Текст книги "Степной пояс Евразии: Феномен кочевых культур"

Глава 2
Монголы – Мусульмане – Христиане

Кажется, что, в христианском мире наиболее ранним известием о появлении с востока до тех пор совершенно неведомых и беспощадных воителей явилась запись армянского историка Киракоса Гандзакеци, датированная, по всей видимости, 1222 годом:

«Нежданно-негаданно появилось огромное множество войск в полном снаряжении и, пройдя быстрым ходом через Дербентские ворота, пришли в Агванк, чтобы оттуда проникнуть в Армению и Грузию. И все, что встречалось им в пути, – людей, скот и вплоть до собак даже – они предавали мечу… И распространилась о них ложная молва, будто они — моги и христиане по вере, будто творят чудеса и пришли отомстить мусульманам за притеснение христиан; говорили, будто у них есть церковь походная и крест чудотворный; и, принеся меру ячменя, они бросают ее перед крестом, затем оттуда войско берет корм для лошадей своих, и ячмень не убавляется; а когда все кончают брать, там остается ровно столько же» [Юрченко, Аксенов: 32].

Не правда ли, любопытные и сплетающиеся в причудливой комбинации объяснения этого явления, притом с одновременной надеждой-ожиданием? А вдруг эта неистовая, всепожирающая, сметающая все на своем пути сила — «моги» – впервые зримая восточными христианами, послана свыше, дабы обрушить свой карающий огненный меч Господний на головы угнетателей мусульман? Армянские христиане тогда, скорее всего, и не подозревали, что их опалили лишь первые вспышки той кровавой эпопеи, что предстояло пережить многим народам Западной Евразии.

Скорбное свидетельство армянского летописца отразило молниеносный, по сути, лишь разведывательный рейд всего двух (!) монгольских туменов, ведомых Субутаем и Джебе. Смерчем пронесся этот рейд по неохватным пространствам Ирана, Кавказа и Восточной Европы и стал тем походом, что и по сей день поражает наше воображение стремительностью и фантастичными успехами (о деталях самого похода мы поговорим немного позднее).

Но вот еще одна трагичная жалоба новгородского летописца, вызванная тем же внезапным появлением в землях древнерусских князей летучих монгольских туменов:

«Том же лете по грехом нашим, придоша язьщи незнаемы, их же добре никто же не весть, кто суть и отколе изидоша, и что язык их, и которого племене суть, и что вера их… Бог един весть, кто суть и отколе изидоша… мы же их не веемы, кто суть… и не веемы, откуду суть пришла, и где ся деша опять; бог весть, отколе приде на нас, за грехы наша…» [Юрченко, Аксенов: 33].

Строки эти явились отзвуком столь трагичной для русских княжеских отрядов знаменитой битвы при Калке 1223 года. Речка Калка очень далека от Новгорода, но существенно дальше от этого скорбного поля брани отстояла Западная Европа; однако весть о сражении на Калке быстро докатилась и туда. Так, Цезарий Гестербахский сообщал в своей хронике:

«В прошедшем году еще какой-то народ вошел во владения Руссов и истребил там весь народ унамский: нам неизвестно, что за народ, откуда идет и куда стремится» [Юрченко, Аксенов: 33].

Год этот давно и очень хорошо известен историкам. К тому времени Темучин (Темуджин), не так давно счастливо избежавший позорной и вечной участи колодника у вождя родственного народа тайчиутов Таргутая-Кирилтуха, сумел объединить и привлечь множество степных племен в свой ставший непобедимым комплот. Кого ему удалось принудить к этому, кого убедить в том, что он снискал бесконечную благодать самого Неба-Тэнгри. На необычайно представительном курултае вожди множества монгольских степных народов подняли Темучина на белом войлоке, тем самым признав его повелителем Земли (понятно, что той земли, о которой только и могли в то время ведать монголоязычные кочевники-скотоводы).

