Текст книги "Миг и вечность. История одной жизни и наблюдения за жизнью всего человечества. Том 18. Часть 24. Родные"

Я разбираю архивы отца. Передо мной – тетрадь, озаглавленная «Школы с 1963 г.». В тетради аккуратным папиным почерком перечисляются все школы Большого Сочи, которые строились, перестраивались или модернизировались в 1960-е годы:

«1. Школа № 14 на 920 мест по Цветному бульвару, 1963 г.

2. Школа на 920 мест в Хосте, 1963 г.

3. Вторая очередь школы в Лоо, 1963 г.

4. Школа на 1 000 мест в Адлере, ул. Садовая, 1963 г.

5. Пристройка к школе № 38 в Адлере на 160 мест, 1964 г.

6. Школа на 960 мест в Лазаревской, 1964 г.».

Весь список включает 42 пункта. Далее отмечается, что за 1963–1970 годы число мест в школьных учреждениях увеличилось на 15 800 единиц. Следующий раздел – перечисление проблем, которые стоят перед каждой школой, и методы решения этих проблем: финансирование, оснащенность учебниками и инвентарем, преподавательский состав, ремонт помещений и т. д. и т. п. В частности отмечается, что необходимо увеличить финансирование школ № 91 (Якорная Щель), № 76 (Дагомыс), № 89 (Вардане), № 53 (чайсовхоз в Адлере), № 66 (Молдовка), № 21 (Мамайка, ул. Радости, 6) и т. д.

Еще одна тетрадь называется «Детские сады с 1963 г.».

И вновь список:

«1. Детсад на 135 мест Сочиспецстроя в Центральном районе, 1963 г.

2. Детсад на 140 мест на бывшем аэродроме (Центр, р-н), горисполком, 1963 г.

3. Детсад на 140 мест на бывшем аэродроме, трест № 1, 1963 г.

4. Детсад на 140 мест треста № 1, по ул. Чехова (Центр, р-н), запланировано в 1964 г., сдано в эксплуатацию в 1966 г.».

И т. д., всего 34 пункта. Количество мест в новых детсадах: 14 200 и еще 4360, 5310, 710.

В следующей части тетради, как и в случае со школами, содержится список проблем, связанных со строительством и эксплуатацией детсадов. Третья тетрадь – по яслям, четвертая – по домам пионеров, кружкам, секциям для детей.

Эти записки отца оживляют сухую, но впечатляющую официальную статистику о строительном буме 1960-х годов в Сочи школ, детских садов и яслей. Их количество увеличилось за десятилетие в 8 раз, а число мест в них – в 6 раз! Именно тогда был осуществлен переход к всеобщему среднему образованию. В 1953 году средние и вечерние школы, техникумы оканчивало 60 % сочинцев, в 1970 году – 98 %!

Успешно претворялся в жизнь в городе-курорте курс правительства СССР на политехнизацию школы – последовательное ознакомление учащихся с основами производства, приобретение ими трудовых навыков, осознание подрастающим поколением роли и значения труда в жизни. По инициативе и при активном участии мэрии стало практиковаться шефство промышленных предприятий, строек, организаций и учреждений над школами. Шефам рекомендовалось безвозмездно передавать школам оборудование, пригодное для целей политехнического обучения, помогать им в создании учебно-материальной базы политехнического обучения и овладении школьниками профессиональными навыками.

Нашу школу № 4 сначала опекала строительная организация (начальник – т. Минаев). Она построила при школе слесарные мастерские, гараж и автокласс. Школьным мастерским были безвозмездно переданы токарный и сверлильный станки, циркулярная пила, электрический рубанок, автомашина марки ГАЗ-67, разные столярные и слесарные инструменты. Шефы ежегодно своевременно и качественно производили ремонт школьного здания, безотказно выполняли все просьбы школы. Опытные педагоги обучали нас, мальчишек, изготавливать на станках различные изделия, водить ГАЗ-67. Кто-то делал это с удовольствием и умело, другие хуже. Но в целом школьники испытывали удовольствие от труда, соревновались, кто выполнит задание быстрее и лучше.

