Текст книги "Под покровом небес"

7

Из-под ног выпорхнула большая серая птица. Она не пыталась спрятаться, а наоборот, привлекала к себе внимание: хлопнув крыльями, останавливалась, оглядывалась, делала несколько шагов, опять хлопала крыльями.

– Ну не нужны мне твои цыплята, – улыбаясь, сказал Семен глухарке.

Птица, словно поняла слова человека, чуть слышно щелкнула клювом и к ней высыпали из укрытий птенцы, не умеющие еще летать, но зато имеющие длинные индюшачьи лапы для быстрого бега.

Отвлекшись на глухарей, Семен пропустил мгновение, когда медведь из засады напал на него. Семен успел сдернуть с плеча карабин, оттянуть боек – патрон уже был в патроннике. Стрелял не целясь, без упора приклада в плечо. Отдача откинула карабин назад, спусковая скоба повредила указательный палец, которым он успел нажать на спусковой крючок. Огромная туша, лишь слегка вздрогнула, получив в упор семимиллиметровую пулю, навалившись в следующее мгновение всей своей звериной силой на Семена, кромсая когтями его тело, дробя клыками его кости, подминая его под себя своей невыносимой тяжестью.

Семен извернулся, выхватил из ножен большой нож, воткнул его в грудь медведю по самую рукоятку…

Потом было небытие. Когда Семен очнулся, в тайге потемнело – день клонился к вечеру. Вместо тела он ощущал одну тяжелую, невыносимо тяжелую липкую боль. В нос бил резкий запах крови и зверя. В ушах стоял монотонный гул и странный чужеродный загробный щелкающий звук. Это черный ворон собирал своих собратьев на пиршество.

Семен открыл глаза. Взгляд уперся в низкий потолок избушки. Ноги ныли жуткой болью.

«Да что с ними?!» – Семен оперся левым локтем о матрас, протянул правую руку, откинул одеяло. И только теперь он проснулся окончательно, глядя на пустое пространство, где должны были быть, где болели его ноги. Ужаснувшись увиденному, он перевел взгляд на культи.

«Опять этот сон – теперь не жди ничего хорошего», – подумал Семен.

Семен, как и Лукич, на ночь запускал своего кобелька в избушку – вдвоем веселее, но главное: случись что ночью рядом с избушкой – ночная птица: сова или филин пролетит и сядет на ветку близко стоящего дерева, или бурундук пробежит, кобелек по молодости и из-за охотничьего инстинкта среагирует, залает, а Семен не может просто вскочить на ноги и выйти из избушки, посмотреть, что случилось – слишком много времени займет у него эта процедура, а ночью надо спать, набираться сил для нового дня.

Вот и приходится кобельку ждать взаперти, пока хозяин утром не откроет дверь, чтобы на свободе выпустить свой охотничий пыл и энергию, накопленную за ночь.

Оправившись от шока, Семен взглянул на кобелька, который уже стоял у двери, дружелюбно помахивая хвостом. Семен перевел взгляд на маленькое, с тетрадный лист, окошко, пальцами обеих рук скрестил две фиги, произнес три раза:

– Ночь прочь – сон прочь!

Этому заклинанию научил его друг Сергей Лукич. Действовало оно или нет – сложно было сказать, но успокаивало точно. Было ли это немудреное действие каким-то языческим заклинанием, судя по улыбке Лукича, когда он учил этому Семена, навряд ли, но после него плохой сон можно было не вспоминать целый день и спокойно заниматься повседневными делами.

Вот и сейчас, успокоившись, Семен приступил к обычным утренним делам: оделся, спустился с нар, выпустил на улицу собаку, растопил металлическую печку, вскипятил чайник, разогрел остатки вчерашнего ужина для себя. Для кобелька наложил в его миску холодной вчерашней каши с беличьим мясом.

– Грай, ко мне! – крикнул Семен в открытую дверь.

Кобелек не заскочил, как обычно, в избушку, не начал с аппетитом жадно поглощать свою еду.

Семен доел свой завтрак, стал пить горячий свежезаваренный чай, переводя взгляд с собачьей миски на пустой проем двери.

