Текст книги "Большая политика"

ххх

В это же время вечерние сумерки, окутавшие город, размывали два разнокалиберных силуэта возле крыльца областной прокуратуры. Один был сухощавый, высокий, осанистый, с высокоподнятым воротником, второй – поменьше, с натянутой чуть не до глаз щегольской шляпой. Между ними велась темпераментная дискуссия на пониженных для конспирации тонах.

– Цапко, когда ты уже поумнеешь, – сокрушался высокий силуэт, – все ГИБДДшники под контролем губернатора, мы даже из города выехать не сумеем.

– Тогда на автобусе в аэропорт поедем? – предложил силуэт поменьше, – в автобусе нас точно никто искать не будет.

– Совсем спятил! – забыв о конспирации, в голос взвыл первый, и тут же, спохватившись, вновь понизил тон, – да я лучше явку с повинной напишу, чем в этих сараях на колесах ездить буду!

«Вот упырь, его скоро на воронках возить будут, а он от автобуса нос воротит» – подумал его собеседник, но вслух лишь произнес: «Павел Лаврентьевич, а если на моей машине доедем? На стоянке в аэропорте ее оставлю.

– Да, так можно, – поразмыслив с минуту, согласился сухощавый, – значит, решено – завтра в девять заезжаешь за мной, и в путь! Надеюсь, у тебя не «Мерседес»?

– Откуда! – скромно потупился собеседник, – так, «Ягуар» подержанный.

– Все-то вы, молодежь, на заграничное заглядываетесь, – с чувством глубокого сожаления воскликнул высокий силуэт, – ладно, не мандражируй, (тут он осекся, дыхание перехватило) такова наша суровая, но благородная стезя – не щадя живота своего закон защищать! И за это будет к нам фортуна благосклонна!

– Не извольте сомневаться! – почти в полный голос вдруг невольно вырвалось у силуэта в шляпе. Он подобрался, приосанился и стал казаться выше.

– Ну будет, будет, – смягчился крупный силуэт, и забрался в подкатившую служебную машину, – ты лучше документы еще раз проверь.

ххх

А незадачливый Виктор Павлович в это время, ужиная на кухне своего дома, получал заслуженные упреки от жены, Марии, с которой состоял в браке уже более двадцати лет. За это время Мария свыклась с зигзагообразной предпринимательской судьбой мужа, всегда оставаясь верной боевой подругой, но всегда была настороже, готовая в любой момент к любому повороту событий. Искушенный в бизнес-баталиях, Виктор Павлович был совершенно беспомощен в быту, и супруга, помимо основной работы (старшая медсестра в одной из городских больниц) тащила на себе весь дом. Мария не обладала фигурой Барби, не была записной красавицей, но была необъяснимо притягательна. В ее больших глазах всегда таилась грустинка, на лице легко читалось тревожное ожидание, но чувствовалась скрытая в ней сила и сказочное обаяние. Встретишь ее случайно на улице – баба, как баба, в меру замученная жизнью, сосредоточенная, верткая и неулыбчивая. Толи царевна-Несмеяна, толи царевна-лягушка. Но стоит ей взглянуть на супруга или детей, или даже подумать о них, как ее взгляд теплел, на красивых губках появлялась нежная улыбка, и вот перед вами уже Елена Прекрасная собственной персоной. А как начнет разговор, хоть с детьми, хоть с коллегами на работе, хоть соседями, так у Елены Прекрасной еще и обнаруживался ум Василисы Премудрой.

– Ты сына забыл забрать! – негодовала Мария, подкладывая ему в тарелку еще одну тефтельку, – он один из класса до вечера в школе сидел!

– Я не забыл! – через картофельное пюре энергично протестовал Виктор Павлович, – день такой выдался – не продохнуть!

– А у тебя каждый день такой, – безнадежно махнула рукой Мария и пошла в спальню, – посуду за собой помой, я уже на ходу засыпаю.