Были в городе и другие эффективные шефы, в том числе строительное управление № 1 «Новороссийскморстроя» (начальник – т. Васильченко), консервный комбинат им. Ленина (директор – т. Гиллер), санаторий им. Ворошилова (начальник – т. Чекалин) и ряд других. Однако некоторые шефы действовали спустя рукава. Да и школьное начальство не всегда проявляло настойчивость в отношениях с шефскими организациями.

Горисполком не стоял в стороне от этой проблемы: нерадивые шефы и школы подвергались острой критике в прессе и на совещаниях. Одновременно увеличивались финансовые вливания в систему школьного образования и дошкольного воспитания. За счет городского бюджета строились и реконструировались школы, для школ возводились спортивные залы, учебные классы, теплицы, кабинеты машиноведения и электротехники, слесарные мастерские и пр.

Что касается школы № 4, то позднее у нас появился новый шеф – мебельно-сувенирная фабрика. Школьники проходили там производственную практику. Мы пешком ходили вдоль реки, далее – по железнодорожному мосту до фабрики. Дышали свежим воздухом. Болтали, шутили. На фабрике осваивали сложную профессию столяра-краснодеревщика. Двое одноклассников так «прикипели» к столярному делу, что после школы остались на фабрике на всю жизнь. Другие действовали с меньшим энтузиазмом и сноровкой. Я, например, к станкам почти не подходил, лишь шкурил детали мебели на барабанах с наждачной бумагой. Периодически пережигал заготовки, и мастер направлял меня на разгрузочные работы. Частенько нас вообще освобождали от дел, и мы занимались спортом на сеновале. Обедали в фабричной столовой, наблюдали, как работяги режутся в шашки в комнате отдыха. То есть получали от практики всего понемногу: профессиональные навыки, физическую нагрузку, познания о производстве и жизни простых рабочих. Мебельщики запомнились как люди мастеровитые и старательные.

По окончании школы нам присвоили разряды столяров-краснодеревщиков, большинству не совсем заслуженно. Но вреда в этом не было – мы ведь не посвятили свою жизнь изготовлению мебели, а те немногие, которые посвятили, действительно стали умельцами.

Кроме труда школьная программа включала, конечно, и массу теоретических дисциплин. Позднее, попав в США, я узнал, что американцы, оказывается, весьма завидовали советской системе образования, считали ее лучшей в мире и залогом достижений СССР в космосе и многих других областях. Но, как мне представляется, наша система была не без изъянов. Главный – отсутствие специализации. Все школьники, без учета их предпочтений и способностей, должны были на протяжении одиннадцати лет изучать широчайший и при этом стандартный набор дисциплин, от химии и ботаники до алгебры и истории. Освоение всех этих знаний отнимало массу сил и времени, но в дальнейшей жизни значительная часть выученного и вызубренного оказывалась абсолютно ненужной.

Возьмем тригонометрию. Я настолько ничего не помню из этого предмета, что даже не верю, что когда-то его изучал и что-то по нему знал. То же касается и целого ряда других дисциплин. Гораздо рациональнее та система, которая издавна принята на Западе. Получив базовые знания в младших классах, школьник затем выбирает предметы, к которым у него лежит душа, и специализируется именно на них.

И в вузах у них преобладало изучение специальных дисциплин. В итоге их выпускник, может быть, уступал нашему в общем кругозоре, но зато превосходил в овладении своей профессией. Американский архитектор, например, хуже советского специалиста знал историю с географией, но лучше – премудрости самой архитектуры. Мы встречали за океаном архитекторов, экономистов, врачей, которые «плавали» в вопросах литературы или политической географии. Но зато в своей области блистали. «Что лучше?» – спросите вы.

Отвечать на данный вопрос нужно, видимо, так. Задумаемся, для чего существует система образования, ради чего государство и общество тратят деньги, силы и время? Очевидно для того, чтобы успешно развивалась экономика, процветало население, бесперебойно функционировала государственная машина.

