Текст книги "Степной пояс Евразии: Феномен кочевых культур"

Впечатляющая серия курганов майкопского типа – а именно эти надмогильные насыпи скрывали под собой богатейшие захоронения местных вождей – и составила истинный лик самой культуры.

Рис. 10.2. К сожалению, автор не имеет возможности продемонстрировать читателям выразительные фотографии гигантских курганов майкопской культуры. То, что вы видите на этом рисунке – это также гигантский курган, но уже более позднего – скифского – времени, то есть I тыс. до н. э. Однако уже в IV тыс. до н. э. на Северном Кавказе сооружали надмогильные насыпи и сооружения вполне сходных громадных масштабов для вождей культур самого начала бронзового века

Памятники майкопского облика по преимуществу рассеяны по северным предгорьям Кавказа, в бассейнах рек Кубани и верхнего Терека.

Рис. 10.3. Золотая и серебряная посуда из погребения вождя под большим курганом в городе Майкопе

Основная доля до настоящего времени раскопанных и ставших весьма знаменитыми подкурганных погребений сосредоточена по преимуществу на северо-западном Кавказе, в предгорьях левобережных притоков Кубани; однако близкие им древности в немалом числе встречаются и на низинном, более плоском, уже чисто степном правобережье кубанского бассейна. Восточнее Прикубанья памятники майкопского типа доходят до Чечни, и здесь границы этой культуры едва ли не вплотную подходят к знаменитым Дербентским воротам Прикаспия (рис. 10.1). Поселения майкопской культуры также известны, но они в сравнении с курганными памятниками крайне невыразительны: мы посвятим им краткий раздел вслед за характеристикой курганных захоронений.

Рис. 10.4. Курган в г. Майкопе. Серебряные сосуды с выдавленными и гравированными изображениями животных на фоне, как преполагают, горного кавказского (?) ландшафта. Внизу: деталь изображения на венчике нижнего сосуда какого-то животного, объедающего листья или плоды с дерева. Хорошо видны заклепки – следы починки сосуда

Сколько-нибудь подробно описывать курганные некрополи майкопского типа абсолютно нереально, да и постановка подобной задачи в нашей книге выглядела бы весьма нелепо. Поэтому мы ограничимся знакомством с наиболее выразительными комплексами и начнем наш рассказ о получившем мировую известность Майкопском кургане, который и явился своеобразным «родоначальником» всей этой культуры.

Еще в позапрошлом веке разраставшийся в конце столетия вширь город Майкоп «накрыл» своими кварталами древнюю и впечатляющую своими размерами надмогильную насыпь. После получивших широчайшую известность раскопок даже ту улицу, с которой этот древний курган оказался неожиданно связанным, назвали Курганной. Местное население ведало об этом впечатляющем холме давно, однако лишь в 1897 году к его раскопкам приступил известный русский археолог Н. И. Веселовский. И хотя похвастать высоким уровнем его раскопочной методики ныне вряд ли возможно, восстановить важнейшие черты этого памятника все же удалось.

В майкопском погребальном сооружении все казалось огромным: высота насыпи превышала 10 метров; диаметр рукотворного холма превышал сотню метров (он напоминал своими размерами тот, – не-майкопский – что изображен на рис. 10.2). Сам холм перекрывал обширный могильный прямоугольный котлован размером 5,5 м на 3,7 м и глубиной около полутора метров. Погребальную яму окружал кольцевидный кромлех из поставленных на ребро каменных плит. Стены обширного котлована-усыпальницы были укреплены деревом. Дно могилы выложили каменными окатанными речными булыжниками или массивной галькой. Деревянные стенки разделили котлован на три неравные части, в которых и сохранились останки трех покойников. «Важнейшего» в этом погребальном комплексе покойника поместили в южную половину могильного сооружения.

