Текст книги "Большая политика"

ххх

Полицейская «Лада» лихо пронеслась по улице с ревущей сиреной и включенными проблесковыми маячками, распугивая водителей, прохожих и стаи птиц и взвизгнула тормозами возле уже готовой, но еще не заселенной и обнесенной временным забором новостройки. За ней, тяжело пыхтя, припарковался автобус с бойцами физической защиты прокуратуры. Многоэтажка поблескивала недавновставленными окнами, в воздухе витал густой аромат свежей штукатурки, краски, олифы и некоторых деталей одежды строителей, развешанных для просушки на натянутой возле бытовки веревке. Бойцы, в полной экипировке, высыпали из автобуса и дисциплинировано построились в две шеренги. Невысокий, пузатый Григорий Петрович, на правах начальника, вышагивал перед подчиненными и ставил задачу: «Поступила оперативная информация, что наркодилеры используют данный объект (Григорий Петрович небрежно указал пальцем в сторону новостройки) в качестве места для хранения крупной партии наркотиков. Закладки могут быть в сантехнике, в частности, в унитазах, и под ваннами. Ваша задача – обнаружить и изъять наркотики. Возьмите у работяг кувалды, ломы, пройдите все этажи. Вопросы есть? Приступить к выполнению задания». Дюжие молодцы подхватили инструменты и стройными шеренгами вошли в подъезды новостройки, а Григорий Петрович присел покурить. Звон бьющейся сантехники и грохот рушащихся стен чарующей музыкой ласкал его слух. Его орлы, выполняя приказ, самозабвенно крушили нежные, белые раковины, еще не пользованные унитазы, вскрывали полы и выкорчевывали ванны. Через час уставшие бойцы, виновато потупившись и вытирая потные лица, вернули молотки, ломы и кувалды строителям, и, так и не найдя наркотиков, сгрудились вокруг автобуса в ожидании дальнейших приказаний. Григорий Петрович недоуменно оглядел своих, не подводивших прежде подчиненных, и набрал номер Павла Лаврентьевича, справедливо ожидая прокурорского нагоняя. Однако Павел Лаврентьевич был неожиданно любезен и приветлив, о спрятанных партиях наркотиков не вспоминал, поинтересовался лишь, точно ли «разнесли в хлам этот курятник?»

– С землей сравняли, помножили на ноль! – радостно выпалил Григорий Петрович, счастливо избежавший нагоняя, – всю сантехнику заново нужно устанавливать, стены штукатурить, тянуть проводку!

У Павла Лаврентьевича задергалась на секунду хозяйственная жилка, сожалея об уничтоженном имуществе, но осознание суровой необходимости быстро успокоило несознательную жилку. «Труби отбой, бойцов на базу» – бросил он в трубку.

Взмыленные блюстители порядка расселись в автобусе, Григорий Петрович царственно, с чувством выполненного долга, опустился на переднее кресло и легким кивком головы велел водителю трогать. Машина сопровождения взревела сиреной, властно и требовательно извещая встречный люд, что едут служители закона, и заняла свое место перед автобусом. Одновременно с улицы в узкий проезд на стройплощадку начал втягиваться, как змея в нору, длинный губернаторский кортеж с федеральными инспекторами, возвращающихся с полевого совещания. Ширина проезда не позволяла разъехаться. Водители в каждой колонне не привыкли отступать, головные машины уперлись бампер в бампер, и на некоторое время все замерли. Столкновение исполнительной ветви власти с судебной казалось неизбежно, однако «прокурорские» быстро осознали, что «губернаторские» превосходят их и качественно, и количественно, присутствие «Мерседесов» с московскими номерами так же нельзя было сбрасывать со счетов. Григорий Петрович, недовольно наблюдая за происходящим через лобовое стекло автобуса, виртуозно выругался, склоняя по матери «этого жирного борова» и «понаехавших столичных дрыщей», шустро вышел из автобуса, радушно улыбнулся губернаторскому джипу и, имитируя регулировщика, начал интенсивно размахивать руками, заставляя сдать назад водителя автобуса и полицейской «Лады» и пропустить встречную процессию.