Когда «отца сингапурского экономического чуда» Ли Куан Ю спрашивали, в чем секрет успехов островного государства, он неизменно отвечал: в форсированных инвестициях в систему образования. С конца 1960-х годов еще небогатый тогда Сингапур создал десятки учебных и научных центров по подготовке квалифицированных кадров во всех областях. К преподавательской и исследовательской работе привлекли лучших экспертов со всех концов земли. Специалистов готовили и за рубежом. В итоге Сингапур занимает ныне одно из первых мест в мире по удельному весу технической интеллигенции, менеджеров и квалифицированной рабочей силы. Все, что строится и производится на острове, относится к лучшим мировым образцам.

Или возьмем Южную Корею. В конце XIX столетия русский путешественник отмечал, что в Сеуле совсем не увидишь промышленных товаров, только иностранные, в основном из России. «У корейцев, – резюмировал наблюдатель, – не хватает трудолюбия и талантов, чтобы самостоятельно производить ткани и другие изделия». Этот автор был не единственным, кто столь низко оценивал возможности корейского народа. В 1945 году, сразу после освобождения Корейского полуострова от японских колонизаторов, американские дипломаты наперебой советовали Белому дому выступить за международную опеку над Кореей. Страна, мол, настолько неразвита, что не созрела для независимого существования. И в самом деле, когда из Сеула убрались японцы, выяснилось, что в городе некому водить трамваи, местные жители даже этому нехитрому мастерству не были обучены.

Зато сейчас корейцы не только водят трамваи, но и изготавливают высочайшего качества суда, автомобили, экскаваторы, компьютеры, телевизоры, холодильники, турбины, подъемные краны и сотни других высокотехнологичных изделий, которые с удовольствием покупают практически все страны мира. И Россия в том числе. Одно из главных слагаемых достижений Южной Кореи – эффективная и продвинутая система образования. Южнокорейцы совершенно справедливо гордятся своими университетами, колледжами, центрами по подготовке квалифицированных техников и рабочих.

Ну а нам чем гордиться? Ныне на корейском рынке днем с огнем не сыщешь российских тканей и других изделий. И на сингапурском, и на итальянском, и на чилийском, и на египетском рынках. Самое печальное, что и на своем собственном рынке с отечественной продукцией не густо.

Возьмем автопром. Десятки лет наши вузы исправно выдают дипломы автоконструкторов и строителей автомобильных дорог. Но российские граждане, от самых больших начальников до простых сантехников, предпочитают рулить иностранными, в том числе южнокорейскими, автомобилями, и при этом клянут на чем свет родное бездорожье. Масло, шины, домкраты, противоугонные устройства, затемненные стекла, чехлы для сидений и все другие причиндалы для своих авто тоже приобретают импортные.

И так почти в любой сфере. В многоквартирном доме, где мы живем, развернулся капитальный ремонт. Подъезды завалены трубами, плитами, мешками с цементом, кранами, батареями, стеклопакетами, проводами. И все они изготовлены в других странах. В Москве функционируют тысячи магазинов, торгующих одеждой, обувью, парфюмерией, электротехникой, ювелирными изделиями, спортивным инвентарем, красками, обоями, канцпринадлежностями, оптикой, детскими игрушками, посудой, постельным бельем, коврами и т. д. и т. п. И опять же преобладает импортный товар.

А чем же занимаются выпускники МГУ и других лучших вузов страны, дипломированные специалисты, призванные производить упомянутые выше товары? Можно, конечно, объяснить отставание в сфере материального производства тем, что специалистам не созданы соответствующие условия, нормальная рыночная среда, адекватное законодательство и пр. Но ведь и эти условия зависят от выпускников вузов – политиков, экономистов, плановиков, менеджеров.