– Грай! Ты где?! – еще раз крикнул Семен, прислушался, потом резко отставил дюралевую кружку с недопитым чаем, потянул за приклад короткую мелкокалиберную винтовку, лежавшую на нарах, отталкиваясь от каменного пола левой рукой, в кожаной перчатке с обрезанными пальцами и набойками из толстой кожи на костяшках, а правой – прикладом винтовки, который на торце имел резиновую набойку, и был обмотан в несколько слоев плотной тканью, выбросил свое тело через порог наружу. Здесь Семен внимательно осмотрел собачьи следы – они вели прочь от избушки по тропе, по которой он в этот сезон еще не охотился. Собачьего лая тоже слышно не было.

«Не понял?» – подумал Семен и громко, на всю тайгу, закричал:

– Грай! Ко мне!.. Грай!.. Грай!..

Потом, оттянув боек винтовки – патрон уже был в стволе, выстрелил в воздух.

Ни на голос, ни на звук выстрела кобелек не вернулся. Семен занервничал, тревога всколыхнулась в душе, и он, зажав фигу теперь уже левой рукой, суеверно произнес:

– Ночь прочь – сон прочь. Ночь прочь – сон прочь. Ночь прочь – сон прочь!

Не помогло, и понимая, что никто не может помочь его верному другу, товарищу по охоте, кобельку по кличке Грай, Семен, отталкиваясь от земли руками, бросил свое тело назад в избушку, где двумя большими глотками допил из кружки чай, остатки чая из котелка перелил во фляжку, надел за спину рюкзак со всем необходимым, перекинул через плечо седушку с короткими сорокасантиметровыми лыжами в основании, надел шапку-ушанку, схватил винтовку и выбрался из избушки. Подперев палкой дверь, Семен взгромоздился на самодельный снегокат и, отталкиваясь рукой и прикладом, покатил по тропке по собачьим следам.

Лукич закрыл Грозу в избушке, подперев дверь палкой и чуркой, на которой он колол дрова, выкатив ее из пристройки. Самура, который не хотел уходить от Грозы, прицепил на поводок. Угба в своей манере, не спеша, шла метрах в трех впереди хозяина.

Самур сначала слегка упирался, тянул назад, но потом, смирясь с хозяйской волей, пошел вперед, насколько позволяла длина поводка.

Через полчаса они вышли на гребень хребта и двинулись на юг. Гребень в этом месте представлял собой абсолютно ровное плато шириной метров пятьсот, длиной километра три с еле заметным уклоном в южную сторону. На этом плато росли высокие с толстыми стволами кедры. Между ними были расстояния в три, а то и в пять и больше метров, отчего тайга в этом месте была светлой, прозрачной и, казалась, цивилизованной, словно парк. Белок в этом месте было много, что подтверждали многочисленные округлые гнезда, скрученные из веток. И белка была местной, с хорошим мехом, но добывать ее было сложно из-за высоких густых крон – пока разглядишь, где она прячется!

Самур был явно в нерабочем настроении, нехотя облаял пару белок. Одну Лукич сбил, а вторую, как Лукич ни рассматривал вершину кедра, так и не увидел. Лукич решил пока оставить белку в покое и, идя по плату, принял немного вправо. Скоро сквозь просветы кедровых стволов он увидел легкий уклон на западный склон хребта, с большой поляной, за которой открывался панорамный вид на далекую Енисейскую долину. Зрелище было завораживающим – словно с птичьего полета: под ногами, за поляной, словно изумрудно-зеленый пояс – еловая чаща, тянувшаяся по всему западному склону, за ним на десятки километров белоснежная холмистая долина, разрезаемая стальной лентой реки, а правее, у самого горизонта – могущие дикие пики Восточного Саяна. Воздух прозрачен, и видится все четко, как на ладони, несмотря на расстояния в десятки километров.

Лукич много раз видел эту завораживающую картину, но каждый раз он снова и снова замирал, давая своему взгляду парить, словно беркут, над землей, и в груди у него все замирало, и не мог он словами объяснить ни себе, ни другим, что с ним происходит? И отчего это?..

Лукич отпустил с поводка Самура, тот, обрадовавшись свободе, кинулся на поляну, потом метнулся влево, к кромке кедрача, залаял. Лукич определил по интонации лая – это не белка. Он в бинокль стал рассматривать кедр, возле которого, уже не лая, сел, ожидая хозяина, Самур, сначала ничего не увидел, потом у самой вершины рассмотрел черное пятно. Через какое-то непродолжительное время пятно пришло в движение, и Лукич увидел большого черного с красными бровями глухаря. Глухарь спокойно, с чувством собственного достоинства смотрел на сидящую на снегу собаку.