– Доброго здоровьичка, Вячеслав Никанорович, – приторно улыбаясь, кинулся к губернатору Григорий Петрович, когда пассажиры, откашливаясь от строительной пыли, начали высыпать из комфортных салонов шикарных авто. Начальник прокурорской службы физической защиты предпочел бы избежать встречи, но выезд со стройплощадки был один, и деваться Григорию Петровичу было некуда.

– Ты чего здесь? – недовольно прохрипел в ответ губернатор, одновременно следя глазами за федералами и набирая какой-то номер на дисплее мобильного телефона.

– Да так, – неопределенно махнул рукой Григорий Петрович, – оперативную информацию отрабатывали. Московские и губернаторские машины уже припарковались перед новостройкой, выезд был свободен, и Григорий Петрович, не испытывая потребности в дальнейшей дискуссии, почтительно попрощался: «рад бы пообщаться, да дела не ждут», проворно шмыгнул в нутро автобуса, шикнул на водителя, требуя выключить сирену, и, не дожидаясь «дпсников» сопровождения, автобус с бойцами рванул прочь. Вячеслав Никанорович провожал недобрым, подозрительным взглядом отъезжающий автобус. Его искушенное в административной борьбе сердце предчувствовало подвох, а изощренный ум подсказывал, что после «Нелегального казино…» от прокурорских можно ожидать чего угодно.

И грянул гром. Когда высокая инспекция, в дорогих костюмах, белоснежных сорочках и в явно выбивающихся из логического ряда ярко-оранжевых касках вошла в первую квартиру, и с изумлением уставилась на раскуроченную ванну, мгновенно вспотевший вице-губернатор по строительству и ЖКХ заплетающимся языком еще объяснил это недоразумением, но когда черепки вместо раковин, унитазов и ванн обнаруживались в последующих квартирах с ужасающим постоянством, федералы буквально взорвались потоком брани и угроз самого неприятного свойства. Больше всех неистовал очкастый «глубокий знаток села». Опуская дефекты сантехники, он сыпал строительными терминами, колупал указательным пальцем с добротным маникюром стены и перекрытия, обнаруживая некачественный цемент, пенял на отсутствие во дворе детской площадки, находил изъяны в схеме электропроводки и теплоизоляции и аттестовал себя как глубокий знаток не только агропромышленного комплекса, но и строительной индустрии.

– Вячеслав Никанорович, – наконец, сухо, поджав тонкие ниточки-губки, обратился к посеревшему и слившемуся с бетонной стеной губернатору очкарик, – я думаю, вам и самим ясно, каким будет мой доклад об потраченных вами федеральных средствах, выделенных на улучшение жилищных условий жителей вашей области. Очки блеснули праведным негодованием, губернатор схватился за сердце. Он вдруг отчетливо понял, что между ним и очкариком даже не трещинка пробежала, а гигантский разлом, на одной стороне которого карьерный успех, деньги, солнце, море, знойные красавицы в микро-бикини или просто молодая жена с утренним кофе да холодное пиво после еженедельной баньки, а на другой – темень, хоть глаз коли, окутывающая старого и больного, покинутого всеми одинокого, бедного и несчастного Вячеслава Никаноровича.

– Не ожидал я от вас такого, – многозначительно, глядя прямо в глаза Вячеславу Никаноровичу, протянул очкарик, и, понизив до угрожающей степени голос, добил беднягу – нецелевой растратой попахивает…

– Не надо нецелевой растраты, – еле выговорил непослушными, побелевшими губами в конец уничтоженный губернатор, и хотел добавить «ну пожалуйста», но мужественно собрался, и уже обоснованно аргументировал, – у меня выборы в следующем году…

– Вы до конца этой каденции можете не дотянуть, – прилюдно, унизительно-громко почти выкрикнул очкарик, и, резко крутанувшись на каблучках своих лакированных туфелек, демонстративно прошествовал к своей машине, попутно жестами собирая свою рать. Такого афронта Вячеслав Никанорович никак не ожидал. Тщательно выстроенное шикарное здание губернаторского величия безжалостно рушилось. «Сразу в Москву поедут, – безошибочно определил наблюдающий всю сцену невесть откуда взявшийся Монеткин, – истеричка очкастая в ресторан никого не пустит.

