Текст книги "Миг и вечность. История одной жизни и наблюдения за жизнью всего человечества. Том 18. Часть 24. Родные"

В 1960-е годы Сочи вышел на широкую международную арену. Черноморский курорт стал включаться в программу почти всех визитов в СССР руководителей иностранных государств. Кто в Сочи только не побывал тогда – президенты, короли, вожди, премьер-министры, религиозные, общественные, экономические лидеры, выдающиеся представители культуры, спортивные «звезды» и т. д. Ныне, кстати, такого нет, несмотря даже на предолимпийский ажиотаж вокруг Сочи, и на тот факт, что курортов в современной России гораздо меньше, чем в СССР.

Одним из первых «громких» событий в международной жизни Сочи явился приезд югославского коммунистического лидера И.Б. Тито. В годы Второй мировой войны он являлся нашим союзником, партизаны Тито вместе с Красной армией освобождали Югославию от фашистских захватчиков. Но после войны И.Б. Тито отказался подчиняться диктату Сталина и превратился в лютого врага Кремля. В наших газетах публиковались карикатуры на Тито. Он изображался с топором, залитым кровью, тут же давались пояснения: «Палач югославского народа, приспешник американского империализма».

Похоронив Сталина, обновленное советское руководство принялось мириться с И.Б. Тито. И вот на белоснежном теплоходе югославский вождь прибывает в Сочи! В преддверии столь эпохального события сочинцы лихорадочно прихорашивали город. Буквально в одну ночь был ликвидирован огромный базар у Морвокзала и на освободившейся площади, тоже в мгновение ока, разбили пышный сквер с деревьями, кустарниками, цветами. Сквер до сих пор цел и невредим. А еще сочинцы снесли хибары в районе морвокзала, вычистили улицы, покрыли свежей белой краской бордюры тротуаров и т. д. и т. п.

Встречать Тито на площади у морского причала собрался чуть ли не весь город. Перед народом выступил и сам высокий гость, и сопровождавший его член советского руководства А.И. Микоян.

Отец находился на трибуне рядом с ораторами, а я с мамой и сестрой стоял в толпе на площади. Мне было немного лет, но я хорошо запомнил яркую, страстную речь Тито на отличном русском языке. А вот выступление Микояна вызвало у меня замешательство: он говорил с таким сильным акцентом, что я почти ничего не понял. И я спросил маму: «Так кто же из них иностранец, Тито или Микоян?» Мама объяснила.

А дальше события стали развиваться по непредсказуемому сценарию. Важные персоны разъезжались на черных лимузинах. Граждане бросались на лимузины, жаждая рассмотреть, кто в них находится. Площадь и соседние улицы периодически оглашались радостными возгласами: «Смотрите, смотрите, это Ворошилов в машине!», «А это Буденный!», «А здесь Микоян!»

Большинство высоких гостей приезжало в Сочи, чтобы в течение двух-трех дней расслабиться после официальной части визитов, но случалось, что сами официальные переговоры проходили на Черноморском побережье. В них, как правило, участвовал и П.И. Бажанов.

В 1964 году Н.С. Хрущев принимал в своей резиденции на Пицунде делегацию японских парламентариев. Зашла речь о Китае, с которым Советский Союз к тому времени рассорился в пух и прах. Н.С. Хрущев, очень обиженный на китайских товарищей-коммунистов, в свойственной ему бесцеремонно-эмоциональной манере стал кричать: «Мао Цзэдун совсем выжил из ума. Разорил страну, довел народ до голода, болтает глупости о желательности мировой войны. Задумал атомную бомбу сделать. Китайцам и так жрать нечего, а из-за бомбы они еще и без штанов останутся!»

Папа вернулся из Пицунды весьма озадаченный поведением Н.С. Хрущева, все повторял в кругу семьи: «Как может себя так вести руководитель великой державы! Ведь японцы тут же раструбят об этих нападках на Китай на весь мир!» И японцы действительно так и поступили. Мао Цзэдун в итоге еще больше рассвирепел, советско-китайские отношения еще стремительнее покатились вниз по наклонной плоскости.

