Текст книги "Бритва Оккама в СССР"

Глава 19, в которой перепут всё-таки случается

– В каком смысле двадцать пятое – это суббота? – у Эдгара были такие глаза, какие можно обнаружить у нашкодившего кота, после того как его поймали за шкирку на месте преступления.

– Да вот так вот! Двадцать четвертого мы вылетели, двадцать пятого прибыли в Гавану. Двадцать шестое – это воскресенье, – я от досады пнул ногой какую-то канистру, и она с гулким звуком пролетела над совершенно пустым, без единой живой души аэродромом Карабинери.

Аэродром был так себе, фиговенький. Просто – ровная площадка и какие-то не то вагончики, не то – контейнеры с эмблемами береговой охраны США. Этих бравых ребят тут тоже не было. На острове Исла де Мона вообще, на хрен, никого не было, кроме нас четверых. Ну и там птичек разных: чаек, попугаев и чёрт знает кого ещё.

Почему? Всё очень просто: форум еще не начался, Эдгар всё перепутал.

– Ять, мужики, простите ради Бога, я, правда, дикую дрянь учудил… Я ещё думал – какого хрена такая спешка, не могли на день раньше прилететь, или на два?! Всё бы в спокойном режиме сделали, в Сантьяго бы переночевали, помылись, привели себя в порядок… Я думал двадцать шестое – это суббота, и… Не, ну в свое оправдание я за последнюю неделю спал всего три раза, обстановка тут дикая, ещё из Центра задания вешают… Простите меня, а?

– Кур-р-р-р-ва пер-р-р-долена! – сказал пан Анджей, и я был с ним согласен на все сто процентов.

Яхим же выразил своё отношение к этому самому перепуту гораздо более заковыристо:

– Leze to z něho jako z chlupaté deky… Nepřijemný jako činže! – и скривился. А потом вдруг лицо молодого чешского постмодерниста просветлело: – Není ještě všem dnům konec! Мы имеем много доброго пития и… И вепрево колено!

– Курва матка! – сказал Анджей, и в глазах его замелькали весёлые искорки. – Это меняет дело!

Я с интересом и пониманием глянул на коллег-писателей:

– А заночуем или в одном из тех бунгало на берегу, или в вагончике… Замок сломаем к чёртовой матери.

– О! – поднял вверх палец Яхим. – Да!

– А я вам того-сего оставлю, у меня есть хороший такой НЗ с собой… – умоляюще смотрел на нас Эдгар. – Они, эти студенты-литераторы, завтра прибудут, это точно! А если нет – я с человеком свяжусь, он береговой охране маякнёт, патрульный катер тут к обеду будет проходить. Зажжёте костер побольше, они заметят и вертолёт пришлют! Честное индейское! Ну, мужики, ну я понимаю что – жопа. Но мне на Гаити надо, там дурдом, такой дурдом, что ни в сказке сказать, ни пером описать! Не то чтобы мир спасать, но сотен пять человек – точно.

– Чёрт с тобой, сеньор Леонидас Феррас… – я махнул рукой. – Отпустим его?

– Он такой же Леонидас Феррас, как я – святая королева Ядвига, – сказал Анджей. – Но дела это не меняет. Нехай пшездует хоть в дупу, мы будем брадзо добре проводить время, панове!

Эдгар встопорщил волосы и смотрел на нас выжидающе.

– Мы тебя прикроем. Никто не узнает как ты налажал. Просто три писателя решили провести время на лоне природы, и всё такое. Творческие люди, с придурью… Так, камрады? – обернулся я к коллегам по перу.

– Так, так! – закивали они.

А потом Яхим, выпучив пьяные глаза, посмотрел на Эдгара и проникновенным голосом попросил:

– Dejte mi jeden granát. Budu rybařit! – похоже, он собрался глушить рыбу! – По-жа-луй-ста.

На что дурацкая была просьба, но Эдгар вдруг сунулся в кабину самолета, пошерудил под сиденьем и достал оттуда хорошо узнаваемую РГД–5. Что у него там, под пилотским креслом – Сезам, откройся? Или портал в Нарнию?

