внутренние же преобразования в России стали к этому времени давать необходимые для победы плоды. Окрепли и силы союзников, к которым после истории с Штеттином присоединились прусские войска. Они вместе с датчанами и саксонцами осадили Штральзунд, который в декабре 1715 года пал. Карл, руководивший его обороной, ушел на одном из кораблей в Швецию. Чаша весов явно склонялась в пользу союзников: великая империя шведов доживала последние дни.

Торжественный ввод в Санкт-Петербург в 1714 г. плененной шведской эскадры. П. Пикарт. 1714 г.