Текст книги "Степной пояс Евразии: Феномен кочевых культур"

На признаках освоения новых технологий в металлургическом производстве издавна строились базовые посылки глобальной периодизации развития человеческих сообществ. Например, еще в 1837 году организатор первого в мире археологического музея в Копенгагене Христиан Томсен расположил в экспозиции ископаемые древности так, что они четко соответствовали его представлениям об эволюционном хронолого– технологическом порядке развития североевропейских культур. Начало отвечало веку каменному, за ним наступал век бронзы, и уж последнему наследовал железный век. Фундамент технологического характера данной схемы выступал вполне определенно, и его универсальный характер, как казалось, даже не требовал специальных дискуссий.

Весьма сходные мысли по этому поводу высказывал и Тит Лукреций Кар едва ли не за две тысячи лет до Томсена. Вот только древнеримский поэт и философ свою весьма похожую и также трехчленную историко– технологическую схему излагал в форме поэтической. Но ведь уже задолго до Лукреция, еще на заре эпохи железа, на рубеже восьмого и седьмого столетий до новой эры, сын ахейского морехода Гесиод различал в человеческой истории пять веков. Эпоху камня в его «Трудах и днях» замещали наполненные блаженством золотой и серебряный века. Периоды драгоценных металлов замещал мрачноватый и преисполненный «насилыциной» век «медных и необорных» по своей мощи гигантов. Странным диссонансом вторгался в гесиодову схему век четвертый – «славных героев божественный род». Венчало же историю человечества то время, в котором обретался уже сам Гесиод: век «проклятых небом железных людей», которые «никогда не будут ведать передышки от горя и несчастий» (но мы еще вспомним позднее о Гесиодовой классификации человеческих эпох).

Любопытно, однако, что во всех либо фантастико-поэтических, либо научных схемах развития человеческих сообществ металлы непременно выдвигались на передний план и играли роль решающую. Так, по существу, было всегда, и автор не склонен оспаривать эту аксиому. Однако по мере развития исследований досадное «но» проявлялось здесь все яснее и ярче: подобная «триада веков» обнаруживала весьма существенное пространственное ограничение; на роль схемы глобальной и всепланетной она претендовать никак не могла. Оказалось, что подобная схема относится, прежде всего, к так называемому «ядру» евразийских сообществ, о котором более подробная речь пойдет ниже.

В последние десятилетия в археологической науке весьма распространенным стало понятие «эпоха раннего металла» (ЭРМ). В таких случаях под «ранним металлом» обыкновенно понимают медь, а также сплавы на ее основе, или же бронзы: медь явилась первым среди распространенных и потому наиболее «ранним» металлом в истории человечества. Реальный старт ЭРМ восходит к V тыс. до н. э., когда в ряде культур появились большие серии орудий и украшений из химически чистой меди (сплавов тогда еще не знали). Позднее – с IV тыс. до н. э. – начинается производство бронз или же искусственных сплавов меди с мышьяком, оловом, сурьмой, свинцом, а еще позднее – с цинком (латуни). Заметные серии железных изделий встречаются лишь в некоторых культурах самого конца II тыс. до н. э., а решительный переход множества культур Евразии в век железа длился едва ли не все I тыс. до н. э. Следовательно, хронологические рамки ЭРМ охватывали, по существу, примерно сорок столетий – с V по II тысячелетия.

Важнейшим и определяющим признаком ЭРМ следует, безусловно, считать постепенное освоение человеческими сообществами (культурами) прогрессивной и, по существу, революционной технологии металлургии и металлообработки. Именно она и стояла во главе ряда открытий, кардинально изменявших отдаленный от нас тысячелетиями мир. Справедливость данного постулата вряд ли требует каких-либо специальных дополнительных аргументов: весь последующий прогресс человечества в огромной мере был обусловлен умением находить металлоносные минералы и выплавлять из них металлы; обладать искусством обработки последних и мастерством их использования. Становой скелет современных цивилизаций, тех, что мы относим уже к разряду «постиндустриальных», целиком обязан металлам. Без них в нашей нынешней жизни не может обходиться ничто – ни самое большое, ни микроскопически малое.

