Текст книги "Степной пояс Евразии: Феномен кочевых культур"

Когда монголы нацелили бег своих туменов на юго-восток, территория коренного Китая была разделена между тремя государствами. Север Китая оказался под господством сравнительно недавно захвативших власть маньчжуров династии Цзинь (Гин у Н. Я. Бичурина). На юге Китая владычествовали императоры страдавшей от маньчжуров династии Сун. Наконец, северо-западный Китай находился под властью тангутских вождей, утверждавших себя в качестве династии Ся.

Первый удар Чингис-хан нанес по уделам северной державы Цзинь. Долгая война завершилась падением маньчжурской династии в 1234 году. Параллельно с этим завершил свою историю и дом Ся. В конце концов, в 1279 году пресеклась также линия оказавшейся наиболее удаленной от степняков и потому самой устойчивой из них южной династии Сун. Не дожидаясь завершающей финальной монгольской «зачистки» юга китайских пространств, великий хан Хубилай еще в 1259 году объявил себя императором и основателем новой – монголо-китайской династии Юань (мы уже упоминали об этом). Однако очнувшиеся, наконец, от бесчисленных поражений китайцы Срединных царств через 73 года сумели сокрушить вновь порожденную господствующую элиту Юань. Власть монголов на землях Китая быстро сошла на нет.

Бесконечное перечисление передвижений войск и бесчисленных сражений в этих источниках преподносится в стиле воистину телеграфном. По этой причине мы ограничимся здесь лишь парой кратких выдержек из проделанных Н. Я. Бичуриным переводов «Истории первых четырех ханов из дома Чингисова». Так, к примеру, документировались в китайских хрониках события 1213 года:

«Гуй-ю, восьмое лето. Елюй-люгэ объявил себя королем в Ляо и правление назвал Юань-шхун. Осенью, в седьмой месяц, хан [Чингис] взял Сюань– дэ-фу, а потом осадил Дэ-син-фу.

Царевич Тулуй и ханский зять Чики первые взошли на стену и взяли город, Чингисхан пошел к Хуай-лай, разбил нючженьских генералов Ваньяня-гин и Гао-ци и преследовал их до Гу-бэй-кхэу. Нючженьские войска укрепились в Цзюй-юн. Чингисхан предписал генералу Хэтэбци наблюдать за ними, а сам пошел в Чжо-лу. Хушаху, главнокомандующий в Западной нючженьской столице, оставил город. Чингисхан пошел на Цзы-цзин-гуань, разбил войска нючженьские при горе Ву-хой-лин и взял города Чжо-чжоу и И-чжоу. Киданьский генерал Улань-бар сдал крепость Гу-бэй-кхэу. После этого Чжебэ, зашедши с южной стороны, взял крепость Цзюй-юн и соединился с Хэшебци. В восьмой месяц нючженьскии Хушаху убил своего государя Юн-цзи и возвел на престол князя Сюнь. Осенью, разделив армию на три части, приказал царевичам Джучи, Джагатаю и Угэдэю с западной армией следовать на юг, по направлению хребта Тхай-хан…» [Бичурин 2005: 49].

И еще одна, уже совсем краткая, но весьма выразительная выдержка из описания событий последнего – 1227 – года жизни Чингис-хана:

«Ли-цюанъ целый год находился в осаде. Осажденные войска уже съели волов, лошадей и даже всех граждан. Дошла очередь есть солдат. Ли-цюанъ хотел покориться, но боялся, что войска будут противного мнения, почему, возжеими благовонные курительные свечи и обратившись лицом к югу, учинил поклонение и хотел зарезаться, а между тем уже научил своих сообщников спасти его, советуя испытать счастья в подданстве северу» [Бичурин 2005: 103].

Не правда ли, звучит страшновато: «съели всех граждан и дошла очередь есть солдат»; и это впечатление особенно усиливает крайний лаконизм сообщения.