– Будет исполнено! – с притворной жизнерадостностью крикнул Виктор Павлович в спину уходящей супруге.

ххх

На востоке заалела румяная, прекрасная Аврора, разгоняющая ночные страхи и мрачные мысли. Светлое, свежее, животворящее утро, таящее надежды на успех в самых отчаянных начинаниях, уверенно заявляло свои права. Легкий дождик (опять же: дождь в дорогу – к удаче) сбил придорожную пыль, воздух был чист, свеж и прозрачен, как планы и помыслы Павла Лаврентьевича и Вячеслава Никаноровича, которые каждый на крыльце своего дома прощались со своими верными боевыми подругами – законными женами. Все женщины разные, у всех разное происхождение, разное образование и разный уровень дохода. Но придет беда – и любящее женское сердечко – хоть у губернаторши, хоть у прокурорши, хоть даже у жены бизнесмена – одинаково трепещет загнанной лесной ланью, одинаково сжимается в тоске и страхе за мужа, за семью, за будущее.

Людмила нежно прильнула к мужу, обвила его необъятный корпус ухоженными руками, и, уткнувшись лицом без макияжа в надежное плечо, всплакнула.

– Славочка, – всхлипывая, волновалась Людочка, – опасное дело ты затеял. Ты же, если по-простому, типичный лох! Интриги – это не твое. А ну как обмишуришься, – что будет? Как жить?

– Розмаринка, не плачь, – слезы любимой разрывали губернаторское сердце, – как только покажу наши материалы на Павла Лаврентьевича в Москве, этого подонка не в отставку, а на Колыму отправят! Риска – ноль!

И для пущего эффекта Вячеслав Никанорович помахал в воздухе пухлой папкой с документами.

– А выставку мою не отменят? – немного успокоившись, жалобно, часто всхлипывая, спросила Людочка.

– Что ты, Розмаринка, кто посмеет! – от одной мысли возмутился любящий муж, – ну, мне пора, вон, Монеткин уже приехал.

Неуклюже ткнувшись губами, супруги разошлись – Людочка скрылась в недрах особняка, губернатор же, усевшись в машину помощника, отправился на бой.

Такая же церемония состоялась на крыльце прокурорского дома. Капитолина Парамоновна чувственно сгребла в свои широкие объятия сухонького Павла Лаврентьевича, и с такой силой прижала его к своей любящей груди, что в какой-то момент прокурору стало трудно дышать.

– Ох, Паша, – задумчиво причитала Капитолина Парамоновна, не замечая конвульсий супруга, – зря ты ввязался в это дело, ты ж недоумок, переедут через тебя и даже не заметят.

– Капитоша, – исключительность момента дала право мужу на очень рискованное, и крайне редкое обращение к жене, – даже не переживай. Мои орлы оформили такие дела на губернатора, против них никто не устоит. Покажу их в Москве, – и поминай как звали вашего Вячеслава Никаноровича! Для верности Павел Лаврентьевич, освободившись, наконец, их объятий супруги, намеревался наглядно продемонстрировать вещдоки по делу. Он открыл толстую папку, которую все время держал в руках, оттуда немедля посыпались мини-диски с записями анти-губернаторского митинга.

– В трусы тебе их зашить, что ли? – сокрушенно размышляла вслух Капитолина Парамоновна.

– Цапко уже подъехал, – Павел Лаврентьевич, собирая с пола диски, резонно торопился улизнуть, – время не ждет!

Выпрямившись в полный рост и даже немного привстав на носочки, супруг коснулся своими побелевшими от волнения губами алых губок жены, и проворно юркнул в машину помощника.

– И что б в Москве ни капли алкоголя! – грозно напутствовала Капитолина Парамоновна своего бедового мужа в добрую дорогу.

