Текст книги "Под покровом небес"

Улыбка сошла с лица парикмахерши:

– Ничего, – произнесла она, но взгляд от него оторвать не могла.

Вовка почувствовал себя еще более неловко, когда бритый клиент, подойдя к девушке, непринужденно поцеловал ее в щечку.

– Пока, Вася, – сказала парикмахерша. А когда бритоголовый вышел из салона, добавила: – Это мой брат.

– Ну все же, сколько? – спросил Вовка.

Парикмахерша повернулась к нему спиной и стала раскладывать на тумбочке инструменты.

Ее соседка, подстригавшая клиента за соседним креслом и слышавшая разговор, проходя мимо Вовки, негромко сказала:

– Купил бы лучше девушке цветы. Она любит розочки. Такие желтенькие.

Вовка вспомнил, что на первом этаже торгового центра есть магазин «Цветы». Он с детства не имел такой привычки – что-то у кого-то просить, даже у родителей, и тем более не мог быть кому-то что-то должен. Поэтому он без всякой далеко идущей цели спустился по эскалатору в цветочный магазин, выбрал розы ярко-желтого цвета с красным ободком по краям лепестков, рассчитался и, вернувшись в салон красоты, вручил букет парикмахерше.

Девушка от такого подарка, казалось, воспарит от счастья. На ее щечках выступил румянец, она заговорила радостным негромким нежным языком. И эта нежность, и радость была направлена на него и только на него. На Вовку. А он стоял и не знал, что делать. Ему хотелось уйти, но вместе с этим желанием было и другое, более потаенное, в котором он не смел себе признаться. Его тянуло к ней. Тянуло физически.

– Володя, ты меня сегодня вечером проводишь? – спросила Катя, глядя ему в глаза.

И он, как кролик, загипнотизированный взглядом удава, кивнул головой. Потом спохватился:

– Я же работаю. Еще двое суток.

Взгляд девушки задумчиво остановился. Потом она сказала:

– Дрянь у тебя, а не работа. Хочешь, я поговорю с братом? Он работает в солидной фирме.

– Нет, нет, – мне пока здесь нравится, – сказал Вовка.

А в следующую смену произошло событие, которое изменило многое в его жизни. А, главное, изменило и его самого.

5

В первый день охоты Лукич решил пройти вдоль заболоченной низины по подножию хребта параллельно дороге, по которой они с Гришкой ехали сюда. Особой разницы не было – в какую сторону идти, потому что от избушки было всего четыре главных направления, по которым обычно ходил охотиться Лукич: первое, по которому он пошел сегодня; второе – параллельное этому, но по самому хребту, уходящему в южную сторону; третье – по хребту, уходящему на север; четвертое – по юго-восточному склону уходящего на север хребта. Все маршруты по протяженности, если просто по ним идти никуда не отклоняясь, были относительно короткими – километра 4–5 в один конец и столько же, но уже по другой тропе, обратно. Было еще столько же больших маршрутов, по которым Лукич ходил для разнообразия – увидеть, что такое там происходит, какой зверь там обитает, и по делам. К примеру, избушка его друга Семена находилась в семи километрах, и идти к нему было легко, потому что она располагалась на севере за пологим перевалом в широкой, низкой относительно главного хребта долине. Идти к Семену нужно было, чтобы не переваливать через пологий перевал, сначала по хребту, а потом по его восточному склону спуститься в долину, где располагался охотничий участок Семена. Туда легко, а вот обратно – надо подниматься на вершину хребта или идти в обход, через пологий перевал, а это почти на три километра дальше.

По одному короткому маршруту Лукич, как правило, ходил охотиться раз в неделю: четыре коротких плюс один день выходной плюс один или два длинных маршрута. За неделю распуганный выстрелами и собаками зверь успокаивался, человеческие и собачьи запахи выветривались, и зверь возвращался обратно к привычным для него местам обитания.