Как следствие, наши дипломированные специалисты утекают в те страны, где выпускники тамошних вузов сумели создать соответствующие условия для эффективной работы политических и общественных институтов, производства высококачественных товаров. Там некоторые из соотечественников неплохо устраиваются, их ценят как работников. Но это еще не повод говорить, что у нас лучшее образование в мире. Вот когда от российской продукции – от оборудования для операций на сердце до яхт, от детского белья до музыкальных инструментов – будут ломиться магазины Парижа, Пекина, Рио-де-Жанейро и Найроби, вот тогда и можно начинать бахвалиться.

Есть, конечно, еще фундаментальные исследования. Но, во-первых, они ведь тоже имеют смысл, когда в конечном счете становятся основой для практических дел. Приведу пример: китайцы изобрели порох десятки веков назад, а в XIX столетии, когда англичане вторглись в Поднебесную и начали палить в местных гвардейцев из пушек, те в ответ лишь размахивали саблями, так как об огнестрельном оружии еще слыхом не слыхивали. Во-вторых, и с фундаментальной наукой у нас стало похуже. Отечественных лауреатов Нобелевской премии явно поубавилось.

Все это, конечно, обидно и неприятно признавать. Но признать надо. И срочно заняться модернизацией образования. Возможно, появление в России бакалавров и магистров – начинание полезное. Но главное – это инвестиции. В преподавателей, исследователей, оборудование, здания, студентов. Огромные инвестиции. Иначе мы начнем отставать не только от Сингапура и Южной Кореи, но, боюсь, и от Папуа – Новой Гвинеи. При всем уважении к этой и всем другим странам хотелось бы других все-таки опережать. Как у нас это получается в балете.

Возвращаясь к Сочи, отмечу, что преподаватели в нашей школе были людьми в основном квалифицированными. Физику преподавала Зорина Николаевна. Дама очень строгая, но и очень знающая, умевшая донести до школьников изучаемый материал в увлекательной форме. Мы физичку уважали и побаивались, что, однако, не мешало проказничать даже на ее уроках. Бывало, Зорина Николаевна выходила из класса (например, во время письменных контрольных), и тогда кто-нибудь умудрялся подскочить к преподавательскому столу и поставить в классном журнале себе и однокашникам хорошие оценки по различным предметам: 4 по истории, 5 по литературе и т. д.

Забавлял нас математик Урум Семенович Урумян, пожилой, солидный человек со специфическим чувством юмора. При первом же знакомстве с классом он с сильным акцентом спросил мальчика кавказской внешности:

– Ты армянин?

– Нет, грузин, – ответил тот.

– Вах, нехорошо, – пошутил Урум Семенович и продолжал, – ну ничего, и не такое случается.

Далее учитель перевел взгляд на симпатичную брюнетку и вкрадчиво поинтересовался:

– Тоже не армянка?

– Армянка.

– Молодец! Как фамилия? Саркисян? Ставлю тебе пять.

Возникали шероховатости на уроках истории и обществоведения – нового смежного предмета. Часть одноклассников относилась к этим предметам с полным безразличием и плохо разбиралась в нюансах исторического процесса. Одна девочка в 9-м классе написала в сочинении о русско-японской войне 1904–1905 годов: «Японское правительство так было восхищено героизмом русских моряков, что выразило благодарность царю и советскому правительству».

Вместе с тем некоторые из более продвинутых ребят высказывали недоумение, каким образом русские войска во главе с Суворовым попали в Альпы, почему вели оборонительную войну так далеко от рубежей Родины. Со скепсисом была воспринята ими информация о том, что английский премьер У. Черчилль выразил понимание оккупацией Советским Союзом прибалтийских стран накануне Второй мировой войны.

Все школьные годы стояла на повестке дня тема сталинизма. В первом классе, в 1952 году, я продекламировал папе стих из букваря о Сталине, о том, как вождь, трудясь в Кремле, думает о нас. Папа бросил реплику: «Да, очень думает!» Я удивился и даже немного за Сталина обиделся. Вскоре вождь заболел, по радио транслировали сводки о состоянии его здоровья, а мы, дети, не обращая внимания на драматизм ситуации, игрались, шумели, смеялись. Родители на нас цыкали, тише, мол, соседи услышат. В день смерти Сталина, 5 марта, я провалился в прорубь (в Сочи оледенение водоемов – огромная редкость, но та весна выдалась необычно холодной). Окоченев, я плакал, а все мной восхищались – переживает смерть вождя!