И наряду с этими кошмарными жестокостями хроники сообщают, что в «…восьмое лето Бин-шень [1236 год], весной, в первый месяц, князья построили себе дома в Хорине /Хар-Хорине, символической столице Чингизидов] по случаю съезда во дворец Вань-ань-гун к пиршеству. Хан [Угедей] указал ввести ассигнации за казенной печатью. Во второй месяц предписал генералам Гошену Фу-чжури, Цзючжу и Чжао-цян следовать за передовым корпусом Куйтына на Южный Китай. В третий месяц снова поправили храм философа Конфуция и обсерваторию. Летом, в 6-й месяц, учинили снова опись народонаселению в Чжун-чжоу и нашли около 1100 ООО семейств. По представлению Елюй-чуцая учреждено Историческое общество; в пособие взяты исторические книги из городов Ян-цзин и Пхин-ян; ученый Лян-чже определен историографом; Ван-вань-цин и Чжао-чжо – его помощниками» [Бичурин 2005: 182].

Опять-таки крайне странно и любопытно: идет бесконечная и жестокая война монголов с Китаем, но великий хан отдает распоряжение «вновь поправить» храм великого философа Конфуция, а также учредить в Китае историческое общество. Наверное, именно этому обществу мы и обязаны теми сообщениями, которые были только что процитированы выше.

Китайские сообщения о монгольских войнах и покорениях Поднебесной удивляют своей краткостью и своеобразной отстраненностью от трагических событий; они весьма не похожи на боль и гнев ранних мусульманских авторов. Но вот и сообщения уже тибетского буддистского историка XVIII века о монгольских завоеваниях Тибета – этой чрезвычайно труднодоступной истинной «крыши Мира» столь же лапидарны и, пожалуй, даже более сухи;

«…в год земли-свиньи IVрабч-жуна (1239 г.) Сакьяпа, Бригонба, Пагдуба и Цалпа каждый в отдельности «узрели лик» соответствующего монгольского хана, в следующем году (1240 г.), ставшем смутным, появился в Тибете монгольский Дорта, который разрушил монастыри Радэн и Чжаллхакхан, после чего в год дерева-дракона (1244 г.) Сакья-пандита отправился в Монголию и умер в год железа-свиньи (1251 г.). В следующем году монгольский Годан-хан прибыл в Тибет во главе сформированного войска, в год железа-свиньи (1251 г.) победил самого Монкхар-Гонбо и убил много людей, после чего также умертвил Чжал-Чо-Жобара. В год дерева– зайца (1255 г.) Карма-бакши Манипа прибыл в Монголию и стал учителем Мункхэ-хана, а в год дерева-мыши (1264 г.) вернулся обратно. В год огня– зайца V рабджуна (1267 г.) монгольские войска убили Данма-Рибу, в год огня-коровы (1277 г.) – Зан-чэнпа, а в следующем после смерти Пагба-ламы году железа-дракона (1281 г.) – правителя Сакьяпы Гунсана и победили Джарог-цзон. Затем на пятом году – в год дерева-курицы (1285 г.) – войска Бригонбы сожгли монастырь Джа-юл, убили Цзантона, после чего снова Бригонба привел войска верхних монголов против Сакьяпы, но войска Тимур-Бхокхайя, сына Сэчэн-хана (Хубилая) и цзанская армия сакьяского Анлэна победили их. Несмотря на это, снова стянули десятитысячное войско Сакьяпы в Гампо в восточном Двагпо, в год железа-тигра (1290 г.) предали огню монастырь Бригон и т. д. Во время разрушения монастыря Бригон было убито 10 тысяч человек» [Пагсам-джонсан: 40–41].

Попытаемся, однако, вникнуть в суть причин столь резких отличий в эмоциональном настрое китайских (да и тибетских) хроник от текстов и историографических сочинений западной половины Евразии.

Две важнейшие причины, на взгляд автора, лежат в основе такого рода различий. Если для Запада появление всесокрушающих монгольских ратей явилось едва ли не той абсолютно нежданной катастрофой, которую по велению Господню обрушили на исламские или христианские страны орды из таинственного и жуткого зазеркалья обитателей Тартар, то для Китая битвы с кочевым миром являлись событием вовсе не из ряда вон выходящим, но делом едва ли не обыкновенным.

