Текст книги "Степной пояс Евразии: Феномен кочевых культур"

Кажется вполне резонным вновь вспомнить здесь о сформулированном в Прологе-2 понятии «монгольского синдрома», каковой будет неизменно напоминать о себе в нашем путешествии по истории кочевых народов Степного пояса Евразии. Хотя при этом совершенно ясно, что майкопский феномен в ряде своих проявлений являет собой предельно полярную противоположность тем монголам-номадам времени чингизовой империи, от которой и берет начало сам тот термин – «монгольский синдром». Настоящий заключительный раздел этой главы и ставит своей задачей подчеркнуть этот контраст, чтобы для нас стали более ясными черты культуры многих иных кочевнических объединений Евразии.

У майкопских племен вся их погребальная обрядность абсолютно противоположна монгольским. Здесь истово заботились о придании впечатляющего облика обеим погребальным «ипостасям» – подземной и надземной. Подземное сооружение могилы и богатство инвентаря, в основном, должно было убеждать хозяев потустороннего мира в высокой доблести усопшего. Надземная «ипостась» – гигантский насыпной курган – должен был всенепременно внушать обитателям реального мира мысль о величии и значимости ушедшего из этой жизни и захороненного под этой насыпью.

Скорее всего, они в реальности добились желанного. И – пусть читатель извинит фантазии автора – майкопские воины, думается, остались бы весьма довольны нашим – в конце П и начале III тысячелетия уже новой эры, то есть более пятидесяти истекших столетий – пристальным вниманием к их творениям и восхитительно звучащим оценками их реальных или придуманных нами достижений. Но ведь действительно: очень трудно представить, чтобы культура структурно рыхлая и слабо консолидированная, не обладающая мощной военной организацией, не имевшая возможностей для подчинения соседних и более слабых сообществ могла сооружать столь величественные надгробья с фантастическим для того времени набором богатств. Мысли такого рода вряд ли придут к вам при созерцании заупокойного блеска этого феномена.

И наконец, еще об одном. В периоды изучения всех предкавказских больших курганов и поразительного по изобилию могильного инвентаря в скрытых под ними могилах нередко и назойливо беспокоит вас странного свойства мысль. Размышления эти наводят исследователя на отчетливую ассоциацию с историей пирамиды Хеопса (о ней мы вспоминали раньше). Если целый народ свои лучшие силы нацеливает на свою высшую и конечную цель, а цель эта – потусторонняя и вечная жизнь, то вряд ли его судьба будет завидной. Расплата рано или поздно ворвется в его обиталища. Конечно, вряд ли совокупную мощь кланов майкопских воинственных номадов IV тысячелетия можно равнять с многими сотнями тысяч обитателей, трудившихся в долине Нила в середине III тысячелетия, когда сооружение великой пирамиды своего фараона чуть было не довело Египет Древнего царства до подлинной катастрофы. Однако и в кавказских предгорьях майкопцам удалось соорудить изрядное множество огромных курганов. При этом любопытно, что на Северном Кавказе в последующие три тысячелетия – вплоть до появления здесь скифов – от сооружения гигантских курганов уже отказались.

Глава 11
Степной пояс заявляет о себе

К началу III тыс. до н. э. Циркумпонтийская металлургическая провинция (ЦМП) стала полностью оправдывать свое наименование – «охватывающая Понт Эвксинский». Производственные центры и разнообразные культуры, вовлеченные в эту огромную систему, распространялись от Леванта и низовьев Двуречья в Месопотамии на юге вплоть до верховьев Дона и Днепра на севере; от Адриатики на западе до Южного Урала и Заволжья на востоке (рис. 11.1). Общая площадь ЦМП тогда достигла 4,0–4,5 млн. кв. км, а к концу существования провинции ее территория возросла до 5 млн. кв. км.