Люди научились выплавлять металл из руды, а из металла выделывать орудия, в результате чего резко возросла производительность труда: обычно так звучал – и звучит поныне – старый, в целом верный, но вместе с тем весьма упрощенный вариант толкования основных последствий освоения металла. Конечно, – спору нет! – даже мягкая медь и уж тем более ее разнообразные сплавы в работе более эффективны и пригодны, нежели камень или кость. Но уже существенно реже обращают внимание на связанное с этим открытием и почти немедленно возникшее международное разделение труда. Причины последнего были обусловлены резкой неравномерностью распределения минеральных богатств по планете. А ведь разделение народов на производителей металла, с одной стороны, а с другой, – на его потребителей сыграло колоссальную роль в восхождении человеческих сообществ к структурам современного мира.

Еще реже обсуждается проблема поистине революционного воздействия постижения металлургии на мировоззрение древних. Ведь тогда, пожалуй, впервые человек столкнулся с неведомой для него тайной. Оказалось, что неживая природа способна кардинально менять свои сущность и облик. И действительно, посредством, правда, отнюдь не элементарного воздействия на зеленый хрупкий камень мощного огня удавалось получить совершенно иное, тяжелое вещество красного цвета – медь. Самородки этого металла в природе встречались, но крайне редко. Все это, несомненно, порождало в головах древних смятенную мысль о некоем тайном мире неподвластных человеку сверхъестественных и могучих владык, коим подчинены неисчерпаемые, но надежно скрытые от глаз богатства недр. Этим же непостижимым силам подчинялась и стихия огня. И только некоторым редким, и притом наделенным особым даром, персонам выпадала фортуна налаживать с этими силами загадочный контакт и пользоваться их расположением. Кажется, с этого времени и началось обособление профессиональных групп и кланов, истинных мастеров данного промысла. И уже из их рядов зачастую выдвигались столь значимые для древних фигуры колдунов, знахарей, шаманов. Так выкристаллизовывался в мире еще один вид разделения труда.

В археологической литературе – не только зарубежной, но и российской – длительное время господствовало мнение (по сути, долгий период являвшееся аксиомой), признававшее, что подобным переломным «Рубиконом» служила так называемая «неолитическая революция» – понятие, предложенное и разработанное выдающимся британским археологом Гордоном Чайлдом. Его теория среди открытий мирового значения ставила на первое место зарождение и развитие оседлого «фермерства», связанного с производством продуктов питания, а отнюдь не с «присвоением» их посредством охоты и собирательства.

Однако, пожалуй, главнейшей инновацией в технологии производств явилось формирование комплексной производящей экономики, или же металло– производства в комбинации с производством пищи, то есть с земледелием и/ или скотоводством. В комплексной экономике ЭРМ не столь уж трудно уловить древнейший эмбриональный прообраз социо-экономических систем современного типа.

Теперь коснемся кратко некоторых аспектов развития иных кардинальных технологий, восходящих по времени и своему характеру к эпохе раннего металла: ведь именно они обеспечивали технологический прорыв к высотам развитых цивилизаций. Правда, может показаться, что такой отход способен увести нас, пусть на время, но в сторону от генеральной темы нашей книги. Однако я остаюсь в надежде более выпукло продемонстрировать тем самым, сколь примечательной и неожиданной представала роль культур Степного пояса в динамике развития большинства евразийских культур начиная с глубокой археологической древности.

Кроме горного дела и металлургии в период ЭРМ с Евразийским ядром оказались сопряжены те фундаментальные новшества в различных областях технологии и социальных организаций, которые кардинально изменяли жизнь и мировоззрение человека. Результатом прогресса горнометаллургического производства явилось международное разделение труда (о чем уже шла речь) и развитие на этой основе многотысячекилометровых торгово-обменных связей на пространствах Евразии. Протяженность такого рода путей могла достигать трех, четырех и даже пяти тысяч километров. Тогда же формируются т. н. металлургические провинции. Эти гигантские, достигавшие нескольких миллионов квадратных километров системы являли собой взаимосвязанные и сходные по своему характеру производственные центры. Их родственный облик становился очевидным при изучении форм и типов основных категорий орудий и оружия, а также технологии изготовления последних. Металлургическая провинция охватывала не только производственные горнометаллургические центры или металлообрабатывающие очаги, но и культуры потребителей металла, источники импорта которых восходили к металлопроизводящим центрам.

Эпоха раннего металла явилась тем временем, когда кроме металла стали ярко проявляться и получать широкое распространение иные инновации кардинального свойства, отчетливо изменявшие облик и характер древних культур. Мы ограничимся здесь лишь их кратким перечислением.

Сфера механики: колесо и колесный транспорт. Освоение новых видов энергии: приручение лошадей и волов под упряжь, коня под верховую езду, верблюдов под вьюк и т. п. Информационные технологии: системы письменности. Социальные организации: государственные образования с письменностью. городская революция. Монументальная архитектура: храмы, крепости.