– На! Хуже уже не будет… Не убейся только, обращаться-то умеешь? – граната перекочевала в руки чеха.

Яхим при этом жутко оскалился. Постмодернисты – люди опасные!

А потом мы принялись разгружать «Пчёлку» – продовольствия и всего прочего нам Эдгар решил оставить с запасом. Мало ли! Пока таскали ящики и дозаправляли самолёт, я с ужасом думал, что индейско-прибалтский пилот мог перепутать ещё и острова, но бритва Оккама спасла мою психику и на этот раз: не стоит плодить лишние сущности.

У нас есть одна проблема, и мы решили превратить её в приятный бонус: пикник на природе, в тропическом раю. Благо, опасных животных тут не водилось, от опасных насекомых имелся репеллент, а что касается опасных людей… Три славянина и пять бутылок рома – это было само по себе свирепое сочетание, так что бояться картелей, пиратов и каннибалов мы не собирались.

Когда самолёт был заправлен, а весь груз сложен в один из пустых контейнеров-вагончиков береговой охраны, Эдгар с извиняющимся видом полез в кабину. Я помахал рукой и сказал:

– Счастливого пути!

А пан Анджей добавил:

– Leć w dupę, panie pilocie!

Яхим истерически хохотнул, мы постояли еще немного, провожая взглядом странный силуэт «Пчёлки» и отправились налаживать быт. У нас было обширное поле для деятельности!

* * *

Корабль с рабочими прибыл на рассвете.

Мы ещё даже не ложились – костёр на берегу весело полыхал, похлёбка на основе тушёнки и других эдгаровских припасов, горячая и приправленная местными специями, уютно устроилась в наших желудках, залитая огромными порциями рому. Джунгли – шумели, карибские волны – плескались, москиты – почти не донимали.

Оранжевая баржа… Не знаю, как правильно называется такой тип корабля: широкий, не слишком большой, с невысокими бортами и настоящим краном и другими полезными приспособами на палубе. Пусть будет – самоходная баржа, хотя и окажусь я проклят всеми мореманами. Так вот, эта самая баржа подошла близко-близко к берегу, там, где он представлял собой невысокий обрыв, команда развесила по бортам кранцы (их роль выполняли огромные автомобильные покрышки), и какие-то ловкие специалисты в одинаковых красных комбезах и белых касках принялись выгружать целую гору всего.

– Бесконечно можно смотреть на три вещи, – сказал я, глядя, как из груды материалов и оборудования постепенно проявляются контуры будущего комфортабельного лагеря. – Как течёт вода, как горит огонь…

– И как другие работают, – закончил Анджей и усмехнулся.

Я всегда подозревал, что он на самом деле никакой не поляк. Может, ополяченный белорус? Таких в тамошних лодзях и прочих познанях полным-полно! Но работали эти самые белые каски очень сноровисто, это признать стоило! У них были ручные шуруповёрты, гвоздильные пистолеты, всякие прибамбасы и причиндалы, и даже маленький тракторчик, так что щитовые красивенькие домики и сцена, и чёрт знает что ещё восставали из небытия просто со сказочной скоростью!

Нет, нет, я не то чтобы занимался низкопоклонством перед западом, просто факты были налицо: пока наша необъятная Родина потрошила сама себя в революционных потрясениях, гражданских войнах и репрессиях, и потом успешно сопротивлялась попыткам потрошения извне, эти – развивались и работали. Вон у них у каждого специальный пояс с кармашками на талии, в которые так удобно инструменты совать. Никто даже гвозди во рту не держит!