Лукич убрал от глаз бинокль и, не выходя на поляну, чтобы не вспугнуть птицу, по краю кедрача, прячась за стволами деревьев, подошел к глухарю поближе.

Он опять посмотрел в бинокль – теперь уже рассматривая ветки ниже самца, и увидел на нижних ветках рассевшихся глухарок. Глухарки, словно игрушки на новогодней елке, только серо-коричневого, под цвет ветвей, окраса, спокойно взирали на собаку, целиком доверив свою безопасность и судьбу красавцу-вожаку. Их было не меньше десяти штук, но важно было разглядеть самую нижнюю. Когда Лукич ее нашел, он прицелился и выстрелил. Звук мелкокалиберной винтовки был не громким, словно треск от ломающей сухой палки. Глухарка упала в снег. Самур знал, что делать, – он только чуть взвизгнул, отвлекая на себя внимание глухаря, но остался сидеть на месте.

Лукич выстрелил еще раз – в глухарку, сидевшую повыше первой. Она тоже упала в снег.

– Ну, хватит пока, – сказал сам себе Лукич и крикнул: – Самур, взять!

Кобель рванул с места, глухарь тревожно щелкнул клювом, сорвался с ветки, и весь табун, шумно хлопая крыльями, устремился за ним. Угба, стоявшая рядом с хозяином, не спеша потрусила к подстреленным глухаркам.

Лукич пошел вслед за ней. Самур, словно отчитываясь о проделанной работе, подбежал к нему, виляя радостно хвостом, потом – к добыче, сунул нос в глухариные перья, слизнул кровь, вытекшую из раны, и рванул мимо хозяина, по следу, назад в избушку, к Грозе.

Лукич не сразу сообразил, куда рванул кобель, а когда понял это, начал кричать:

– Ко мне, Самур! – но было поздно.

Лукич дал обнюхать добычу Угбе, дал полизать птичьей крови и, убрав глухарок в рюкзак, тоже пошел назад, в сторону избушки, только не по своим следам, а взял правее, ближе к восточному склону хребта. Несмотря на появившуюся приятную тяжесть в рюкзаке, идти почти по ровному плату было легко. Угба привычно шла метрах в трех впереди.

– Может, все-таки поохотимся? – разговаривая как с человеком, спросил Лукич собаку. Угба остановилась, повернула голову к хозяину, из приоткрытой пасти торчал кончик языка, и казалось, что собака улыбается.

– Отдам я тебя Гришке, – решил Лукич.

Угба, словно испугавшись, что хозяин сдержит слово, ленивой трусцой побежала вперед, скрылась за толстыми кедровыми стволами и вскоре пару раз тявкнула.

– Ну вот, можешь! – Лукич быстрым шагом дошел до собаки, приложил к глазам бинокль, обшарил взглядом кедр, обнаружил белку и, прицелившись ей в глаз, выстрелил. Белка упала к лапам собаки. Угба зарычала незлобно, без азарта, прикусила за голову и, бросив добычу на снег, равнодушно отвернулась.

– Молодец! – похвалил ее Лукич и, подняв белку, стал снимать с нее шкурку.

Через час, когда он окончательно понял, что без Самура и Грозы настоящей охоты на белку не будет, хотя Угба и облаяла еще пару белок – в былые годы на этом месте с Самуром они добывали до десяти-пятнадцати штук за день, – Лукич направился к избушке. И уже на подходе по поведению Угбы – она настороженно высоко поднимала голову, втягивая ноздрями воздух, – Лукич понял: что-то произошло. Он ускорил шаг и уже метров через двести увидел на снегу незнакомые следы: на волчьи не походили – мелковаты; на следы волчицы тоже не походили – слишком размашистые прыжки. Значит, собачьи. Чужого кобеля.

Лукич побежал. Угба едва поспевала за хозяином, лениво переставляя лапы, но, когда до избушки оставалось метров пятьдесят, она бросилась вперед, шерсть на загривке встала дыбом, отчего – крупная от рождения – она стала казаться еще крупней, размером почти с Самура. Лукич сорвал с плеча карабин и наперевес в руке выскочил на небольшую площадку перед избушкой.

