Текст книги "Под покровом небес"

10

Лукич не сразу понял, что мир вокруг них начал меняться. Все вроде бы по-старому. И Лама, и Семен, и Гришка, и собаки, и избушка, и тайга. Но стояла такая тишина, словно уши были заткнуты ватой. А вскоре с неба, которое, казалось, можно рукой достать, начал падать такой густой крупный снег, что дальше двадцати метров ничего не было видно. Хлопья, а не снежинки. И шел снег не переставая. И когда уже позавтракав, допивали чай, Гришка запереживал:

– Да что это такое, в самом деле. Прямо апокалипсис какой-то. Это Семен на лыжах. До своей избушки под горку покатит, а мы же на колесах. Не забуксовать бы.

А потом неожиданно налетел ветер. Лукич такого и не мог припомнить. Разве что в феврале. Да и то не такой сильный. Ветер неожиданным образом, словно по заказу, сдувал выпавший снег с возвышенных и открытых мест в низины, лога. И шли Лукич с Гришкой к машине по подметенной ветром тропе. Самур, рванувший было в чащу, провалился по самую грудь в снег и вскоре вернулся назад на тропу, по которой не торопясь шла вихляющей походкой Угба.

В город Лукич с Гришкой приехали на «Бобике» на следующий день. Сразу в больницу. Вовка ждал их в холле первого этажа. Лукич не сразу его узнал – так он изменился: городская одежда, большая рыжая борода и бритая голова. А главное, он заматерел. И взгляд стал совсем взрослым.

Вовка поднялся с кресла, в котором сидел, быстро шагнул навстречу.

– Здравствуй, папа! – Он обнял отца. От него пахло духами и чем-то еще городским: может, шампунью, может, новой одеждой. Потом Вовка отстранился, поздоровался с Гришкой.

– Здравствуй, дядя Гриша. Спасибо, что привез.

Они прошлись по холлу, нашли три свободных стула, сели.

– Сейчас тихий час. Прием с пяти до семи. К маме пока не пускают – она в реанимации, но я договорился, – увидев обеспокоенный взгляд отца, быстро проговорил: – Ей уже лучше. – Он посмотрел на Гришку.

– Я ему ничего не сказал. Как и обещал, – сказал Гришка, кивнув в сторону Лукича.

Лукич пристально посмотрел сначала на Гришку, потом на сына.

– Маме уже лучше, – повторил Вовка. – Ты, папа, успокойся, а я расскажу все по порядку.

Лукич взглянул на Гришку.

– Хотел тебе Угбу отдать – сейчас подумаю.

– Да это все он! Сказал, чтобы я не говорил тебе раньше времени, – расстроенно забормотал Гришка.

– Так вот, – начал рассказ Вовка. – Неделю назад я встретил случайно Любу. Она в город анализы привезла. Она рассказала, что мама больна и требуется операция. А я как раз получил расчет на своей работе. Взяли такси, доехали до деревни. Таксист еще упрямился – далеко ехать. Но деньги любит – поехал за тройной тариф. А ждать не стал. Пришлось дядю Гришу просить. На следующий день приехали с мамой в больницу. Мы с Любой договорились об операции. За деньги, конечно. Ей за два дня сделали все анализы. Операцию делал сам заведующий. Гад! Видно, сильно деньги нужны были. А навык уже потерял. В общем, сделал операцию не очень удачно. Это я понял уже на следующий день, когда он к маме в палату не пустил. Мол, реанимация. Хотя, когда деньги брал, обещал, что будет пускать в любое время дня и ночи. И глазки у него так пугливо бегали, и голос дрожал: «К сожалению, уже поздно привезли. Сделали все, что смогли».

Я его оттолкнул, вошел в палату. Мама лежит под капельницей, без сознания. И лицо у нее желтое-желтое, – Вовка сглотнул слюну. – Думаю, ну все… – Вовка тяжело вздохнул. – Дяде Грише сказал, чтобы ехал за тобой. Дядя Гриша уехал, а мы с Любой просидели здесь в холле до утра. Потом еще сутки. Все без изменения: мама без сознания.