Помню, в детстве удивлялся: как так, у них в каждой семье телефон с автоответчиком! На кассетку там голос записывают, мол, привет, это Джон, я заказал столик в ресторане… У нас в Дубровице, на окраинах – например, в той же Слободке, телефон провели году эдак в двухтысячном, и ещё лет через пять появились в широком доступе аппараты с определителем номера. Можно было даже регулировать голос: бесстрастная женщина или качок с гайморитом. Дребезжала трель звонка, и этот самый гайморитный тип говорил что-то в стиле «номер два-два-три… три-два-два…» А таких поясов у строителей я и в родном две тысячи двадцать втором не видал! Все предпочитают в рот совать гвозди, стамески и прочие не предназначенные для этого предметы… А всё почему? Потому что только, вроде, оклемаемся, только-только догнать и перегнать норовим, только к поясам и прочим приблудам присматриваться пробуем, как тут же снова потрошение начинается: или они нас, или мы – друг друга. И нет этому конца…

– Будем? – спросил Яхим и потряс бутылкой, на дне которой телепался мутный кубинский ром.

– Будем! – откликнулись мы, поднимая ёмкости с алкоголем.

Я бросал пить, кажется. Да?

* * *

Мистер Гарри Валленштейн… Нет, не мистер – доктор! Доктор Валленштейн, вот как его звали-величали все вокруг, потому как и учёную степень доктора философии по литературе и звание профессора университета Брауна он не зря носил… В общем – доктор Валленштейн одним из первых сошёл на благословенный берег Исла де Мона, где он ежегодно проводил летние лагеря для своих студентов и организовывал им мастер-классы и встречи с выдающимися представителями современной американской творческой элиты: литераторами, художниками, актёрами, режиссёрами…

Этот год был особенный: одновременно со студенческим лагерем правительство США и университет Брауна организовали для писателей со всего мира уникальную возможность заявить о себе на американском и, в целом, англоязычном рынке… Имелся в виду, конечно, цивилизованный мир, понятное дело. Если можно отнести страны Восточного блока к цивилизованным. Вообще, приглашать кого-то из комми Валленштейн считал ошибочным, но ему прозрачно намекнули: эти трое могут стать величинами номер один в своих странах – если не по уровню литературы, то по охвату аудитории точно. И именно это интересовало спонсоров университета в целом и форума – в частности.

А потому доктор Валленштейн нацепил самую вежливую из своих улыбок и по песчаному берегу направился туда, где доблестные служаки из береговой охраны пытались разобраться с тремя мужчинами славянской внешности. Нужно было срочно вмешиваться, пока ситуация не зашла в тупик, и Долговязый Гарри, как его звали за спиной студенты, торопился изо всех сил. Чем ближе он подходил к импровизированному лагерю восточноевропейских писателей, тем менее уверенно себя чувствовал. И было от чего!

Лагерь этот представлял собой на самом деле одно, но самое большое из прошлогодних бунгало, потрёпанных временем и непогодой. В нём тогда проводили мастер-классы для художников, а ещё – семинары и лекции. За долгие месяцы запустения лёгкая постройка пришла в полную негодность. Однако, теперь это сооружение выглядело отремонтированным, со следами недавнего приложения рук. Чинили бунгало с использованием частей от других, полуразрушенных летних домиков. Теперь крыша была накрыта кипами свежих пальмовых листьев, стены на первый взгляд казались прочными, окна – все как одно защищены москитной сеткой. Теперь тут вполне можно жить!

Валленштейн нехотя признавал: поработали эти комми на славу.

Рядом с подвергшейся реновации хижиной социалистического дяди Тома горел костёр, на котором что-то булькало в котле и жарилось на вертеле одновременно. Костёр-то был внушительного размера! Пахло, кстати, говоря, очень и очень аппетитно… Валленштейн сглотнул слюну и ускорился – там, у бунгало, явно назревал конфликт.

– Sir! What is the purpose of your visit to the United States? – в который раз вопрошал атлетически сложенный чернокожий лейтенант береговой охраны.

Здоровенный детина, ростом не меньше шести футов, с копной каштановых волос и бутылкой с какой-то мутью в мускулистых руках, в ответ на этот вопрос заходился приступом хохота – видимо, тоже неоднократно. И отвечал, прерываясь на похрюкивания и всхлипы, и стараясь отдышаться:

– Это… Конференция по новым компьютерным технологиям… И защите компьютерных программ! Гы-гы-гы!