Самур спокойно стоял у закрытой двери, лишь изредка, молча, оскаливая клыки, показывая всем: кто здесь хозяин. Невдалеке расположились два чужих кобеля: один миролюбиво перекатывался с боку на спину, приминая снег; второй сидел на тропинке, идущей от болотистой низины, метрах в пяти от Самура. Обоих кобелей Лукич, так же как и Самур, знал. Один был Грай Семена, второй – Ламы.

Случилось то, чего так боялся Лукич. Он устало опустился на чурку. Пот струился по лицу, скатываясь в отросшую щетину. Мысли судорожно метались в голове, пытаясь зацепиться за что-то спасительное, неведомое ему в такой ситуации, и он пытался отсрочить, уклониться от того жесткого решения, которое он принял, уже принял, мгновенно, когда увидел кобелей Семена и Ламы у своей избушки. Так он и сидел на чурке, не чувствуя ни мороза, который капли пота превращал в льдинки, намерзшие на щетине, пока снизу по тропе, тяжело дыша, не подошел к избушке Лама. Увидев своего кобеля, увидев всю картину, все понял, молча, не задавая никаких вопросов, подошел к Лукичу и остановился, опираясь на длинную сухую палку-посох.

Лукич тоже молчал некоторое время, потом резко, словно Лама был в чем-то виноват, сказал:

– Ну, что стоишь, печку топи, скоро Семен прикатит. Да, поставь суп варить из глухарки, – Лукич снял рюкзак. – Крупа, вермишель в ящике, в пристройке – сам знаешь.

– А ты? – спросил Лама.

– А мне дела надо уладить, – в голосе Лукича звучал металл, но Лама слишком хорошо знал своего друга, потому спросил:

– Может, помочь?

– Помоги. Дров натаскай и закройся в избушке вместе с собаками на крючок, чтобы не выскочили.

8

Утром Вовка проснулся поздно. Он не сразу сообразил, где находится. Оглянувшись, он все понял и все вспомнил. Он сел, опустив ноги на коврик возле кровати. Он ощутил в теле невероятную легкость, от которой даже с губ сорвался непроизвольный смешок, но в душе была такая странная неожиданная для него пустота. Как будто это был и не он, а другой человек, за которым он наблюдает со стороны. Этот другой человек прочитал записку, написанную для него и оставленную на прикроватной тумбочке.

«Вова, я убежала на работу. Позавтракай – омлет на сковородке, бутерброды в холодильнике. Дверь захлопни, если будешь уходить. Вечером буду ждать. Целую. Катя».

Взял ручку, лежавшую рядом с запиской, ниже приписал:

«Сегодня не смогу. Дела».

Подписываться не стал. И как же он должен подписаться? «Твой зайчик-Вова или Вован Костолом?» Хотя ему было сейчас все равно. Он, как будто это делал всю свою жизнь, ополоснулся в душе, надел новый прикид, мимоходом взглянул на себя в большое зеркало в прихожей: «Вроде он где-то уже встречался с этим элегантным, бритым, с пустым бесчувственным взглядом молодым человеком, от которого веяло опасностью. Таким людям не жалко ни себя, ни любого другого человека. И ожидать можно от него что угодно».

Захлопнув входную дверь, он на лифте спустился вниз, вышел из подъезда, на проезжей части улицы сел в притормозившее такси, доехал до бизнес-центра. Рассчитался рублевой сдачей из магазина одежды, на лифте поднялся на двадцатый этаж.

В офисе, кроме секретарши, никого не было.

– Привет, Люда. А где все?

Секретарша обрадованно улыбнулась:

– Узнал, значит, Володя.

– Узнал, конечно. Два года за одной партой… А где народ?

– Народ подтягивается позже. Наемные кадры часам к одиннадцати. Главные – когда как. Иногда к двенадцати, иногда к вечеру. А иногда не бывают и по нескольку дней… Хочешь кофе? – спросила секретарша.

– Нет. Если только чаю. Спешил – не позавтракал.

Секретарша включила электрический чайник, из холодильника достала тарелку с бутербродами.

– Ты вообще-то как здесь оказался? – секретарша обвела головой кабинет.

– Случайно.