Закончим этот перечень одним очень важным выводом: следствием ускоренного, порой скачкообразного развития явилась неравномерность исторического развития человеческих сообществ: причем неравномерность эта неотвратимо нарастала с каждым последующим шагом прогрессивных изменений.

В этой связи уместно, пожалуй, обратить внимание еще на один чрезвычайно важный аспект развития металлургии, который практически никогда не затрагивался в специальной литературе. Каковыми же представлялись те генеральные задачи, что преследовало металлургическое производство в каждой конкретной культуре? И в чем заключались нужды того или иного общества, которым должен был удовлетворять либо выплавленный на месте, либо полученный иным путем металл? С какими целями – а ведь они могли быть весьма и весьма несходными – отковывали и отливали мастера сотни тысяч и даже многие миллионы изделий из разнообразных металлов?

Оказалось, между прочим, что дешифровку данной проблемы никак невозможно отнести к простым и заурядным. По всей вероятности, можно полагать, что ее ложная трактовка повела к ряду досадных ошибок в оценках всей долгой истории горно-металлургического производства и связанных с ним человеческих культур. Но, кажется, ярче всего роль этого аспекта проявляется при сопоставлении металлургии Старого и Нового Света, а если быть более точным, то Евразии и Южной Америки. То были два резко противоположных и контрастных по своей сути направления в развитии металлургии. В большинстве областей Евразии основная доля металла шла на изготовление орудий и оружия. В Андийских южноамериканских очагах изумляющее своей необузданной фантазией металлообрабатывающее производство обслуживало практически лишь ритуально-религиозные нужды [Черных 2005; 2008]. Базой этой удивительной «индустрии» служили золото, серебро, медь, а также сложные по составу сплавы этих металлов. На фоне этого фантастического по размаху «океана» сакральных артефактов почти незаметными являются численно убогие коллекции орудий и оружия.

Какое-то время на разных материках могли параллельно функционировать «рациональные» и «иррациональные», а порой даже «супер– иррациональные»^) производственные центры и очаги данной индустрии. Нормативный фактор существования строго определял все поведение культуры; причем формировал он не только ее идеологические догмы, диктовавшие порядок поведения каждого члена общества, но подчинял каноническим установкам даже и ее основные производства. Значение затронутого здесь аспекта наших исследований станет намного яснее, когда мы будем сопоставлять, например, металлопроизводство в цивилизациях Древнего Китая и в культурах Степного пояса.

Нормативный фактор отражался – и порой весьма существенно – еще на одной стороне функционирования сообществ. Культура могла поощрять и стимулировать какой-либо из видов производства, но могла строго запрещать их, сурово наказывая за нарушение установленных порядков. Примеров здесь достаточно много, но ограничусь упоминанием лишь двух. В исламе и иудаизме существует жесткий запрет на свиноводство и употребление мяса свиньи в пищу. В более ранних культурах Леванта, Сирии и Месопотамии костные останки одомашненных свиней довольно обычны, отчего мы и заключаем, что запреты появились в этих регионах лишь с господством нормативных установлений обеих религий.

Другой пример касается совсем недавнего прошлого нашей страны. В сталинский период в СССР под запретом находились занятия кибернетикой и генетикой, во всяком случае, в тех формах, которые были присущи западным исследованиям. Данные этих наук были объявлены лживо– буржуазными, вредоносными, а занятия ими карались.

По всей вероятности, те факты неожиданного отказа от технологий и регресса в области, скажем, горнометаллургического производства, с которыми мы будем сталкиваться при дальнейшем изложении материалов, можно будет трактовать также через призму установлений нормативного фактора конкретных культур.

Если нанести на карту совокупный ареал всех металлоносных – то есть производящих или же просто достаточно знакомых со свойствами меди и бронз – культур эпохи раннего металла, то окажется, что данный ареал более чем на 9/10 укладывается в пространства Евразийского континента (рис. Про.2.3). Лишь относительно узкие полоски суши долины Нила и присредиземноморской части северной Африки оказались связаны с этим кругом культур. Именно поэтому мы можем обоснованно утверждать, что ЭРМ является прежде всего и даже чисто евразийским феноменом.

Рис. Про. 2.3. Пространственный охват металлоносных культур эпохи раннего металла в Старом Свете во второй половине II тысячелетия до н. э. (ослабленная розовая растушевка по северной зоне Евразии обозначает неустойчивый характер металлопроизводства и потребления металла в культурах этих регионов)

Именно на этом континенте к финалу ЭРМ сложилось обширное, представленное рядом родственных блоков ядро высокотехнологичных культур. В данном ядре зарождались и реализовывались важнейшие открытия и достижения – о них мы только что вели речь, – позволившие исследователям выявлять те линии развития, что связывали эту отдаленную эпоху с современностью.