Ровно в девять двадцать Вячеслав Никанорович и Павел Лаврентьевич, каждый в машине своего верного клеврета, мчались в аэропорт. Оба сановника за свою долгую жизнь в политике приобрели звериное чутье на грозящие им неприятности, они кожей чувствовали будущие проблемы, они научились носом улавливать витающий в воздухе, едва различимый душок малейших угроз их благополучию, и сейчас каждый из них включил эти свои свойства на полную мощность. Они напоминали напряженные локаторы, беспрестанно сканирующие пространство, пытаясь обнаружить врага раньше, чем тот засечет его. Но оба экипажа проделали весь путь до воздушной гавани без приключений.

Цапко и Павел Лаврентьевич первыми переступили порог ВИП-зала аэропорта, и неприметно устроились в баре за кадкой с большим фикусом, откуда был отличный обзор всего терминала, и можно было скрытно вести наблюдение. Спустя пять минут в этот же зал зашли Монеткин и Вячеслав Никанорович. Прокурор почти сразу же запеленговал неприятеля, сонар губернатора засек неприятеля на секунду позже. Их тяжелые, колючие взгляды скрестились, как шпаги, и, словно примагниченные, более уж не отрывались, противники ничего не видели, кроме горящих глаз друг друга, ничего не слышали, кроме собственного бешеного сердцебиения, и ничего не чувствовали, кроме жгучей ненависти к оппоненту. С кошачьей грацией, описывая большие концентрические круги, они медленно начали сходиться, словно два хищника, спорящие за территорию. У Павла Лаврентьевича вздулись вены на висках, Вячеслава Никаноровича пробила испарина. Когда они сблизились, воздух между ними начал потрескивать и искрить. Справедливая душа губернатора жаждала мщения, оскорбленная добродетель прокурора взывала о том же. Противники уничтожали испепеляющими взглядами друг друга, но их огнеупорные и жаростойкие нервные системы оказались обоюдно прочны. Параллельно развивалась еще одна безмолвная дуэль – Монеткин и Цапко, не проронив ни звука, описывали малые концентрические круги вокруг столика в кафе, сжигая и уничтожая друг друга взглядом. Монеткин расчехлил ноутбук, планируя, в зависимости от обстоятельств, использовать его в качестве щита или ударного оружия, Цапко примеривался разить врага, словно копьем, тубусом с документами. Вдруг на весь терминал разнесся мелодичный женский голос: «Заканчивается регистрация билетов и оформление багажа на рейс номер такой-то, выполняющийся авиакомпанией Аэрофлот, в Москву». «Боже, что этот сукин сын наговорит в Москве!» внутренне ужаснулся Вячеслав Никанорович. «Не выпускать эту шельму в Москву, любой ценой не выпускать!» мелькнуло в голове у Павла Лаврентьевича.

Официант, прибиравший после посетителей стол в кафетерии, невзначай звонко ударил металлической ложкой по фарфоровой кружке, едва не разбив ее. Гонг! Ветхая стена приличий в одно мгновение рухнула под бешеным напором смертельной обиды. Мощная правая длань губернатора стремительно взметнулась и вцепилась в горло ненавистного оппонента. Но и прокурор синхронно провел тот же прием. «Чашечку кофе?» – вдруг предложил Цапко Монеткину одновременно с началом схватки начальников. «С удовольствием» – без промедления отреагировал Монеткин, отодвигая стул и присаживаясь. Губернатор усилил натиск, задействовав левую руку, прокурор ответил тем же. Задыхаясь, враги начали хрипеть, их лица побагровели. «Давно хотел с вами поговорить!» – приязненно улыбнулся Цапко, подавая меню Монеткину. «Не поверите! – воскликнул Монеткин, – и мне хотелось сойтись с вами покороче!». Вячеслав Никанорович и Павел Лаврентьевич, не ослабевая хватки, кружили, словно в странном танце, пыхтели и отфыркивались, как два бегемота. У губернатора начали закатываться вверх глаза, у прокурора изо рта выступила пена. «Если позволите, – премило любезничал Цапко, – я бы хотел изложить вам одно предложеньице, несколько… щепетильного свойства». «Признаться, и у меня есть к вам немного … деликатный разговорчик, – Монеткин насыпал сахар в поданные кружки с кофе, тщательно размешал и подал собеседнику. После чего новоявленные товарищи перешли на шепот, склонившись над столом и почти соприкасаясь головами друг с другом.