Утром я вышел на улицу. Смотрю, небо какое-то странное. Низкое. Словно смотрит пристально на меня. А потом повалил снег. Такого я отродясь не видывал. Машины все встали. Буксуют. Один «жигуленок» аж выбросило через тротуар на газон. Он так и этак. Юзом идет и все. Я подошел, подсобил. Водила вылез из-за руля. И мы вдвоем еле-еле вытолкнули «жигуленка» на дорогу. Водила поблагодарил, деньги хотел дать. Я отказался взять. Хотел было идти назад в больницу, но что-то меня останавливает. Я оборачиваюсь. Вижу, «жигуленок» заглох. Я вернулся. Водила открывает капот. Вместе пытаемся понять, что к чему. А тут такой ветер налетел. Вмиг смел снег с дороги. Даже странно как-то. А мы все возимся. Все машины разъехались. Я и предположил: «Может, аккумулятор?» Решили толкнуть. Водила вышел из машины. Одной рукой держал руль, второй толкал. Ну и я, соответственно. Разогнали. Он прыгнул в машину, включил вторую, она и завелась. Водила поставил на нейтралку, погазовал, выходит, спрашивает у меня: «Деньги возьмешь?» Я говорю: «Нет». «А почему?» – спрашивает. «Я вам помог, а вы другому помогите», – говорю я. «Ну может, тебе чем-то помочь?» – спрашивает он. «Чем вы поможете? У меня мать в реанимации»… Он так странно посмотрел на меня. Достает визитку, отдает ее мне, говорит: «Ты мне позвони через полчаса, ладно?» И уехал. Я смотрю на визитку – он врач анестезиолог, из областной больницы, кандидат медицинских наук. – Вовка сделал небольшую паузу. Лукич и Гришка молча ждали продолжения рассказа.

Когда я вернулся в холл больницы, Люба быстро подошла ко мне и сказала, что подходил заведующий и сказал, что маму перевели из реанимации в палату. Это она уже потом мне рассказала, что это палата для безнадежных. И что-то надо срочно делать. Я показал ей визитку.

– Звони немедленно! – сказала она.

Я стал звонить. Сначала никто не отвечал. Потом, наконец, ответил тот водила-врач, выслушал, сказал, что скоро приедет. Через полчаса подлетает к больнице «Скорая», выходят четверо в белых халатах, с металлическими баулами в руках. Один из них мой «знакомый». Спрашивает: «Отделение, палата, фамилия, имя, отчество?»

Через два часа спускаются. Я подхожу спрашиваю: «Как у мамы дела?» – «Идет на поправку, – улыбнулся врач. – Мы ее прокачали, убрали закупорку желчных проходов. А по-простому – послеоперационную желтуху. Хорошего лекарства вкачали, она пришла в сознание. Перевели назад в реанимацию». Я посмотрел на этих четырех врачей, спрашиваю: «Сколько должен?» А этот анестезиолог отвечает моими словами: «Мы помогли тебе, и ты помоги тем, кто будет в этом нуждаться». И так по-доброму улыбнулся. – Вовка закончил рассказ.

Лукич сидел некоторое время молча, потом спросил:

– А ты на охоту его пригласил?

– Нет.

– Зря. Наш человек, хоть и незнакомый.

Татьяна после приезда медиков из областной больницы быстро пошла на поправку. Через сутки она уже садилась самостоятельно на кровати, а на следующие попросила Любашу, которая с разрешения главврача ухаживала за ней прямо в реанимационной палате, чтобы ее выписали домой. Дома привычней, и питание домашнее лучше и качественнее, а Любаше за ней ухаживать тоже лучше дома. А Любаша все-таки фельдшер: и швы умеет снимать, и раны обрабатывать, и уколы ставить. Вот если бы не было Любаши, тогда да – еще неделю, а то и две пришлось бы провести в стационаре. Лукич и Вовка тоже согласились с этим и решили: пока Любаша готовит Татьяну к транспортировке, закупает необходимые лекарства в больничной аптеке, съездить в торговый центр – прикупить что-нибудь.

В торговом центре к Вовке подошел бритоголовый парень. Он чем-то напоминал по внешности Вовку – бритым черепом, крепкой подтянутой фигурой, но взгляд у него был холодным и скользким. Лукич хорошо знал такую породу людей, но общался с ними мало – такие в тайгу заходили редко. Первым желанием Лукича было позвать Вовку, чтобы он не общался с ним. Но Вовка уже стал взрослым. И от всего его уже не убережешь. Лукич продолжал сидеть на диванчике, но внимательно следил за тем, что происходит. Бритоголовый дружески хлопнул Вовку по плечу, потом провел рукой по обросшей за неделю голове.