Рис. 2.1. Рождение Темучина (Чингис-хана); Оэлун – мать Темучина. Китайское изображение [Груссе: 96–97]

«Сокровенное Сказание» монголов так повествует об этом историческом событии:

«После того как Темучин направил на путь истинный живущие за войлочными стенами народы, в год Барса [1206] у истоков реки Онона собрался курултай. Воздвигли здесь девятибунчужное белое знамя и провозгласили Темучина Чингисханом… И тут же повелел Чингис-хан выступить Джебе в поход и преследовать Найманского Кучулук-хана. По завершении устройства Монгольского государства, Чингис-хан соизволил сказать: «Я хочу высказать свое благоволение и пожаловать нойонами-тысячниками над составляемыми тысячами тех людей, которые потрудились вместе со мною в созидании государства». И нарек он и поставил нойонами-тысячниками девяносто и пять нойонов-тысячников…» [Сокровенное сказание: 202]. Затем новый властитель начал раздачу подарков и различных постов своим сподвижникам и родственникам, учреждая тем самым также и высшие должности во вновь создаваемом им «много-народном государстве».

Один из названных братьев Чингиса, например, вопрошал: «Скажи, какую же награду пожалуешь ты мне?» На эти слова Чингисхан ответил Шиги-Хутуху: «Не шестой ли ты брат у меня? Получай в удел долю младших братьев. А за службу твою да не вменяются тебе в вину девять проступков!» – сказал он и продолжал. «Когда же с помощью Вечного Неба, будем преобразовывать государство множества народов, будь ты моим зорким оком и моим чутким ухом! Произведи ты мне такое распределение разноплеменного населения государства: родительнице нашей, младшим братьям и сыновьям выдели долю, состоянию из людей, живущих за войлочными стенами, а затем выдели и разверстай по районам население, пользующееся деревянными дверьми. Никто да не посмеет переиначивать твоего определения!» Кроме того он возложил на Шиги-Хутуху заведывание Верховным общегосударственным судом, указав при этом: «Искореняй воровство, уничтожай обман во всех пределах государства. Повинных смерти – предавай смерти, повинных наказанию или штрафу – наказывай». Да не подлежит никакому изменению на вечные времена то, что узаконено мною по представлению Шиги-Хутуху и заключено в связки книг с синим письмом по белой бумаге» [Сокровенное сказание: 203].

Рис. 2.2. Чингис-хан всадник. Китайское изображение [Груссе: 96–97]

В такой манере определял Чингис-хан ключевые позиции каждого из своих соратников в грядущих битвах за мировое господство. А еще он так заключил свои важнейшие наказы:

«В прежние времена моя гвардия состояла из 80 кебтеулсунов [ночных стражников] и 70 турхах-кешиктенов [дневных стражников]. Ныне, когда я, будучи возвеличен пред лицом Вечной Небесной Силы, будучи возвеличен силами небес и земли, когда направил я на путь истины всеязычное государство и принял народы в единые бразды свои, ныне и вы учредите для меня сменную гвардию – кешиктен-турхах, образуя оную путем отбора изо всех тысяч и доведя таковую до полного состава тьмы [десяти тысяч]» [Сокровенное сказание: 224].

В «Сокровенном сказании» нашлись также слова и о будущих легендарных монгольских полководцах Джебе (Чжебе) и Субутае (Субеетае): «Пусть равно также и Чжебе с Субеетаем начальствуют над теми тысячами, которые они стяжали своими собственными трудами» [Сокровенное сказание: 221]. (В 1206 году они, видимо, были лишь тысячниками).

Джебе когда-то пребывал в стане особо ненавистных врагов Темучина – у тайчиутов, о чем Чингис помнил всегда, но простил его:

«Помнишь, Джебе, ты именовался когда-то Чжирхоадаем. Но, перейдя ко мне от Тайчиудцев, ты стал ведь Джебе– Пикой!» [Сокровенное сказание: 257].

Субутай же всегда служил ему верой и правдой. Вот клятва верности, которую произносил грядущий и неповторимый в своей удаче полководец монголов еще до этого знаменательного курултая, вероятно, тремя годами ранее:

«Для тебя обернусь я мышкой, буду все в дом собирать и запасать. Обернусь черным вороном; все, что под руку попадет, буду в дом тащить. Обернусь я теплой попоной, буду тело твое согревать. Обернусь я кошмою, буду юрту твою покрывать» [Сокровенное сказание: 124].

