Текст книги "Бритва Оккама в СССР"

Глава 9, в которой очень много исторических отсылок

На сей раз я, похоже, уснул даже во сне, потому что Каневский сердито потыкал меня в самую переносицу:

– …Не про корабли, которые бороздят большой театр, а о зондеркоманде Дирлевангера, товарищ Белозор! И это – звезда журналистских расследований! У вас тут дело государственного масштаба, а вы спите и не стесняетесь заслуженного артиста РСФСР! Крок эс кусто беншлак мордюк! – этот «мордюк» прозвучал из его уст довольно обидно.

Поэтому я сказал, не дожидаясь дальнейшего потока непереводимой игры слов:

– Заслуженным артистом вы, вообще-то, станете только в 1984 году. А сейчас у нас одна тысяча девятьсот восемьдесят первый, и вы не заслуженный артист, а выверт подсознания отдельно взятого попаданца. Вы – моя суперспособность, Леонид Семёнович. Моя имба и мой шанс на изменение реальности. Так что бухтите дальше про эту ублюдочную зондеркоманду, а я послушаю. А там глядишь – и до народного артиста дорастёте! Я вам идею «Следствия вели» на двадцать лет раньше присоветую, ей-ей. Найду и скажу в самое ухо, несмотря на сопротивление.

Каневский только ухмыльнулся: сквозь седые усы и брови на меня вдруг посмотрела его молодая, злодейская физиономия:

– Вообще-то, товарищ Белозор, сейчас с моим участием картина выходит из цикла «Следствие ведут ЗнаТоКи» – как раз про фруктовую мафию. Могли бы и без вывертов подсознания вспомнить про майора Томина…

– Ладно, ладно, каюсь, грешен, я из ваших фильмов только «Бриллиантовую руку» смотрел и «Три мушкетёра», где вы Бонасье сыграли. Ну и передачи. Вот передачи – это да, это я прям фанат, можно сказать…

– Цыц, Белозор! Хватит балагурить! Слушай про Дирлевангера, паяц, а то скоро на дамбу приедете, а ты и не вспомнил ни-хре-на, ну ей-Богу – эс кусто мордюк, как есть!

– Сами вы – мордюк! – теперь всерьёз обиделся я, но всё-таки заткнулся и начал слушать.

Каневский уселся на один из ящиков, которыми был нагружен рабочий Гумаровский тентованный УАЗ–«головастик», и, сняв невесть откуда взявшиеся очки и покусывая их дужку, заговорил:

– К сентябрю 1940 года команда Оскара Дирлевангера выросла до трёх сотен человек – теперь её никто не называл «браконьерской». Здесь служили настоящие отбросы общества: убийцы, грабители, насильники. Спецкоманда была передана под патронаж небезызвестного подразделения «Мёртвая голова», которое отвечало за управление концлагерями. В 1941 году спецкоманда «Дирлевангер» превратилась уже в батальон, который был направлен в Польшу для борьбы с партизанами. Количество избиений, изнасилований, разбоев и других преступлений, творимых этими выродками, достигло немыслимых пределов даже по нацистским лекалам! Подумать только: верховный руководитель СС и полиции в Польше Фридрих Крюгер не смог мириться с такой ситуацией и подавал множество рапортов и прошений вышестоящему руководству. Говорят, что именно этот поток бумаг послужил причиной перевода батальона Дирлевангера в январе 1942 года на оккупированную территорию СССР − в Беларусь. Именно здесь батальон, солидно прореженный польскими и советскими партизанами, получил разрешение набирать добровольцев из числа граждан СССР. Упыри всех мастей – русские, белорусы, значительное число литовцев, латышей и украинцев, а также представители других национальностей, присоединились к этому сборищу негодяев. Отправляли в «Дирлевангер» также военнослужащих частей вермахта и войск СС, совершивших правонарушения, которые в гражданской жизни классифицировались бы как криминал. Примерно тогда же появилась первая эмблема подразделения – два скрещённых карабина и ручная граната под ними…