– Зарос ты что-то. Торбе не понравится.

Вовка посмотрел в упор на Бритого, но промолчал.

– Что не возвращаешься?

– Я же уволился, – спокойно сказал Вовка. – Получил расчет.

– Все возвращаются, когда деньги кончаются, – по-свойски улыбнулся Бритый. – А у тебя мать. Ее лечить надо, – Бритый достал из внутреннего кармана пиджака пачку долларов, протянул Вовке. – Аванс от Торбы. Работа для тебя есть… Ты же хорошо знаешь те места в соседнем районе, что граничит с вашим. С севера Большого хребта?

– Да, – ответил Вовка. – А как ты меня нашел? Следите?

– Ну, что ты? Так, присматриваем, чтоб никто не обидел. Шучу-шучу. Катя позвонила, что ты здесь. А почему ты к ней не заходишь? Скучает сестренка, – Бритый помолчал. – Ну что, договорились? Будешь проводником? Держи, – сказал Бритый.

Вовка взял пачку. Оглянулся на отца, сидящего на диванчике. Сунул доллары в карман.

– Странный ты какой-то, – сказал Бритый. – Все тебя любят, доверяют.

– Кто все? – немного удивился такому разговору Вовка.

– Торба, сестренка моя, Людочка, тот же Андрюха… Все, кроме меня.

– Ну а ты что, лысый? – пошутил Вовка.

– Я – Бритый. И ты об этом знаешь.

– Знаю. Знаю, что ты терпишь меня, пока я нужен.

– Правильно знаешь, – ухмыльнулся Бритый.

Вовка в упор посмотрел в глаза Бритого:

– Когда выезжаем?

– Через час. Сбор в офисе.

Бритый резко развернулся и пошел прочь. Вовка подошел к отцу:

– У меня срочная работа – без меня как-нибудь управитесь? А я через недельку подъеду, ладно?

– Ладно-то, ладно, но что-то не нравится мне этот лысый хлыщ.

– И мне не нравится, – улыбнулся Вовка. – Но хорошее лекарство дорого стоит, а я немного поиздержался.

Лукичу по неуверенному голосу сына было понятно, что тот колеблется – нужно ли соглашаться на срочную работу, но давить на него не стал. Сам пусть решает.

– Ну что, поедем назад в больницу? – Вовка взял с диванчика большие пакеты с покупками.

Большой черный джип несся по шоссе все дальше от города. Горы темной мглой медленно приближались навстречу, заслоняя черный, с бусинками звезд, горизонт. По бокам дороги, в ослепительных лучах ксеноновых фар дальнего света начали мелькать сначала редкие заснеженные березы, ели, сосны и лиственницы. А когда пошли кедры – тайга встала сплошной темной стеной. На плавном повороте джип замедлил скорость, и в ярком свете фар Вовка увидел стоящую на обочине дороги то ли волчицу, то ли дикую собаку. Умный зверь пережидал проезжавший автомобиль. Почти поравнявшись с ним, Торба вильнул рулем вправо, сбил кенгурятником животное и, захохотав, закричал:

– Не стой у меня на дороге!

У Вовки перед глазами вдруг, словно вспышка, предстала страшная картина из его далекого детства: следы грузовика и белая смертельно раненная собака на снегу.

– Тормози! – сказал он. – Тормози, кому сказал! – В его голосе было столько безрассудной ярости, что Торба непроизвольно нажал на тормоз. Джип бросило вбок, но сработала антипробуксовочная система, и джип встал.

Вовка открыл дверцу, вышел из машины, достал из внутреннего кармана пачку долларов, бросил их на сиденье, захлопнул дверь. Джип минуту стоял на месте, потом, взревев, рванул по дороге в сторону гор. Вовка посмотрел вслед, окинул взглядом пустую, ставшую черной, дорогу и пошел по ней в обратную сторону. Мороз к ночи усиливался. Вовка поднял воротник. До города было не меньше тридцати километров. Останавливаться было нельзя – замерзнешь. Вовка мысленно окинул все расстояние, которое ему предстояло преодолеть по пустынной дороге, и решил, что справится.