Рис. 2.3. Борте – любимая жена Чингис-хана. Китайское изображение [Груссе: 96–97]

Год 1206 завершал процесс подчинения Чингис-ханом всей централь– ноазиатской «колыбели» монголов. Восточная (маньчжурская) часть этой обширной страны была покорена несколько ранее. И, кажется, около 1203 года Чингис-хан – тогда еще Темучин – прошел через обряд первой и, конечно, еще не столь торжественной интронизации; тогда и принес ему свою клятву Субутай-баатур. После провозглашения Темучина Чингисханом основные силы монгольской конницы устремились на запад, где кочевали или же вели полукочевой образ жизни многие и уже преимущественно тюркоязычные народы. Монголы в 1209 г. одолели уйгуров, до тех пор доминировавших в Восточном Туркестане, а в 1211 г. – уже в северной части Семиречья – народ карлуков. В том же году началась самая серьезная для Чингис-хана и его потомков долгая война с китайскими государствами. Именно на юго-восток и перебросил вскоре свои основные силы властитель. Северным Китаем при династии Цзинь в то время управляли чжурчжэни, – народ маньчжурского происхождения. Здесь монголам также сопутствовала удача, и в 1215 г. их воины победителями вошли в Пекин.

Рис. 2.4. Субутай – выдающийся монгольский полководец. Китайское изображение [Груссе: 96–97]

Сразу же после этих торжеств стремительные монгольские конные рати вновь появляются на западе – в Семиречье и Средней Азии. Там в 1216 году отряды Чингиса столкнулись с войском хорезмшаха Ала ад дин Мухаммада. Тот момент явился своеобразной прелюдией перед встречей двух гигантских миров – зарождающегося монгольского и уже давно повергнутого в тяжкие кризисы междоусобиц мира исламского. Ведь именно в эти годы хорезмшах вступил в рискованный кровопролитный спор с багдадским халифом за лидерство в мире ислама. Его битвы с монголами в последующее трехлетие описаны сравнительно скупыми строками «Сокровенного сказания»:

«Вслед за тем, в год Зайца [1219], Чингис-хан через Арайский перевал пошел войною на Сартаулъский [хорезмийский] народ… Чжебе (Джебе) был послан во главе передового отряда, вслед за ним – отряд Субеетая, а за Субеетаем – отряд Тохучара. Отправляя трех полководцев, он дал им такой наказ: «Идите стороною, в обход, минуя пределы Солтана [Хорезмшаха], так чтобы по прибытии нашем вы вышли к нам на соединение». Чжебе так и пошел. Он обошел стороною, никак не задевая города Хан-Мелика. Вслед за ним точно так же прошел и С. убеетай, никого не затронув. Но следовавший за ними Тохучар разорил пограничные Хан– Меликовы города и полонил его землепашцев. Вследствие разорения его городов, Хан-Мелик [Хорезмшах] открыл военные действия и двинулся на соединение с Чжалалдин-солтаном [сыном Хорезмшаха]. Соединенными силами Чжалалдин-солтан и Хан-Мелик двинулись навстречу Чингис-хану. В передовом отряде Чингис-хана шел Шиги-Хутуху. Вступив с ним в бой, Чжалалдин-Солтан и Хан-Мелик потеснили отряд Шиги-Хутуху и, преследуя его, уже подошли к Чингисхану, когда Чжебе, Субеетай и Тохучар общими силами ударили на Чжалалдин-солтана и Хан-Мелика с тыла и … нанесли им полное поражение, гоня их и не давая им соединиться ни в городе Бухаре, ни в Несгябе или Отраре; по пятам преследуемые до самой реки Шин, те стремительно бросились в реку, и тут в реке Шин погибло множество Сартаульцев. Спасая свою жизнь, Чжалалдин-солтан и Хан-Мелик бежали вверх по течению реки Шин» [Сокровенное сказание: 257].

Рис. 2.5. Монгольский воин-всадник. Китайская миниатюра [Chronik: 315]

Столь быстротечный разгром казавшейся доселе неколебимой державы мирового уровня потряс тогдашний мир. Результат казался крайне удручающим: несчастный и покинутый всеми хорезмшах Мухаммад закончил свою жизнь, как гласит легенда, среди прокаженных на каком-то неизвестном островке Каспийского моря. Его сын Джелаль ад-дин исчез среди Иранских нагорий, быстро двигаясь куда-то в западном направлении и стараясь с остатками своего войска оторваться от безостановочно преследовавших его чингисовых всадников. Вслед за ним – отчасти для поимки строптивого отпрыска несчастного хорезмийского правителя, но главным образом, кажется, для дальней стратегической разведки – Чингис-хан отрядил два тумена Субутая и Чжебе. Судя по всему, Субутаю отводилась главная роль в этом поразительном походе:

«А Субеетай-Баатура он отправил в поход на север, повелевая дойти до одиннадцати стран и народов – Канлин, Кибчаут, Бачжигит, Оросут, Мачжарат, Асут, Сасут, Серкесут, Кешимир, Болар, Рарал (Лалат), перейти через многоводные реки Идил и Аях, а также дойти и до самого города Кивамен-кермен. С таким повелением он отправил к поход Субеетай– Баатура» [Сокровенное сказание: 262].