Рис. 6.1. Древние китайские философы. Слева: Конфуций со своим юным учеником на прогулке. Справа: Лао-цзы на буйволе отправляется к западным границам Поднебесной [Chromk: 107]

Ко времени появления чингизовых ратей на границах китайских царств эта, по сути, бесконечная битва насчитывала уже не менее трех тысячелетий. И об этом мы поведем речь уже во второй части книги, когда на первый план выступят не исторические документы, но памятники археологические. Так что никаких особых новшеств для Китая в этих злоключениях не наблюдалось: в долгой истории его царств и княжеств нечто похожее уже бывало и не единожды. В том состоит суть первой причины.

Вторая причина заключалась, на мой взгляд, уже в канонах того мировоззрения, что господствовало в государствах, входивших в непостоянный и мятущийся блок сообществ Поднебесной империи. Чаще всего полагают, что три важнейшие системы взглядов определяли базовые основы духовной жизни китайцев того времени: конфуцианство, даосизм и буддизм. Из них лишь буддизм, на мой взгляд, мог претендовать на то, чтобы считаться причисленным к разряду религиозных систем. И конфуцианство, и соперничающий с ним даосизм относились, скорее всего, к системам нравственно– философского, – но вряд ли – религиозного характера. Наиболее «заземленным» в этой триаде предстает, без сомнения, учение конфуцианства. По существу, эта система мировоззрения признает в числе наиболее значимых ценностей лишь культ «совершенномудрых» предков, а не культ земных правителей, следующих наставлениям «совершенномудрых».

Рис. 6.2. Буддийская архитектура. Вверху центральная пагода знаменитого ансамбля «Три пагоды» в города Дали, Внизу: деталь храма-дворца в городе Личан. Провинция Юнань, Китай

Сам Конфуций полагал, что его основной функцией являлось лишь передавать высшую мудрость Неба, но не выдумывать собственную, и, кроме того, верить древности и любить ее [Духовная культура: 280].

Вслушайтесь, к примеру, в звучание строф своеобразной философской поэмы «Вопросы к Небу» из антологии древнейшей китайской поэзии «Ши цзин»: порой кажется даже, что уже одного этого будет достаточно для понимания отличий китайского мировоззрения от религиозных канонов далекого Запада. Такой вывод кажется тем более весомым, поскольку традиция связывает инициативу создания данной антологии с именем самого Конфуция.

 
Каким был довременный мир, —
С чьих слов до нас дошло преданье?
Не выделялись «верх» и «низ», —
Как нам досталось это знанье?
Великий Хаос был безмолвно пуст,
– Кто смог установить его пределы?
Ничто не обретало свойств и форм,
– Как разобраться в этом мы сумели?
Вдруг появился свет, отдельно – тьма,
– Как то случилось и в какое время?…
 

[Кравцова: 76–77]

Да и буддизм столь разительно отличается от западных религий, что многие вполне справедливо не решаются размещать его фундаментальные положения в одном и том же ряду с теми, что являются базовыми для религиозных учений ислама, христианства или же исходного для них иудаизма.

«Если буддизм рассматривать только как религию, то она покажется странной. Эта религия никогда не знала ни единой церковной организации (даже в рамках одного государства), ни других централизующих социальных институтов и тем не менее сохранила до сего дня большую часть своих внешних форм, но главное – содержание, центром которого спустя и 25 веков остается человек, а отнюдь не Бог и не идея. Каждый из нас является творцом не только собственной судьбы, но и всей Вселенной, поскольку лишь совокупность наших дел, слов и мыслей вершит круговорот жизней индивида и мировой процесс. Для этого не надо приносить жертвы, а стоит лишь научиться жить, сообразуясь со здравым смыслом, т. е. находить во всем «золотую середину». Будда назвал свое открытие Срединным Путем, пролегающим между крайностями человеческого существования (например, между жаждой наслаждений и полным отказом от них)» [Андросов: 7].

В буддизме совершенно отсутствуют даже сами понятия о Божестве– Демиурге, о Творце всего сущего, о том всеведущем Всевышнем, который ежеминутно с величайшей и непостижимой для смертных мудростью управляет всем необъятным миром.