К финалу IV тыс. до н. э. предшествующая ей Балкано-Карпатская металлургическая провинция погрузилась в небытие, и все ее регионы оказались в территориальных рамках ЦМП. Примечательно, что едва ли не повсеместно оказались забытыми или даже совершенно отринутыми былые технологические установки, господствовавшие в основных производящих центрах Балкано-Карпатской провинции, – а ведь уровень тех методов производства казался достаточно высоким. На смену прежним приемам пришли уже несходные с ними. На первый план выдвинулись такие формы и технические навыки металлургии и металлообработки, что нашли свое яркое выражение в погребальном инвентаре майкопской культуры. Орудия и оружие, отлитые преимущественно из мышьяковой бронзы и сосредоточенные в богатейших могилах этой культуры, получили с того времени статус знаковых, едва ли не обязательных для важнейших производственных очагов ЦМП (рис. 11.2).

Рис. 11.1. Циркумпонтийская металлургическая провинция в III тысячелетии до н. э.: основные блоки археологических общностей и культур

К концу IV – началу III тыс. до н. э. площади, занятые металлоносными культурами на всех пространствах Евразии, расширились с 6,5–7 млн. кв. км. – в период предшествующий – вплоть до 10–11 млн. кв. км (см. Пролог-2; рис. Про.2.С и /)). Безусловно также, что центральные очаги Циркумпонтийской провинции стали играть среди этих передовых евразийских культур роль головную. Продукция ЦМП и технологические каноны ее металлургического производства стали своеобразным символом и эталоном так называемой западной модели металлургии, и модель эта в течение, по крайней мере, двух тысячелетий во многом определяла характер горнометаллургического производства в западной половине Евразии.

Существенные перемены наблюдались в характере и облике многих сообществ. Бывшие яркие оседло-земледельческие культуры Балкано-Карпатья как будто утратили тот глянец, что придавал их памятникам особую прелесть: сменившие их культуры выглядели существенно более тусклыми. Исчез блеск узоров расписной керамики; отныне в руинах множества селищ господствовала довольно «скучная» рядовая посуда, без особых изысков. Значительно более низкой представлялась и технология выделки глиняных сосудов. Носители вновь сформировавшихся земледельческих культур Подунавья и Фракии отказались также и от глинобитной архитектуры. Теперь они обитали в облегченных по конструкции домах и хижинах, где стенами служил обмазанный глиной плетень. Их жилища утратили ту былую сложность и привлекательность, которой мы могли любоваться даже при изучении глиняных моделей домов в культурах системы Балкано-Карпатской металлургической провинции.

Рис. 11.2. Циркумпонтийская металлургическая провинция: некоторые из основных для производственных центров провинции типов литейных форм для отливки бронзовых боевых втульчатых топоров – основного оружия в ее ареале

Однако среди огромной массы археологических артефактов обнаружилась одна чрезвычайно важная и принципиально новая деталь: появилось немалое число обломков или даже хорошо сохранившихся глиняных литейных форм для отливки орудий и оружия – такого прежде в этих регионах мы не встречали. Прежде всего, литейные матрицы относились к тем видам изделий, что служили истинными маркерами продукции в важнейших производственных очагах ЦМП: мы имеем в виду так называемые боевые втульчатые топоры (рис. 11.2).

В рамках ЦМП четко отразились два основных блока культур: оседло– земледельческих и скотоводческих (рис. 11.1). И если на первой фазе формирования провинции – прото-ЦМП – для блока скотоводческих общностей мы фиксировали весьма незначительный по площади ареал, то в III тыс. до н. э. вырос он многократно – до 1,7–2 млн. кв. км. И это без учета активного проникновения номадов в регионы, занятые оседлыми земледельцами.

Первостепенной задачей нашей книги является, естественно, освещение загадок развития скотоводческих культур, и в данном случае тех, что оказались втянутыми в систему ЦМП. Заметим, что загадок подобного рода оказалось изрядное множество. Первой из их числа, пожалуй, следует назвать судьбу майкопской общности.