Рис. 10.5. Курган в г. Майкопе. Серебряные и золотая фигурки быков и осла. Все фигурки имеют в области спины и живота отверстия для насадки их на серебряный стержень сложного по форме балдахина (?) над телом покойного вождя

Густо засыпанный красной охрой погребенный лежал скорченно на боку. Именно эту персону и сопровождал самый выдающийся по богатству инвентарь. Золото: 68 бляшек-львов, 19 бляшек-быков, 3 8 колечек, весьма многочисленные пятилепестковые бляшки-розетки (рис. 10.6). Покойник был украшен ожерельями, от которых сохранилось огромное число весьма разнообразных по форме бусин – золотых, серебряных, бирюзовых (рис. 10.7). Голову погребенного обвивали золотые ленты. Перед покойным лежали шесть метровых серебряных стержней. На концах четырех стержней были насажены золотые и серебряные – по две для каждого металла – фигурки быков и осла (рис. 10.5).

Рис. 10.6. Курган в г Майкопе. Золотые бляшки и колечки

У стенок могилы поставили 17 драгоценных сосудов, из которых были два золотых, 14 серебряных, а также бронзовые (рис. 10.3, 10.4, 10.8) и один каменный. В этом ярком ряду сакральной посуды самыми примечательными оказались два серебряных сосуда с гравированными изображениями различных животных (рис. 10.4). В могиле лежали также 10 бронзовых изделий – оружие и орудия: топоры-тесла, большой кинжал, долото, крюки и т. д. (рис. 10.9, 10.11). Кроме всего здесь же были поставлены круглодонные глиняные сосуды.

Рис. 10.7. Курган в г Майкопе. Серебряные и золотые ожерелья, бусы из полудрагоценных камней

Погребения в двух меньших по размеру «отсеках» могильного котлована также сопровождались богатым инвентарем, хотя и сильно уступали в этом отношении «южной» – центральной персоне майкопского кургана.

Рис. 10.8. Курган в г. Майкопе. Бронзовый сосуд («ведро»). Само погребение сопровождалось большим количеством бронзовой посуды

Километрах в пятидесяти юго-восточнее Майкопа тем же Н. И. Веселовским в следующем 1898 году были проведены раскопки других курганов, правда с методической точки зрения, уже заметно более низкого уровня. Однако и здесь материал оказался весьма впечатляющим, хотя по своему богатству последний и уступал майкопскому. Тем не менее курганы у станицы Царской, переименованной после революции 1917 года в Новосвободную, также получили мировую известность.

Рис. 10.9. Майкопская культура. Бронзовые ножи-кинжалы, желобчатое долото и втульчатые крюки: довольно обычный набор орудий в богатых могилах этой культуры

Самым любопытным, пожалуй, явилось здесь то, что захоронения совершались в крупных могильных домиках, сложенных из массивных каменных плит, которые ныне чаще всего именуют дольменами. Удивлял огромный общий вес каменных погребальных конструкций: не менее 14–16 тонн! Дольмены окружались кольцевой кладкой из каменных булыжников и крупной речной гальки, после чего перекрывались массивной земляной насыпью.

Рис. 10.10. Майкопская культура. Основные типы бронзового оружия – черенковые наконечники копий и втульчатые топоры. Эти категории бронзовых изделий вошли в едва ли не обязательный стандарт орудий и оружия в подавляющем большинстве металлургических и металлобрабатывающих центров гигантской Циркумпонтийской металлургической провинции. При этом наконечники копий были более характерными для южных регионов провинции, а топоры – для северных

Однако мощь и величие каменных погребальных конструкций курганов левобережного бассейна Кубани превосходил, пожалуй, надмогильный холм, раскопанный в пределах города Нальчика, то есть уже в бассейне Терека. Высота его сохранившейся насыпи достигала 11–12 метров, диаметр превышал сотню метров. Тотальный объем земляной насыпи равнялся 23000– 25000 кубических метров! Курганная насыпь перекрывала гробницу размером 313 х 234 см. Стены гробницы были выложены из 24 массивных и поставленных «на попа» туфовых плит (рис. 10.12). Длина каждой из вертикально поставленных плит-стел колебалась от 1,7 до 2-х метров. Крышей гробницы служили положенные горизонтально поверх пристенных блоков шесть аналогичных плит из вулканического туфа; здесь длина таких блоков могла превышать четыре метра каждый. Как и в майкопском кургане, пол гробницы был также выложен массивным галечником (булыжником).