Выйдя из избушки, Лукич подпер палкой дверь, зажал мелкокалиберную винтовку подмышкой, придерживая ствол согнутой в локте рукой, и, крикнув собакам:

– Ко мне! – пошел по вчерашним, припорошенным снегом, своим следам, вниз по склону. На небе сияло солнце, и первый снег, укрывший землю и ветви елей, кедров и лиственниц, искрился в его лучах. И воздух, прозрачный до такой степени, что, если бы смотреть с Лысой горы, можно было бы увидеть и русло Большой реки, над которой стояла легкая дымка тумана. А Большая река текла почти в тридцати километрах отсюда. Здесь в горах лежал снег и было морозно, а там, у Большой реки, и у деревни снега еще не было, а лишь тянуло к ним с гор морозный воздух, пахнущий первым снегом.

Яркое солнце чуть подтаивало лежащий на хвойных ветках снег, и он бесшумно падал. Ветви, освобожденные от груза, приходили в легкое движение – распрямлялись, и собаки поначалу бросались на эти движения. Лукич тоже пару раз сбрасывал большие теплые рукавицы, хватая голыми руками винтовку. Но вскоре все успокоились, подавив охотничий азарт. Собаки Самур и Гроза ушли вперед, в чащу. Угба быстрым шагом шла по тропке впереди хозяина, а сам Лукич шел не спеша, размеренно расходуя силы, с удовольствием рассматривая окружающий его мир, вслушиваясь в таежные звуки, вдыхая таежный воздух с едва уловимыми запахами древесной смолы, снега, подгнивших колодин, брусничника, мхов…

Но эта идиллия вскоре закончилась – впереди, левее от тропы, залаял Самур, потом там же гавкнула Гроза – начиналась тяжелая, на износ, работа. Лукич свернул с тропы и на лай, по прямой, через колодины, камни, раздвигая рукой, головой, телом колючие ветки, побежал, держа в правой руке наперевес винтовку.

Лай, который в таежной тишине звучал звонко и казался близким, исходил с противоположного склона небольшого лога, которыми был испещрен весь склон главного хребта. Лукич, благо, что снега было пока мало, быстро спустился в лог, но вот крутой подъем отнял много сил и, добежав до лиственницы, под которой «танцевали» собаки, облаивая добычу, почти совсем задохнулся, а сердце в груди колотилось так, что, казалось, слышно было по всей таежной округе, и руки, от нехватки кислорода в мышцах, тряслись так, что, целясь, Лукич был вынужден прислонить цевье винтовки к соседней молодой совсем уже голой от иголок лиственнички. Целился пока Лукич лишь в вершину старой лиственницы, возле которой прыгали в охотничьем азарте собаки. Лиственница возвышалась метров на двадцать пять над землей, а Лукич стоял на склоне лога, метра на два еще ниже, и среди остатков желтой хвои не сразу рассмотрел красный, почти огненный на солнце беличий хвост.

«Редкий цвет!» – подумал Лукич, прицелился белке в глаз, плавно нажал на спусковой крючок.

– Б-з-з-ж-у-у! – звук выстрела хлестнул по таежной тишине. По полету падающей с вершины белки Лукич понял, что промахнулся – белка была ранена и падала, растопырив лапки, в надежде зацепиться за спасительную ветку. Но спасения не было. У земли Самур лишь на секунду сжал челюсти, хрустнув беличьим черепом, и выпустил добычу на снег.

Подошел Лукич, похвалил собак, поднял белку – пуля вместо глаза угодила вскользь белке в шею, сбив ее с дерева.

«Не высший сорт, но на первый, пожалуй, потянет», – по-деловому думал Лукич, снимая шкурку со зверька. Для этого он достал из-за голенища бродень финку, обрезал по суставам лапки, сделал, как бритвой, надрез под хвостом, аккуратно, чтобы не повредить шкурку, финкой отделил позвонки спины от хвостовых позвонков, пальцами, ухватив за позвонки хвоста, вытащил из меховой шкурки хвоста, а потом стянул шкурку чулком с тельца. Из рюкзака достал два целлофановых мешочка: в один положил шкурку, во второй – тушку. Сложил добычу в рюкзак, и, хотя вся эта процедура заняла не больше пяти минут, Лукич успел отдышаться, унять сердцебиение. Но тут со стороны тропинки, откуда Лукич побежал на лай собак, затявкала Угба. Ничего не оставалось, как через лог бежать назад.