В период своего территориального и технологического апогея – к началу второй половины II тыс. до н. э. – максимум территориального охвата относимых к ЭРМ евразийских и отчасти североафриканских (присредиземноморских) культур не превышал 40–43 млн. кв. км. Но это составляло не более трети всей обитаемой суши нашей Земли. Черты более поздней горно-металлургической активности во всех прочих областях – в Африке (южнее Сахары), в Мезоамерике – существенно отличались по своим кардинальным признакам от евразийских [Черных 2005; 2008]. Важнейшим и определяющим фундаментом выделяемой эпохи должны служить чисто технологические признаки. Металлоносные же культуры ЭРМ в различных регионах Евразии включали в себя самые разнообразные и порой весьма несходные друг с другом признаки социального характера.

Если обозначить на карте Евразии зоны культур ЭРМ в согласии с определенными и сменяющими друг друга историческими периодами, то мы получим контуры весьма любопытной и выразительной картины (рис. Про.2.4). Напомним, что старт реальной эры металлов совпал с V тыс. до н. э. и длился непрерывно в течение примерно сорока столетий, – то есть до конца П тыс. до н. э., после чего в ряде евразийских регионов начался переход к новой эпохе, к раннему железному веку.

В рамках ЭРМ чаще всего выделяют четыре основных и последовательных этапа развития, получивших традиционные наименования; медный век. а также ранний, средний и поздний бронзовые века. В грубом исчислении на каждый из этих этапов приходилось примерно по одному тысячелетию. Однако генеральной эпохе раннего металла предшествовал так называемый, весьма протяженный во времени, «протометаллический» период, длившийся примерно три с половиной или даже четыре тысячелетия – с IX по VI тыс. до н. э. Для археологов и историков этот период представляет интерес совершенно особый. В данном случае металл и, пусть даже весьма зачаточное, представление о его свойствах в среде носителей столь ранних и поразительно развитых культур не привели к ожидаемому развитию горнометаллургической технологии в этих регионах. Впрочем, представление об этом феномене уже само по себе являет ценность, несомненно, исключительную, отчего мы и посвятим ему следующую главу 8.

Очевидный интерес представляют также показатели территориальной динамики распространения металлоносных культур ЭРМ. О контурах их пространственных ареалов можно получить представление из блока карт (рис. Про.2.4); пока же мы охарактеризуем данные их площадей. Перед этими арифметическими выкладками заметим, что расширение ареала культур ЭРМ происходило, как правило, не постепенно, но скачкообразно, ярко выраженными рывками. Такого рода «скачки» чаще всего были связаны и обусловлены трансформацией генеральной картины обширного поля археологических культур и общностей на пространствах Евразийского материка.

Единичные и редкие, но уникальные по выразительности и структуре, зачастую огромные поселки «протометаллического» периода оказались разбросанными на весьма обширной – для их столь малого числа – площади до 0,7–0,9 млн. кв. км (рис. Про.2,4.А).

Рис. Про.2.4. Динамика территориальных «скачков» распространения металлоносных культур эпохи раннего металла на различных этапах исторического развития. Примечание: на карте «Медный век» более густым красным цветом обозначена зона интенсивного горнометаллургического и металлообрабатывающего производств, территория Балкано-Карпатской металлургической провинции

Культуры медного века V тыс. до н. э., олицетворявшие старт реальной эры металлов, покрывали общую площадь уже до 3–3,5 млн. кв. км (рис. Про.2,4.5). В свите этих культур, сосредоточенных в первую голову на территории Северных Балкан и Карпат, археологи фиксируют уже не единичные, но массовые скопления памятников, в культурных слоях селищ или же в некрополях которых находят множество медных предметов.

В IV тыс. до н. э. общности раннего бронзового века двукратно увеличивают пространственный охват – до 6,5 или 7 млн. кв. км (рис. Про.2,4. С). Территориальный всплеск культур среднего бронзового века в конце IV и III тыс. до н. э. не столь внушителен: ареал металлоносных культур тогда расширился до 10–11 млн. кв. км (рис. Про.2,4. D).

Зато фантастично впечатляющим стал рывок культур позднебронзового века. Общий пространственный охват металлоносных археологических культур и общностей к середине II тыс. до н. э. достиг того максимума, о котором уже говорилось: от 40 до 43 млн. кв. км (рис. Про.2,4./;').