Некоторые из поставленных вертикально плит были выполнены в виде антропоморфных стел: человеческую голову на них довольно грубо и схематично обозначили навершием-выступом. На этих стелах, а также на некоторых обычных прямоугольных могильных плитах гравировкой были нанесены геометрические узоры (рис. 10.12).

В гробнице сохранились останки двух покойников. При этом исследователи предполагали, что один из них – гораздо более рослый и мощного сложения в сравнении с соседним – был умерщвлен насильно. Весь погребальный инвентарь сопровождал уже второго – отличавшегося от первого заметно субтильным сложением – покойника. Его фигуру и одежду украшали более трехсот мелких золотых изделий – в основном, бусин. Здесь же лежал богатый набор бронзового оружия, а также металлический котел.

Рис. 10.12. Майкопская культура. Подкурганная гробница в Нальчике. Такими могучими туфовыми блоками были выложены стены ее погребальной камеры

В целом к древностям майкопской общности можно относить примерно 400 бронзовых изделий (преимущественно орудий и оружия), до 7,5 тысяч золотых украшений и сакральных предметов, а также более 1100 серебряных вещей. Практически все эти сокровища происходят из раскопанных археологами или же разрушенных до научных раскопок богатых захоронений.

Рис. 10.11. Курган в г. Майкопе. Бронзовое оружие: тесло-топор, топор и тесло. Под ними – желобчатое долото

Мы упомянули здесь лишь о трех выдающихся захоронениях знатных персон майкопской культуры, хотя число ныне раскопанных ярких могил здесь существенно больше. Не следует думать, однако, что все погребения майкопской культуры отличались подобным набором разнообразного инвентаря и сходными типами сложных могильных сооружений. Конечно же, богатейшие могильные комплексы сооружались в честь родовых или племенных вождей или хотя бы выдающихся клановых старейшин. Большинство захоронений этой культуры характеризовалось существенно более скромным набором инвентаря, указывая тем самым на более низкий социальный статус погребенных.

В любом случае на фоне общей пышности и очевидного – пусть выраженного даже «суммарно» – богатства погребального инвентаря поселения майкопской общности выглядят если не убого, то уж, по крайней мере, совершенно непрезентабельно. Селищные материалы, за исключением некоторых общих для этой культуры форм глиняной посуды, не содержат практически ничего, что соответствовало бы погребальному инвентарю, или же тому, что позволяет нам видеть в майкопской культуре явление феноменального ранга.

Как правило, селища располагались в трудно доступных урочищах кавказских предгорий. Некоторые совсем невыразительные поселения-стоянки ухитрялись ютиться даже под скальными навесами. На месте майкопских селищ практически никогда не удается встретить сколько-нибудь выразительного металлического инвентаря, хотя бы отдаленно сходного с погребальным. В культурных слоях этих, как правило, весьма незначительных по площади поселков преобладают орудия из кремня и иных видов камня. Почти нереально выявить на местах обитания выразительных форм жилой или же сакральной архитектуры. Лишь только на одном из селищ культуры, носящим название Мешоко и расположенном в верхнем течении левого притока Кубани – реки Белая, исследователям удалось наткнуться на остатки каменной стены, в которой археологи распознали деталь оборонительного сооружения. Однако площадь самого поселения Мешоко также совсем невелика – не более 1,5 га.

Как ярчайший контраст этому многие поселения синхронных Майкопу культур южной части ЦМП претендуют быть включенными уже в разряд протогородов. Такими, к примеру, являлись крупные центры так называемой культуры Урук, расположенные южнее в бассейнах Тигра и Евфрата (рис. 10.1; 10.13).