«Жаль, конечно, что нет шапки и рукавиц, – подумал он. – А почему нет?» Он снял с шеи шарф, надел его на голову, завязал под подбородком. Кисти рук засунул в карманы пальто. И двинулся быстрым, но размеренным шагом.

Поравнявшись со сбитым животным, он остановился, наклонился, чтобы получше его рассмотреть. Длинная крупная серая на белом снегу в свете луны собака-волчица доживала свои последние секунды.

«Такую красоту сгубить?! Ради чего? Не будет тебе, Торба, прощения на том свете», – подумал Вовка. И вдруг заметил легкое движение – к соскам волчицы-собаки, тыкаясь слепой мордочкой, ползло мокрое еще существо.

– О, Пресвятая Богородица! – вскрикнул Вовка, схватил щенка – волчицы в это время года не щенятся – обтер его носовым платком и сунул за пазуху.

Теперь нужно было спешить. И Вовка быстрым шагом пошел по дороге.

В это время года по этой дороге ночью никто не ездил, но сегодня было иначе. Сначала Вовка услышал далекое надсадное урчание, потом свет фар. Груженный кругляком лесовоз приближался. Но откуда в это время года лесовозы? Сезон ведь закончился. Или вывозят заготовленное впрок? Вовка перешел на другую сторону дороги, остановился и поднял руку.

Груженный лесовоз плавно затормозил. Вовка открыл дверцу:

– Командир, подбросишь?

– Садись, если не спешишь. Перегруз, быстро не поедем, – сказал недовольно водитель.

Вовка залез в кабину, захлопнул дверцу. Водитель выжал сцепление, воткнул первую скорость, нажал на газ. Лесовоз надсадно взревел и медленно тронулся с места. Водитель посмотрел в зеркала заднего вида, мотнул головой.

– Что, не в настроении? – спросил добродушно Вовка.

– А ты кто? На охотника не похож, на туриста тоже. – Водитель щелкнул зажигалкой, прикуривая сигарету.

– Спасатель я, – Вовка улыбнулся, из-за пазухи достал щенка. Тот уже окончательно обсох, нагрелся за пазухой, но был голоден и потому, проснувшись, чуть слышно заскулил.

Водитель внимательно посмотрел:

– Волчонок? – приоткрыл боковое окошко, чтобы выходил табачный дым.

Вовка зажег свет в кабине, глянул щенку под хвост.

– Сучка. Похожа на волчицу, но обычно в это время они не щенятся.

– Так в это время раньше и лес особо не валили. Вывозить – вывозили. А сейчас хозяин пригнал китайцев с роботом, бульдозер. И снег нипочем. Снег бульдозер расчистил, робот за ствол взялся, вжиг под самый корень – даже пенька нет, еще вжиг-вжиг – и сучьев нет и верхушки. Минута, и готовое бревно уже в лесовозе. Старые лесовозы уже не справляются. Говорят, уже с Китая везут новые… А ты говоришь, не щенятся в это время. Скоро не то что волков не останется, тайги не будет, – закончил монолог водитель.

У Вовки кольнуло в груди, но он, глядя на беспомощного младенца у себя в руках, улыбнулся:

– Будет! Новая народится, нарастет. Правда, Тайга?

11

Когда Вовка вошел в дом, началось радостное оживление. Вышел отец из кухни, где он читал книгу, прислонясь спиной к теплой печи. Любаша выскочила в коридор из комнаты, где лежала на кровати мама. Мама аккуратно села на кровати, попыталась встать на ноги.

– Вернулся, значит, – сказал отец, не выказывая свою радость.

– Привет, – сказала Любаша, светясь от радости.

– Кто это там? – раздался голос матери.

– Это мы, – засмеялся Вовка. – Мам, ты лежи, я счас зайду.

Любаша суетливо бросилась в комнату матери.

Отец, воспользовавшись моментом, сказал:

– Любаша теперь будет жить у нас. Ты до свадьбы к ней не лезь.

– А когда свадьба – то? – спросил Вовка.

Отец посмотрел на сына:

– Согласен, значит?.. Известно когда. После Пасхи, на Красну горку. Чтобы жили долго и счастливо… А что у тебя там?

Вовка достал из-за пазухи живой комочек.

Отец внимательно глянул:

– Волчонок!

– Тайга. Сучка, – улыбнулся Вовка.

– А чем кормишь? Он же еще слепой?

– Соской. Молоком да детским питанием.