Место для обеда Лукич мысленно наметил себе еще выходя утром из избушки, – у подножия Главного хребта, к которому он, охотясь на белку, подошел, свернув со вчерашней тропинки, по которой он добирался до избушки, вправо, пройдя примерно полтора километра. Место это было открыто от высоких деревьев, потому что подросшие деревья, утратившие способность быть гибкими, срезал февральский наст, образованный из снега, который накапливался всю зиму на склоне, затвердевая от яркого февральского солнца и холодного ветра, дувшего, когда солнце уходило на другую сторону хребта, а ближе к марту наст, под своей тяжестью, начинал медленно двигаться вниз. Кустарник и молодые деревца сгибались под навалившейся тяжестью и после таяния снега продолжали расти, пока не затвердевали. Это место в этот час было освещено ярким солнцем, что придавало ему уютный защищенный вид.

Лукич ногой расчистил от снега небольшую ровную площадку, образовав из снега своеобразный бруствер. Снега накануне выпало не так много, но здесь, у подножия хребта, его скапливалось всегда больше, чем в других местах, и Лукич вспомнил, как несколько лет назад – Вовке тогда было лет шестнадцать, а он, Лукич, тогда еще не изучил как следует свой новый охотничий участок, – они попали в серьезную историю, которая могла закончиться печально. В тот декабрьский день они охотились на вершине Главного хребта, идя от избушки в южную сторону. Белки было мало, соболя не было вообще, и Вовка предложил спуститься с хребта к месту, где обитают колонки, напрямую по склону, по непроверенному, нехоженому пути. Такое желание у него возникло из-за ощущения молодой силы и нежелания тратить время на обходной, проверенный путь. А Лукич согласился из-за незнания всех нюансов нового участка, из-за того, что была середина солнечного, как сегодня, дня, поддавшись Вовкиному молодому азарту. И они пошли напрямую вниз. Сверху, казалось, до нижней тропы всего ничего – метров семьсот-девятьсот. Что-то неладное они начали понимать, когда прошли половину пути, спустившись на две трети склона, и Самур, проваливавшийся уже почти по холку в снег, начал повизгивать, отскакивать назад, как бы говоря: «Может, вернемся, пока не поздно!» В этом месте снег был уже по пояс. Они остановились. Посмотрели назад, вперед. Назад, в гору, идти не хотелось, и до нижней тропы вроде бы рукой подать.

– Ладно, идем, – сказал тогда Лукич, видя торчащие из-под снега верхушки кустарника и потрогав рукой рыхлый еще снег. – Поди, не засыпет. – И они пошли след в след. Сначала впереди шел Лукич, потом Вовка, а по их следам – Самур. Их не засыпало, но снег становился все глубже и глубже, приходилось его расталкивать сначала туловищем, а потом, когда глубина снега дошла до подбородка, пришлось разгребать руками, как пловцам, гребущим воду. Устав, отдыхали стоя. А устать было от чего: шедший впереди пробивал снег, а шедший сзади нес на руках собаку, потому что их след сразу же засыпался снегом, и Самур, пытавшийся поначалу выпрыгивать из этого снега, быстро выбился из сил. Но самое трудное место для прохода к нижней тропе оказалось внизу, у подножия хребта. И даже не потому, что здесь снега было больше – ну, примерно, до глаз, а потому, что место было ровное и сила притяжения, которая на склоне помогала двигаться вперед, здесь тянула только вниз. Последние двести метров до нижней тропы они стоя ползли – по-другому это движение не назовешь – около часа, выбившись из сил, взмокнув от едкого пота так, что пришлось, когда они выбрались на нижнюю тропу, срочно разжигать костер, чтобы обсохнуть и набраться сил на обратную дорогу к избушке.

«Да, где-то здесь и разжигали», – подумал Лукич, ломая тонкие сухие ветки.

Костер принялся с одной спички. Сначала загорелся легким синеватым пламенем мох, высушенный морозом, потом весело защелкали сухие веточки, а за ними – заполыхали ветви потолще, выбрасывая сначала только красноватое пламя, почти без дыма, а потом, когда уже в сердцевине костра стали накапливаться обгоревшие угли, потянуло живительным теплом.