В переведенной с санскрита на тибетский язык «Маньджушри-мулатантре» дается изначальная картина мира, как ее понимали буддисты тибетского (ламаистского) толка:

«Во время эпохи «крита-юга» человек собственной силой полон был, на всем небе жил, от старости и смерти полностью был свободен.

В то время созвездий не было. Солнца не было, не было и звезд. Богов не было, и мира ассуриев не было.

Первая эпоха – это вершина времени. Племя же без людей существования не имело. Продолжительности жизни не имелось. И рождения не было. Религиозного долга не было, сокровенных заклинаний не было. От добродетелей и грехов были свободны. Собственная радость полностью осуществлялась. Их (людей) поведения и деяний тоже не было. Они были чисты и своего Я не имели» [Пагсам-джонсан: 205–206].

В религии буддизма высшее постижение духа – это стремление достичь истинного совершенства, что подвластно лишь буддам. В основе этой религиозно-философской системы лежит учение о «Четырех благородных истинах», о человеческих страданиях, о тех путях к совершенству, о ступенях к высотам добродетели, что в конечном итоге могут привести человека к блаженству и к желанной Нирване. Боги не в состоянии соперничать с Буддой, они страшатся его совершенства, и в своем совершенстве Будда достигает статуса Великого Правителя жизни. Вот, например, постиимий в своих исканиях и трудах истинные вершины Будда объявляет ученикам о своем переходе из земного мира в нирвану: «В тот момент боги были не способны выдержать блеск Будды, отшельника, наделенного особыми знаками сверхсущества, и бежали» [Будон Ринчендуб: 164].

В целом, по многим базовым деталям своих канонов буддизм оказывается, кроме того, весьма близок учению Дао.

Последнее, но чрезвычайно важное отличие восточных мировоззренческих систем от религий западных заключено в том, что в их канонах полностью отсутствует понятие «первородного греха», – ведь именно это является одной из фундаментальных основ религий, распространенных на противоположной половине Евразийского континента. Согласно канонам Запада, даже только что появившееся на свет человеческое существо уже несет в себе зачатки греха и вины перед Создателем, и потому человек обязан ни на минуту не забывать о божественной милости Создателя, ежечасно вознося ему благодарения и хвалу. Именно поэтому все западные религии, включая и их корневую систему взглядов – иудаизм, расценивают собственные бедствия как результат коллективной греховности народов перед ликом Вседержителя.

По всей видимости, именно такого рода причинами легче всего объяснять весьма контрастные отличия в документах Запада и Востока, когда мы обнаруживаем в них оценку кочевых завоеваний.

В хрониках Срединного царства в числе весьма подробно охарактеризованных номадов, с которыми в течение более десяти столетий сражались коренные китайцы, были знаменитые гунны. Их роль в противостоянии Китая с северными степями и пустынями была исключительно велика и значима. Первоначально в китайских документах они чаще всего именовались какхун-ну (либо жуны), что в переводе с китайского буквально значило «злой невольник». Однако после ряда тяжких поражений номадов китайские сановники предложили их шаньюю (ишньюй – это великий хан) переменить наименование народа на гун-ну, что значило уже «невольник почтительный». Так хун-ну превратились в конечном итоге в гуннов, чья злая слава докатилась в конечном итоге, благодаря ратям знаменитого Аттилы, до самых западных окраин Евразийского континента.

Гунны «обитая за северными пределами Китая, переходят со своим скотом с одних пастбищ на другие. Из домашнего скота более содержат лошадей, крупный и мелкий рогатый скот; частью разводят верблюдов, ослов, лошаков и лошадей лучших пород. Перекочевывают с места на место, смотря по приволью в траве и воде. Не имеют ни городов, ни оседлости, ни земледелия; но у каждого есть отделенный участок земли. Письма нет, а законы словесно объявляются. Мальчик, как скоро может верхом сидеть на баране, стреляет из лука пташек и зверков; а несколько подросши стреляет лисиц и зайцев, и употребляют их в пищу. Могущие владеть луком все поступают в латную контачу. Во время приволья, по обыкновению следуя за своим скотом, занимаются полевою охотою, и тем пропитываются; а в крайности каждый занимается воинскими упражнениями, чтобы производить набеги. Таковы суть врожденные их свойства. Длинное их оружие есть лук с стрелами, короткое оружие сабля и копье. При удаче идут вперед; при неудаче отступают, и бегство не поставляют в стыд себе. Где видят корысть, там ни благоприличия, ни справедливости не знают. Начиная с владетелей, все питаются мясом домашнего скота, одеваются кожами его, прикрываются шерстяным и меховым одеянием. Сильные едят жирное и лучшее; устаревшие питаются остатками после них. Молодых и крепких уважают; устаревших и слабых мало почитают. По смерти отца женятся на мачехе; по смерти братьев женятся на невестках. Обыкновенно называют друг друга именами; прозваний и проименований не имеют» [Бичурин 1950: 39–40].