– А две скрещённые толкушки? – удивился я. – Дивизия СС «Дирлевангер» имела шеврон с двумя скрещёнными пехотными гранатами, это любой дурак…

Каневский смотрел на меня как на настоящего дурака, я смотрел на него – мы переглядывались. А потом я сказал:

– Твою мать. Дивизия. Это же аж в сорок пятом! А тут – батальон, разросшийся до зондерполка! Я же карабины эти сраные видел! Товарищ Каневский, где я видел сраные карабины? На каком фото? Я – или Белозор? Не будьте как мордюк, Леонид Семёныч! Скажите! По делу о карательной акции в Деражне, да? Кто был на этом фото, товарищ Каневский?

– А вот это, Гера, правильный вопрос! – сказал Леонид Семёныч и исчез.

* * *

– Он не француз, он румын! – я вскочил со своего места, и тут же получил леща от Соломина. – Ыть! Ты чего дерёшься, Олежа?

– Какой, в задницу, румын, Гера? Ты чего орёшь спросонья? Уснул тут, рот открывши, того и гляди муха влетит, а потом вскакиваешь и кричишь как ненормальный! – Соломин потряс ушибленную о белозоровскую кирпичную рожу ладонь. – Ты прости, я напугался… Совсем с этой фантастикой у тебя фляга посвистывать начала! Румын какой-то…

– Француз – румын! – я никак не мог поверить своим воспоминаниям. – Бело… То есть – я! Я и тогда внимание обратил на него, в архиве, когда на фото видел! На Жерара Ланвена похож…

До меня стало постепенно доходить, что выглядит всё это весьма глупо, а потому пришлось взять себя в руки, сесть обратно на днище кузова и выдохнуть:

– Страшный сон приснился.

– Ещё бы не приснился! Наелся там у Ратушного грибочков, потом уснул, скрючившись буквой «зю»… На, водички попей. Скоро приедем. Тут всего километров десять, как ты вырубиться так успел-то? – майор без своей формы, в какой-то кожаной потёртой куртейке, армейских галифе и сапогах выглядел весьма непривычно.

Но не внешний вид Соломина занимал мои мысли.

Француз! Тот самый Мих-Мих – вот кого Белозор видал на фотографии, которую четыре молодых ублюдка сделали в Деражне аж в 1942 году, на фоне сожжённых домов! У них и были шевроны с карабинами и гранаткой… Белозор тогда долго вглядывался в довольные молодые рожи зубоскалящих сволочей, пытался понять – что за воинская часть, выписывал знаки различия, фамилии с обратной стороны фотокарточки. Крохмалюк, Смирнов, Альбеску, Озолиньш! И, конечно, никакого актёра Ланвена Белозор не знал – не популярен он ещё. И воспоминания эти спали – пока я тут, в этой захолустной Талице не увидел пиратскую рожу учителя французского. А потом уже Каневский (который выверт подсознания) совместил три образа: старого Михаила Михайловича, которого видел я, французского актёра из ремейка «Анжелики» и молодого ублюдка из «Дирлевангера» с фотографии – Альбеску, которого видел Белозор до меня!

И что это давало? Ну, то, что я сдам француза – так это как пить дать. Если что – на самой первой сессии Генеральной Ассамблеи ООН, в 1946 году, делегация БССР выступила с инициативой о выдаче и наказании военных преступников – нацистов и их пособников. И я эту инициативу всячески одобряю, и её реализации поспособствую. Но в целом – из-за сраной политкорректности, когда эпизоды типа нашей Деражни предпочитали не ворошить, а спалённую Хатынь повесили на абстрактных «немцев» – целая куча таких Альбеску сидело по дальним городам и весям нашей необъятной Родины? И какие это дало всходы в будущем?