Лукич, притащив к костру толстый ствол поваленного сухого дерева, стал готовиться к обеду: снял из-за спины карабин, повесил его на обломанный сучок стоявшего рядом дерева, на котором уже висела мелкокалиберная винтовка, расстегнул белый маскхалат, с поясного ремня отстегнул котелок, набрал в него чистого снега, подвесил его над костром, из-за спины снял рюкзак, присел на ствол сухого дерева у костра, расстегнул пару верхних пуговиц на телогрейке, стал доставать из рюкзака припасы.

Из чащи выскочили Самур с Грозой, потянули ноздрями воздух, чувствуя вкусный запах колбасы.

– Место, – скомандовал Лукич, и собаки послушно легли прямо на снег, недалеко от Угбы, делая вид, что их совсем не интересует ни колбаса, ни другая еда, которая была у хозяина.

Лукич вынул из ножен тесак, заточил ветку, наткнул на нее порубленные большие куски колбасы, сунул в огонь. Вскоре колбаса, оттаяв, зашипела, теряя капли выступившего жира в костер, и Лукич начал есть горячую колбасу, закусывая сухарями. Закипел кипяток в котелке, Лукич кинул в него щепотку чая, через минуту снял котелок с огня. Сладкий чай во фляжке он решил поберечь, пил чай из котелка и смотрел на склон хребта, где они тогда с Вовкой попали в снежный плен.

«И хорошо, что были вдвоем, и хорошо, что был декабрь, а не февраль, – думал, вспоминая прошлое, Лукич. – И ведь с виду не скажешь, что это гиблое место и что здесь зимой даже зверь не ходит».

С вечера Лукич крепко уснул, но посреди ночи проснулся – на душе было тревожно. Он не мог понять от чего. Кое-как подавив тревогу – ведь явных поводов для беспокойства не было, – он начал засыпать, но в это время раздался вой волка.

Лукич резко сел, рука потянулась к карабину. Самур, ощетинившись, стоял мордой к двери, оскалив клыки, но звуков не издавал. За стеной, под навесом, тявкнула Угба. И опять тишина. Лукич долго прислушивался – волчьего воя больше слышно не было, но Самур, улегшийся было на пол, опять вскочил и молча занял оборонительную стойку у двери. Лукич пододвинул поближе к себе карабин, постарался заснуть. С трудом ему это удалось, и снились ему какие-то обрывки снов, которые он не мог ни запомнить, ни осознать, но звук – чуть слышное поскуливание то ли чужой собаки – голос своих он знал и мог отличить, – то ли волка, он запомнил отчетливо и первым делом, которым он занялся встав утром, был осмотр следов возле избушки. Причем Самура на улицу он не выпускал, подперев дверь палкой, а пошел сам с карабином наперевес. Гроза и Угба увязались за ним, Лукич их не прогонял, потому что знал, что суки в отличие от кобеля не рванут к волчьей стае, чтобы вступить в смертельный бой.

Сделав небольшой кружок вокруг избушки и не обнаружив волчьих следов, Лукич успокоился:

«Приснилось, наверное».

Позавтракав и накормив собак, Лукич двинулся по маршруту, по которому он ходил неделю назад, в первый день охоты. Было три причины для этого: прошла неделя, и зверь успокоился, вернувшись в привычное место обитания, где у него были припрятаны запасы пищи, были гнезда, норы, вершины с густыми кронами, с удобными ветками для отдыха; вторая причина – рядом с этим маршрутом, на болоте, Угба облаяла тогда соболька; и третья – колонки, которые обитали на краю участка между кабаньим местом и подножием Главного хребта, на открытом пространстве, где в трухлявых колодинах жила огромная колония полевых мышей – любимого лакомства колонков, горностаев, ласок. Горностаев и ласок Лукич добывал не часто, а вот колонков и часто, и много.

Выйдя из избушки, с полкилометра идя под уклон по тропе, Лукич вел Самура на поводке, внимательно осматривая следы и оглядываясь по сторонам. Гроза нашла белку, облаяла, но как-то без особого азарта. Лукич сбил белку метким выстрелом в глаз. Подумав, отпустил с поводка Самура. Тот сразу ломанулся по тропе, и пока Лукич снимал шкурку, залаял. Лукич еще с детства научился понимать язык собак и знал, что Самур облаивает белку. Примерно метрах в восьмидесяти, чуть в стороне от тропы, с высокого кедра Лукич сбил еще пару белок.