К рубежу IV и III тыс. до н. э. майкопская культура как бы «растворилась». После этого на холмистых равнинах и северокавказских предгорьях можно было столкнуться лишь с отдаленными напоминаниями об этом ярчайшем феномене ушедшего тысячелетия. Курганы на Северном Кавказе в III тысячелетии приобрели облик существенно менее выразительный, и этим они уже не вполне отвечали майкопским прототипам. Практически исчезло золото в погребальных сооружениях северных предгорий большого Кавказа, и это особенно бросается в глаза на фоне баснословного богатства майкопских могильных комплексов. Однако отчетливые следы воздействия Майкопа нашли свое отражение в исходящих от него импульсах, и импульсы эти оказались устремленными по двум противоположным направлениям – на юг и на север. Безусловно, что так называемый южный импульс привел к результатам, наиболее полно отражавшим исходный характер базовой майкопской предосновы. Однако существенно большую роль в формировании генерального облика культур и общностей Степного пояса сыграл импульс, устремленный в противоположном направлении.

Северный импульс майкопского феномена сказался на характере и облике культур европейского фланга Степного пояса Евразии. Два важнейших признака отличали пастушеские культуры предшествующего периода от последующих: курганный обряд погребений и производимые ими формы металлических изделий. В гораздо меньшей степени эти перемены отразились на таком тривиальном для археологических исследований признаке, каковым является глиняная посуда.

Первые тесные контакты с кочевыми скотоводами степей достаточно явно прослеживались уже в самом начале формирования майкопской общности, то есть уже в первой половине IV тыс. до н. э. В Кумо-Манычской впадине, в Калмыкии, а также на равнинах к югу от Дона встречаются курганные погребения, содержащие керамику майкопского типа, но от захоронений собственно майкопского типа заметно отличающиеся. По этой причине их очень часто именуют «степным майкопом». Радиоуглеродные даты подтверждают одновременность этих комплексов собственно майкопским курганам Предкавказья. По всей видимости, именно этому «буферу» выпала доля осуществить следующий, уже промежуточный инновационный «толчок», или же импульс, в сторону сообществ скотоводов более северных регионов, что и привело к широчайшему распространению курганных культур в европейском ареале Степного пояса.

Радиоуглеродные датировки также подсказывают нам, что первичное направление этого «толчка» протекало в северо-восточном направлении, по засушливым степям междуречья Волги и Урала. Именно между бассейнами Средней Волги и Среднего Урала удалось выявить группы наиболее ранних подкурганных захоронений, датированных еще второй половиной IV тыс. до н. э.

Северный импульс привел к широчайшему распространению группы очень близких по своим проявлениям культур, которые получили общее и весьма странное наименование «ямных». Истоки такого названия восходят к раскопкам курганов, которые более чем столетие назад проводил на Восточной Украине выдающийся российский археолог В. А. Городцов. Изыскания привели исследователя к заключению, что погребения, совершенные в простых, прямоугольных в плане ямах, необходимо считать здесь древнейшими. За ними в хронологическом порядке следовали захоронения людей также в ямах, но уже более сложной конструкции: в донной части ям сооружали подбой, напоминавший катакомбу, где и укладывали тело усопшего. Позднейшей хронологической группой в изученных курганах исследователь считал также простые по форме могилы, в которых из стволов дерева сооружалось подобие сруба, куда уже и помещали покойника. Эти изыскания В. А. Городцова и привели к тем весьма устоявшимися и ставшими ныне привычными для археологов названиям указанных гигантских по своей площади общностей культур – ямной, катакомбной и срубной.

Рис. 11.3. Общности скотоводческих культур в рамках Циркумпонтийской металлургической провинции. Вариациями желтого цвета обозначен ареал культур «ямной» общности, а также направления их воздействий, красноватым пунктиром – ареал общности «катакомбных» культур

Конечно, спустя столетие названия эти выглядят недостаточно логичными и корректно обоснованными. К примеру, подавляющая часть захоронений, совершавшихся самыми разнообразными народами в различных регионах Земного шара, связана именно с простыми по форме ямами. Могилы катакомбной конфигурации встречаются не столь часто, однако степные скотоводы III тысячелетия были далеко не единственными, кто предпочитал такую форму погребального устройства.