«Заканчивается посадка на рейс номер такой-то, выполняющийся авиакомпанией Аэрофлот в Москву» – огласил приятный женский голос. Вячеслав Никанорович, словно рыба, хватал ртом воздух, Павел Лаврентьевич таращил глаза и что-то сипел посиневшими губами. Мощные, как два баобаба ноги Вячеслава Никаноровича начали слабеть, у Павла Лаврентьевича закружилась голова. Свет для них начал меркнуть, и они, теряя сознание, медленно, тягуче, с шумом и треском рухнули двумя родосскими колоссами на отполированный до блеска пол ВИП-терминала.

– Ого, уже посадка заканчивается, – удивился Монеткин, подняв голову и прервав увлекательную беседу и, увидев бесчувственных губернатора и прокурора, рассеянно добавил, – «скорую» вызвать нашим буянам, что ли. Не ровен час, еще окочурятся тут.

– Тут своя медицинская служба имеется, – возразил Цапко, – а мы и так уже на рейс опаздываем.

– Как-то не по-человечески, – заколебался Монеткин, но, наткнувшись на одновременно максимально дружелюбный и немного разочарованный взгляд Цапко, быстро взял себя в руки, – что ж, это большая политика!

– Тут не место сантиментам! – кивнул головой Цапко и одобрительно похлопал товарища по плечу.

Приятели быстро собрали свои вещи и бодрым шагом пошли на посадку в самолет. А навстречу им уже бежали медицинские работники, вызванные дежурной по терминалу, для помощи двум пожилым пассажирам, внезапно упавшим в обморок. Врачи быстро и профессионально привели в чувство пострадавших, и переместили в медпункт для обследования. Вид у них был болезненный, они словно находились в прострации, не воспринимая адекватно реальность. «Нашатыря!» – властно распорядилась прокуренным голосом опытная врачиха. «Шампанского?» – симпатичная стюардесса, обслуживающая бизнес-класс, с очаровательной улыбкой склонилась над Цапко, когда тот, безоговорочно подчиняясь правилам гражданской авиации, пристегивался ремнем безопасности. «С удовольствием!» – кивнул молодой помощник прокурора, и взял бокал себе и другу. «За успех нашего предприятия!» – провозгласил он тост. «Для людей же стараемся!» – мило улыбнулся Монеткин, и партнеры звонко чокнулись, едва не расплескав золотистое, с пышной шапкой благородной пены вино. Серебристый лайнер плавно покинул стоянку, пробежался, размявшись, по рулежным дорожкам, потом, мощно взвыв турбинами, стремительно разбежался по взлетной полосе и белым лебедем взмыл в небесную синь, оставляя на земле все проблемы и невзгоды, делая их мелкими и игрушечными, как домики жилых кварталов, еще некоторое время видимых из иллюминаторов, но через минуту плотная пелена облаков скрыла и их.

Драгоценное время в полете Цапко и Монеткин даром не теряли – пока остальные пассажиры бесцельно ели, спали, читали или смотрели видео, два новоявленных друга напряженно работали с документами. Ноутбуки, планшеты, диски, флеш-карты чередовались с банальными листами А4-го формата, ручками и маркерами. Но вот самолет произвел благополучную посадку и симпатичная стюардесса пригласила их к выходу. Пройдя через сияющую огнями стеклянную громаду аэропорта, Монеткин и Цапко в дружеском порыве обнялись, как перед решающим, может, даже смертельным, но необходимым боем, а у сентиментального Монеткина даже навернулась непрошенная слезинка, и долго желали друг другу удачи. После расселись по ожидающим автомобилям и рванули в Москву каждый по своим великим делам. Москва! Манящая соблазнами и пугающая неизвестностью, золото куполов и позолота высоких федеральных кабинетов, и даже нижняя кромка белых облаков вызывающе золотилась в напористых лучах яркого солнышка. Москва всесильная и разбалованная, милостивая и капризная, щедрая и карающая. Господи, как угадать, как взять верный тон?!