Похожая история приключилась в тот же самый день с моей будущей женой Наташей. Она находилась со своим папой в Ростове-на-Дону. Папа оставил ее в служебной машине и с водителем ушел на митинг скорби по усопшему диктатору. А маленькая Наташа испугалась одиночества и заплакала. К машине стали подходить люди и восклицать: «Какая молодец девочка! Такая крохотная, а уже понимает тяжесть утраты для нашего государства!»

После Сталина начались перемены. В школе ко мне подошел сопливый одноклассник и прошептал: «Берия, Берия, потерял доверие, а товарищ Маленков надавал ему пинков». Я возмутился стишку, пересказал его родителям. Они лишь посмеялись. Берию к тому времени уже арестовали и, обвинив в шпионаже и прочих тяжких грехах, расстреляли. По радио все чаще звучал голос нового руководителя страны Хрущева. Он развернул «разоблачение культа личности Сталина», разгромил «антипартийную группу Молотова, Маленкова, Кагановича и примкнувшего к ним Шепилова». Хрущев стал «ослаблять гайки» в советском обществе, в частности, немного приоткрыл двери во внешний мир.

Этого оказалось достаточно, чтобы оттуда стали просачиваться не только товары, но и идеи, привлекательные для затюканного народа. Первым заметным событием той поры стал выход на сочинские экраны американского фильма «Тарзан». Пацаны помешались на необычном герое. Подражая ему, мы лазили по деревьям в набедренных повязках, издавали фирменный его гортанный клич, сражались с воображаемыми крокодилами и тиграми. А затем снова и снова вливались в очереди у кинокасс, коротая в ожидании заветного билета дни и ночи. На «Тарзан» валом валил и взрослый люд, поэтому очереди выстраивались действительно серьезные: с милицией, перекличками, номерами на ладонях.

Мощно ворвался в сочинскую жизнь рок-н-ролл, позднее эстафету подхватил твист. Танцевали их повсеместно. С нами боролись учителя и газеты, инструкторы горкома ВЛКСМ и бригадмильцы. Безуспешно. Сумасшествие лишь усиливалось. Наиболее изощренные тем временем ударились в джаз. В моем классе учился парень из простой семьи. Отца не было, мама работала медсестрой в санатории. А сын с утра до вечера играл на саксофоне в полуподпольном оркестре и постоянно на школьных уроках пропагандировал звезд американского джаза – от Дюка Эллингтона (композитора и пианиста) до Кэнни Барелла (гитариста). Заодно он восхвалял все американское.

Как-то на уроке обществоведения учительница спросила, как мы представляем себе людей коммунистического общества. Хрущев любил говорить тогда о стремительном приближении СССР к коммунистическому раю, обещал в скором будущем бесплатные транспорт и хлеб, оплату гражданам уже не по труду, а по потребностям: сколько тебе надо добра, столько и получишь. Подобные обещания казались пустой и глупой болтовней. Неудивительно поэтому, что одноклассники встретили одобрительными возгласами выходку саксофониста.

В ответ на вопрос учительницы он вышел к доске, достал из кармана фотографию полуголого мускулистого мужчины и почти голой женщины и заявил: «На фото – Мистер Универсум Стив Ривс, чемпион мира по культуризму, и звезда Голливуда Мерилин Монро. Такими, как они, и должны быть люди коммунистического завтра».

В другой раз саксофониста попросили сыграть на школьном вечере. Он с негодованием отверг саму мысль о таком унижении. «С кем и кому играть? – с сарказмом спросил он. – Я готов играть только с лидерами «свинга» и только для просвещенной публики!»