Рис. 11.4. Основные типы медных и бронзовых орудий, а также глиняная литейная форма для отливки втульчатош топора из комплексов ямной общности и некоторых близких ей степных культур

Со «срубниками» получился изрядный конфуз: доля могил со срубами в ямах оказалась ничтожной. Выяснились и другие неувязки, которые в настоящей книге обсуждать нет резона, – эта тематика годится для сугубо специальной литературы. Все это автор посчитал полезным сообщить читателям, не вполне знакомым с проблематикой пастушеских культур эпохи раннего металла, поскольку мы будем этими устоявшимися и традиционными терминами пользоваться и далее.

Ямная общность культур поразительно монотонна в своих внешних проявлениях, и наряду с этим ее географические и хронологические грани весьма расплывчаты. Основной домен ямных и очень близких к ним культур охватил громадные территории от Южного Урала на востоке вплоть до крайнего западного фланга Степного пояса (рис. 11.3). На этих пространствах общей площадью до 1 млн. кв. км «ямными» номадами были оставлены тысячи и тысячи захоронений соплеменников в тех самых простых ямах, что и послужили В. А. Городцову ведущим признаком для обозначения культуры данного типа – «ямная». Покойников чаще всего укладывали в могильной яме на спине или же на боку с подогнутыми в коленях ногами. Нередко труп обсыпали охрой, отчего сохранившиеся его кости оказывались прокрашенными в красный цвет. Покойников, как правило, сопровождал весьма небогатый инвентарь: глиняные горшки, бусинки. В огромном же большинстве случаев усопший лежал в могиле вообще без каких-либо вещей.

Богатые захоронения в больших курганах редки, и по большей части такие погребальные комплексы встречаются на востоке «ямной» территории, в Волго-Уральских степях. Диаметр таких курганных насыпей над погребениями вождей мог достигать порой сотни метров, а в могилы тогда помещали медное или бронзовое оружие – втульчатые топоры, кинжалы и другой инвентарь (рис. 11.4).

Иногда в могильных ямах присутствуют немногочисленные кости жертвенных животных. По ним порой стараются определить характер стада у этих пастухов; правда, свидетельства такого рода многие считают весьма ненадежным признаком для корректных реконструкций состава стада. Опять же, среди этого материала не находят костей лошади, хотя освоение коня под верховую езду пастухами этих курганных культур, как правило, сомнений не вызывает.

Поселения единичны и облик их невыразителен; остатки скромных по материалу и по размерам селищ изредка встречаются в бассейнах Днепра или Дона. Для археологов гигантский перевес погребальных памятников над селищными как раз и служит определяющим признаком кочевого характера культуры. Керамические материалы указывают на следование традициям населения предшествующего – «докурганного» периода: это все те же круглодонные или же остродонные горшки, украшенные нехитрым узором, чаще всего выполненным посредством специально приготовленных штампов (рис. 11. 5).

Бедность памятников культуры, особенно безынвентарных захоронений, в 30-е годы прошлого столетия у некоторых советских археологов порождала вопрос: а не являются ли все эти убогие могилы погребениями рабов? В те времена в моде было упражняться на тему марксистской догмы о производительных силах, порождающих производственные отношения.

Весьма примечательно, что подобная внешне мало выразительная общность скотоводческих культур покрыла собой громадные пространства. Дело, однако, этой территорией не ограничилось: следы проникновения ее носителей хорошо прослеживаются вдоль Дуная вплоть до Паннонии (рис. 11.3). В Подунавье «ямники» распознаются по подкурганным могилам, в которых полностью отсутствует инвентарь, но в этих областях очень часто костяк бывает окрашен в красный цвет, благодаря обильной порции охры на теле покойного.

Восточный «язык» воздействий протягивается вплоть до Алтая (рис. 11.3). Правда, этот импульс отражен в производстве на Алтае некоторого числа отливок– подражаний втульчатым топорам, обычным для коренных центров ЦМП; курганных же культур здесь пока что не выявлено. Находки эти означают, однако, что импульс с запада докатывается в III тысячелетии едва ли не до самого створа Джунгарских ворот, сквозь которые уже можно «разглядеть» окраину восточной половины Степного пояса. Тогдашний размах широкого проникновения не может не удивлять: от Паннонии до Алтая почти пять тысяч километров. Судя по всему, в III тысячелетии номады этой общности как– будто разыгрывают перед нами первый акт реального освоения многотысячекилометровых открытых пространств и господства над ними. Ведь речь идет о целостной западной половине евразийского Степного пояса.