Помимо упомянутых парламентариев, Черноморское побережье посетило в 1960-е годы немало других японских делегаций. Одну из них, правительственную экономическую делегацию, принял в Сочи в сентябре 1965 г. Председатель Совета Министров СССР А.Н. Косыгин. Поднималась тема делового сотрудничества между двумя странами. Японцы не преминули повторить свои обычные требования о передаче им четырех островов южнокурильской гряды. Советский премьер подверг Токио критике за слепое следование в фарватере милитаристской политики Вашингтона. А после ухода гостей А.Н. Косыгин заметил в беседе с папой: «Японцы для меня загадка. Удивительный народ! Такой экономический прогресс в столь рекордные сроки! Ведь еще десять лет назад Япония лежала в руинах!»

В августе 1968 г. в Сочи прошла выставка японского искусства аранжировки цветов «Икебана», под руководством «мэтра», профессора Тэсигахара. Выставка имела огромный успех. Сочинцы и отдыхающие восхищались тем, как профессор превращал самые обычные местные растения в произведения подлинного искусства. Пресса писала: «Ощущение близости, эстетического единомыслия японских и советских людей, проявившихся в ходе выставки «Икебана», во много крат усиливает симпатии народов Советского Союза и Японии друг к другу».

По итогам выставки посол Японии в СССР направил мэру Сочи письмо, в котором, в частности, говорилось: «Благодаря Вашей помощи и поддержке выставка «Икебана» в городе Сочи внесла ощутимый вклад в укрепление взаимопонимания между Японией и СССР».

Отец, комментируя ситуацию в советско-японских отношениях, не раз подмечал: «У нас на всех уровнях, от правительственного до рядовых граждан, присутствуют и уважение к экономическим достижениям Японии, и интерес к японской культуре, даже восхищение ею. Японцы в свою очередь вроде бы любят нашу культуру – литературу, балет, песни. Но это никак не способствует преодолению противоречий в военно-политической сфере. Как говорится, дружбой дружбой, но табачок врозь». В дальнейшем я, изучая мировую политику, не раз убеждался в правильности папиного наблюдения. Увы, ни экономическая взаимозависимость, ни культурная близость не являются панацеей от политических противоречий. Панацея заключается только в урегулировании самих этих противоречий. Достаточно в данной связи взглянуть на нынешние отношения России с еще недавно братскими республиками – Грузией, Молдовой, Украиной.

Китайцы в те годы, в отличие от японцев, наведывались в Сочи все реже и реже. Последняя делегация прибыла летом 1965 г. Папа приставил меня, студента-китаиста МГИМО, переводчиком к этой делегации, состоявшей из партработников КНР. Многое в их поведении оказалось для меня неожиданным и любопытным.

На обеде в ресторане «Кавказ» китайцы постоянно роняли вилки и ножи, зачем-то зубами счищали кожуру с помидоров, которую сплевывали прямо на стол, помидорную мякоть обильно посыпали сахаром и затем ее заглатывали. Антрекоты брали руками и отгрызали от них куски.

Во время послеобеденной прогулки в приморском парке гости с Востока громко смеялись над встречными советскими отдыхающими. Уловив мое недоумение, спросили: «Зачем у местных заклеены бумажечками носы? Чтобы носы не сгорали под жарким солнцем?» Снова смех, переходящий в хохот.

Пока гуляли, глава делегации, сухопарый очкарик, читал мне нудные лекции о коммунизме, «великом кормчем» Мао Цзэдуне, усилении классовой борьбы в КНР (надвигалась «культурная революция»). Я далеко не все понимал, но то, что китайский товарищ несет ахинею, было очевидно.

Вечером в соответствии с программой повел гостей в сочинский театр на оперу. Китайцы всполошились уже во время увертюры. Когда же на сцене запели, они сначала побледнели, затем побагровели, далее часть из них погрузилась в сон с похрапыванием, меньшинство стоически слушало оперу, хотя и корчилось при этом в гримасах.