Если бы афроамериканцы умели бледнеть или краснеть – лейтенант явно сделал бы по очереди и то, и другое. Он был на грани и, скорее всего, намеревался приказать крепким парням в синей униформе Coast Guard скрутить русского – а кто это ещё мог быть? Но на счастье вмешался интеллигентный полноватый мужчина с аккуратными усами. Тоже – писатель.

– Дзиень добры, пане офицеже! We are writers from Eastern Europe, arrived at the literary forum… Яки, кур-р-рва яго маць, оrganized by Brown University, – и протянул стопку документов офицеру.

В этот момент из бунгало высунулся какой-то патлатый молодой парень и заорал во всю глотку:

– Рому! Рому!!!

– Запомни, Яхим! – русский гигант с каштановыми волосами улыбнулся до ушей, демонстрируя огромные белые зубы, и погрозил пальцем начинающему алкоголику. – Для тебя слова «ром» и «смерть» – это одно и то же! Аха-ха-ха!

Валленштейн сносно владел русским и польским, а ещё – идишем, ведь его отец был родом из-под Слонима, из Кресов Усходних. Но юмора доктор всё равно не понял. Однако, постарался уладить ситуацию и приблизился к представителю береговой охраны:

– Сэр! Лейтенант! Это известные писатели из стран Восточного блока, я уполномочен подтвердить, что они прибыли на литературный форум…

– Писатели? Они похожи на придурков-хиппи, или хобо с Восточного побережья, мистер… – лицо офицера излучало презрение.

– Доктор. Доктор Валленштейн. Да, да, творческие люди, экстравагантные, понимаете? Видимо, захотели провести время в диких условиях, почувствовать единение с природой…

– Они организовали тут партизанский лагерь, начали заготовку рыбы, вооружились мачете, копьями, луками и стрелами, о май Гад, и это за одни сутки! Это русские? От русских одни проблемы…

– Уан момент, плиз! – русский верзила, видимо, всё-таки, кое-что понимал по-английски. Но акцент у него был просто чудовищный. – Уи а нот рашенз. Ам фром Беларус, зей – фром Поланд энд Чехия. Зис ис нот Раша. Уи а славс, нот рашен.

– Don't try to confuse me, man. You are from Eastern Europe, you are communists – so you are russians, – погрозил пальцем лейтенант.

– Кур-р-р-рва пердолена, пся крев, глава як дупа! – вызверился вдруг интеллигентный мужчина с уcами, окончательно подтверждая своё польское происхождение. – Мы не коммунисты!

– This is bullshit, dudes… – отмахнулся лейтенант и, повернувшись к Валленштейну, с сочувствием похлопал его по плечу. – Если у вас будут проблемы с этими комми – мы неподалёку, доктор.

Валленштейн благодарно кивнул: он жопой чувствовал, что проблемы будут.

* * *

Это было очень показательно: работягам в красных комбезах было на нас феерически насрать.

Они делали своё дело, а тот факт, что рядом обосновались то ли потерпевшие крушение робинзоны, то ли – община хиппи, их волновал крайне мало. Один тип, рыжий и толстый, наверное – прораб или вроде того, подошёл к нам всего раз и уточнил, не будет ли с нами проблем. Анджей на хорошем английском прояснил ему ситуацию, и всё – целые сутки мы были предоставлены сами себе. Всё время пить – это просто скучно, тем более алкоголь не доставлял мне того удовольствия, как раньше. Потому, пораскинув мозгами, я решил, что будущие неприятности, которые обязательно начнутся, лучше встречать на своих условиях. Мой дом – моя крепость. Это не идиоты придумали. Жить в гипсокартонных уютных домиках, где каждый гвоздик учтён и каждая вилка хорошо известна организаторам сего мероприятия? О, нет!

– Панове, сыграем в индейцев? – предложил я.