Еще одно обстоятельство привлекает пристальное внимание к ямной общности. Кажется, что они стали пионерами освоения рудных богатств Степного пояса и освоения самостоятельного комплекса горнометаллургического производства. Ими впервые были обнаружены и начали разрабатываться богатейшие залежи южноуральских медных руд.

Гигантское меднорудное поле Каргалы принадлежит к типу широко распространенных на Западном Урале месторождений медистых песчаников. Именно здесь группы первых рудознатцев заложили свои открытые карьеры и шахты (рис. 11.6), начали добычу медных минералов, стали выплавлять из зеленого малахита и синего азурита медь, а из меди отливать и отковывать те предметы, что являлись маркерами центров Циркумпонтийской провинции.

Рис. 11.5. Типичные формы глиняной посуды в культурах ямной общности

При раскопках курганов каргалинскую руду стали обнаруживать даже в некоторых могилах вождей ямной культуры; по всей видимости, этим зеленым камням придавалось некое особое, сакральное значение. Химический состав большинства медных изделий также вполне достоверно указывал на каргалинский источник этого металла. И наконец, редчайшая находка: под одним из небольших курганов, насыпанном в самом центре Каргалинского рудного поля, удалось выявить могилу мастера-литейщика (рис. 11.7). Его скелет выдавал пол и возраст погребенного: то был мальчик 12–13 лет от роду. У левого виска юного литейщика положили двустворчатую глиняную и намеренно разбитую литейную форму для отливки из меди втульчатого топора. В ней должны были отливать истинно княжеское оружие абсолютно типичной для ЦМП формы. Скорее всего, юношу инициировали в статус мастера-литейщика совсем незадолго до кончины (инициация очень часто совпадала с наступлением полового созревания). Радиоуглеродный анализ указал дату его смерти: она случилась между 2890 и 2670 годами до н. э.

Рис. 11.6. Вверху: один из участков Каргалинского меднорудного поля. Видны многочисленные следы древних и старинных заваленных шахт, а также археологический раскоп 1994 г. Древнейший на Каргалах карьер III тыс. хорошо заметен по густой травянистой растительности. Внизу: археологический разрез средней части этого поискового карьера (1998 г.). Длина карьера – около 46 м, глубина – до 9 м. Отсюда древнейшие на Каргалах горняки извлекли примерно 1200 куб. м тяжелого вязкого глинистого грунта, общий вес которого был равен примерно 2,5–3 тысячам тонн. Рудознатцы ямной культуры рассчитывали попасть на этом пологом склоне холма на богатую линзу медных минералов, однако тщетно: их тяжкая работа оказалась напрасной

Комплекс этих находок поверг нас не только в изумление, но поставил ряд сложных вопросов. Вот например, кто и каким образом смог обнаружить выходы медистых песчаников Каргалинского рудного поля? Сами «ямные» кочевники? Но ведь этнографические примеры старательно подчеркивают, что номады, как правило, такой «грязной» работы чурались и ее обычно презирали. Для этой цели они предпочитали всегда захватывать и уводить в плен мастеров чужеродных культур. Но где же смогли бы они таких мастеров добыть? Материалы носителей майкопской культуры никак не предоставляют свидетельств, что номады Майкопа были полны стремлением освоить горнометаллургическое производство и заниматься им. Далее, если верно предположение, что ремесло кузнеца-литейщика было презренным у майкопцев, то почему внезапно его стали выставлять в качестве «визитной карточки» при начале потустороннего путешествия у ранних скотоводов Степного пояса? Кроме того, не мог не вызвать удивления юный возраст мастера, захороненного на Каргалах: сходного с этим погребением примера нам до сих пор не встречалось.

Рис. 11.7. Погребение юного мастера– литейщика ямной культуры на Каргалинском рудном поле

Таковыми представлялись очевидные факты и порожденные ими проблемы изучения предполагаемого нами первого акта освоения гигантских просторов Степного пояса.