Минут через двадцать после начала действия глава делегации предложил, чтобы мы все покинули зал, и, даже не дожидаясь моей реакции, встал и двинулся по ногам сидящих через проход. Все китайцы, в том числе спящие, встрепенулись и стали продираться к выходу. На улице, отдышавшись и придя в себя, главный гость спросил:

– Зачем ваши артисты так орут на сцене?

– Они поют.

– Поют? Но впечатление такое, словно рычат медведи.

Общение с делегацией убедило меня в том, что нас разделяют с китайцами не только идеология и политика. Существуют, оказывается, вполне ощутимые цивилизационные различия.

Чаще других гостили в Сочи вьетнамцы, в том числе легендарный вождь Северного Вьетнама Хо Ши Мин, высшие руководители сил сопротивления Южного Вьетнама (которые боролись с американскими агрессорами и их местными приспешниками). Папу поражало то, как мягко и деликатно, словно утонченные интеллектуалы, вели себя эти люди, которые на самом деле были закаленными воинами, годами сражавшимися в джунглях. Улыбались, шутили, произносили красивые тосты. И залечивали в сочинских санаториях многочисленные раны. А еще отец отмечал, с каким восторгом встречают вьетнамцев сочинцы и отдыхающие. Любое их появление собирало огромные толпы, народ аплодировал гостям, выкрикивал здравицы в их честь: «Верим в вашу победу!», «Всегда будем помогать вам в борьбе!», «Да здравствует героический Вьетнам!» Подобные эмоции давно остались в прошлом. Ныне на вьетнамцев если и реагируют, что в Москве, что в Сочи, то в основном едкими замечаниями: «Понаехали тут, торговцы, спекулянты».

Посещал Сочи (и не раз) руководитель Монголии Цеденбал. У него была русская жена, которая, не стесняясь посторонних, командовала мужем. Перебивала его, называла «олухом», пренебрежительно отзывалась о монголах («лентяи, грязнули» и т. п.), давала указания, как реагировать на те или иные предложения советской стороны. Даме, и всей семье Цеденбалов, это припомнили после распада в Монголии коммунистического режима и ухода страны из стана наших союзников в «свободное плавание» в международных водах. Негативно сказалось поведение жены Цеденбала и на восприятии монголами России в целом.

Из Ирана в Сочи частенько заезжали шах, его дети, принцы и принцессы. Это были до мозга костей прозападные люди – с европейским образованием и политическим тяготением к США. Они уверенно заявляли, что Иран скоро модернизируется и сольется с Западом в единую цивилизацию. Но десятилетие спустя, как мы теперь знаем, персы сбросили шахский режим и решили вернуться к истокам ислама. Америка с тех пор – главный враг Ирана, две страны балансируют на грани войны.

В 1968 году в течение целой недели в Сочи принимали короля и королеву Афганистана. Монарх в многочисленных выступлениях (на собраниях, митингах, приемах) неизменно подчеркивал, что между Советским Союзом и Афганистаном всегда процветали дружба и взаимопонимание, два соседних государства никогда не ссорились и никогда не поссорятся. Увы, традиция прервалась. Как известно, в течение десяти лет (1979–1989 гг.) наши войска участвовали во внутриафганском конфликте.

Интересно прошли переговоры на Черноморском побережье между премьер-министром Сингапура, отцом «экономического чуда» этого тропического острова Ли Куан Ю и А.Н. Косыгиным. Ли Куан Ю рассказывал, что во время Второй мировой войны регулярно слушал в оккупированном японцами Сингапуре радиосводки «Би-Би-Си» о боевых действиях в Европе. С замиранием сердца ожидал исхода великой Сталинградской битвы. И когда Красная армия разгромила немецкую группировку Паулюса, плакал навзрыд от счастья.