– А ты?.. Стихи пишешь? – спросил Вовка.

Бывшая одноклассница часто заморгала ресницами, но сдержалась:

– Не пишется. А здесь? Ради денег. Закончила иняз. В школу учительницей идти не хочется. А иностранные фирмы все в Москве.

– Ну ехала бы в Москву, – сказал Вовка.

– Было бы с кем… А ты почему не в своей деревне?

– Я? Скоро уеду, – сказал Вовка.

Бывшая одноклассница окинула его с головы до ног, оценила, как хорошо на нем сидит дорогой костюм, дорогая белая рубашка, дорогие кожаные туфли.

– Никуда ты не уедешь, – сказала она. – Чай готов, позавтракай, – и, понизив голос, добавила: – Будь осторожен с Бритым. Да и вообще, старайся меньше говорить.

Вовка пристально посмотрел на секретаршу.

– Спасибо, Люда. Но я никого не боюсь. Да и скрывать мне нечего. А Бритый меня из тюрьмы вытащил.

В начале двенадцатого в приемную вошел Андрей.

– Привет, брателло! – обрадовался он, увидев Вовку. – О, уже в новом прикиде. Тебе идет. – Он обнял вставшего со стула Вовку.

– Кофе, Андрей Иванович?

– Не откажусь. А шеф, Людочка, на месте? – он кивнул в сторону кабинета Торбы.

– Пока нет, – улыбнулась секретарша.

Андрей сделал два глотка кофе, взглянул на Вовку и засмеялся.

Вовка вежливо улыбнулся, кивнул головой – мол, в чем дело?

– Да вспомнил я наш полевой учебный центр, – сказал Андрей.

– Вы что, знакомы? – удивленно спросила секретарь.

– Да, служили вместе, – ответил Вовка.

– Странно все как-то, – произнесла секретарь. – Как будто кто-то специально собирает нас вместе.

Андрей и Вовка посмотрели на нее, помолчали.

– В жизни всякое бывает, – произнес Андрей. – Так вот, представляете, Людочка. Высокогорье. Жара. На обед дают пятнадцать минут. За это время надо съесть металлическую миску супа, перловую кашу с белым медведем, хлеб, масло, кружку компота с сухофруктов. А суп горячий, слой жира в два пальца сверху. Белый медведь вообще есть невозможно, а компота только три четверти кружки небольшой такой металлической, а если убрать сухофрукт, то вообще грамм сто остается. А пить хочется.

Выпьешь залпом этот компот, а пить еще хочется – не до еды.

– А белый медведь у вас откуда? – спросила секретарь. – На севере, что ли, служили?

– Да нет, – улыбнулся Андрей. – Это большие куски белого сала. Такими квадратиками. Есть его совсем невозможно. Противно.

– Но Французов-то любил, – сказал Вовка.

– Да, тот вообще интересный кадр был: над ним подтрунивают, а ему хоть бы что. Улыбается. Но я не об этом, – продолжил Андрей. – После такого обеда построение на плацу. Солнце жжет пуще прежнего. А наше отделение стоит. Вдруг шлеп – один повалился в обморок, второй. Командир спрашивает: «Добровольцы есть – унести их в медсанчасть?» А носилок нет. Значит, надо подхватить под мышку и волоком. Ну мы с Вованом и стали таскать их в медсанчасть.

– Да, было такое дело, – улыбнулся Вовка.

– Да я не об этих обморочных, – продолжил Андрей, допив кофе. – В медсанчасти служила врачиха. Ну такая, – Андрей покачал головой. – Дочь генерала. И она запала на Вована, – Андрей посмотрел на секретаршу, потом перевел взгляд на Вовку.

– Да мне на нее, как говорят: «ноль – внимания, пуд презрения», – сказал Вовка. – Хоть и генеральская дочь. Да и по возрасту не подходит.

– Она же только что медицинский окончила.

– Ну и закадрил бы, – сказал Вовка.

– Так она на тебя запала.

– Ноль – внимания, пуд – презрения, – повторил Вовка.

– Вот поэтому и запала, – засмеялся Андрей.

– Он у нас такой, правда, Вова? – сказала секретарша и пристально посмотрела на Вовку.

– Да ну вас, – отмахнулся Вовка. – Вечно вы что-то придумываете.

В приемную шумно вошел Торба.