В этих смутных строках обширной программы угадываются похожие наименования: Идил (Итиль) – это Волга, а Кивамен-кермен – Киев.

Различные письменные источники позволяют относить начало движения двух туменов Субутая и Джебе, по всей видимости, к самому началу 1222 года. Вообще-то, все это быстро задуманное предприятие может представляться некой поразительной ирреальностью. Прежде всего, в великое смущение повергает сама постановка задачи невообразимой сложности всего лишь перед двадцатитысячным(!) отрядом: дойти до неведомых им «одиннадцати стран и народов». Но, пожалуй, еще более поражает, что в конечном итоге эта задача оказалась успешно выполненной, притом в фантастически короткий срок. Современников этих событий, и в особенности персидских историков, все произошедшее воистину потрясало.

Рис. 2.6. Хасар – брат Чингис-хана. Китайское изображение [Груссе: 96–97]

Мухаммад ан-Насави, 1242 год: «[Люди] стали свидетелями таких бедствий, о каких не слыхали в древние века, во времена исчезнувших государств. Слыхано ли, чтобы [какая-то] орда выступила из мест восхода солнца, прошла по земле вплоть до Баб ал-Абваба [Дербента], а оттуда перебралась в Страну кыпчаков, совершила на ее племена яростный набег и орудовала мечами наудачу? Не успевала она ступить на какую-нибудь землю, как разоряла ее, а захватив какой-нибудь город, разрушала его. Затем, после такого кругового похода, она возвратилась к своему повелителю через Хорезм невредимой и с добычей, погубив при этом пашни страны и приплод скота и поставив ее население под острия мечей. И все это менее чем за два года!» [Юрченко: 182].

Рашид ад-дин, 1306 год: «Они с Чингиз-ханом постановили, что покончат эти дела в течение трех лет, [а в действительности] в два с половиной года пришли к удовлетворительному концу».

О тактике монголов в этом походе-гонке за хорезмшахом писал Джувайни, 1260 год: «Когда султан Мухаммад проезжал через Хорасан, Джебе и Субутай преследовали его в великой спешке со скоростью огня; они были подобны смерчу, и путь их армии пролегал через большую часть Хорасана… И когда они приближались к какой-либо провинции, попадавшейся им на пути, они посылали к ее жителям гонцов, возвещавших о появлении Чингисхана и предупреждавших их о том, что лучше им воздержаться от войны и вражды и не отказываться признать свою покорность, и обрушивавших на них угрозы. И когда люди решали покориться, они [монголы] ставили у них шихне, выдавали ему алую тамгу и удалялись. Но если жители отказывались подчиниться и покориться и если на это место легко было напасть без промедления и взять его, они не знали жалости, и захватывали город, и убивали его обитателей» [Юрченко: 168].

В том же 1222 году монгольские воины, кажется, впервые увидели увенчанные крестами каменные храмы Армении и Грузии. Тогда их победы коснулись лишь восточной периферии христианского мира. Для зимнего отдыха отряды завоевателей вернулись к удобствам оазисов центрального Ирана, но уже в следующем 1223 году конные соединения вновь помчались на север. В Закавказье монголы вторично нанесли поражение своим христианским противникам. Вдоль Каспия через Дербентские ворота, оставив наконец у себя за спиной неприветливые для них горы, тумены монгольских полководцев ступили, наконец, в столь привычный и желанный их глазу и телу степной простор. Здесь против них также не смогли устоять обитатели прикаспийских и северокавказских равнин. Обогнув с востока и севера Азовское море, они накоротке «посетили» степной Крым. В степях же они сокрушили отряды половцев – своих «собратьев» по кочевому образу жизни. Половецкие вожди помчались на запад к Днепру, упрашивать русских князей выступить совместно против этого неведомого им врага.

Вслед за убегающими и разрозненными силами половцев монголы придвинулись к берегам нижнего Днепра, где и произошли первые стычки с воинством русских князей. Близ Днепра и наметились черты своеобразной прелюдии столь трагичной для Древней Руси битвы при невзрачной речонке Калке близ Азовского побережья. Сама драма разыгралась в конце мая и в начале июня 1223 года.