И панове согласились. Правда, Яхим, в основном, играл в индейца по прозвищу Огненная Вода, но луки и стрелы с помощью одного лишь складного ножа соорудил божественные. Метров на пятнадцать оперённая кусками пластиковой бутылки стрела летела весьма уверенно, и втыкалась наконечником из гвоздя на солидную глубину. Мы с Анджеем довели до ума бунгало – работали с удовольствием, наши тела воспринимали физическую нагрузку аки манну небесную, это после многих часов в самолётах-то!

Так что за вепрево колено и ром мы взялись всерьёз уже перед самым приездом белоснежного пассажирского корабля, сопровождаемого маленьким, но грозным катерком береговой охраны. Рабочие в это время уже закручивали последние шурупы и поднимали навес над небольшой импровизированной сценой посреди лагеря: наверное, тут должны были выступать приглашённые гости.

Мы как раз завтракали свининой и ромом, когда ко мне пришёл этот гладко выбритый, подтянутый и во всех отношениях приятный капитан Афроамерика. И знаете что? Не я это начал. Он первый спросил сакраментальное:

– What is the purpose of your visit to the United States?

Строго говоря, Исла де Мона не являлась территорией именно Соединённых Штатов, но не ответить фразой из любимого фильма я просто не мог! Русский я, в конце концов, или нет?

Глава 20, в которой появляются два новых персонажа

Раскрепощённые, весёлые, взрослые, уверенные в себе – вот какими мне показались американские студенты. Наряды девушек были чудь более откровенными, парни казались чуть менее подтянутыми и чуть более раскованными, если сравнивать с тем же факультетом журналистики МГУ. Конечно – всё было индивидуально, имелись тут и атлетически сложенные молодчики, и девочки-скромницы, застёгнутые на все пуговицы, несмотря на жару… Но в целом – эта молодёжная банда из Род-Айленда была довольно типичной иллюстрацией для молодёжного кино в духе «Американского пирога», но несколько более традиционной, с примесью «Общества мёртвых поэтов». Всё-таки они занимались английской словесностью, а не какой-нибудь модной хренью вроде менеджмента и маркетинга. Всё-таки на дворе был тысяча девятьсот восемьдесят первый, а не начала двухтысячных.

О да, тусить они любили и умели. В первый же вечер, в честь приезда устроили просто невероятную вечеринку. Тут было полторы или две сотни студентов, пять или семь преподавателей и, наверное, пара десятков приглашённых на форум гостей. Оглушительно громкая музыка, танцы, алкоголь в красных пластмассовых стаканах, дурацкие конкурсы по метанию шарика от пинг-понга, пожиранию хот-догов и выпиванию пива на скорость и переноске девушек по импровизированной полосе препятствий… Короче, горело мёртвое. Как у нас на сельской свадьбе примерно.

И да, Яхим там был как рыба в воде. Он от будущих американских литераторов и журналистов недалеко ушёл по возрасту, а по искренности почитания Зелёного Змия и брата его Бахуса и вовсе превзошёл на голову. Так что, обнаружив его, глубокой ночью дефилирующего вдоль по линии прибоя в обнимку с двумя фигуристыми блондинками с лошадиными лицами, я ни капельки не удивился.

Зато удивился, встретив на крыльце нашего бунгало какого-то всклокоченного парня в очках. Его возраст определить было практически невозможно: такие люди не меняются десятилетиями! Двадцать? Тридцать? Не разберёшь. Худой, сутулый, с квадратной челюстью и прищуренными глазами, он сидел на самом пороге, обхватив колени руками, и мелко дрожал. Вот же чёрт!

– Камрад! – сказал он по-английски. – У тебя есть что-то от отравления? Этот рыжий толкнул мне какую-то палёную дрянь, хотя обещал чистый как слеза мет. Обман, везде обман!

Его лицо казалось мне знакомым. Артист или телеведущий в будущем? Чёрт его знает… В любом случае человеку было плохо, человек просил о помощи, и мне ничего не стоило облегчить его мучения, так что я перешагнул через страдающего парня и принялся рыться в аптечке, оставленной Эдгаром. Активированный уголь – универсальное средство от всех бед.