Через неплотно прикрытую входную дверь в коридор на чужой запах ворвался Самур. Увидев Тайгу, он ощетинился.

– Фу! – прикрикнул на него Вовка. – Она наша. Будет жить с нами. – Когда Самур немного успокоился, Вовка поднес ее обнюхать. Самур втянул большим носом незнакомый запах, потом лизнул серую слепую мордочку. Тайга заскулила, приветствуя вожака своей новой стаи.

Два дня сушили сухари, закупали в сельмаге все необходимое, в охотобществе обменяли добытую Лукичом пушнину на большое количество патронов.

– Забирайте все, что есть. Когда я у вас буду, неизвестно. Может, в марте. А может, кто другой вместо меня будет. Надоело мне к вам мотаться, – говорил охотовед-заготовитель, выдавая под расписку боеприпасы.

В магазине тоже происходило что-то необычное. Как положено, раз в неделю, у заднего входа стояла тентованная «газель», но водитель-экспедитор вместо того, чтобы выгружать новый товар, наоборот, загружал остатки товара из магазина в машину.

– Все, лавка закрывается! – подытожила заезжая продавщица. – Нерентабельная у вас торговля. Вон Гришка пусть возит вам из райцентра крупу да хлеб. А самогон у вас свой, – попрекнула Лукича продавщица.

А под вечер, накануне ухода в тайгу, к Лукичу зашел старовер Прокопий. Прямо с порога, сняв только шапку, проговорил:

– Попрощаться зашел. Уходим мы всей семьей в верховья Большой реки. Прямо по льду и пойдем. Летом-то туда никак не доберешься. Разве что на вертолете? А кто нам его даст?

Лукич разочарованно молчал. У старовера Прокопия была большая семья. Аж десять детей. И все работяги. Пацаны уже в семь лет могли прокормить себя рыбалкой, охотой.

– А что так? – спросил Лукич.

– А еще года два назад забрел со старшим туда и сруб заброшенный присмотрел. Давнишний. Мы его топорами подладили, крышу подновили, щели мхом законопатили… А тут давеча сон приснился. И не сон, а наваждение, прямо. Что черная нечистая сила пришла к нам в деревню души наши светлые забрать…

Лукич перекрестился на икону, висевшую в правом восточном углу.

Старовер украдкой двумя пальцами осенил заросший густой бородой рот.

– Ну, с Богом! – сказал Лукич. – Захотите вернуться, будем рады.

– Ну, покедова, – кивнул Прокопий.

В тайгу ехали втроем. Гришка за рулем своего «Бобика», Лукич рядом, крепко вцепившись в ручку под лобовым стеклом. Вовка сидел сзади на откидном сиденье. Самур и Угба лежали на металлическом полу автомашины рядом с вещмешками.

Грунтовая дорога, на которую они свернули с трассы, ведущей от райцентра до их деревни, несмотря на обильные снегопады, была проходимой. Снег толстым слоем лежал в логах, низинках, на склонах гор, в нескольких местах подходивших вплотную к дороге. Гришка с опаской посматривал на эти нависшие над дорогой тонны снега. Лукич, как обычно, в дороге молчал, а Вовка под монотонный гул мотора что-то напевал. Иногда, когда «Бобик» катился под уклон, можно было разобрать слова:

 
Шумит золотая,
поет золотая,
моя золотая тайга!
 

Песня была очень старой. Гришка ее слышал по радио, когда ему и самому-то было – от горшка два вершка. И слова Вовка перевирал на свой лад, но в груди у него что-то екнуло, он взглянул на Лукича – тот сидел, задумавшись, и Гришка стал подпевать своим хриплым, прокуренным голосом:

 
Шумит золотая,
поет золотая,
моя золотая тайга!
 

Гришка иногда посматривал на Лукича – не будет ли он смеяться над его голосом. Лукич умел делать все, кроме одного – он не умел петь. И Гришка никогда не слышал, чтобы он когда-нибудь даже попытался это делать. Но, видимо, действительно что-то начало меняться в их мире, если обычно плотно сжатые губы Лукича вдруг зашевелились, и он зашептал:

 
Шумит золотая,
поет золотая,
моя золотая тайга!
 