ххх

Этот день вошел в анналы новейшей истории нашей области. Скромными силами молодых, но амбициозных Монеткина и Цапко в местную летопись была вписана еще одна славная страница. Произошли судьбоносные для региона события, вызвавшие тектонические сдвиги во всех слоях областного общества, узнав о которых, многие шалели от восторга, другие – рвали волосы от отчаяния. В одночасье ломались, будто спички, карьеры непотопляемых доселе персон, а мутной волной неопределенности выбрасывало на верх совсем уж неожиданных особ. Немного застоявшаяся атмосфера нашей области – да что уж там, затхлое, замшелое болото, а не атмосфера – теперь закипела и забурлила, как вода в чайнике, едва оба молодых триумфатора вернулись из Москвы. Перекраивалась информационная политика и схема движение транспорта в центре областной столицы, современный дизайн медиаландшафта поражал дерзновенностью замысла, декларировалось внедрение цифровых тенденций в жилищно-коммунальное хозяйство, анонсировались давно назревшие реформы образовательного процесса и медицинского обеспечения. Бурно, с шумом, грохотом и пылью прокладывались новые русла для федеральных, областных и городских финансовых потоков, иногда даже, к сожалению, через боль, с применением буровзрывных работ.

Единственным человеком, чье положение не изменилось, был Тяглов. Его время вышло, проблему решить не удалось. Накануне последнего для на свободе Виктору Павловичу не спалось. Аккуратно, стараясь не разбудить жену, он выбрался из кровати и на цыпочках вышел в гостиную. Закурил. Сердце щемило и ныло, мрачные мысли не отпускали. Срок, отпущенный прокурором на легализацию документов по земле, истек, заветной подписи губернатора раздобыть не удалось. Виктор Павлович неприкаянно побродил, как медведь-шатун, по гостиной, заглянул на кухню, и вышел в небольшой сад своего коттеджа. Листопад украсил двор золотым ковром, а ночной холод прочно вморозил его в стылую землю. Тяглов окинул тоскливым взглядом свои владения, поежился и вернулся в дом. За столом сидела Мария, законная супруга. Ее роскошные темные волосы были растрепаны, по нежным щечкам одна за одной скатывались слезинки. Ее хрупкая фигурка терялась на фоне большого, круглого, гостеприимного стола. Мария молча жгла мужа большими, округлившимися от страха и переживаний глазами.

– Ты чего встала? – делано удивился Тяглов, – иди спать, ночь на дворе.

– Ох Витька, Витька, – тихо, зажав мокрый от слез носовой платок в кулачек, причитала она, – дурак, посадят ведь тебя! Давай бросим все, уедем к моей маме в Белоруссию!

– Да обойдется, – с деланной уверенностью отбивался Виктор Павлович, – как мы уедем? У нас тут дом, у детей школа, у тебя – работа. А как забрать бизнес, активы, деньги?

– Зато свободен будешь, – все так же тихо, безнадежно спорила Мария, – свобода дороже любых денег.

– Прокурор сменился, Павла Лаврентьевича в отставку отправили, губернатор новый, – пытался убедить жену и себя опальный предприниматель, – глядишь, пронесет.

– Прокурор может и новый, – стояла на своем Мария, – только прокуратура-то старая!

– А ну, прекратить это мокрое дело! – Виктор Павлович напустил театрально-грозный вид, и обнял жену, вызвав у той приступ рыданий, – не переживай! К ужину вернусь, вот увидишь.