Рис. 10.13. Раскопанный участок «протошрода» Хабуба-Кабира в верховьях Евфрата. Едва ли не каждое из таких поселений этой позднеурукской культуры покрывало площадь в десятки гектаров. Весьма выразительна здесь также глинобитная архитектура жилых и сакральных сооружений. Позднеурукские протошрода были синхронны майкопским большим курганам [Strommenger]

Им как бы вторят и бытовые памятники куро-араксинской культуры, получившей свое названия от рек Кура и Араке на Южном Кавказе и распространенной также по всему Армянскому нагорью (рис. 10.1). Культура эта в Дагестане и Чечне соседствовала с майкопской, – но как разительно отличались поселения этих параллельно существовавших общностей!

Рис. 10.14. Огромный «каравай» жилого холма Арслан-тепе площадью более 4 га (Восточная Анатолия, верховья Евфрата). Здесь были вскрыты руины глинобитного дворцового сооружения культуры самого начала III тыс. до н. э., относящегося к несколько более позднему времени в сравнении с майкопской культурой [Google]

Руины куро-араксинских селищ выдавали прочные оседлые формы бытия. Их постоянно отличал мощный культурный слой, толщина которого порой достигала 6–8 метров. Отложения на этих селищах всегда буквально набиты массой материала – керамического, костного. Находят здесь порой металл вместе с глиняными литейными формами для отливки крупных втульчатых топоров того типа, что археологи часто извлекают из могил, но только майкопской культуры. Люди обитали в домах, стены которых были сложены из камня или из комбинации камня и сырцового кирпича. Центр таких домов нередко был обозначен глиняными очажками-подставками сакрального характера.

Рис. 10.15. Арслан-тепе. Среди помещений дворца археологи натолкнулись на богатый клад бронзового оружия: наконечники копий и мечи-кинжалы. Рукояти коротких мечей были украшены серебряными треугольными аппликациями [Anatolian: 88]

И если майкопский погребальный обряд почти постоянно характеризовался стремлением к стандарту подкурганного ритуала, то захоронения куро– араксинской культуры отличались обрядовой пестротой. Очень часто погребения свершались в границах поселков, под полами жилых построек или же между стенами последних. Инвентарь могил, как правило, не богат: это, по преимуществу, глиняные сосуды. И в этом отношении невозможно заметить хотя бы какие-то точки соприкосновения с поражающими своим богатством гробницами майкопского облика. Правда, некоторые куро-араксинские погребения встречаются и под курганами, однако их время, скорее всего, совпадало уже с позднейшим этапом культуры, когда курганный обряд скотоводов проник в долины Куры и Аракса, а также на высоты Армянского нагорья (об этом мы расскажем в следующей главе).

В ходе подобного рода сопоставлений и размышлений нельзя не обратить внимания читателей еще на одну примечательную особенность. Оседло-земледельческие культуры, по крайней мере, относящиеся к тем, что восходят к периодам до IV тыс. до н. э., чрезвычайно редко выражали себя и свои идеологические установки в отменно пышных погребальных обрядах. Несколько могил Варненского некрополя отличались богатством инвентаря, но отнюдь не величием надмогильных конструкций. Несравненно чаще оседлые культуры были озабочены сооружениями культового характера – храмами, каменными стелами и т. п., – с заупокойным миром напрямую не связанными. Совершенно иначе, но только в облике майкопской общности предстают перед нами скотоводы: здесь основные усилия культур сосредоточены на обслуживание покойника в мире потустороннем. И эта традиция будет продолжаться, и принимать порой весьма гипертрофированные формы.

Сходным контрастом между комплексами погребальными, с одной стороны, и памятниками бытового характера, с другой, почти всегда отличаются культуры мобильных скотоводов. Ведь господствующие формы их хозяйствования не позволяли привязывать стада животных к определенным местам обитания. Однако при рассмотрении майкопской культуры, по всей вероятности, следует поискать иное объяснение отмеченному выразительному контрасту, и это мы попытаемся сделать ниже.