Не менее удивительным было и то, что когда они, доехав до места, выгрузив вещи и выпустив собак, не стали препираться насчет собаки, а Лукич сам предложил:

– Хочешь Угбу? Отрабатывай – тащи вещи в избушку. И с Семена в этот сезон не бери собольков… Не смотри, что ходит она как увалень. Она у тебя соболятница.

– А как же вы? Вас двое, а собака одна? – Гришка, не веря своему счастью, запустил руки в густую шерсть Угбы. Стал почесывать ей за ухом, шею, бока.

– Дома у нас растет смена. Правда, Вовка? – Лукич подмигнул сыну. – А этот сезон одним Самуром обойдемся. Снег глубокий. По переменке с Вовкой будем на лай бегать.

Втроем получалось быстрее перетаскивать вещмешки с поклажей. Да и настроение было совсем другим. Приподнятым. А это придавало дополнительные силы.

Вовка, не бывавший в родных местах восемь месяцев, с радостью узнавал подзабытое: и тропу, и тайгу, и низину, и Большой хребет. И уже совсем не стесняясь – душа требовала – пел все ту же песню про тайгу. Но жизнь, как известно, распоряжается по-своему. Неладное Лукич почувствовал, когда они, миновав болотистую низину, начали подниматься на Большой хребет. Самур сначала насторожился, к чему-то прислушиваясь, а потом рванул по тропе вперед. Уже вдалеке он пару раз гавкнул, потом наступила тишина.

Лукич внимательно осмотрелся, снял с плеча карабин. Вовка петь перестал, клацнул затвором мелкокалиберной винтовки, вставил патрон в патронник, вогнал его затвором в ствол. Чужих следов Лукич не обнаружил. Прислушался. Было тихо. Лукич повесил карабин на плечо, поднял вещмешок с сухарями. Метрах в ста от избушки Угба затявкала, ускорила свой шаг. Лукич почувствовал запах дыма. Он опять положил вещмешок на снег, снял с плеча карабин, рукой показал, чтобы Вовка с Гришкой стояли на месте, бесшумно двинулся по тропе. Сделав шагов тридцать, он замер. Ему навстречу выскочил Самур, а вслед за ним Грай – кобелек Семена. Он ускорил шаг. У избушки вокруг Угбы крутился кобель Ламы, из трубы шел дым. Лукич открыл дверь, чуть пригнулся, заглянул внутрь.

– Вы что, совсем здесь прописались? – с улыбкой сказал он.

– Здорово, Сергей Лукич! – обрадовались его приходу Лама и Семен. – Заходи, вовремя пришел, скоро каша будет готова.

Увидев Вовку с Гришкой, Лама с Семеном обрадовались.

– Ты уже знаешь? Подкрепление привел, – сказал Семен.

– Что знаю? – спросил Лукич, пристально посмотрев на него. – Да не тяни, говори!

– Да как тебе сказать. Одним словом, нашествие. С соседнего района к моему участку приближаются китайцы. Бульдозером сгребают снег. Такая огромная механическая рука берет ствол дерева, пила пилит под самый корень, тут же срезает ветви, верхушку. Минута, и пожалуйста тебе готовое бревно. Срезают все подряд, после них голая степь – ледяная пустыня остается. Командиром у них сын заведующей из нашего сельмага. Бывшая, которая самогоном торговала вместо водки.

– Торба, – сказал Вовка, задумавшись.

– А ты откуда про это знаешь? – спросил Лукич у Семена.

– Как откуда? Сначала не мог понять, откуда гул. То есть, то нет. А потом понял. Ветер с той стороны – гул. Нет. И не слышно ничего. Я забрался на скалу, смотрел в бинокль, потом подобрался поближе, – рассказал Семен.

– Вместо того, чтобы охотиться, ты шпионажем занимаешься, – попытался пошутить Лукич.

Кашу ели молча, потом, когда начали пить чай, Лукич сказал:

– Значит, так. Ты, Гришка, оставайся с Угбой в избушке, пока мы не вернемся. Отдыхай, и собака к тебе привыкнет. А мы выходим прямо сейчас. Вовка, ты себе маскхалат взял?

В ноябре день короток. В тайге тем более. Вначале пятого дня уже начало темнеть. К избушке Семена подошли уже в полной темноте. Привычно растопили печку, сварили ужин, вскипятили чайник. Избушка Семена по площади была почти такая же, как у Лукича, но крыша-потолок была низкой. Приходилось либо сидеть, либо пригибаться, чтобы не удариться головой.