Мария недоверчиво покачала головой, и который раз проверила собранный рюкзак со сменным бельем, бритвенными принадлежностями, сигаретами и консервами, собранными для мужа.

– Дай мне семейную фотографию, – вдруг попросил Тяглов, – где мы с детьми, все вместе. Мария беспрекословно достала архив, и остаток ночи они провели, перебирая старые фотографии, оживляя в памяти и заново проживая счастливые моменты совместной жизни. Улыбки детей на старых снимках, на краткий миг разгоняя страхи, непробиваемым куполом накрыли дом, взяли его под свою защиту. Воспоминания гарантировали безопасность и неприступность, и не было в мире силы, способной взломать домашнюю идиллию в этот момент. Супруги вдруг ощутили себя молодыми и задорными, и какой-то отчаянный, нервный смех осушал слезы Марии и отвлекал от гнетущей неопределенности Виктора Павловича.

– Пора, – оборвал эту ниточку, связывающую с нормальной жизнью, Тяглов, когда забрезжил немощный рассвет, и, не желая растравливать душу, резко развернулся и пошел одеваться, легковесно бросив через плечо, – к ужину вернусь!

– Деньги возьми! – спохватилась Мария, глотая слезы.

– Если вернусь, то сам возьму, – крикнул из гардеробной Виктор Павлович, – а если нет – то зачем они мне там нужны. Пару тысяч на первое время я взял.

Одевшись, Тяглов заглянул на минутку в детскую, но, вдруг забыв о времени, присел на маленький стульчик. Вот сопит здоровый бутуз, сын, наследник – а что он унаследует? Дочурка, совсем малышка, кто ее защитит? Тяжело вздохнув, вышел из детской, и, страшась мучительной сцены прощания, неловко, виновато пряча глаза, прошел мимо жены, грубовато махнув рукой, и, подхватив заботливо собранный рюкзак, вышел из дома. Проходя мимо припаркованного УАЗика, похлопал его по переднему крылу, словно боевого коня, и, выйдя на улицу, уселся в поджидавшее такси. На придорожном рекламном щите сообщалось о грядущих досрочных выборах губернатора, и красовался уверенный в себе временно исполняющий обязанности губернатора Монеткин, обещающий, что «выбирая меня, выбираешь закон и порядок». «В областную прокуратуру» – грустно скомандовал он водителю. Автомобиль плавно тронулся, родной дом уменьшался в размерах в заднем стекле. Защемило сердце, а когда Виктор Павлович нащупал в кармане две смятые пятитысячные купюры, тайком «подброшенные» женой, на его глазах навернулись две крупные слезы. Минут тридцать толкотни по запруженным транспортом улицам, и такси, взвизгнув тормозами, остановилось у пункта назначения. Осталось лишь медленно подняться по гранитным ступеням, бросить прощальный взгляд на город, потянуть за золоченую ручку тяжелую дверь прокуратуры и шагнуть в пугающую бездну неизвестности.

– Уважаемый! – вальяжно развалясь на сломанном кресле, развел руки лейтенант на входе в областную прокуратуру, – у вас пропуск выписан старым прокурором, я не могу вас пропустить! Тем более, что шеф сейчас занят, к нему временный губернатор приехал.

– Меня ж вызывали… – невнятно бормотал Тяглов.

– Да пусти ты его, – заливая лапшу кипятком, пробурчал второй лейтенант, – я его рожу помню, он через день сюда ходит, как на работу.

Тяглов молча положил во внутренний карман паспорт и поднялся в приемную прокурора. Разнокалиберные чиновники из областной администрации и различных ведомств нескончаемым караваном тянулись в высокий кабинет, спеша засвидетельствовать свое почтение назначенцу. Уперевшись в закрытые двери, голова каравана ширилась и разбухала, чиновный люд, в ожидании своей очереди, накапливался в приемной и, нипочем не желая уходить, тесно заполнял присутственное место.