Вскоре в Сочи появились эти лидеры «свинга» живьем! На гастроли приехал знаменитый оркестр Бенни Гудмана. Публика буквально ломилась на его концерты. Одному моему соседу по дому (тоже обожателю джаза и всего американского) удалось заманить кого-то из оркестрантов Бенни Гудмана в гости! Вот это был шок для властей! Парня чуть не исключили из школы, а местная газета обличила его как пресмыкателя перед иностранщиной. Досталось и оркестру Бенни Гудмана. Газете (а точнее горкому КПСС, где эта статья писалась) не понравилось, что выступления оркестра не сопровождались привычными для советских людей остроумными конферансье, ловкими жонглерами и гуттаперчевыми акробатами. Поэтому концерты Бенни Гудмана и Кº навевали, мол, скуку.

Газета никого ни в чем не убедила. Мода на Америку только возрастала по мере того, как молодое поколение все меньше устраивала окружающая жизнь. Неудовлетворительная экономическая ситуация вкупе с шумным хвастовством Хрущева, его неотесанными манерами и одновременно усиливавшимся восхвалением лидера в СМИ вызывали у сочинцев резкое неприятие. Школьники придумали себе забаву. Набирали охапку газет и искали там фотографии Хрущева. Кто увидит – должен был первым плюнуть на фото, за что получал призовое очко. Победителя угощали квасом или одаривали фруктами. Аудитория встречала появление Хрущева в кинохронике хохотом и свистом. Для контраста – упоминание о Сталине, а тем более кинокадры с ним вызывали аплодисменты. Не все аплодировали, но многие, и делали это в основном в отместку надоевшему болтуну Хрущеву.

В нашей школе звучала и критика в адрес кремлевских планов национального строительства в СССР. Мой одноклассник и приятель Реваз Гвазава, будучи грузином, бурно протестовал против курса на слияние наций, входивших в состав СССР, в единый советский народ с одним языком. «Я не хочу, – говорил Реваз, – чтобы исчезли грузины и грузинский язык!» Учительница его успокаивала: все, мол, будет складываться постепенно и безболезненно, общий язык впитает в себя лучшее из языков народов СССР. К слову сказать, этнические противоречия и в нашей школе, и в Сочи в целом практически отсутствовали. Дети могли друг друга обозвать евреем, армянином, грузином, но до серьезных противостояний дело никогда не доходило. Лишь периодическое появление в городе юных горцев, особенно чеченцев, провоцировало порой стычки.

Позднее, уже став взрослым человеком, я осознал ту положительную роль, которую Н.С. Хрущев сыграл в преодолении кровавого сталинского наследия. Тогда же, как и всех окружающих, Хрущев меня раздражал.

Что же касается Америки, то вскоре город «запал» на очередной зарубежный кинофильм. На экраны выпустили «Великолепную семерку». Школьники немедленно преобразились в ковбоев, копируя мужественных и всесокрушающих героев этого вестерна. В моду вошли фланелевые рубашки, тесные джинсы, кожаные шляпы. Ребята научились ходить, как герои киноленты, – актеры Юл Бриннер, Стив Маккуин и другие: медленно, величаво и держа расслабленные руки ближе к поясу, где якобы прятался кольт.

Копировали диалоги ковбоев. Раз за разом в нашем классе повторялась одна и та же сцена. Звенел звонок, в комнату входила учительница и начинала вести занятие. Спустя пару минут входная дверь вновь распахивалась, и на пороге появлялся опоздавший школьник. Он стоял в ковбойской позе и томно смотрел на учительницу.

– Кто ты, парень? – цитируя сцену из «Великолепной семерки», спрашивал одноклассник с задней парты.

– Я – Вин, – следовал знакомый по фильму ответ.

– Откуда ты?

– Оттуда, – и Вин-одноклассник небрежным жестом указывал себе за спину.

Разыгрывались и многие другие мизансцены – перед учителями, одноклассницами, родственниками, прохожими на улице. Со стрельбой из игрушечных пистолетов, погонями, словесными поединками.