Изумляющий нас парадокс исторического развития заключается в том, что апогей ЭРМ очертил рамки той территории, в относительно строгих границах которой протекали все ключевые исторические события последующих трех тысячелетий евразийской истории, имевших место уже после формирования сообществ Евразийского ядра. Почти тридцать последующих столетий контуры территориальных границ этого ядра колебались весьма незначительно. Во всяком случае, изменения эти представляются столь мало значимыми, что никак не могут быть сопоставимы с территориально– хронологическими рывками предшествующих фаз ЭРМ.

Эпоха «раннего железного века», наступающая следом за ЭРМ в I тыс. до н. э., привносит могучие революционные изменения в металлургию, экономику и военную организацию евразийских народов. Однако эта технологическая инновация практически не выходит за географические рамки, установленные финальной стадией ЭРМ – позднебронзовым веком. В последующие эпохи возникают и распадаются блоки культур и государств, включая, к примеру, греко-персидское противостояние, а также столь знаменитые завоевания Александра Македонского. В этих же границах заключена и эпоха знаменитой триады «Рим – Парфия – империя Хань», являвшейся стержневой в Евразии для финальных и начальных столетий двух сменяющих друг друга эр. Однако и тогда установленные границы Евразийского ядра если и расширялись, то весьма мало заметно.

В эпоху великого переселения народов, в первой половине I тыс. н. э., гунны стремительно прокатываются от Китая вплоть до Галлии. Спустя несколько сотен лет еще более сокрушительными предстанут монгольские завоевания, покрывшие львиную долю пространств культур Евразийского ядра. Однако отряды этих воинственных скотоводов-кочевников никогда не посягают на выход за пределы некогда и неведомо кем строго очерченного территориального лимита.

Феномен «неодолимого» географического барьера для высокоразвитых культур евразийского ядра удивляет тем более, что культуры верхнего палеолита, никак не сопоставимые буквально по любым признакам технологического развития с позднейшими, примерно 40–15 тысяч лет назад преодолевали и огромную мрачную Сахару, и выстуженные евразийские полярные равнины, переправляясь через ледяной мост Берингии на громадный Американский материк и, в конечном итоге, осваивая его вплоть до Патагонии.

Здесь же, в Евразии, уже со второй половины II тыс. до н. э. мы сталкиваемся с необъяснимой на первый взгляд стагнацией в пространственном расширении высокотехнологичных культур. При анализе этого парадоксального феномена складывается впечатление, что с этого времени почти все связи, едва ли не вся энергия культур Евразийского ядра оказалась направленной не за его пределы, но была сфокусирована на внутренних системах, заключенных в некогда очерченных рамках. По этой причине едва ли не все взаимодействие между культурами протекает в границах этого ядра.

Сформулированная выше проблема является, на взгляд автора, одной из наиболее запутанных и трудно объяснимых в мировой истории.

Уже после 1500 г., вслед за загадочным и, на беглый взгляд, весьма странным трехтысячелетним «затишьем» культуры Евразийского ядра, локализованные прежде всего на его европейском фланге, стремительно взламывают устоявшиеся и традиционно стабильные пространственно– ограничительные барьеры. Наступает время Великих Географических Открытий, период ломки и подчинения (а в ряде случаев даже уничтожения) фактически всех культур прочих двух третей поверхности Земли, остававшихся тогда еще за пределами Евразийского ядра и потому неведомыми для его обитателей. Не исключено, конечно, что освоение эффекта огнестрельного оружия послужило дополнительным импульсом свершившегося прорыва. Однако возможно ли лишь эту мощь считать определяющим фактором решительных перемен?

Сначала на юг и запад, преодолевая совершенно неведомые им океанские просторы, двинулись португальцы с испанцами, открывая все новые для себя земли – Америку, Новый Свет. Вскоре эту испано-португальскую эстафету подхватили англичане с голландцами…

Спустя почти столетие после колумбовых открытий немногочисленные отряды российских казаков перевалили Урал и устремились на неизведанный восток – в Сибирь, к Чукотке и далее к Америке. Двигались они очень быстро, но старательно обходя при этом с севера трудно одолимые для них степные племена Евразийского ядра… Однако именно с этим «сибирским» движением казацких дружин и покорением лесного пояса Сибири будет связано начало одного из драматических этапов в истории народов Степного пояса. Однако этому мы специально посвятим некоторые главы третьей части книги.