– Молодец, – похвалил Самура Лукич, но тот, вильнув в ответ хвостом, умчался вниз по склону.

Лукич минут пятнадцать потратил на снятие шкурок с белок и вдруг поймал себя на мысли: «Почему так тихо? Почему не тявкнет ни одна собака?» Он вернулся на тропу – собачьи следы шли вдоль тропы, дальше вниз по склону. Лукич ускорил шаг, придерживая левой рукой приклад карабина. Это прикосновение его успокаивало – он знал, что в доли секунды он скинет карабин через голову и готов будет стрелять. Собак он нагнать не мог, и в тайге по-прежнему стояла тишина. В данном случае для Лукича – настороженная. Лукич еще ускорил шаг, основная тропа, по которой он шел от машины к избушке, уходила вниз, а вправо уходил припорошенный снегом его старый след и свежие собачьи следы. Лукич пошел по ним и тут услышал тявканье Угбы. Звук раздавался по направлению тропы, и метров через сто он увидел собак: Угба стояла у ствола лиственницы, сунув нос в следы, которые были натоптаны в снегу, Гроза – странное дело – лежала на снегу, хлопая хвостом по снегу, приветствуя хозяина.

Лукич подскочил к лиственнице, глянул на крупный след, похожий на собачий, на желтый спрыск на снег и на основание дерева, и крикнул во весь голос:

– Самур, ко мне!.. Самур! Самур!

Лукич все понял, он сорвал со спины карабин, закинув на его место мелкокалиберную винтовку, и побежал по тропе по свежим собачьим следам. Выскочив на открытое пространство, где неделю назад он кипятил чай, вскинул к глазам бинокль. Взгляд уперся в небольшую заснеженную возвышенность, но кроме следов Лукич ничего не увидел.

– Самур! – еще раз крикнул Лукич, понимая, что кобель его не услышит, и побежал по тропе на возвышенность. Добежав до возвышенности, Лукич скинул рукавицы и шапку на снег, рукавом маскхалата смахнул пот с лица, поднес к глазам бинокль и в полукилометре, примерно, увидел то, чего так боялся. Молодой крупный волк для устойчивости чуть расставил длинные серые лапы, ощерив пасть, приготовился встречать несущегося к нему со скоростью автомобиля Самура. Времени не было ни секунды. Лукич отпустил бинокль, который ударился о грудь, повиснув на кожаном ремешке, вскинул карабин, прицелился через оптический прицел. Уже через мгновение, когда два самца вцепятся друг в друга в смертельной схватке, он бы стрелять не смог, но опередив это мгновение, Лукич нажал на спусковой крючок. Винтовочный выстрел, как громкий удар по гвоздю, расколол тишину, эхом прокатился вдоль крутого склона Главного хребта, ударился о дальний выступ, и вслед за отдачей в плечо повторно ударил, но уже не так сильно по барабанным перепонкам.

Семимиллиметровая пуля ударила в грудь, чуть пониже шеи. Волк от удара упал, но тут же, в горячке, не поняв, что получил смертельное ранение, вскочил на лапы.

Подлетевший Самур ударил его всем своим телом. Волк неуклюже завалился на бок, уже, наверное, ничего не понимая, что происходит, и Самур сжал свои стальные челюсти на его шейных позвонках, чуть пониже крупной волчьей головы.

Лукич опустил карабин, зажал его под мышкой, а освободившейся левой рукой поднес к глазам бинокль и стал внимательно осматривать местность – в такое время года волк редко ходит один.

На выстрел прибежали Гроза и Угба, и Лукич увидел каплю крови, которую уронила на снег Гроза.

«Вот так дела! – расстроенно покачал головой он. – Но почему в этом году так рано?» – и, подняв шапку с рукавицами, пошел к убитому волку, чтобы снять шкуру и взять волчьего мяса на корм собакам.