– Ой, у нас такой кавардак! – затараторила симпатичная секретарша при появлении Тяглова. Потом что-то вспомнила, сокрушенно всплеснула руками, схватила несколько пухлых папок с документами и, бережно прижимая их к груди, точно младенца, и филигранно лавируя стройным телом, огибая ожидающих, словно слаломист гибкие древки на горнолыжной трассе, куда-то выбежала из кабинета. Уже на бегу крикнула из коридора, – новое начальство, новые правила, никто ничего не понимает! Виктор Павлович, вы присядьте, вас вызовут.

Тяглов угрюмо подчинился. Правда, присесть было некуда, с многочисленных кресел и диванов гроздьями свисали большие начальники, и Тяглов вынужден был переминаться с ноги на ногу в томительном ожидании обещанного «вас вызовут». Вдруг дверь шефа рывком распахнулась, из нее выскочил взбешенный «видавший виды тертый калач». Гомон в приемной сразу прекратился, кто с надеждой, кто со злорадством устремили свои взоры на вышедшего.

– Видал!? Старый я для него! Пенсия по мне плачет! – рявкнул он первому попавшемуся, и, обернувшись к начальственному кабинету, яростно погрозил кулаком, – у, висельники! И на вас найдется управа!

– Что там? Лютует? – занервничали ожидающие. Но тертый калач, выпустив пар, лишь отчаянно махнул рукой и бросился вон из приемной, не обращая никакого внимания на волнительные вопросы. Приподнятое настроение у чиновников враз улетучилось. «Не тот день» – тонко прочувствовали момент искушенные служивые люди, у них вдруг обнаруживались какие-то дела, не терпящие отлагательства, и они группками и по одному стали покидать насиженную приемную.

– Береженого Бог бережет! – пробасил Тяглову директор областного лесхоза, оставшийся последним, и потрусил к выходу. Виктор Павлович с наслаждением плюхнулся в мягкое кресло, благо свободных мест теперь было предостаточно. Уходить ему было нельзя. Устроившись поудобнее, Тяглов настроился на долгое ожидание.

– А ты быстро обернулся! – Через оставшуюся открытой дверь в кабинет главного прокурора донесся до Тяглова знакомый голос Цапко – молодец, на лету все схватываешь!

– Все сделал, как договаривались, – Виктор Павлович узнал в собеседнике нового прокурора голос Монеткина, – с таким качественным материалом, который вы собрали, это было уже нетрудно сделать. Преподнес ваше досье на губернатора сначала полпреду, потом в администрации президента поработали, – и получите, дорогой Вячеслав Никанорович, отставку «в связи с утратой доверия» и распишитесь! А мне – аудиенция у президента и титул «временно исполняющего обязанности губернатора». Ну и досрочные выборы главы области. Так что тут больше вашей заслуги, с собранным вами качественным материалом работать было одно удовольствие.

– Не скромничай, – возразил голос Цапко, – вы тоже такое досье собрали, мне и напрягаться-то особо не пришлось! У них просто выбора не оставалось – за один день сняли Павла Лаврентьевича и назначили меня. Конечно, за свою кандидатуру пришлось похлопотать, – а что, овчинка стоила выделки!

– А вот мне через выборы придется проходить, – в голосе Монеткина легко угадывались завистливые нотки, – с отставкой Никанорыча проще было управиться, чем с этим голосованием возиться!

– Ну и как складывается электоральная конъюнктура? – в участливом вопросе нового прокурора явственно сквозила ирония, густо настоянная на дружеской издевке.

– Как животворящий пиар и чудодейственные политтехнологии скажут, так и сложится, – поддержал тон собеседника Монеткин, и с наигранной решимостью рубанул, – где это видано, чтобы «и.о. губернатора» продул выборы?! И друзья заливисто рассмеялись.

Виктор Павлович заерзал в мягком кресле. Он совестился, невольно подслушивая чужой разговор, ему хотелось уйти, но обязательство явки для наказания неподъемными веригами проковало его к креслу.