В ходе переговоров А.Н. Косыгин поинтересовался у министра иностранных дел и труда Сингапура С. Раджаратнама, почему он хранит молчание. Тот ответил притчей. Идут люди по джунглям, видят, высоко на дереве висит человек, вцепившись зубами в ветку. Люди стали спрашивать, зачем он таким образом висит. Решив ответить, человек открыл рот, упал и разбился. Вывод: хочешь уцелеть – помалкивай.

Я был приставлен к Ли Куан Ю и его супруге в качестве переводчика. Вместе с ними летал по СССР. В самолете премьер расспрашивал меня о Наньянском университете Сингапура, где я до этого (в 1968–1970 гг.) стажировался. Он любопытствовал, заметил ли я, что студенты (этнические китайцы) были более лояльны вождю нищенского коммунизма в КНР Мао Цзэдуну, чем ему, конструктору процветающей рыночной экономики Сингапура. Я, конечно, знал правду, но лукавил, твердил, что сингапурская молодежь, мол, очень любит собственного премьера.

В Тбилиси за ужином с главой грузинского правительства Джавахишвили случился казус. Хозяин стола взял в руки покрытую мхом темную бутылку и объявил: «Это самая старая бутылка вина в Грузии, ей более ста лет. От всего сердца хочу подарить ее Вам, дорогому гостю!»

С этими словами он протянул подарок в сторону гостя, но по пути попал в основание массивной настольной лампы. Бутылка вдребезги разлетелась, разбрызгав во все стороны содержимое. Джавахишвили, однако, не смутился, а что-то скомандовал по-грузински. Мгновение спустя появилась другая бутылка, точь-в-точь как первая. И глава грузинского правительства вручил ее оторопевшему Ли Куан Ю как «самую старую бутылку вина в Грузии».

За ужином зашел разговор об агрессорах, посягавших в прошлом на независимость Грузии. Джавахишвили с энтузиазмом перечислял тех, кто и когда нападал на землю его предков, – византийцев, арабов, персов, монголов и т. д. и т. п. Позже, в самолете Ли Куан Ю заметил: «В первый раз слышу, чтобы так гордились поражениями своей страны в войнах».

В Ленинграде сингапурского гостя удивил мэр Сизов. Он связывал все ратные и трудовые подвиги советского народа с мудрым руководством страной коммунистической партией. Ли Куан Ю, антикоммунист до мозга костей, шептал за столом мне, переводчику: «А как же русские выиграли войну у Наполеона? Компартии ведь тогда еще не было!»

Возвращаясь к сочинским реалиям, отмечу, что в 1960-е годы неуклонно росло число обычных, не обремененных властью и славой иностранцев, отдыхавших в городе-курорте. Этот показатель вырос в 10 раз. В 1970 году Сочи принял более 120 тыс. зарубежных гостей из 135 стран. Активно участвовал Черноморский курорт во Всемирной федерации породненных городов. По инициативе П.И. Бажанова Сочи породнился со знаменитыми курортами Великобритании (Челтенхем), Франции (Ментона), Японии (Атами), Чехословакии (Карловы Вары и Марианские Лазни), Болгарии (Варна) и ряда других стран. В Сочи были учреждены общества дружбы с десятками государств. Мэр возглавлял всесоюзное Общество дружбы СССР – Япония в 1963–1968 годах.

С городами-побратимами и другими зарубежными партнерами шла оживленная переписка, происходил обмен делегациями, литературой, выставками, кинофильмами. Решались и политические задачи: сочинцы, выполняя директивы Москвы, пропагандировали за рубежом достижения СССР в различных областях, призывали к противодействию американской агрессии во Вьетнаме, объединению усилий в осуществлении «великих идей мира и прогресса человечества». Повсюду, кстати, если судить по личным папиным дневникам и его официальным отчетам в вышестоящие органы, сочинцы встречали и понимание, и радушие, и готовность к сотрудничеству. Так что, хотя это и была эпоха холодной войны, тем не менее государства и народы не только сталкивались лбами, но и взаимодействовали, иногда успешно.