– Счас, милая, счас. Порешаем все твои проблемы, – Торба опустил руку с телефоном. – Зайдите, – кивнул он Андрею с Вовкой.

В кабинете Торба бросил свою кожаную сумку для бумаг на стол, повалился в кресло.

– Значит, так, дуйте сейчас на стоянку, там, где фитнес-центр: какие-то бакланы перекрыли выезд Ленке. Разберитесь, так по-тихому, припугните. Посмотрите, это просто хулиганы или кто посерьезнее. Ну, Андрюха, ты знаешь. Да, Вовану выдай, что положено. Понял?

– Понял, – кивнул Андрей.

Подойдя к своему автомобилю, Андрей открыл багажник, достал из него легкий бронежилет, обернул им короткоствольный автомат, перенес это в салон. Потом из багажника достал пистолет в открытой нательной кобуре, сунул под полог пиджака, сел за руль автомобиля.

Вовка сел рядом.

– Быстро снимай пиджак, рубашку, на тело надевай броник, потом рубашку, потом кобуру, сверху пиджак, – сказал Андрей и завел автомобиль.

Японская праворукая «тойота» на большой скорости помчалась по улице, и пока Вовка ковырялся с кобурой, они уже подскочили к стоянке фитнес-центра.

– Значит, так, – повторяя интонацию шефа, сказал Андрей. – Здесь на здании камеры видеонаблюдения. Я поставлю машину так, чтобы не было видно, что происходит в салоне. Ты оставишь распахнутой свою дверцу, я направлю на них автомат: камеры не зафиксируют, а бакланы увидят. Ты надень пиджак, но не застегивайся. Подойдешь к ним – мне прострел собой не загораживай, кивнешь им в мою сторону, невзначай покажешь свой ствол – не расчехляй его, спросишь: «Есть вопросы?» Понял?

– Понял, – сказал Вовка, удивляясь происходящему с ним.

В автомобиле, перекрывшем выезд со стоянки, сидели два толстых мужика, Вовка видел таких торгующих на рынке овощами. Они были навеселе, о чем-то гоготали, кивали в сторону симпатичной девушки, сидевшей за рулем новенькой красной иномарки. Вовка постучал по боковому стеклу. Стекло начало медленно опускаться:

– Чего тебе? – на Вовку пахнуло спиртным, луком, еще чем-то неприятным.

У Вовки вдруг появилось желание вытащить этого мужика из машины и размозжить ему всю морду. Еле сдержав себя, он показал рукой в сторону Андрея, потом откинул полу пиджака, оголив кобуру с пистолетом.

– Вопросы есть?

– Да ладно, братан, уж пошутить нельзя. Все-все, мы уже уезжаем.

– У нас что-то с машиной, клянусь, братан, – сказал второй, заводя свой автомобиль.

Вовка сделал два шага назад, сунул руку под пиджак и стоял так до тех пор, пока девушка на иномарке не выехала со стоянки. Она одной рукой управляла автомобилем, второй рукой держала мобильный телефон. Медленно проезжая мимо, она по Вовке скользнула равнодушным взглядом, не поприветствовав, ни поблагодарив его. Видимо, такая была установка от Торбы.

Вскоре Вовка с Андреем вернулись в офис.

– Иван Геннадьевич уехал на переговоры, – официальным тоном сказала секретарша.

– А Бритый с Кабаном не появлялись? – спросил Андрей.

– Они тоже на переговорах, – доложила секретарь.

– Что с тобой? Ты, Людочка, прямо деревянная какая-то, – спросил Андрей.

– Приказ с вами не кокетничать, – серьезно произнесла секретарь.

– Кто такой приказ тебе дал? – улыбнулся Андрей.

– Василий Петрович.

– Ну тогда пусть тебя и охраняет Василий Петрович, – засмеялся Андрей. – А мы пойдем пообедаем.

После обеда в ресторане бизнес-центра, который затянулся до вечера, Андрей пригласил Вовку с собой в другой ресторан, который находился рядом с его домом.

– Сегодня переночуешь у меня, – сказал Андрей. – Но жрать у меня ничего нет, поэтому поужинаем здесь.

– Да не хочу я есть, – сказал Вовка.

– У меня там кое-какие дела есть, а ты подстрахуешь, ладно?

– Ладно, – согласился Вовка.