Сделав дело, Лукич развел костер, чтобы вскипятить чай и подсушить одежду, которая намокла от пота. Когда от костра пошел жар, Лукич расстегнул маскировочный халат, телогрейку и, придвинувшись к костру, стал сушить мокрый шарф, свитер, ворот телогрейки. Жар быстро испарял влагу, Лукич вытянул из-за пояса штанов свитер, задрал его к подбородку, подставил костру мокрую рубаху – сначала грудь с животом, потом по очереди бока. Когда рубаха на груди и боках просохла, он снял маскхалат, повернулся спиной к костру, задрал телогрейку, просушил рубаху и свитер на спине, потом, спустив телогрейку к пояснице, высушил одежду на лопатках.

Занимаясь своей привычной работой, Лукич удрученно думал о той большой проблеме, которая может сорвать охотничий сезон. Проблема – сука по имени Гроза, вихляя задом, почти как ленивая Угба, томно не спеша шагом ходила между костром, хозяином и разделанным волком, а за нею, как привязанный, ходил Самур, тыча свой широкий в шрамах нос то в снег, куда роняла капли крови Гроза, то ей под хвост.

В другой бы раз Лукич бы вышел из тайги на недельку, оставил бы Грозу дома, в вольере, а сам бы вернулся в тайгу, но сейчас на этот вынужденный отпуск времени не было.

Придя в избушку, Лукич посчитал трофеи, которые он сумел добыть за неделю: пару собольков, которые он должен отдать Гришке, сорок две белки, ну и за волчью шкуру он получит премию. И все. Не хватит ни на лечение Татьяны, ни на жизнь. Жить-то надо на промысловые деньги целый год.

«И обидно то, что этот сезон обещает быть удачным: в этом году был хороший урожай кедровой шишки, а когда есть орех, то и зверь плодится и не кочует по тайге в поисках пищи, а значит, и добыча будет стабильной, – Лукич провел пальцами по меху собольей шкурки: качество хорошее, и все шкурки, кроме первых двух беличьих, подпадают под высшую категорию – самую дорогую. – И что делать? – опять крутилось в голове Лукича. – Выходить из тайги? Идти до дороги, где можно сесть на попутку, нужно будет идти пешком либо по кромке тайги, либо через стойбища чабанов – а это дополнительные пятнадцать километров. Напрямки, через голые пригорки, за день можно, конечно, отмахать, но по ночам попутные машины практически не ездят, и придется ночевать в поле без костра – поле не тайга, дров там нет. А без костра зимой ночевать нельзя – замерзнешь»…

Лукич сложил шкурки пушных зверьков назад в целлофановые пакеты, волчью шкуру, свернув мехом внутрь, засунул в брезентовый мешок из-под продуктов. Целлофановые пакеты сложил в железный ящик, в неотапливаемой пристройке, плотно закрыв его железной крышкой, а мешок с волчьей шкурой подвесил там же, под крышу.

Взяв ведро и топор, Лукич сходил на родник за водой, ковшом налил воду в котелки и стал готовить ужин: себе и собакам. Себе он решил сварить рисовую кашу из сухого молока с добавлением соли и столовой ложки сахара, а собакам поставил варить волчью заднюю часть бедра, которую в пристройке он разрубил на три равные части. Беличьи тушки, добытые сегодня, он положил в большой пакет, в котором уже лежали замороженные, ранее добытые и не съеденные собаками излишки беличьих тушек, опять подвесил пакет.

Ужинал Лукич уже в темноте – свечку почему-то зажигать не хотелось. Может, он так интуитивно пытался спрятаться от навалившихся на него проблем?

Каша была очень вкусной, и Лукич, с двойным аппетитом от домашнего, съел две глубокие алюминиевые тарелки. На утро в котелке оставалась почти такая же порция. Но, чтобы компенсировать все энергозатраты организма – постоянное, в течение светового дня, движение и нахождение на морозе, – требовалось мясо, но белку и, тем более, волчье мясо Лукич не ел, хотя в юности они со своим другом Ламой перепробовали всякого мяса – от этого воспоминания Лукич улыбнулся.

«Но завтра, наверное, придется идти на охоту за глухарями», – подумал Лукич.

На ночь Лукич отправил спать Самура в пристройку, а Грозу завел в избушку. Накинув крючок в петлю, сказал:

– Вот и будешь сидеть здесь, пока течка не закончится.