П.И. Бажанов сам неоднократно выезжал за рубеж как по линии породненных городов, так и для обмена опытом управления курортным хозяйством. Каждый не только день, но и час пребывания в любой стране отец использовал для сбора полезной информации. Я читаю дневник его поездки по курортам Италии в 1969 году. Первый день – посещение посольства СССР в Риме. Папа изучает все имеющиеся там материалы на курортную тему. С сожалением констатирует, что в основном это «рекламные брошюрки, ничего полезного в них нет». Далее – поездка по стране, курорт за курортом. Папа интересуется заполняемостью отелей в межсезонье, методами привлечения клиентов, рекламой, принципами комплектования обслуживающего персонала, его нагрузкой, распределением обязанностей, оплатой труда, стимулами к более качественной работе, интерьером ресторанов, уличным освещением, местной промышленностью, сувенирами, развлекательными парками, аттракционами, городскими гербами, организацией транспорта, озеленением, продуктами питания, бытовыми услугами и сотней других больших и малых аспектов курортной жизни.

Похожие дневники остались после поездок отца во Францию, Великобританию, Японию, Югославию, Болгарию, Румынию и другие страны. Приезжал папа и в Сингапур, когда я там стажировался. Неделю провели мы вместе и все семь дней посещали чиновников, ответственных за коммунальное хозяйство, сферы обслуживания и отдыха, встречались с менеджерами лучших отелей. Многое, что внедрялось в 1960-е годы в жизнь Сочи, было результатом изучения П.И. Бажановым и его коллегами иностранного опыта.

18, 21 февраля 2012 года

Сочи – спортивный город. В мои школьные годы подростковый спорт делился там на «дикий» (самодеятельный, дворовый) и организованный (в общеобразовательной школе, а также в секциях детской спортивной школы (ДСШ) и спортивных обществ). Для меня все началось с «дикого» футбола. Мальчишки из нашего трехэтажного дома и соседних хибар собирались в Лесном переулке и часами гоняли мяч. Вскоре появились соперники – сверстники с расположенной неподалеку Малой Приреченской улицы. Игры проводились поочередно в нашем переулке и на их улице. Оба «поля» представляли собой немощеную, всю в пыли и камнях проезжую часть. Ворота обозначались двумя булыжниками. Мяч использовали резиновый, с пупырышками. На кожаный не хватало средств, да к тому же он быстрее стирался бы на упомянутом «газоне».

К играм с малоприреченцами мы относились как к принципиальным, серьезным сражениям. Накануне я, бывало, не мог заснуть, – так волновался. Соперники представлялись грозными «псами-рыцарями», с которыми дружины Александра Невского сошлись в смертном бою на льду Чудского озера. Я даже не знал имен игроков чужой команды, и их лица казались мне одинаковыми.

Бились мы до полного изнеможения, возвращаясь домой в ссадинах, синяках, кровоподтеках. Когда выигрывали, почти безумели от счастья, поражения же приводили нас в глубокую депрессию, которая длилась порой до следующего матча. Я по собственной инициативе вел таблицу, фиксируя не только даты и результаты игр, но и состав нашей команды, авторов голов. Ребята за это дразнили меня «чернильной душой», но в таблицу порой заглядывали.

Со временем пыльные «поля» перестали всех устраивать. По ним, помимо всего прочего, иногда проносились машины, а по воскресеньям в Лесном переулке устраивалась барахолка. Мы перенесли игры на старый, заброшенный аэродром на противоположном берегу реки Сочи. Зимой поле переходило в распоряжение ведущих футбольных команд страны, проводивших предсезонный сбор на юге.