В реальности вплоть до нынешнего дня майкопские памятники – равно как селищные, так и погребальные – не содержат сколько-нибудь выразительных аргументов в пользу занятия аборигенов земледелием. В основном, по этой причине доминирование животноводства у обитателей селищ майкопского типа кажется безусловным. Вместе с тем обескураживает то, что, по существу, основным животным, чьи костные остатки сосредоточены в поселенческих слоях, являлась здесь доместицированная (одомашненная) свинья. На основе этих материалов археозоологи заключали, что свиньи составляли примерно половину стада у аборигенов. Однако эта категория животных совершенно не присуща формам кочевого скотоводства. Разводить в таком множестве свиней были в состоянии лишь оседлые обитатели. И это также сразу ставит нас перед сложным вопросом этно-культурного соотношения групп людей, условно объединяемых нами в рамки майкопской культуры. Первую группу составляли те, что оставляли нам свои выразительные подкурганные захоронения; вторую – те, что ютились на скромных по облику селищах в северных предгорьях Большого Кавказа.

Рис. 10.16. Майкопская культура: в этих согнутых в петлю бронзовых парных прутках многие археологи видят детали конской узды (псалии)

Опять-таки, как и для общностей степей Северного Причерноморья, в майкопской культуре также весьма остро стоит вопрос о доместицированной лошади. Конские кости если и встречаются в слоях поселениях, то в количестве воистину мизерном. Во всяком случае, их доля здесь совершенно несопоставима с той, о которой мы говорили при исследовании культур степного круга в рамках Балкано-Карпатской провинции. Кроме всего, то незначительное количество остатков лошадиных костей на так называемых майкопских селищах не несет никакой информации о возможном использовании здесь лошади в качестве верхового животного. К этому заключению также как бы подводят нас, правда редкие, находки в майкопских погребениях согнутых в петлю бронзовых прутков (рис. 10.16). Не исключено, что перед нами детали узды для верхового коня – своеобразные псалии.

Все это ставит нас перед необходимостью гораздо более пристально вглядеться в удивляющие своей противоречивостью черты майкопской культуры, чтобы получить на наши вопросы хотя бы гипотетические, но в определенной мере удовлетворительные ответы.

Майкопский феномен открывается перед нами впечатляющим перечнем загадок. Начнем, пожалуй, с первой из них, правда уже сформулированной ранее: действительно ли обретались на этих убогих стоянках те, кто был включен нами в разряд персон вполне очевидного высокого статуса, то есть погребенных под курганами? Крайне сомнительно! По всей вероятности, здесь мы сталкиваемся с отражением, по меньшей мере, двух групп обитателей Предкавказья. Эти группы были каким-то образом связаны между собой, но одновременно достаточно резко отличались своим социальным статусом. К высшим относились те, кому после их кончины полагалась под– курганная гробница. К низшим же принадлежали обитатели невыразительных селищ

В предложенной гипотезе нет ничего сверхобычного. Этнография представляет нам достаточное число примеров подобной иерархии в рамках единых этно-культурных общностей. Приведем только один пример: сомалийцы в Восточной Африке. Там кланы кочевых скотоводов, по существу, до нынешнего дня явно доминируют над оседлыми земледельцами. Вожди скотоводов предлагают тем «добровольную крышу», как бы обязуясь оборонять их от вражеских происков, а за это «обороняемые» должны стать постоянными данниками номадов. В XIX столетии этнографы фиксировали у сомалийцев также третью, совсем уж угнетенную группу – «тумалло», металлургов и кузнецов. Кланы мастеров по металлу вообще были принижены до статуса неприкасаемых. Однако, если оценивать относящиеся ко всем группам сомалийского народа материалы с позиции археологических источников, то совсем нетрудно было бы обнаружить среди этих материальных предметов явно связующие их признаки – ведь все три эти столь различающиеся по своему статусу группы сомалийцев находились в постоянном и длительном общении.

Теперь следующий пункт загадок. Могильники содержат огромное число бронзовых высококлассных вещей и трудно учитываемую массу золотых изделий. Кто и где добывал руду и выплавлял этот металл? Кто и где отливал и отковывал все эти орудия, оружие и украшения? И здесь мы оказываемся в очевидном тупике, поскольку никаких сколько-нибудь отчетливых следов горнометаллургического производства, связанных с майкопской культурой, до сих пор обнаружить не удалось. Характеризуя центральный блок культур Балкано-Карпатской металлургической провинции, мы отмечали, что там также нет никаких свидетельств обработки металла на селищах, однако медный рудник Аи бунар говорил об огромных масштабах добычи медных минералов.