К примеру, в изложении Рашид ад-дина события выглядели так:

«Монголы напали на страну урусов и находящихся там кипчаков. К этому времени те уже заручились помощью и собрали многочисленное войско. Когда монголы увидели их превосходство, они стали отступать. Кипчаки иурусы, полагая, что они отступили в страхе, преследовали монголов на расстоянии двенадцати дней пути. Внезапно монгольское войско обернулось назад и ударило по ним и прежде, чем они собрались вместе, успело перебить [множество] народу. Они сражались в течение одной недели, в конце концов кипчаки и урусы обратились в бегство. Монголы пустились их преследовать и разрушали города, пока не обезлюдили большинство их местностей» [Рашид-ад-дин II: 229].

Выполнив фактически все заветы Чингис-хана Субутай и Джебе повернули свои тумены к основным силам монголов, остававшимся до тех пор в Средней Азии. К 1225 году все Чингизово воинство, нагруженное невиданными по богатству трофеями, вернулось в родные края.

Рис. 2.7. Схематическая карта завоевательно-разведывательных походов туменов Джебе и Субутая

Конечно, досконально выверенный путь отрядов Субутая и Джебе прочертить довольно трудно (рис. 2.7). Однако тотальная протяженность этого до чрезвычайности извилистого и сложного маршрута, стартовавшего из бассейна Зеравшана в Средней Азии, вплоть до их возвращения к исходной области, вряд ли может быть короче 12–13 тысяч километров. Если же присовокупить к ним еще примерно пять тысяч километров, что проделали они в 1225 году от Средней Азии до родных берегов Онона и Керулена, то выходит, что за три или же четыре года конная рать обоих полководцев сумела преодолеть с боями – порой очень тяжелыми – до 18 тысяч километров!

Хрестоматийное восхищение, как обычно, вызывали и вызывают доныне походы Александра Македонского. Фаланги великого полководца IV в. до н. э. преодолели примерно 20 тысяч километров, но за 10 лет (334–323 и. до н. э.). Здесь же почти такой же путь, но всего лишь за промежуток времени в три раза более сжатый! Нынешнее наше наблюдение стало любопытным отзвуком несравненно более ранних высказываний, к примеру, упоминавшегося нами выше персидского историка Джувайни. Тот писал свои сочинения уже при дворе подвластных Монгольской империи иранских иль-ханов, отчего его труды и наполнены верноподданническими чувствами по отношению к новым хозяевам:

«…если бы Александр [Македонский], имевший страсть к талисманам и решению трудных задач, жил во времена Чингис-хана, то учился бы у него хитрости и мудрости и не находил бы лучших талисманов для покорения неприступных крепостей, чем слепое повиновение ему» [Юрченко: 139].

Но вот другой персидский историк ал-Насир: тот сочинял свою историю еще до окончательного покорения Персии монголами. Поэтому он поминает походы Александра Македонского, но уже в совершенно ином тоне:

«Ведь Александр [Великий], относительно которого летописцы согласны, что он был владыкою мира, [и тот] не овладел им с такой скоростью, а завоевывал его около 10 лет, и никого не избивал, а довольствовался изъявлением людьми покорности. Эти же в продолжение года овладели большей, лучшей, наиболее возделанной и населенной частью земли, да праведнейшими по характеру и образу жизни людьми на земле» [Юрченко: 156].

Различные источники сообщают, что Чингис-хан отличался любознательностью. По всей вероятности, придворные льстецы в какой-то момент поведали ему об Александре Македонском, а также, что он в своих деяниях далеко превзошел Искандера – величайшего завоевателя давно прошедших времен. И было бы совсем нелепо ожидать от Чингис-хана при этом некоей кокетливой застенчивости, – это абсолютно несходно с его нравом. Характер великого хана проявлялся не только в его жесточайших приказах об уничтожении всех несогласных склониться перед его волей.

Рис. 2.8. Конный табун в среднеазиатской полупустыне. Для меня всегда оставалось не совсем понятным: как в такой густой, неодолимой для взора тонкой лессовой пыли могли ориентироваться в своей бешеной скачке – наступавшие или же отступавшие – вооруженные всадники?

И это отнюдь не было проявлением подсознательного, бездумного инстинкта зарвавшегося варвара: постулаты своих моральных устоев он был в состоянии формулировать столь же твердо.