После отъезда мастеров «аэродром» начинал зарастать сорняками, но оставались прогалины, там мы и стали гонять мяч. Однако наслаждаться почти настоящим футбольным газоном довелось недолго. На «аэродроме» появлялись шайки подростков, которые жгли костры, распивали спиртное и резались в карты. Какое-то время они на нас не обращали внимания, но однажды предложили сыграть в футбол. Мы с малоприреченцами выставили объединенную команду, которая легко переиграла соперников. Те немедленно полезли в драку, им на подмогу бросились члены других шаек. У некоторых в руках были палки, блеснули на солнце и лезвия ножей.

Больше на «аэродром» мы не ходили, тем более что вскоре в этом отпала надобность. Почти все игроки нашей команды записались в футбольную секцию ДЮСШ-2. Занятия проводились на единственном стадионе города, который был расположен в десяти минутах ходьбы от нашего дома, рядом с Ривьерским парком.

Тренировал юных футболистов Петр Саввич Гаврилов (будучи греком, позднее он сменил фамилию на Гаврилиади). Это был настоящий энтузиаст своего дела, жесткий, крикливый, но любивший мальчишек и футбол до беспамятства. Он пользовался непререкаемым авторитетом у подопечных и воспринимался как величайший знаток футбола. Я и сейчас вспоминаю его как тренера с большой буквы, и порой мне кажется, что возьми Петр Саввич футбольную сборную России в свои руки, она заиграла бы как следует.

Петр Саввич опытным взглядом сразу разбил новобранцев на два состава – первый, лучший, и второй, похуже. Организовал двустороннюю игру, а затем стал дотошно вдалбливать в мальчишеские головы азы футбола. Учил останавливать мяч, пасовать, обводить, бить, открываться. Вскоре двум детским составам разрешили сыграть между собой укороченный (15 мин) показательный тайм перед встречей взрослых команд. Стадион был забит до отказа. Из кабинета директора стадиона, расположенного на верхнем этаже башни, за событиями на поле наблюдали и мои родители.

Я играл левого полусреднего, и лишь раз до меня дошел мяч. Ткнул его перед собой и помчался по левому флангу. Мчался недолго, мяч защитники отобрали. Отец дома подшучивал над моей невыразительной игрой. Я был очень расстроен, но на следующее утро прочел в местной газете хвалебное описание нашего поединка. «Зрители увидели на поле, – писала газета, – будущих мастеров отечественного футбола».

Это привело в восторг. Оказывается, мы все-таки здорово играем в футбол и у нас блестящее спортивное будущее! И, действительно, кое-кто из моих ровесников впоследствии сделал неплохую карьеру. Сосед по дому и приятель Володя Морданёв например. Он с самого начала выделялся в дворовой команде, играл технично, красиво, с этаким стрельцовским чувством превосходства. Из юношеского футбола Володю пригласили в команду мастеров. Просматривали его даже в московском «Спартаке» и наверняка оставили бы в команде, если бы не пристрастие парня к спиртному.

Другой сверстник, Джемал Силагадзе, закрепился-таки в столичном «Спартаке» и несколько лет выходил на поле за основной состав. В детстве его мастерство представлялось мне, да и не только мне, просто божественным. Отнять у Джемала мяч было невозможно, бил он точно и мягко, словно бросал рукой, в скорости ему тоже не находилось равных.

В моем сознании Джемал с сочинских времен оставался кудесником под стать лучшим бразильским игрокам, чьи имена гремели в конце 1950-х – начале 1960-х годов на весь мир: Диди, Вава, Гарринча, Пеле. Но когда я увидел Силагадзе по телевизору в рядах «Спартака», то понял, что мои детские восторги были все-таки преувеличенными. Смотрелся он на фоне лучших мастеров СССР середнячком.

Что касается меня, то я из футбольной секции ДЮСШ-2 ушел. Надоело сидеть в запасе, да и появились другие увлечения. Но в школе продолжал гонять мяч. Играли мы на баскетбольной площадке перед школой. Опоры баскетбольных щитов служили нам воротами. Бегали в обычной одежде, пачкая ее до безобразия. Но это еще полбеды. Хуже было то, что рядом с баскетбольной площадкой шла асфальтированная дорожка к зданию школы. Как только там появлялась очередная учительница, мяч по какой-то необъяснимой причине летел (словно управляемая ракета) в ее сторону и обязательно находил голову дамы. Особенно доставалось молоденькой учительнице литературы. Как минимум 5–6 попаданий в нее до сих пор стоят у меня перед глазами, причем дважды эти «мастерские» удары наносил лично я.