Из встречающихся в китайских документах описаний мы замечаем, что это люди как люди, отнюдь не чудовищны и не звероподобны. Перед нами вполне реалистичное описание обычных «двуногих».

Рис. 6.3. Типичный пейзаж горной степи в Монголии. На заднем плане становище юрт. На переднем плане – каменный курган (керексур). Судя по всему, очень похожим был здешний пейзаж и во времена господства гуннов

А вот образец того телеграфного стиля, которым излагали китайские хроники историю бесчисленных сражений с ранними гуннами или жунами, имевших место еще в VII столетии до новой эры:

«В 662 году Жуны произвели набег на удел Хин. В 660 г. Жуны простерли набеги до Желтой реки, разорили удел Вэй; и самого князя этого удела убили. В 650 году они завоевали удел Вынь, которому Великий князь, глава Поднебесных государств, не подал помощи в свое время. В 644 году произвели набег на удел Цзинь, коего князь был главою Имперского союза. В 642 году, когда князь удела Ци был разбит соединенными войсками Имперского союза, Жуны приняли сторону князя, и в пользу его произвели нападение на удел Вэй. Еще по прошествии двадцати лет Жун-ди пришли к городу Ло-и и напали на Великого князя Сян Вана. Великий князь бежал в Фань-и, городок удела Чжен. За год пред сим Великий князь Сян Ван, замышлял войну с уделом Чжен, почему женился на княжне из поколения Жун-ди, и соединившись с сим поколением воевал Чжен: но вскоре после сего выслал от себя Великую княгиню. Княгиня огорчилась. Мачеха Великого князя Сян-Вана, именуемая Хой-хэу, хотела возвести сына своего князя Дай. Поэтому Хой– хэу, Великая княгиня из Дома Жун-ди и князь Дай приняли сторону Жун-ди в столице, и отворили ворота им. Сим образом Жун-ди вошли в столицу, изгнали Великого князя Сян Вана, и князя Дай [в 636 году] поставили Сыном Неба» [Бичурин 1950: 42–43].

Вечные кровавые битвы продолжались и продолжались. Бесчисленны сообщения хроник о десятках тысяч всадников, что врывались в земли уделов Поднебесной, о разорениях и пленениях десятков тысяч подданных империи. Время от времени китайская элита предпринимает попытки проанализировать это многовековое противостояние, стремится понять динамику долгой истории войн с кочевниками. Диспут происходит на имперском совете в годы, близкие кануну нашей эры:

«Полководец Янь Ю подал представление следующего содержания: «Известно, что хунны искони наносят нам вред, но не видно, чтоб в древние времена ходили войною на них. В последующие времена три Дома: Чжоу, Цинь иХань, воевали с ними, но ни один из помянутых Домов не имел лучшего плана. Дом Чжоу /1122—247 и. до н. э.] имел средний, Дом Хань [с 206 г. до н. э. у последний, а Дом Цинь /246—207 и. до н. э./ никакого плана не имел. В царствование Сюань-ван из Дома Чжоу хунну вторглись в Китай, и прошли до Гинь-ян. Полководцы, отправленные против них, преследовали их до границы и возвратились. В то время набеги кочевых считали за укушение или жаление комаров; довольствовались только их изгнанием. Империя считала такую меру благоразумною, и это был средний план. Ву-ди, государь из дома Хань, избрал полководцев и обучил войска, которые при легкости одеяния и съестных запасов, далеко заходили во внутренность неприятельских земель, и хотя одерживали победы и получали добычи, но хунны тем же отплачивали, и бедствия войны продолжались более 30 лет. Срединное государство изнурилось, истощилось, но и хунны получили глубокие раны. Империя считала план государя Ву-ди последним. Цинь Шы-хуан-ди, не перенося и малейшего стыда, не дорожа силами народа, сбил Долгую стену на протяжении 10 ООО ли. Доставка съестных припасов производилась даже морем. Но только что кончилось укрепление границы, как Срединное государство внутри совершенно истощилось в силах, и Дом Цинь потерял престол. Вот что значит, что Дом Цинь не имел плана» [Бичурин 1950: 107–108].