– Чего это он имел в виду? – настороженно спросил Вячеслав Никанорович у стоящего рядом вице-губернатора по аграрной политике. Последний пребывал в неплохом расположении духа, так как «сельскохозяйственная» часть проверки, худо-бедно, но закончилась, и он уже предвкушал банкет. Неожиданный вопрос начальника застал вице-губернатора врасплох, особенно смущала эта туманная и неведомая «каденция». Поэтому он поначалу вознамерился ретироваться, но мощная длань губернатора клешней сжимала его руку чуть повыше локтя, исключая такое развитие событий. Тогда он счел за благо прибегнуть к проверенному методу – впасть в ступор, многозначительно глядя в даль, но на стройплощадке с далью были проблемы, да и отеческий подзатыльник от губернатора вынуждали его отвергнуть и этот вариант.

– Какой конец, какой-такой каденции мне нужно тянуть? – уже изрядно нервничающий Вячеслав Никанорович припер к свежеоштукатуренной стенке подчиненного. Вице-губернатор сделал еще одну отчаянную попытку выкрутиться – он решил «спросить» у Яндекса, что же это за проклятущая «каденция», вытащив левой рукой сигарету и долго прикуривая, параллельно правой незаметно достав смартфон и лихорадочно набирая в поисковой строке запрос, но чертов поисковик выдавал только какую-то муть про музыкальные построения.

– Ну?! – рявкнул губернатор с самым решительным видом, стимулируя и подбадривая подчиненного, для верности слегка встряхнув его.

– Каденция – это у них там в Москве теперь такая коннотация этой дефиниции, – глубокомысленно вздохнув, изрек вице-губернатор по аграрной политике, – нас пока не касается. Вячеслав Никанорович посмотрел на него с нескрываемой ненавистью, эта шарада была ему не по зубам.

Уже рассерженные федеральные инспекторы расселись по своим машинам и, минуя ресторан, укатили в Москву, уже запыхавшийся вице-губернатор по строительству в бешенстве отбросил здоровенный дрын, с которым он гонялся за директором компании-подрядчика, уже солнце, доселе яркое, позолотило красноватыми закатными лучами поле строительного боя, а Вячеслав Никанорович все стоял, не в силах осознать весь чудовищный масштаб нанесенного судьбой удара. Или не судьбой? – но монотонный, заунывный, поминальный звон в голове никак не давал сосредоточиться. Ему что-то эмоционально, активно и иногда неприлично жестикулируя, говорили выстроенные в шеренги счастливые новоселы, которым должны были в присутствии высоких государственных мужей торжественно вручить ключи от новых квартир, строители зачем-то демонстрировали разбитые черепки унитаза, надрывался сотовый телефон, а он просто стоял, широко расставив тумбовидные ноги и глядя в пространство. Лишь проклятущая «каденция» одиноко грохотала и перекатывалась в его пустой голове, словно косточка в детской погремушке.

– Вячеслав Никанорович! Вячеслав Никанорович! – чуткий Монеткин теребил шефа за рукав пиджака. Губернатор вздрогнул, тяжело вздохнул, точно вынырнул, осоловевшим взглядом обвел окружающих. Он явно приходил в себя, и первым вернувшимся инстинктом был голод.

– Столы в ресторане уже накрыты, – за годы службы Монеткин научился угадывать желания начальника, – можем перекусить, не пропадать же добру. А то ведь все одно, растащат…

– Можно, – сглотнул непроизвольно выделившуюся слюну губернатор, и растерянно тыкнул мобильным телефоном в сторону счастливых новоселов, чрезвычайно встревоженных заминкой и голосящих по этому поводу на все лады, – а этих куда?