Это ещё медсестра в моей школе доказала, скармливая его детям от головной боли, несварения, перелома берцовой кости со смещением, синдрома Туретта и болезни Паркинсона.

– Ешь это, – сказал я.

– Всё это? – с сомнением парень смотрел на бумажный блистер.

Ну да, в ихних америках таблетки, небось, чуть ли не на развес продаются. Пилюли в пластмассовые аккуратные баночки насыпают, белой пластмассовой же крышечкой зачпокивают и наклеечку клеят, с надписью печатными буквами, толстым чёрным маркером. Колпачок маркера перед написанием названия лекарства обязательно снимать, используя зубы, это непременное условие, иначе лекарство не подействует. А потом главный герой, после великого стресса или тяжкого ранения из этой баночки лекарства пригоршнями в рот засыпает, мужественно разгрызает и запивает коричневым виски из пузатой бутылки, чтобы дальше драться с полусотней противников или стрелять из пистолета с бесконечными патронами. Это каждый знает!

А вот бумажные блистеры – это совсем другая история.

– Не всё. Не ешь бумагу, – предупредил я. – Возьми только таблетки.

«Ноу итинг пэйпер. Тэйк онли таблетс» – вот как это прозвучало из моих уст. Забавно получалось: многоречивый и словоохотливый я, говоря по-английски, превращался в того самого сурового и туповатого русского из фильмов. Да, да, попробуйте-ка блистать остроумием и красноречием на неродном языке! Страшно подумать: незабвенные московские узбеки-дворники вполне могли оказаться людьми весьма интеллигентными и образованными, а курды-беженцы времён пограничного польско-белорусского кризиса через одного были специалистами, окончившими Мосульский университет! Но кому какое дело до твоего высшего образования, если ты говоришь, как умственно отсталый? Потому-то я никогда и не перееду в Америку… Никуда не перееду.

Я вообще не знал, как будет «таблетка» по-английски.

Парень в очках выколупал из блистера чёрные кружочки угля и с сомнением на них уставился. Его ладонь, на которой лежали медикаменты, подрагивала, лоб покрылся испариной. Я протянул страдальцу пластиковую бутылку с водой, и он с решительным видом сунул таблетки в рот и запил их – прямо как в американском кино. Разве что мужественно прожевать не вышло – подавился, закашлялся, вода с углём пошла у него носом… Ну, весь фарш, в общем. Классика.

– Спасибо большое! Меня зовут Стив, я писатель, – сказал он, вытираясь от угольно-водной жижи рукавом и откашливаясь. – Можно я тут посижу? Мэгги попытается затащить меня в постель, но мне не нравится Мэгги… Я, вообще-то, женатый человек!

– Стив? Стивен? – очумело уставился на него я. – Охренеть. Вы из Мэна?

– Э-э-э-э… – будущий король ужаса смотрел на меня с опаской. – Да, да, Стивен, из штата Мэн.

– Меня Гера зовут. Герман Белозор, из Беларуси. Я не то чтобы ваш фанат, но дико уважаю ваше творчество и талант признаю целиком и полностью, а работоспособностью искренне восторгаюсь.

– Белозор? Работоспособностью? – Стивен потёр виски. – Это ведь вы тот советский парень, который написал бестселлер за два месяца?

– О-о-о, вы можете мне поверить – вы напишете роман за десять дней. От него все сойдут с ума, – я присел рядом с ним. – Вас ждёт великое писательское будущее. Только не покупайте себе тот дебильный стол и проводите больше времени с семьёй.

– Ого! Это – предсказание грядущего? – его даже трясти меньше стало, а взгляд за очками так и засверкал.

Наверное, работало великое лекарство Плацебо. Ну как же: сожрал пачку секретных советских таблеток, они же совершенно точно помогают! Та самая школьная медсестра так могла от чего угодно вылечить, даже от бубонной чумы, запросто.