Разгневанное школьное начальство немедленно накладывало запрет на футбольные баталии. Тогда мы перемещались в холл на втором этаже школы, куда выходили классные комнаты. Играли теннисным мячиком, он тоже резво летал и поражал самые неподходящие цели: окна, люстру, нижнюю часть спины завуча. После очередных репрессалий перешли с теннисного мяча на яблоки, огрызки от яблок, спичечные коробки.

Кроме такого своеобразного мини-футбола практиковали и совсем уж экстремальные виды «спорта». Первым был так называемый жучок: один из школьников становился к остальным спиной, заводил за спину руки и раскрывал прижатые друг к другу ладони. Кто-нибудь из игравших бил по ладоням, и все, подняв вверх большой палец правой руки, начинали жужжать. Получивший по ладоням должен был догадаться, кто его обидчик. Если отгадывал, то уступал опознанному свое место на «эшафоте».

На первых порах, как и положено, удары по ладоням ладонями и наносились. Но постепенно стали бить ногами, портфелями и всем, чем попало, устраивая при этом потасовку за право нанести удар. «Жучок» превратился в очень вольную борьбу с участием одновременно 12–15 юношей. Доигрались мы до того, что раскрошили угол стены в классной комнате. Но не испугались содеянного, а наоборот принялись разламывать стену дальше.

Кончилось все тем, что учителя заперли нас в школе и держали до тех пор, пока туда не потянулись обеспокоенные родители. Их и заставили ремонтировать стену. Но мы так и не угомонились, выдумали себе новое развлечение.

Как только звенел звонок на перемену и учитель покидал класс, выпроваживали оттуда девчонок и затевали игру в «ловитки». Один гонялся за остальными, чтобы дотронуться до кого-то («запятнать») и передать «запятнанному» роль ловца. Бегали не только по полу, но и по учительскому столу и партам, переворачивая их со всем содержимым. Когда перемена заканчивалась, класс выглядел как поле битвы. Пол был усыпан разорванными учебниками и тетрадями, растерзанными портфелями, раздавленными ручками. Парты лежали на боку или вообще находились в перевернутом состоянии.

Как-то учитель, войдя в класс и увидев этот гнусный погром, заметил: «Осталось только пройтись по потолку». Уже на следующей перемене данный трюк был проделан. Товарищи подняли меня и я, надев на руки туфли, сделал отчетливые отпечатки подошв на отштукатуренном потолке.

Это явилось последней каплей, переполнившей чашу терпения администрации. Наш класс лишили комнаты. Мы стали кочевать: когда тот или иной класс отправлялся в кабинет физики, химии или ботаники, мы занимали его комнату. Такой порядок сохранялся довольно долго, но в конце концов нас простили и вернули классу постоянную комнату.

Выплескивали адреналин и другими выходками. Володя Сафаров, сын очень уважаемого педагога, а позднее – ответственной сотрудницы сочинского горисполкома, любил швырять предметы мебели в окно. Однажды пущенный им стул чуть не попал в проходившего внизу чертежника. В следующий раз Володя кинул чем-то в плафон над учительским столом. Плафон треснул, но продолжал висеть. А на уроке черчения взял и развалился. И опять наш чертежник лишь чудом остался невредимым. В довершение всего этот тихий и безобидный человек был однажды забрызган чернилами. Он явился на урок в белом костюме, и как только повернулся лицом к доске, кто-то стряхнул на него авторучку.