– Граждане! Такой сложный момент, опять же, международные санкции, вы должны понимать! – героически взвалил на себя тяжелую миссию Монеткин, – расходитесь, а позже мы вас обязательно вызовем! Генетическая память счастливых новоселов безошибочно перевела начальственное «мы вас позже вызовем» как «следующего раза может и не быть», и толпа взвыла. Вячеслав Никанорович к этому моменту уже удобно устроился на заднем сидении «Ленд Круизера», испуганный Монеткин поспешно юркнул на переднее. «Ну жили в своих халупах столько лет, еще немного поживете» – проворчал он, поторапливая водителя. И губернаторский кортеж, рассекая вопящую толпу счастливых новоселов, покинул злосчастную новостройку.

– Ну вот и все, – сокрушенно покачивая головой, пробормотал обмякший, совершенно уничтоженный Вячеслав Никанорович, едва отъехав от стройплощадки, – мосты сожжены, унитазы разбиты.

– Это катастрофа! – стенал Монеткин, ерзая от возбуждения на кожаном сиденье, – едем сейчас же к Павлу Лаврентьевичу, может, еще не поздно все исправить?

– Продал Паша меня, – тихонько постукиваясь головой в тонированное стекло джипа, бесцветно возразил Вячеслав Никанорович, – продал федералам. Я это еще с той свадебной сопли понял.

Вопреки обыкновению, никаких дельных мыслей в голову Монеткину не приходило, – и то сказать, не каждый день случаются такие катаклизмы! Губернатор вовсе находился в каком-то пограничном состоянии, и всю дальнейшую дорогу скорбная тишина единолично властвовала в салоне джипа, лишь изредка нарушаемая горестными вздохами Вячеслава Никаноровича да короткими, но емкими эпитетами, которыми награждал губернаторский водитель участников дорожного движения.

Традиционный банкет в загородном ресторане для московской комиссии дурманил запахами еще за версту. Аромат горячих и холодных закусок кружил голову и непроизвольно вызывал рефлекс слюновыделения. Едва войдя в пустой зал этого шикарного гастрономического храма и наметанным взглядом окинув чинные ряды накрытых столов, губернатор со звериным рыком голодного человека ринулся в неравный бой с жареной индейкой – у индейки не было ни единого шанса. Гибкий Монеткин устроился напротив шефа, и в ожидании начала разговора «по существу» вяло ковырялся в салатике «Мимоза». Растерянные музыканты недоуменно взирали со сцены – им нужно было отрабатывать обещанный гонорар, но профессиональная гордость претила виртуозам опускаться до концерта перед пустыми тарелками и незанятыми креслами. Некоторое время в ресторане висела непривычная здесь тишина, нарушаемая лишь хрустом костей индейки под натиском губернаторских челюстей да печальным позвякиванием вилкой о фарфор тарелки Монеткиным.

Спустя минут десять Вячеслав Никанорович притупил острое чувство голода и, с рюмкой коньяка в руке откинулся на спинку кресла для передышки. Его помощник поспешил воспользоваться паузой.

– Нам нужно срочно помириться с Павлом Лаврентьевичем, – возбужденно затараторил Монеткин, – потом уж совместными усилиями как-нибудь отобьемся от Москвы.

– Подлец твой Павел Лаврентьевич! – по-медвежьи взревел «разморозившийся» Вячеслав Никанорович, умудряясь неистово топать, не вставая с кресла. «Убийца! Он же убил, зарезал, утопил меня!» – губернатор выпустил из темницы административного протокола на волю свои чувства, периодически подавляя вопли то бутербродиком с икоркой, то копченой сёмужкой, а когда душевная боль становилось совсем уж нестерпимой, то и коньячком, приготовленным для столичных гостей. Музыканты, волнующиеся о перспективах предстоящего расчета за выступление, уже смирились с мыслью о шоу в пустом зале, но как-то не решались перебивать высокое начальство, и густой, мощный, негодующий губернаторский рык всецело властвовал в роскошной зале загородного ресторана.