В бунгало что-то загрохотало, и откуда-то изнутри нашего обиталища на порог выбрался пан Анджей и на хорошем английском заявил:

– Товарищ Белозор, вообще – личность легендарная. Говорят, он личный экстрасенс Машерова. Говорят, он уговорил Ахмад-шаха Масуда заключить мир с советским правительством, поймал с помощью своих сверхъестественных способностей дюжину маньяков-садистов и сотню коррумпированных партийных сановников. А ещё – именно он виновен в массовых репрессиях, которые сейчас проходят в СССР.

– Ого, – сказал я. – Кто говорит?

– Все говорят, – глянул мне прямо в глаза поляк.

– Пусть говорят, пусть говорят, пусть говорят… – я отмахнулся, про себя поминая одного говорливого тёзку моего собеседника, из будущего.

Стивен переводил взгляд с меня на поляка и обратно, а потом протянул руку открытой ладонью вверх:

– В конце концов, мистер Белозор… Камрад Белозор, почему бы и нет? Расскажите, что меня ждёт?

– В конце концов, – сказал я, – почему бы и нет, Стивен?

Если удастся вправить мозги и дать шанс этому почти гению соскочить с наркотиков на несколько лет раньше – это будет победа, а? Тем более, как показало время – качество его книг и употребление разных вредных веществ никак не связаны. А если он может писать круто и при этом не гробить своё здоровье – то я просто обязан попробовать! Вот бы он ещё и о геополитике научился судить не только по новостям из NBC и FoxNews и бредням мейнстримных медийщиков… Было бы вообще замечательно.

– Давайте свою руку, будущий король ужаса, – я ухватил Стива за ладонь. – Про мировой бестселлер за десять дней я уже говорил или ещё нет?

* * *

Это было бы и вправду интересно, такой формат проведения летней практики для юных словесников. Лингвистов? Филологов? Журналистов? Я на самом деле так и не понял, на каком факультете или отделении учились высадившиеся на Исла де Мона ребята. В Университете Брауна с этим вообще было сложно: там имелось столько структурных подразделений, что чёрт ногу сломит. Даже целый факультет египтологии, каково?

Молодые, но уже матёрые писатели из числа приглашённых гостей пробовали себя в роли шеф-редакторов: каждый из них набирал группу из нескольких человек (от трёх до двадцати) и проводил что-то вроде мастер-класса. Цель у всех участников группы была одинаковой: написать рассказ по мотивам их путешествия из Флориды и пребывания на острове Мона. В конце лагерной смены предполагалось провести заседание жюри, члены которого – всё те же писатели – должны выбрать пять лучших рассказов, без права голосовать за своих подопечных.

Пан Анджей в этом плане был в привилегированном положении, если сравнивать со мной и Яхимом. Он играл на общих правилах – набрал группу любителей фэнтези и проводил с ними большую часть времени.

Яхим нашёл общий язык с теми двумя блондинистыми девчонками, и я не знаю в каком жанре они писали, но постмодернизмом занимались много и часто, так что, похоже, рассказы у них будут с соответствующим возрастным рейтингом.

У Стивена отбоя не было от желающих: к этому времени он уже выпустил скандальную «Ярость» и «Дорожные работы», «Долгую прогулку» и ещё несколько более-менее успешных романов, правда – под псевдонимом, но это никого не смущало. К нему в группу образовался целый конкурс, едва не дошло дело до драки – пришлось вмешиваться Валленштейну.

А мне достался единственный и неповторимый Акианатор Пакиратан. Нет, это не какой-то хитроумный прибор и не киборг вроде Терминатора, и не компьютерная программа-Акинатор. Такое гордое имя носил один высокий и худой студент, американец индийского происхождения, из семьи мигрантов, который жутко фанател от русской культуры, обожал Достоевского, Толстого и Тургенева, неплохо понимал русский язык и понятно говорил по-английски. Вообще, индусы говорят по-английски гораздо понятнее британцев и янки. «Сидон плеазе» – чего тут непонятного-то?

Была, правда, одна проблема. Акианатору казалось, что он знал меня. И очень хотел мне понравиться. Ах, да! Ещё этот оригинальный парень был жутким антисоветчиком, и думал, что я – тоже.