Рис. 2.9. Монгольские всадники преследуют мусульманских. Персидская миниатюра [Chronik: 315]

Если верить Рашид ад-дину, то вот, к примеру, представление Чингисхана об истинном счастье, которое он выразил в одной из бесед со своими сыновьями и внуками:

«Величайшее наслаждение и удовольствие для мужа состоит в том, чтобы подавить возмутившегося и победить врага, вырвать его с корнем и захватить все, что тот имеет; заставить его замужних женщин рыдать и обливаться слезами; в том, чтобы сесть на его хорошего хода с гладкими крупами меринов, в том, чтобы превратить животы его прекрасных супруг в ночное платье для сна и подстилку, смотреть на их розово-цветные ланиты и целовать их, а их сладкие губы цвета грудной ягоды сосать» [Рашид-ад– дин II: 265].

Выражено все настолько определенно, что можно и не комментировать.

Чингис-хану, мечтавшему получить от Неба-Тенгри кроме всех благ еще и дар бессмертия, тем не менее пришлось покинуть этот мир в 1227 году. Ко времени его кончины полностью подчиненные монгольским властителям азиатские пространства покрывали примерно 10 млн. кв. км. Поскольку мы предпочитаем вести отсчет монгольских завоеваний с 1206 года, то выходит, что всего лишь за два десятилетия монголам удалось покорить области, равные тем, на которые мусульманским воинам в VII–VIII веках потребовалась сотня лет. И в этом отношении «монгольский феномен» также полностью затмил своих предшественников. Однако, темп завоеваний тогда только еще набирал силу.

Рис. 2.10. Чингис-хан на троне. Персидская миниатюра [Chronik: 311]

Понятно, что Чингис-ханом двигала не только жажда вкусить счастья в полном унижении врагов. Несравненно более величественная идея мировой империи созрела уже в голове Чингис-хана. Вершины славы великий хан достиг уже к началу 20-х годов ХШ столетия или же к своему шестидесятилетию. Именно тогда его все чаще и чаще стала томить мысль о возможности избежать смертного часа, испив «эликсир бессмертия». Кто-то посоветовал Чингис-хану обратить внимание на одного знаменитого даосского монаха и философа: якобы семидесятидвухлетний китаец Чань-Чунь знал рецепт этого эликсира. Приверженный аскезе монах отказался от пышного эскорта и был доставлен из района Пекина в ставку Чингис-хана под Самарканд. Немалый путь в «десять тысяч ли» он проделал за восемь месяцев и потом полгода ждал, пока властитель вспомнит о нем.

– Святой муж, какое у тебя имеется средство для вечной жизни? – задал вопрос Чингис-хан.

– Есть средство хранить свою жизнь, но нет лекарства бессмертия, – отвечал Чань-Чунь.

Диалог этот нам любопытен по той причине, что философ не устрашился гнева великого хана, а хан не прогневался, и между ними завязалось даже некое подобие доверительных дружеских отношений. Сохранилось, к примеру, весьма примечательное письмо Чингис-хана приглянувшемуся владыке мыслителю, в котором хан поведал тому о некоторых своих сокровенных мыслях:

«Небо отвергло Китай за его чрезмерную гордость и роскошь. Я же, обитая в северных степях, не имею в себе распутных наклонностей; люблю простоту и чистоту нравов; отвергаю роскошь и следую умеренности; у меня одно платье, одна пища. В семь лет я совершил великое дело и во всех странах света утвердил единодержавие. Не оттого, что у меня есть какие-либо доблести, а оттого, что у Цзинь [Китая] правление не постоянно, я получил от Неба помощь и достиг престола. На юге Суны, на севере Хой хе, на востоке Ся, на западе варвары – все признали мою власть. Такого царства еще не было с давних времен наших – Шань юй… За непокорность государей я громлю их грозно; только приходит моя рать, дальние страны усмиряются и успокаиваются. Кто приходит ко мне, тот со мной; кто уходит, тот против меня. Я употребляю силу, чтобы достигнуть продолжительного покоя временными трудами, надеясь остановиться, как скоро сердца покорятся мне. С этой целью я несу и проявляю грозное величие и пребываю среди колесниц и воинов» [Юрченко, Аксенов: 344–345].