И чертежник, и остальные учителя периодически подвергались другой пытке: класс начинал мычать и мычал до тех пор, пока педагог не выбегал вон. Самое же садистское мероприятие предназначалось завучу школы, строгому и, как нам казалось, вредному пожилому дядьке. Он имел обыкновение ставить оценки с минусом, поэтому заработал прозвище Минус. У завуча не было левой руки, он ходил с пустым рукавом, вставленным в карман пиджака. Так вот, когда Минус появлялся в комнате, чтобы преподать урок географии, юношеская часть класса встречала его с пустым рукавом рубашки, кофты или пиджака.

Сейчас все эти проделки вспоминаются как дикие мерзости, а тогда… Тогда мы просто веселились. И не только в школе, но и в собственном доме. В один прекрасный день мальчишки решили сыграть в чапаевцев. Накинули на манер бурок на плечи плащи, вооружились деревянными саблями и, как только стемнело, высыпали во двор и принялись рубить зеленые насаждения. А насаждения были там замечательные: сливовые, персиковые, вишневые, хурмовые, гранатовые деревья, банановые пальмы, хризантемы, гладиолусы, розы.

Все порубили, а когда проснулись, то увидели, что по двору, превратившемуся в свалку веток, листьев, плодов, цветов, рыскает большая группа милиционеров и людей в штатском. Найти виновников побоища им так и не удалось.

Экстремальные забавы увлекали и других подростков. Как-то родители взяли меня с собой в гости к директору санатория «Радуга», расположенного в районе Новые Сочи. Пока взрослые обедали, мы с сыном хозяина и его приятелями пошли погулять. Не успели углубиться в рошу, как оттуда в нас полетели булыжники. Мы прижались к земле, отползли в овраг и принялись оттуда «отстреливаться» такими же булыжниками. «Перестрелка» продолжалась с полчаса, к счастью, никто из нас не пострадал. Что касается противной стороны, то об их возможных потерях мы информации не имели. Мне же товарищи по «команде» потом разъяснили, что подобные «состязания» между ними и мальчишками из соседнего квартала происходят регулярно.

В общеобразовательной школе подрастающему поколению прививались более цивилизованные формы физкультуры и спорта. По утрам в школьном дворе устраивалась гимнастика под музыку, с инструктором и в обычной одежде. Дети не столько разминались, сколько обменивались новостями, подшучивали друг над другом. Мальчишки дразнили девчонок.

Уроки физкультуры проходили серьезнее. Нас обучали навыкам различных видов спорта. Не обходилось без травм. Я, прыгая через гимнастического «козла», сломал руку. В другой раз учитель физкультуры Леонид Михайлович заставил меня боксировать с ним на глазах у всего класса. Мужчиной он был крупным и сильным, и когда я раздразнил его дерзкими наскоками, перешел в мощное контрнаступление, обрушив на меня град ударов. Я устоял, но долго потом приходил в себя.

Особое место в спортивной жизни школы занимал баскетбол. Именно в этом виде спорта учебные заведения города состязались наиболее регулярно и страстно. Правда, интересовались соревнованиями далеко не все. Из учительского состава, кроме физрука, о них почти никто и не догадывался. В стороне оставались родители. Но зато мы, ребята, отдавались баскетболу с головой. Болели же за нас одноклассницы.

В средних классах (с пятого по восьмой) мы со сверстниками еще не могли участвовать в городском первенстве. Поэтому устраивали поединки между собой – на всю площадку или одно кольцо, оттачивали мастерство с помощью специальных игр («минус пять», «усы» и т. п.). Периодически вызывали «на дуэль» сверстников из других школ. И болели за старших товарищей, защищавших честь школы на городском первенстве.

Я с удовольствием следил за действиями многих баскетболистов, видя в них больших мастеров. Особый восторг вызывала команда школы № 2. До сих пор помню все фамилии ее игроков и не могу избавиться от их восприятия детскими глазами. С тех пор я повидал в действии всех баскетбольных «звезд» планеты нескольких поколений, но все равно сборная сочинской школы № 2 начала 1960-х годов представляется мне самой классной, элегантной.