– Вы такой смелый, товарищ Белозор! Работаете в центральной газете и не боитесь критиковать власть… – красивым жестом худой интеллигентной руки он приглаживал свои чёрные как смоль волнистые волосы, и смотрел на меня чёрными же горящими глазами.

– Мне разрешили, – коротко отвечал на такие эскапады я. – Меня даже попросили, можно сказать – уговаривали.

– Вот? Что? – обалдело пялился на меня Акианатор Пакиратан.

– Меня уговаривали критиковать недостатки советской системы и перегибы на местах.

– Ху? Кто? – акианаторские глаза становились похожими на соломинские – такие же обалдевшие.

– Высшее руководство Советского Союза.

– Хау? Как? – его привычка дублировать свою мысль по-русски и по-английски была довольно забавной. – Власть просила критиковать власть?

– Йес! – отвечал я. – Пять очков Гриффиндору!

– Вот? Что? – в общем, он шатался за мной по всему острову и записывал что-то в своём блокнотике, бедолага.

Как я мог помочь ему с написанием литературного опуса – это была тайна, покрытая мраком. Вообще не шуруплю в английской словесности, так что мне ничего не оставалось как самому собирать материал для статей. Когда ещё на Карибы выберусь? Когда советские люди про эти самые Карибы почитают? Так что я, например, устроил пешую прогулку в десять километров на поиски развалин испанского форта времён эпохи колониализма, или – пытался выклянчить у Капитана Афроамерика и его береговых охранников металлоискатель, чтобы пуститься на поиски пиратского клада… Конечно тут должен быть пиратский клад, какие могут быть сомнения?

Ну и приставал к коллегам-писателям с просьбами об интервью. Польза от Акианатора, определённо, была: он за эти три дня много раз послужил мне за переводчика, так что если не металлоискатель, то кое-какой инструмент для доведения до ума бунгало мы у Coast Guard выклянчили.

– Скажите, товарищ Белозор, а вот в Daily Mail писали о том, что в Советском Союзе наблюдается постепенный переход реальной власти от партийных органов к советским, процессы либерализации и демократизации происходят во всех сферах общества… Модернизация, да? Вы как к этому относитесь? – Акианатор потел, пыхтел, но тащил вместе со мной довольно приличную армейскую кровать из вагончика береговой охраны в наше обиталище.

– Я никак к этому не отношусь, – откликнулся я.

– Это игра слов? Фразеологизм? Как можно не относиться к демократии? – он пристал как банный лист к жопе.

– Обычно. Я ни черта не смыслю в государственном управлении, зачем мне к этому как-то относиться? Тем более Модернизация и то, что вы назвали – это не совсем одно и то же. Точнее – совсем НЕ одно и то же.

– Но политика касается каждого из нас, и каждый член общества имеет гражданский долг… – последней моей фразы индус, похоже, не услышал.

Пришлось пояснять:

– Медицина или, скажем, система технического обслуживания автомобильного транспорта тоже касается каждого из нас, но мы же не берёмся учить хирурга-уролога, как проводить операцию на мошонке? Или автослесаря колупаться в карбюраторе?

– Мо-шон-ка вот из ит? – удивился Акианатор.

Всё-таки русский ему следовало подтянуть.

– Яйца. Эггс. Боллс. Тестикулы, – я не знал как объяснить по-другому.

– А! – индус смущённо почесал макушку. – Но как же равенство? Всеобщее голосование, активная гражданская позиция, система политических партий, плюрализм мнений – это проверенный инструмент народовластия! Вы что, предлагаете вернуться к деспотии, к монархии?

– Изменилось что-то в Индии с появлением демократически избранного парламента? – спросил я, когда мы вышли на улицу. – На что великим человеком был Ганди, но и у него ничего не вышло. Я не большой специалист в индийской политике, но, кажется, не ошибусь, если скажу, что среди депутатов представительных органов всех уровней большая часть – из касты брахманов, остальные – воины и торговцы, простите, не помню как они называются на хинди. А семьсот или восемьсот миллионов всех остальных представлены в демократических органах власти просто никак.