Майкопские же древности не дают в наши руки ничего: здесь нет ни рудников, ни литейных мастерских; нет среди могильного или же селищного материала ни одной литейной формы для отливки тех великолепных бронзовых изделий, что в изобилии представлены в этих коллекциях. Так из каких же источников появилось все это богатство?

Прежде чем попытаться ответить и на этот вопрос, обратим внимание на еще одно, и пожалуй, более загадочное обстоятельство. Вся учтенная нами мышьяковая бронза для культур IV тыс. до н. э. в системе прото-ЦМП – если не на две трети (!), то по меньшей мере наполовину – сосредоточена в могилах майкопской культуры. Это касается в основном металлического оружия и орудий – бронзовые украшения мало интересовали майкопских вождей. Зато по золоту дисбаланс предстает намного более впечатляющим.

Майкопские курганы заключают в своих могилах более 9/10 золота, известного среди древностей всей прото-ЦМП.

Какой поразительный контраст с Балкано-Карпатской металлургической провинцией. В структуре той провинции ее третий блок – степных скотоводов – выглядит маргинальным по всем признакам, включая металл. Здесь же скотоводческая периферия не только выдвигается на первый план, но подавляет массой металла – и особенно драгоценного – все прочие центры ЦМП. Удивляет не только это: комплексы богатых майкопских захоронений содержат золотых изделий приблизительно в два раза больше. нежели во всей Балкано-Карпатской металлургической провинции. Кроме того, в центрах последней едва ли совершенно не знали о серебре, а в май– копе его очень много. И параллельно с таким превосходством по массе драгоценных металлов оказывается, что меди в прото-ЦМП примерно в пять раз меньше (!), чем во всей Балкано-Карпатской провинции.

Судя по всем признакам, и бронза, и золото поступали в распоряжение майкопских воинственных номадов с юга, из-за хребтов Главного Кавказа. Именно там и можно было встретить те месторождения медной руды и золота, которые резонно было бы считать источниками металлов для культур ранней фазы провинции. Северокавказские медные месторождения не отвечали по своим химико-минералогическим свойствам составу той меди, что составляла пышный погребальный инвентарь майкопских вождей. Месторождений золота, доступных для разработки в древности на Северном Кавказе вообще не известно. Кроме того, на ряде богатых южных поселений обнаружены находки глиняных литейных форм для отливки характерных для ЦМП форм бронзового оружия. Южные корни этого богатства нетрудно различить и в тех изображениях, что сохранились на гравировке серебряного сосуда из Майкопского кургана (рис. 10.4). Изображенные на этом сосуде животные слишком необычны и экзотичны для фауны Северного Кавказа. Аналогичных сосудов к югу от Кавказа для IV тысячелетия нам не известно, однако общий стиль изображений, вне всякого сомнения, ведет нас в этом направлении.

Наверное, на этом месте может возникнуть дополнительный, и весьма коварный, вопрос: если на юге, среди оседло-земледельческих культур бронза, золото и серебро чрезвычайно редки, то чем же возможно объяснять столь значительный майкопский «перевес»? Напрашиваются два варианта объяснений. Первый и относительно простой указывает на идеологические каноны: мировоззрение номадов требовало сопровождать покойника в вечное путешествие всеми возможными материально выраженными богатствами. Мы даже не исключаем, что именно в этом видели воинственные кочевники важнейший смысл своего земного существования. У оседлых земледельцев подобные идеологические каноны явно отсутствовали; их погребения скромны, а похоронный ритуал не стандартизован.

Второй вариант труднее доказать с помощью археологических материалов, однако, он вполне реален: конные номады облагали данью или же – выражаясь проще – грабили своих южных соседей: они могли присваивать не только металл, но и захватывать в плен тех мастеров, что были в состоянии создавать все эти высококачественные изделия.