В ресторане они сели за столик, который находился в небольшом закутке, отгороженный от основного зала большой пальмой в горшке.

– У нас тут как в Монте-Карло, – зачем-то подмигнул Андрей.

Вовка съел столичный салат, выпил бокал минеральной воды.

– Все, в желудке больше места нет, идем домой?

– Да подожди ты, – Андрей достал из внутреннего кармана пиджака нераспечатанную колоду карт. – В картишки играешь?

– Нет, – скрывая легкое удивление, ответил Вовка.

– Счас мы тут немного перекинемся, а ты поучись.

К их столику подсели два хорошо одетых мужчины, и началась игра. Играли на деньги. Почти молча. Сначала выигрывал Андрей, потом играли с переменным успехом, перед самым закрытием ресторана Андрей проиграл все деньги, которые у него были, спросил у Вовки:

– Займешь до завтра?

Вовка достал последние свои пятьдесят долларов, протянул купюру Андрею. Когда Вовка протягивал Андрею деньги, нечаянно ударил пистолетом, который был в кобуре под пиджаком, о край стола. Мужчины на секунду насторожились, незаметно переглянулись.

– Ну, ладно, нам пора.

– А отыграться? – зажав купюру в руке, спросил Андрей.

– Завтра или в любой другой день, ты же знаешь, мы постоянно здесь.

Торба, Бритый и Кабан появились в офисе только на третий день после обеда. Кабан был трезв – видимо, вел машину, Бритый, уставший от переговоров и перепоя, уснул прямо в кресле приемной, Торба, уставший, покачивающийся от выпитого, прошел в кабинет.

– Вована ко мне пригласи, – сказал он по внутреннему телефону секретарше.

Вовка, уставший за три дня от безделья, охотно зашел к шефу. Торба пригласил его сесть за приставной стол.

– Пить будешь? – грубым полупьяным голосом, но с доброжелательной, похожей на улыбку физиономией спросил Торба.

– Ну если только чаю.

– Людочка, два черных чая, конфеток к чаю, а мне вискаря, – сказал он секретарше.

Когда секретарша вышла, Торба сказал:

– Хочу поговорить с тобой. А то все работа, все некогда, а с людьми разговаривать надо, правда, Вован?

– Правда, – сказал Вовка.

Вовка придвинул к себе поближе перламутровую чашку с блюдцем, взял конфету.

Торба хлебнул из своей чашки чаю, поморщился, отодвинул чашку, взял широкий стакан, из бутылки плеснул в него немного виски.

– Ну, за встречу!

– Давай, – улыбнулся Вовка, чокнулся чашкой с чаем.

Торба сделал небольшой глоток виски, внимательно посмотрел на Вовку.

– А ты все такой же. Подрос немного, конечно, но взгляд, манера поведения те же.

– Спасибо, – ответил Вовка. Он не знал, как правильно себя вести с Торбой: вроде с одной деревни, росли вместе, в охоте, рыбалке, да и по силе Вовка превосходил Торбу, но сейчас Торба был начальником, платил зарплату… Поэтому Вовка решил, что пусть инициатива будет на стороне Торбы. Пусть он задает вопросы, а он, Вовка, будет отвечать.

– Ты знаешь, Вован, я с тобой буду откровенен, как с земляком, как, можно сказать, с другом детства. Здесь, в корпорации, случайных людей нет. Их всех сюда привел какой-нибудь порок. Андрюха игроман, картежник. Сколько раз я его спасал: проиграется – просит денег. Ведь картежный долг – это дело такое, и замочить могут. Я его даже лечил в наркологической клинике. Сейчас вроде не играет, – Торба внимательно посмотрел на Вовку. – Или опять начал?

Вовка неопределенно пожал плечами.

– А где он, кстати? Звоню на мобилу – не отвечает.

– Может, разрядился?.. Сказал, по каким-то делам поехал.

– Ладно, выясню. Кабан от рождения злой и нелюдимый. Любое слово постороннего человека воспринимает так, – Торба выхватил из-под мышки пистолет и стал наводить на предполагаемого противника. – Комплекс у него какой-то, а спросить нельзя – застрелит, – улыбнулся Торба. – И если бы не я, он давно бы сидел в тюрьме или гнил на кладбище, – Торба отхлебнул из стакана виски. – Бритый – это сгусток самых опасных пороков – корысть, прелюбодеяние, жажда власти. Если бы он умел организовывать, как я, то давно бы меня убрал. Но я ему нужен.