Хрущев как-то нелестно отозвался о популярном вестерне, заявив в интервью, что лента снята хорошо, актеры сильные, но в картине нет социальной нагрузки, она пустая, ради чего и кого воюют эти парни-бродяги? Комментарий высшего руководителя лишь подогрел симпатии к ковбоям и ненависть к их критику. Ребята хвастались друг другу, кто больше раз смотрел «Великолепную семерку».

Молодежь более сентиментального склада тем временем лила слезы на просмотрах фильма «Римские каникулы». Всем было до глубины души жалко, что влюбленные – американский репортер и принцесса (в исполнении голливудских звезд Грегори Пека и Одри Хепбёрн) расставались навсегда.

Справедливости ради надо сказать, что Франция тоже являлась объектом увлечения сочинской молодежи. Популярностью пользовались певцы Далида и Саша Дистель, кинозвезды Брижит Бардо и Ален Делон, фильмы: от дурашливого «Фантомаса» до романтичного «Графа Монте-Кристо» с Жаном Маре в главной роли. Но Америка как главный символ многоцветного, яркого, увлекательного, процветающего, веселого, беспечного мира, столь манящего, но, увы, недоступного, все-таки ценилась больше.

Это было время, когда Хрущев уже поссорился с Кеннеди и когда мир чуть не оказался ввергнутым в глобальный термоядерный конфликт из-за Кубы и Западного Берлина. Но весь ужас происходившего я начал понимать гораздо позже, в институте, а осознал по-настоящему только в зрелом возрасте. Тогда же мы, сочинцы (и не только самые юные из нас), не очень интересовались происходящим в политических отношениях между Москвой и Вашингтоном. Нам мало что сообщали о конфронтациях, а если советская пропагандистская машина и клеймила империалистов, то проклятия и угрозы проносились мимо наших ушей. Мы уже привыкли не слушать Кремль или воспринимать услышанное как лживую и скучную пропаганду.

Как говорили одноклассники, «если радио сообщает, что американцы кого-то убили, значит, людей прикончило наше правительство. А когда телевидение твердит, что за бугром началась стачка рабочих, то на самом деле бастуют где-то у нас». Цинизм на сей счет подкреплялся слухами о расстреле рабочих в Новочеркасске в 1962 году, восстаниях чеченцев в Грозном.

Вовсю циркулировали анекдоты, выставлявшие советское государство в дурацком свете, особенно на фоне США. «Кто были Адам и Ева?» – спрашивает один человек другого. И сам же поясняет: «Гражданами СССР. Почему? Да потому что у них имелось одно яблоко на двоих, не было одежды и при этом они думали, что живут в раю».

Еще один анекдот. Кеннеди говорит Хрущеву: «У нас в США демократия. Любой человек может подойти к Белому дому и прокричать: «Долой Кеннеди!» И ему за это ничего не будет». Хрущев парирует: «И в СССР демократия, и у нас любой человек может выйти на Красную площадь и прокричать: «Долой Кеннеди!» И ему тоже ничего за это не будет».

Наконец, третий анекдот. Вашингтонское радио спрашивает московское радио: «Сколько в месяц получает советский рабочий?» Московское радио день молчало, ничего не отвечало, а затем вдруг заявило: «А зато у вас в Америке негров вешают!»

Сказанное отнюдь не означает, что в Сочи росло антипатриотичное поколение. Напротив, мы любили свой прекрасный, зеленый, благоухающий субтропический город, обожали самое синее в мире Черное море, величавые Кавказские горы, увенчанные белоснежными шапками.