– Ты оценил, как в федеральном центре работают! – посерьезнел голос Цапко, – быстро все сделали, четко, как по нотам разыграли! Нам учиться еще и учится!

– О, тут им равных нет, – восхитился голос Монеткина, – они за границей учились, у них учителя с многовековой практикой. После такой школы для них разобраться с нашей губернской песочницей, как у ребенка конфетку отобрать!

– Да, есть еще куда расти, – задумчиво протянул Цапко.

– Это большая политика, – прицокнул языком Монеткин, и на несколько секунд в прокурорском кабинете повисла многозначительная тишина.

– Ну, не забудь! – прервал молчание бодренький Цапко, голоса приближались, и через пару секунд чиновники показались в приемной. Новоиспеченный прокурор с премилой улыбкой продолжал на ходу, – на следующей неделе у нас с Марго свадьба. В субботу, в загородном ресторане. Ты самый главный гость! Все будет, как у людей – и цыгане, и фейерверки, и катание на тройках с бубенцами.

– Решился-таки? – удивился Монеткин.

– Да уговорила, зараза, – в сердцах махнул рукой Цапко и с сомнением покачал головой, – мне теперь по статусу положено. Да и ты не затягивай, нам нужна первая леди области.

Тяглов выбрался из мягкого кресла, и стоял навытяжку, теребя свой рюкзачок, ожидая, когда начальство окончит беседу.

– Ты чего здесь? – наконец, заметил его Монеткин.

– Мне еще Павел Лаврентьевич велел, – невнятно ответил предприниматель.

– Слушай, мне сейчас дела принимать нужно, вообще не до тебя, – сморщился Цапко, – ты иди пока, а позже мы с тобой разберемся. И два областных иерарха вернулись в свои высшие сферы, дискутируя о жизненно необходимых вопросах.

– Так я могу идти? – ничего не понял Тяглов, и продолжал глупо переминаться с ноги на ногу.

– Виктор Павлович, ступай уже на все четыре стороны! – с трудом сдерживая себя в рамках приличий, почти крикнул Цапко и, демонстративно повернувшись спиной к предпринимателю, продолжил важный диалог с Монеткиным относительно деталей и нюансов грядущей свадьбы. Виктор Павлович никак не мог взять в толк, что ж теперь с его делом будет, и означает ли сказанное, что у ему выписана индульгенция, и когда именно наступит это прокурорское «позже», но он понял, что сейчас каким-то неведомым образом дело приняло благоприятный для него оборот, он вправе на совершенно законных основаниях вернуться домой, к семье, вправе вести свой бизнес и вообще вправе продолжать жить своей жизнью. Он сорвался с места, но тут в его неискушенную дворцовыми интригами голову закралась надежда – раз уж он оказался таким везунчиком, не попытать ли счастья прямо сейчас с новым главой исполнительной власти в области?

– Мне бы вашу подпись на документы, на землю, – тоненько, робко попросил он Монеткина и слегка изогнулся.

– Сгинь! – хором выкрикнули Монеткин и Цапко, рассерженные столь бестактным, назойливым и бесцеремонным вторжением в их элитное общество и, как следствие, вмешательством в их беседу, – распустились тут совсем, работать не дают! Да таких, как Тяглов, пол-области ползает, и всем чего-то надо! «У нас тут большая политика!» – негодовал Цапко, «А ты лезешь со своими пустяками» – кипятился Монеткин. И два высоких государственных мужа, дабы оградить себя от риска вторжения в их разговор, степенно шагнули в недра прокурорского кабинета.

– Несчастные вы люди! Никогда вам не бегать босиком под теплым летним дождиком! – вдруг неожиданно для себя бросил им вслед временно реабилитированный предприниматель. Монеткин и Цапко синхронно обернулись и недоуменно уставились на Тяглова.

– Вырвалось… Сам не знаю чего… Простите дурака…, – залепетал вмиг сконфузившийся Виктор Павлович, пятясь к выходу.