У Вовки, отвыкшего за время, проведенное в городе, от таежных условий, мелькнула мысль: «И зачем им все это нужно? В городе и электричество, и горячая ванна, и готовая еда в „Макдоналдсе“… Особенно Семену. Он же инвалид?! Лежал бы на диване, смотрел бы телевизор, попивая пивко?» Но было в этой картине что-то такое, что заставляло дрогнуть молодое Вовкино сердце, что по дороге в тайгу заставляло его петь. И было это знакомым, узнаваемо-родным с самого детства. С того момента, когда он стал ощущать себя. И это было с ним всегда. Даже когда он был далеко в городе, оно, это чувство, было с ним. Пусть в подсознании. Пусть где-то в глубинах его памяти. И это чувство – Вовка даже и не мог назвать, что это было за чувство, – но это была любовь. Любовь к тайге, любовь к Большому хребту, любовь к этим людям. Может быть, некрасивым, заросшим щетиной, одетым в стеганые штаны, телогрейки, пахнущим табаком, костром, потом, но родным. И Вовка, несмотря на предстоящее, почувствовал в душе умиротворение, покой. Он почувствовал себя дома, среди родных ему людей, которые надежны, как никто в этом мире, которые, не спросясь, молча отдадут свою жизнь за него. И он, Вовка, понял, что и он готов отдать свою жизнь за них. И за весь этот окружающий его таежный мир.

Утром, доев вчерашнюю кашу и напившись чаю, они вышли из избушки. Впереди, показывая и прокладывая путь, покатил Семен. За ним шел Вовка, потом Лама. Лукич шел последним. В этих местах он бывал всего несколько раз за все время охоты на Большом хребте. Это был участок Семена. Он был относительно ровным, как может быть ровным склон Большого хребта: не было глубоких логов, за исключением Сухого лога, который был естественной границей участка Семена. За Сухим логом в былые времена до самого горизонта простиралась тайга. Росла она на пологих горах, была удобна для лесоразработок – легко валить лес, вывозить его. Но леспромхоз располагался в тридцати километрах от Сухого лога, лес валили в других направлениях, ближе к шоссейной дороге, которая рассекала соседний район пополам.

К полудню вышли на скалу, откуда как на ладони просматривалась местность за Сухим логом. Было все понятно и невооруженным взглядом. Прозрачный солнечный ноябрьский день установился на несколько коротких часов. И все просматривалось на многие десятки километров. Но Лукич поднес к глазам бинокль. И не узнал это место. До самого горизонта, где раньше стояла вековая кедрово-лиственничная тайга, простиралась заснеженная пустыня, на которой, как после страшной войны, дымились дальние костры, двигались бульдозеры, лесовозы, копошились люди, а посредине стояла жуткая многосотметровая стена, сложенная из бревен.

– Теперь понятно, откуда у меня в низине появился соболёк… Да и волк тоже с этих мест, – сказал задумчиво Лукич.

– Дай гляну, – сказал Лама.

Лукич снял висевший на шее бинокль, передал Ламе. Тот стал смотреть в бинокль, губы его беззвучно шевелились. Потом взял бинокль Вовка. Он долго рассматривал удручающую картину.

– Торба. Это его джип. Таких в городе один-два. А здесь и подавно. Это он, – Вовка отдал бинокль отцу.

Лукич опять стал смотреть в бинокль.

Огромный гусеничный бульдозер медленно начал двигаться в сторону Сухого лога, прокладывая дорогу в глубоком снегу. За ним двинулся трехосный «Урал» с большим тентованным кузовом. А вслед за ним покатил джип.

– Ну, пойдем встречать гостей, – сказал Лукич. – Семен, веди нас к Сухому логу. Вот только кобелей бы попридержать, чтоб нас не выдали.

Лукич посмотрел на сына.

– Ты жениться не передумал?

– Нет, – ответил Вовка, не понимая, к чему клонит отец.

– Если сын родится – назови его в честь деда. Лукой. – Лукич помолчал, посмотрел в сторону Сухого лога. – Вовка, ты сейчас вернешься в избушку, с Гришкой поедете в деревню, оттуда в сторону райцентра, поднимитесь на перевал – помнишь, откуда телефон берет. И звони брату.

– Я ему звонил, когда матери операцию сделали. Он не отвечал.