Ну Паша, ну друг старинный! – бушевал Вячеслав Никанорович, и, помотав головой, не в силах выразить весь свой гнев, ловко опрокинул рюмочку коньяка, крякнул и бухнул кулачищем по столу, – в порошок сотру, (еще рюмочка), по этапу отправлю (ловко поддел вилочкой ломтик сыра с голубой плесенью), уничтожу, по миру пущу! Еще будешь у меня прощения вымаливать, в ножках у меня валяться будешь (рюмочка), землю жрать будешь (весьма кстати надкусил ножку копченого перепела в брусничном соусе).

– Надо перехватить инициативу, – Монеткин понимал, что молчать в эту трудную минуту он не имеет права, – нужно что-то необычное реализовать у нас, из ряда вон выходящее, чего у других нет. Мы должны показать Москве, какое прогрессивное, деятельное и незаменимое руководство в области!

– Что ж это? – скосив глаза, бросил короткий взгляд на помощника Вячеслав Никифорович. И, резко сменив тон, едва не всхлипнув, жалостливо добавил, – может, всероссийский съезд тружеников села забабахать? Или учителей каких-нибудь…

– Нет, этим не проймешь, – Монеткин отхлебнул красного полусладкого, – нужно новое, дерзкое, современное, на грани провокации, что б по телевидению показали, что б наверняка до Москвы дошло.

– Гей-парад! – без ложных комплексов вдруг рубанул Вячеслав Никанорович, – давай проведем гей-парад? Точно все каналы покажут!

– Что вы! – испуганно замахал руками едва не поперхнувшийся Монеткин, – сейчас наоборот, лучше разогнать его!

– Что ж мне, сначала организовать его, и сразу разогнать? – губернатор поднял от тарелок на Монеткина уже немного хмельной взгляд, – и где мне взять этих… ну… участников парада? Ты, случайно, не того… (губернатор покрутил пальцами в воздухе), ну, не специалист?

– Стоп! – запаниковал Монеткин, смутно опасаясь, что обсуждаемая абстрактная доктрина спасения губернатора может самым неожиданным и крайне неприятным образом обернуться конкретными издержками для него лично, – нужна другая идея.

– Что-то мне твоя каденция не нравится, – перебил помощника заплетающимся языком Вячеслав Никанорович, которому не давало покоя это загадочное слово, – много мнишь о себе. Потом сыто икнув, хотел откинуться на спинку кресла, но как-то ссутулился, сгорбился, руки безвольно повисли, почти касаясь пола, глаза потухли, и выглядел он больным и беспомощным. Бесформенная, желеобразная масса в кресле никак не напоминала деятельного и энергичного губернатора. Монеткин никогда не видел шефа в таком состоянии, и происходящие с губернатором метаморфозы пугали его: «Еще двинет кони, жирный хряк, вот будет фокус» – беспокоился помощник, участливо вглядываясь в одутловатое лицо начальника.

Вячеславу Никаноровичу было плохо. Отчетливая тенденция к эскалации насилия пугала его, открытые боевые действия с неизвестным финалом безжалостно трепали губернаторские нервы, истощая запас душевного и физического здоровья. Он не был кровожадным убийцей, не обладал инстинктом киллера. Напротив, будучи большим человеколюбом, горько сожалел, что оказался втянут в эту безумную игру со все повышающимися ставками, грозящую настоящей катастрофой для всех участников. Ведь как здорово было раньше без этой большой политики! Все спорные вопросы решались в мирной, дружеской атмосфере, в бане, за столом переговоров, уставленном высокими запотевшими стаканами с янтарным пивом.