Рис. 6.4. Молодых, крепких, особенно тех, которые с детства хорошо держатся в седле, степняки уважают. Однако в степи почти невероятно встретить неуклюжих всадников

Представленное полководцем Янь Ю изложение истории противостояния Китая нашествиям номадов грешит явными искажениями. Мы только что приводили отрывок из хроник VII в. до н. э., где сведения о нападениях гуннов отнюдь не напоминали «жаление комаров». Кроме того, дом Цинь, конечно же, имел тот прославленный ныне в веках план, благодаря началу грандиозного сооружения Великой (Долгой) Китайской стены, – этого неохватного по протяженности и – в конечном итоге – многотысячекилометрового форпоста против истощавших Поднебесную кочевых нашествий. Причем Цинь-ши-хуанди не только повелел возводить «Долгую» стену, но распорядился применять те приемы боя, с помощью которых номады одолевали регулярные китайские соединения:

«Дом Цинь приобрел Лун-си, Бэй-ди и Шан-гюнъ, и для ограждения себя от Ху построил Долгую стену. Ву-лин Великий князь из Дома Чжао, в 207 году ввел в своих владениях одеяние кочевых ху [кочевников], и начал обучать своих подданных конному стрелянию из лука» [Бичурин 1950: 45]. Нужно было понять, что же все таки делать для успеха борьбы с врагом: «…противопоставив неприятелю лучшую контачу в поле, под тучею стрел решать победу – вот в чем в настоящее время состоит преимущество кочевых иноземцев, а слабость Срединного государства. С тугим самострелом сидя на городской стене, или в крепком окопе упорно держаться и выжидать, пока неприятель ослабеет – вот в чем состоит преимущество Срединного государства, а слабость кочевых иноземцев [Бичурин 1950: 135].

Но вот Поднебесная слабеет, гунны одолевают, их конные рати топчут поля и грабят города уже в самой сердцевине империи. Китайский монарх идет на хитрость при вынужденном самоуничижении. В 162 г. до н. э. гуннский шаньюй получает от императора Срединного государства письмо. Послание настолько любопытно, что привести его стоит полностью:

«Хуан-ди [император] почтительно вопрошает Хуннуского великого Шаньюя о здравии. Посланных [вами] двух лошадей, я с глубочайшим почтением принял. В силу постановлений покойных государей кочевые владения, лежащие от Долгой стены на север, должны принимать повеления от шаньюя; обитающими внутри Долгой стены шляпопоясными я управляю, и пекусь, чтоб миллионы народа пропитывались земледелием, ткачеством и звериным промыслом; отцы не разлучались бы с сыновьями. Ныне слышу, что неблагонамеренные из народа, увлекаемые видами корысти, нарушают справедливость, разрывают договор, играют судьбою миллионов народа, поселяют вражду между двумя государями. Впрочем все это относится к прошедшим делам. В письме [вашем] сказано; по заключении мира и родства между двумя государствами, государи предадутся радости; прекратят войну, дадут льготу ратникам, отдых коням; из рода в род будут веселиться, как будто начали новую жизнь. Я очень одобряю это. Благоразумные мужи ежедневно обновлялись, и пеклись о доставлении новой жизни, чтоб старики были покойны, малолетние росли, каждый, охраняя жизнь свою, достигал бы конца лет, Небом ему определенных. Сим путем я и Шаньюй шествовать должны. Если соответствуя воле Неба пещись о подданных, и это из рода в род будет продолжаться в бесконечные веки, то все в поднебесной будут счастливы. Хань и Хунну суть два смежные и равные государства. Хунну лежит в северной стране, где убийственные морозы рано наступают; почему указано чиновникам посылать ежегодно известное количество проса и белого риса, парчи, шелка, хлопчатки и разных других вещей. Ныне глубокая тишина царствует в Поднебесного, миллионы народа наслаждаются миром. Я и шаньюй почитаемся отцами своих подданных. Представляя в уме минувшие события, полагаю, что маловажные вещи и мелочные дела, ошибки в соображениях министров не достаточны возмутить братское согласие. Известно, что и небо не все покрывает, и земля не все содержит. Я и шаньюй также должны оставить прошедшие мелочи, и, шествуя по великому пути, забыть минувшие неудовольствия, чтоб упрочить будущее. Пусть народы двух государств составят одно семейство. Цари и народы, плавающие в воде и пернатые в воздухе, ходящие пресмыкающиеся все ищут спокойствия и пользы, уклоняются от опасностей и вреда; и посему не задерживать идущее есть закон