– Звони, пока не дозвонишься… Расскажи, что у нас тут происходит. Понял? – строго спросил Лукич.

– Понял. Только чем он поможет?

– Твое дело дозвониться, – отрезал Лукич. – Не трать время. Иди прямо сейчас.

Когда Вовка ушел, Лукич отпустил с поводка Самура. Самур метнулся по следам вслед за Вовкой, но вскоре вернулся к Лукичу, сел на снег перед хозяином, не понимая, что происходит. Лама и Семен тоже отпустили с поводков собак.

Лукич посмотрел на друзей, сказал:

– Скоро начнет темнеть, пора начинать. Ты, Лама, поднимись повыше по склону. Метров на двадцать. А ты, Семен, спустись ниже. Замаскируйтесь и ждите, как на солонцах… Я один раз стрельну. Предупрежу, что мы здесь. Если они там не совсем обезумели, то не полезут сюда. Ну все, – закончил Лукич и стал смотреть в бинокль.

За Сухим логом, на очищенной от снега площадке, китайские рабочие поставили большой брезентовый шатер, внутри установили большую железную печь, затопили ее, стали сгружать с «Урала» разборную мебель: стол, стулья, кровати, матрацы. Разгрузкой руководил Торба. В руке у него была бутылка виски, которую он периодически прикладывал горлышком к губам. До него от Лукича было метров пятьсот. Лукич убрал от глаз бинокль, выпустил его из рук. Бинокль повис на кожаном ремешке. Лукич взял карабин, посмотрел в оптический прицел. В крестик прицела попал выпуклый лоб Торбы, потом его сломанный нос, потом бутылка с желтой жидкостью. Лукич нажал на спусковой крючок. Бутылка в руках Торбы от попадания пули крупного калибра разлетелась на осколки. В руке у него осталось только горлышко. Торба в оцепенении стоял несколько секунд, потом бросил горлышко от бутылки, выхватил из-под мышки пистолет, начал стрелять в сторону Лукича. Потом метнулся к джипу, вытащил из него охотничий карабин, лихорадочно стал заряжать его.

Китайские рабочие громко заговорили между собой на китайском, показывая руками на склон Большого хребта. Потом один из них сел за руль «Урала», завел его, стал разворачиваться. Торба с карабином наперевес преградил путь автомобилю.

– Стоять! – кричал он.

Лукич не мог, конечно, услышать, что кричат непрошеные гости, но по жестам и так было все понятно.

Потом Торба бросился к своему джипу, достал большой, похожий на толстый черный брусок, спутниковый телефон, начал что-то в него кричать.

– Жалуется своему другу прокурору, – с легким презрением произнес сам себе Лукич.

Дело было сделано. Теперь надо было ждать. Лукич бережно положил карабин на ствол упавшего дерева, стал смотреть в бинокль.

Стемнело. Лукич опустил бинокль. Прислушался. Стояла обычная таежная тишина. Не было слышно ни далекого урчания «Урала», ни дизельного генератора, который Торба распорядился пока не включать. Лукич опять посмотрел в бинокль. Огней тоже видно не было. Казалось, в мире наступило умиротворение. Но Лукич понимал, что это затишье перед бурей. А то, что Торба просто так не успокоится – было ясно любому, кто знал его. Но Лукич знал и себя. И потому Лукич был спокоен и сосредоточен.

Прошел еще час. На проложенной бульдозером дороге появились огни фар. Медленно, пока еще неслышно из-за большого расстояния, два автомобиля приближались к лагерю Торбы. Когда они остановились у шатра, из них повыпрыгивали люди. Были они вооружены ружьями, карабинами. И хотя они были одеты в униформу, было видно по свободному суетливому поведению, что это гражданские.

Вскоре заработал генератор, появился свет в шатре, а потом засветились два ярких прожектора: один освещал лагерь, второй освещал пространство от лагеря до Сухого лога.

Лукич убрал от глаз бинокль, негромко позвал:

– Лама! Семен!

Первыми на его голос выскочили собаки, потом появились друзья.

– Они там врубили генератор, прожектора, теперь мы можем спокойно разговаривать, развести костер. Ночью они к нам точно не наведаются. Знают, что у нас собаки. Да и местность они еще не изучили, – сказал Лукич.

– Сюда не сунутся, – сказал Семен. – Где ночевать будем? Здесь или в моей избушке?