– Эх, – горестно вздохнул Вячеслав Никанорович, – не я эту войну начал, но я ее закончу. В сложившейся ситуации даже консервация конфликта казалась ему приемлемой. Коньяк, ностальгия по прошлым временам и врожденный гуманизм заставили его взять телефонную трубку, и найти в справочнике номер прокурора. Губернатор надеялся объясниться с последним, прояснить возникшие недоразумения, наказать виновных и выработать рациональное решение, позволяющее вернуть течение мирной жизни в прежнее русло. В это время возмущенный администратор ресторана гневным шепотом доходчиво объяснил музыкантам, куда именно они могут засунуть барабанные палочки и свою дальнейшую карьеру, если сейчас же не заиграют, и последние, после короткого совещания, затянули:

 
А на войне, как на войне
Патроны, водка, махорка в цене
А на войне нелегкий труд
Сам стреляй, а то убьют
 

Вячеслав Никанорович отложил телефон, слушал с явным удовольствием, прикрыв глаза и ритмично, в такт песни покачивал головой. После слов «сам стреляй, а то убьют» он бросил пылающий взгляд на Монеткина и назидательно покачал указательным пальцем. Музыканты тем временем добрались до зажигательного припева:

Огонь батарея, огонь батальон Огонь батарея, огонь батальон Огонь батарея, огонь огонь огонь агония…

Губернатор пришел в совершенное возбуждение, явно преобразился, от былой хандры не осталось и следа, он раскраснелся, его маленькие глазки, зажатые между пухлыми щечками и нависающими надбровными дугами, вдруг округлились, он вскочил, гордо поднял голову, и, приняв позу горниста, уверенно, размашисто хлопнул очередную рюмашку коньячка.

– Ты понял? – снизошел он до помощника, – на войне, как на войне. Сам стреляй, а то убьют!

– Ага, хорошая песня, – неуверенно пробормотал Монеткин. Он знал, что обычно никакой музыкой шефа не проймешь, и пока не мог расшифровать такой реакции, поэтому поспешил перевести беседу в деловое русло, – что с Павлом Лаврентьевичем делать-то будем?

Баста! – грубо прервал Вячеслав Никанорович помощника и с размаха вогнал нож в розовый бок запеченного молочного поросенка, фаршированного гречневой кашей с грибами, – валить нужно эту прокурорскую крысу.

– Как это? – Монеткин побледнел, нежнейший хамон застрял у него в горле, – совсем?!

– Идиот! – привычно грохнул кулаком по столу Вячеслав Никанорович, – нужно срочно выявить вопиющий пример прокурорского беспредела, и вскрыть этот гнойник, выросший на здоровом теле нашего общества. Только беспредел должен быть броский, циничный, что б наповал бил, что б наверняка!

– И что это? – Монеткин прожевал хамон и потянулся за рулетиком из баклажана, фаршированного мягким сыром.

– Ты же мой советник, – уже начал раздражаться губернатор, – вот ты мне и посоветуй. Только учти, времени в обрез, счет на дни пошел, а то и на часы. Завтра в восемь утра – совещание. Жду предложений.

Вячеслав Никанорович запил свою эмоциональную тираду очередной рюмкой коньяка, встал, изрядно качнулся, но, мобилизовав всю волю, справился с управлением собственного тела и покинул банкетный зал, направившись к машине, где водитель уже услужливо распахнул заднюю дверцу. Одинокий Монеткин остался за столом и задумчиво жевал лист салата. Он понимал, что между губернатором и прокурором началась настоящая война, и пленных брать не будут. Более того, пока перевес был на стороне силовиков. И Монеткин напряженно думал, не пора ли «делать ноги», не наступил ли тот едва уловимый момент, уйти после которого уже будет подлым предательством, а до которого – добродетельной принципиальностью. При неблагоприятном стечении обстоятельств клеймо помощника проворовавшегося губернатора поставит крест на всей дальнейшей карьере, и было бы логично прямо сейчас признать поражение и примкнуть к лагерю победителей исключительно в целях исправления ошибок побежденного. Чутье опытного администратора подсказывало, что дни губернатора сочтены, но и фигура Павла Лаврентьевича тоже не внушала уверенности. Да и мало ли как еще дело повернется, а высунешься раньше времени, так можно и вовсе у разбитого корыта остаться. Фальстарта Монеткин допустить не мог, но его изворотливый ум никак не мог сгенерировать рациональное решение. Он тяжело вздохнул, медленно, смакуя, выпил рюмку французского коньяка, и, невольно подражая шефу, стукнул кулаком по столу: «Мерзавцы! До чего область довели!».