Мощнейший прилив патриотических чувств вызвал у школьников первый полет человека в космос. Даже сейчас по коже пробегают мурашки, когда вспоминаю реакцию на эту новость. Шли занятия. Вдруг входит директор школы Лариса Константиновна и велит классу выйти в зал и построиться в шеренгу. Рядом строятся остальные классы. Дети удивлены и даже встревожены, уж не война ли? Но вот все построены. Включается радиосеть и по репродуктору старшеклассник, обладавший густым басом, объявляет, что в космос запущен космический корабль, пилотируемый гражданином Советского Союза, майором Юрием Алексеевичем Гагариным! Что тут началось! Мы орали, прыгали, целовались. Затем высыпали на улицу, где влились в толпы ликующих сочинцев. Празднество не утихало до поздней ночи, а эйфория от такого достижения нашей Родины сохранялась годами. Каждый очередной полет в космос вызывал восторг.

Однажды в одиннадцатом классе, будучи председателем комитета комсомола школы, я руководил приемом в нашу организацию очередной группы пионеров. Кандидатам положено было задавать вопросы, и я сосредоточился на космической тематике. Требовал называть фамилии, имена и отчества первого, второго, третьего и т. д. космонавтов, вспоминать даты их полетов, продолжительность пребывания в космосе. Кандидаты в комсомольцы не все знали, путались с именами и цифрами, тушевались, расстроенные покидали заседание комитета комсомола.

Какое-то время спустя в комнату заглядывает директриса Лариса Константиновна и просит меня выйти. Выхожу. Там стоят зареванные кандидаты в комсомольцы и их взвинченные родители. Лариса Константиновна просит меня прекратить экзекуцию и сжалиться над малолетками. Космическая тематика, конечно, самая важная, героев надо знать, но ребята и девочки еще, мол, юные, успеют изучить космическую тематику…

Патриотические чувства вызывали у того поколения и государственные праздники. День Великой Октябрьской Социалистической Революции 7 ноября не просто отмечался властями с огромной помпой, но и возбуждал эмоции в народе. Воспринимался как событие в высшей степени торжественное, чуть ли не священное, и, одновременно, как пора веселья. Стержневым элементом празднеств являлся военный парад на Красной площади: зрелище с руководителями страны на трибуне Мавзолея, стройными колоннами воинов, ракетами и танками, бравурными маршами притягивало к экранам телевизоров и радиоприемникам всех. Люди с благоговением внимали происходящему.

За парадом следовала красочная демонстрация. Каждый ее отряд, представлявший район, предприятие или учреждение, стремился выделиться хоть какой-то изюминкой: необычным транспарантом, уникальным экспонатом, броским лозунгом, изысканной униформой участников манифестации.

Готовились к этим мероприятиям месяцами, а после их окончания еще долго смаковали увиденное, услышанное, сделанное. В Сочи в силу его сравнительно небольших размеров весь городской актив участвовал в обсуждении итогов праздничного шествия: какая организация выглядела лучше, чьи призывы с начальственной трибуны прозвучали наиболее зычно, из какого материала был сделан макет Земли, который несли демонстранты.

Официальные действа дополнялись гуляниями в парках и на улицах, вычищенных, выбеленных, украшенных гирляндами воздушных шаров. Отовсюду неслась музыка, народ пел и танцевал, устремлялся в рестораны и кафе. Пиршества устраивались в собственных квартирах, где столы ломились от редких деликатесов, припасавшихся к празднику на протяжении долгих месяцев.

Но мы инстинктивно, на подсознательном уровне отвергали систему московских вождей с их постоянным враньем, пустыми обещаниями. А еще мы отнюдь не ненавидели Америку (и Запад в целом). У нас не было к Западу ни обиды, ни возмущения, только интерес и уважение.

Исключение составляли лишь немцы. Мы с удовольствием смотрели военные фильмы, в которых наши солдаты, партизаны и разведчики, благодаря храбрости, смекалке и силе, громили фашистов. В праздник Победы, 9 мая, мы со слезами на глазах следили по телевидению за очередным военным парадом на Красной площади и приносили цветы к сочинскому памятнику защитникам Родины. С момента окончания войны прошло не так много времени; раны, оставленные ею в каждой семье, были еще очень свежи, поэтому мы не любили «фрицев». Не нравился нам и немецкий язык – трудно было найти школьников, добровольно желавших учить его.