Неба. Предав забвению прошедшее, я простил своих подданных, бежавших к вам… Известно, что древние государи, постановив статьи договора, не нарушали данного слова. Шаньюй должен обратить внимание на Поднебесную. По восстановлении всеобщей тишины, мира и родства Дом Хань не упредит нарушением… Как скоро Шаньюй условился о мире и родстве, то я указал [министру] написать: Хуннуский Великий Шаньюй в доставленном мне письме уже утвердил мир и родство. Беглецы не могут умножить населенности земли. Пусть хунны не входят в границы, а китайцы не выходят за границу. Нарушителей сего постановления предавать смертной казни. Сим средством можно упрочить сближение. О чем для всеобщего сведения обнародовать по Империи» [Бичурин 1950: 60].

Китайцы лишь с невообразимым трудом могли превозмогать такие унижения. Почему-то в самом начале этого длинного письма мое внимание привлекла фраза, что император с «величайшим почтением принял от шаньюя подарок из двух лошадей». Представляете, – две лошади императору Поднебесной! Такой подарок каган мог сделать, скажем, отличившемуся в бою рядовому воину, и вряд ли даже своему сотнику…

Но шло время, Срединное царство набирало силу, гунны слабели, судьба все чаще отворачивала свой лик от номадов. Союз их племен раздирали сражения за престол; в размышлениях о будущем кипели споры. Все чаще и чаще звучали голоса о необходимости предаться милости Поднебесной, чтобы спасти себя. Однако гунны-оптимисты верили в свою звезду:

«Это невозможно, говорили старейшины. Сражаться на коне есть наше господство: и потому мы страшны пред всеми народами. Мы еще не оскудели в отважных воинах. Теперь два родные брата спорят о престоле, и если не старший, то младший получит его. В сих обстоятельствах и умереть составляет славу. Наши потомки всегда будут царствовать над народами» [Бичурин 1950: 88].

Им возражали трезвые голоса:

«Ныне Дом Хань в цветущем состоянии. Усунь и оседлые владения в подданстве его. Дом Хуннов со времен Цзюйдихэу Шаньюя день ото дня умаляется и не может возвратить прежнего величия. Сколько он ни силится, но ни одного спокойного дня не видит. Ныне его спокойствие и существование зависят единственно от подданства Китаю; без сего подданства он погибнет» [Бичурин 1950: 88].

Реалисты оказались правы. Воинственные кочевники в I веке новой эры впали в ничтожество и проиграли почти все;

«Китай в порывах мщения более ста лет вел с хуннами почти беспрерывную войну, в продолжение которой постепенно потеряли они южную Монголию и Халху. В 92 году по P. X. хунны совершенно поражены были китайцами в Тарбагатае [а это уже хорошо известные нам Джунгарские ворота], и сяньбийцы в том же году овладели землями и народом их в северной Монголии. После такого поражения осталось одно поколение из дома Хуннов под родовым прозванием Ангина; оно удалилось к подошве Алтая…» [Бичурин 1950: 226].

Отныне они столь же униженно стали просить китайцев оказать им помощь, взять под свое крыло в качестве бедных и послушных родственников.