Вовка внимательно слушал Торбу, удивляясь его такой откровенности: либо он хочет проверить его таким образом, не разболтает ли Вовка доверенную информацию, либо он хочет подкупить, морально подкупить его своей доверительностью.

– И ты, Вован, здесь не случайно.

Вовка допил чай, поставил на блюдце чашку, посмотрел на Торбу.

– Знаешь такое высказывание из Библии: «добрыми намерениями выстлана дорога в ад».

– А ты и Библию читаешь? – спросил Вовка.

– Да. Я не всегда виски пью или езжу на разборки, но и созидаю – вон какая корпорация, – Торба обвел взглядом кабинет, – и Храм буду строить. Правда, еще не решил, где… Так вот, и ты здесь не случайно. Зачем ты впрягся за чужих? У них свои терки. И сидел бы ты сейчас в СИЗО, а потом на зону пошел. И кем бы ты оттуда вышел? Волком?.. Это твое благородное тщеславие чуть не сыграло с тобой злую шутку. Ты понимаешь, Вован, дьявол – он же везде. Он же не всегда с рогами и копытами. Он рядится в разные одежды, в разных приятных с виду людей, в разные благородные с первого взгляда идеи и поступки. Он везде!

– Везде, где Бога нет, – согласился Вовка.

Торба внимательно посмотрел на Вовку.

– У тебя крест на тебе?

– Да, я его не снимаю.

Торба встал с кресла, открыл сейф, достал из него массивную золотую цепь с большим, как у священнослужителя, золотым крестом с красными рубинами, надел на толстую бычью шею.

– Храню в сейфе – иногда мешает моей работе, – словно оправдываясь, сказал Торба. – Едем в Храм.

Корпорация «Сибирские лесные системы» набирала мощь. В начале лета при странных обстоятельствах погиб директор и главный владелец Лесоторговой базы. Поговаривали, что он проиграл крупную сумму денег в карты и застрелился. И не было бы никаких вопросов – и пистолет был в его правой руке, и выстрел был произведен из этого пистолета. Вот только мало кто знал, что директор Лесоторговой базы при жизни был левшой. Погибший директор был хорошо известен в криминальных и около криминальных кругах как заядлый картежник, поэтому, когда Лесоторговая база путем нехитрых документальных комбинаций отошла к «Сибирским лесным системам», у Торбы начались неприятности со старым криминалитетом. В офисе корпорации появилось шесть новых крепких парней со сломанными носами, сломанными ушами – боксерами и борцами, выпускниками Института физической культуры. Торба подогнал им сразу три новеньких автомобиля, выдал легкие бронежилеты, биты и травматические пистолеты. Новоявленных бойцов он хотел отдать в подчинение Вовке, который был уже и личным водителем, и телохранителем Торбы, но Вовка отказался. Торба разозлился на Вовку и отправил его в опалу – новым директором Лесоторговой базы.

– О своей безопасности позаботься сам, – сказал ему Торба.

Вовка подтянул к себе своего земляка, у которого он жил в комнате, когда только приехал в город, охранника Виктора с торгово-развлекательного центра, в котором он когда-то работал, и задействовал Андрея, который часто приезжал на Лесоторговую базу и оставался здесь ночевать в специально оборудованном помещении, в котором жили и сам Вовка, и его земляк, и охранник Виктор.

Это и спасло Лесоторговую базу, когда однажды ночью ее пытались сжечь: вчетвером они обстреляли старенькую девятку, на которой приехали поджигатели, потушили подожженный угол дальнего склада со стройматериалами.

Все успокоилось после нескольких пышных похорон, взбудораживших весь город: перекрытые улицы, десятки, если не сотни дорогих иномарок, десятки венков, траурная музыка, цветы, десятки, если не сотни молодых крепких парней в черных строгих костюмах, черных рубашках с золотыми цепями на шеях.

Но в октябре случилось то, что должно было рано или поздно случиться: застрелили Андрея. Из обреза дробовика выстрелом в живот. В больницу его привезли еще живым, но врачи тщетно боролись за его жизнь – весь желудок и кишки были порваны в клочья картечью.