Рис. 2.11. Угэдей, сын Чингис-хана и после него первый великий хан Монгольской империи. Китайское изображение [Груссе: 192–193]

Чингисовы потомки – а после его кончины великим или верховным ханом монголов провозглашен Угэдей – подхватили и развили эту идею всеохватной мировой империи. К началу 30-х годов XIII столетия мысль эта прочно угнездилась в головах монгольские вождей. Они открыто возвестили, что равных им в этом мире не сыскать и что под силу им теперь овладеть всей вселенной. При этом вполне понятно, что о самой вселенной представления у необоримых в те поры завоевателей были самые смутные. Тогда же в рядах кочевой элиты эта идея стала приобретать каноны, присущие религиозным системам: мировое господство монголам было предопределено самим благословенным и всеохватным Небом-Тенгри. Первовоплотителем воли Неба явился, конечно же, Чингис-хан. Фигура и имя земного демиурга нового мира предстали теперь символом и опорой этой высшей воли. Прямые наследники Чингиса также должны были наделяться почти божественной властью, во всяком случае, становиться ее непосредственными выразителями. Так, например, объявил о себе новый верховный властитель монголов Гуюк-хан:

«По повелению Бога живого, Чингис-хан, возлюбленный и почитаемый сын Бога, говорит: как Бог, вознесенный надо всем, есть бессмертный Бог, так на земле лишь один господин – Чингис-хан. Хотим, чтобы эти слова дошли до слуха всех повсеместно, в провинциях, нам покорных и в провинциях, против нас восстающих» [Юрченко: 111].

Великий курултай 1235 года решил отрядить монгольских воинов во все концы мира, остававшегося, по существу, им неведомым: в Южный Китай, Корею и Индо-Китай, в мусульманскую Месопотамию, наконец, в христианскую Европу. Так, Рашид ад-дин записывал:

«Благословенный взгляд каана остановился на том, чтобы царевичи Боту, Менгу-каан и Гуюк-хан вместе с другими царевичами и многочисленным войском отправились в область русских, булар, маджар, башгирд, асов, в Судак и в те края и все их завоевали».

Рис. 2.12. Хубилай – внук Чингис-хана, последний великий хан Монгольской мировой империи. Китайское изображение [Wikipedia]

Думается, что в нашей книге нет особого смысла сколько-нибудь подробно описывать эту волну великих монгольских завоеваний. Напомним лишь о некоторых ее этапах. Внук Чингис-хана Бату-хан возглавил поход на Запад. В 1237 году его соединения прошлись истребительным валом по городам древней Руси: 1237 год – Рязань; 1238 год – Владимир и Москва; 1240 год – Киев. В следующем году конница Бату-хана выкатилась в бассейн Дуная. Гибли в битвах воины венгров, поляков, хорватов. Финальный рывок, и Бату-хан уже мог любоваться голубой красотой Адриатики. Однако пышные в своей красоте окрестности Сплита и Дубровника оказались самой западной точкой монгольских нашествий. Отсюда воинство Бату-хана повернуло назад, на восток. В конце 1241 года завершил свое земное существование великий хан Угэдей. В центре необъятной Монгольской империи начинаются понятные волнения в связи со сменой фигуры основного лидера. Наступил период первого «междуцарствия». Впрочем, подобная ситуация становилась вполне обычной для любых победителей, когда те начинали раздел доставшегося им наследства.

Рис. 12.13. Такими чудовищами, пожирателями людских трупов представлялись монгольские завоеватели в среде западноевропейского «образованного» общества [Груссе: 96–97]

Примерно такую же картину можно было наблюдать и в 1260 году, во время кончины следующего великого хана – Менгу. Тогда его брат Хулагу-хан, как сообщал Рашид-ад-дин, «…с огромной ратью устремился из Турана в Иран, и ни одна душа из халифов, султанов и меликов не нашла силы сопротивляться. Завоевав все страны, он дошел до Дамаска, и ежели бы к нему не подоспело известие о кончине брата, то и Миср [Египет] тоже был бы присоединен к прочим странам».

Кажется, что к 1260–1270 годам территориальные рамки Монгольской – самой обширной в мировой истории – сухопутной империи достигли своего максимума, покрывая фантастическую площадь. Наконец, великий хан Хубилай перенес столицу империи в Пекин (Карабалык) и основал новую монголо-китайскую династию Юань. Последняя просуществовала в Китае 88 лет вплоть до 1368 года. Уже тогда Монгольскую империю – как-то очень быстро дряхлевшую и постепенно погружавшуюся в небытие – сдавили тиски сильнейших кризисов.