Нетрудно предвидеть и последующий за этим предположением вопрос: а как доказать, что майкопские воины были всадниками? Действительно, ныне у нас нет прямых свидетельств наличия у этого населения лошадей под верховую езду. Однако я не в состоянии назвать иной причины – кроме развитого всадничества, – которая позволила бы этим скотоводам накопить поразительную массу богатств; а оно, без всякого сомнения, было связано с культурами южной зоны прото-ЦМП. Я повторюсь: скотовод без верховой лошади не способен всерьез угрожать кому бы то ни было. Он мало подвижен, привязан к своему медлительному стаду. Кроме того, у него не было ни возможности, ни технологических традиций производить все это на собственной горнометаллургической базе и собственными силами.

У нас имеются лишь косвенные свидетельства наличия верхового коня. В инвентаре ряда погребений встречаются парные, скрученные петлей бронзовые прутки (рис. 10.16); в этих предметах некоторые археологи желают видеть детали конской упряжи. Доказать это сложно, однако версия не лишена привлекательности.

Майкопский феномен в истории евразийских культур занимает свое особое и весьма выразительное место. Его носители явились родоначальниками столь широко распространившегося в скором времени курганного погребального обряда, который был воспринят степными скотоводами. В гигантском геоэкологическом ареале Степного пояса сама культура занимала крайнее географическое положение. Она как бы прижималась к Большому Кавказу, охватывая там весьма ограниченный район предгорий. Вряд ли ее можно считать порождением мира степных народов, оккупировавших степные и лесостепные пространства от устья Дуная вплоть до Южного Урала: ее основные признаки не слишком отвечают их монотонной и «размазанной» картине, о чем мы вели речь в предыдущей главе.

Майкопская скотоводческая общность стала, по существу, первой из тех культур, что столь явно и отчетливо противопоставили себя миру оседло– земледельческих культур. Она заняла весьма значимое место в иерархии крупных систем взаимосвязанных общностей и центров Западной Евразии. В ней, как в некоем фокусе, скрестились самые разнохарактерные черты. Здесь выражена особая пышность погребального обряда, чем прочно запечатлеют себя в тысячелетиях некоторые культуры номадов Степного пояса. Великолепный металл упорно указывает на южную зону Циркумпонтийской провинции. Кроме того, мощь и выразительность ее каменных погребальных конструкций требует от нас внимания к обширному миру мегалитов, раскинувшемуся по всему бассейну Средиземноморья – от западного Кавказа вплоть до Атлантики (рис. 10.17). И в этой необъятной и загадочной системе культур с впечатляющими каменными сооружениями майкопская культура также может претендовать, по крайней мере, на хронологическое лидерство.

Рис. 10.17. Мир мегалитической архитектуры III–II тысячелетий до н. э. Вверху: знаменитый Стоунхендж, южная Англия. Внизу: храм-усыпальница на острове Мальта в Средиземном море

И наконец, последнее. Несомненно, что насыщая погребальные камеры своих вождей золотом, серебром и бронзой, выкладывая огромные каменные кольца вокруг гробниц, подтаскивая многотонные каменные плиты к могилам, сооружая гигантские насыпи над этими комплексами, майкопцы имели перед собой цель совершенно ясную и, думается, очевидную – представить потусторонним силам поразительное могущество не только собственных вождей. Тот народ, что был в состоянии сооружать подобные величественные мемориалы для своих лидеров, мог вполне рассчитывать также на признание собственной доблести уже в иной, неземной сфере.

Достиг ли этот народ желанной цели? Безусловно, да! Ведь мы, как уже говорилось ранее, и явились странными представителями тех самых мистических миров. Мы признали если не доблести, то уж, по крайней мере, мощь и силу этих кочевников на фоне иных племен. Вот только не слишком ли дорого заплатили они, вкладывая свой непомерный труд в эти материальные доказательства? И очень непросто представить себе – сколько же лет и сил потребовала это непрерывная транспортировка безмерного числа кубометров грунта и каменных блоков для возведения этих бесконечных надмогильных насыпей…