Чёрт побери, да в моей родной Дубровице на кладбище имелась могила, которая принадлежала бургомистру, который руководил городом во время оккупации! И все это знали, каждый знал, что этот благообразный дядечка спокойно дожил аж до 1956 года! Буквально в паре километров от районного центра, в маленькой деревушке… Что – тоже решили не ворошить прошлое? И это притом, что солдаты, вырвавшиеся из окружения или сбежавшие из плена, и освобождённые подростки-остарбайтеры подвергались жесточайшей фильтрации и проходили семь кругов ада?

Такая странная избирательность получалась. Рассказать людям, опубликовать материалы про Альбеску, Крохмалюка и Озолиньша, по мнению целого ряда облечённых властью товарищей? Не-ет, это не в духе социалистического интернационализма, это повредит идее братства народов и противоречит политике партии в целом… Искоренили и победили коричневую чуму, одолели немца, и на сим – точка. Достаточно. Досыць, как говорятэ белорусы. Можно почивать на лаврах. И почивали – лет сорок…

А потом эта хрень приобретёт новые уродливые формы, расцветёт буйным цветом, и через каких-то восемь-десять лет на улицах братских республик появятся замечательные плакаты в духе «Русские, не уезжайте, нам нужны рабы и проститутки». Или – это другое? Стрелочка не поворачивается? А этноциды в Закавказье и Средней Азии, деление людей на граждан и неГров в Прибалтике – это тоже другое? Или нацизм и шовинизм – это только про немцев и только про Гитлера?

Если что-то ходит как утка, крякает как утка и ведёт себя как утка – то это утка, и точка. А имеет оно облик истинного арийца с нашивками в виде двух молний в петлицах или – бритоголового голубоглазого москвича в берцах, или щирого чубатого хлопца в вышиванке, или широколицего мамбета, или – бородатого джигита… Какая на хрен разница? Человеконенавистничество – вот как это называется. Плевать кто ты на самом деле, главное, что ты не такой как я – потому получи киркой по темечку или отправляйся в газенваген… Ладно, ладно, не сразу – в газенваген. Сразу – поражение в правах, лишение права общаться на родном языке, остракизм, потом – погромы, избиения, изнасилования и этнические чистки. Удастся ли это предотвратить хотя бы тут, на этой одной шестой части суши?

И каким таким боком к этой великой миссии можно приплести румынского ублюдка, который уже много лет учит детей и внуков тех, кого он сжигал заживо тридцать или сорок лет назад, петь «Марсельезу»?

– Соломин, а как фамилия учителя французского, ну, этого Михаила Михайловича?

– Алибеков. Михаил Михайлович Алибеков. А что? Что приснилось-то, Гера? Про француза этого что-то?

– Ага… – мрачно сказал я. – Считай – у меня есть подозреваемый, но нет доказательств. Пока нет.

Запрос в тот самый архив составить теоретически было можно. Особенно, если это сделает кто-то типа Гериловича. Или даже – типа Соломина. Да и вообще – вырос над собой Гера Белозор, есть ему у кого протекции попросить… Теперь его не выпнуть из секретных фондов как нашкодившего щенка…

– Ого! – откликнулся Олежа. – Так что, сон в руку был? Это из этих твоих штучек, получается?

– Получается. В общем – к Альбеску этому… То есть – к Алибекову, хорошо бы присмотреться повнимательнее. Копнуть поглубже… Откуда взялся, где образование получал, кто его на работу устраивал, что в годы войны делал. Ты у нас сыщик, тебе виднее – как это делать. А я вот подсказок накинуть могу. Зацепок.

– Ну, это завтра, – кивнул Соломин, глядя на меня с неким нездоровым любопытством. – Завтра займёмся. Сегодня у нас волки на очереди. И леший!

– Леший да, – согласился я. – С лешим надо что-то решать.

* * *

– За рва дубля у Сахащика купил, – сказал Петрович, стаскивая из кузова УАЗика ящик, на котором я и дремал. – Прошлый год у Стрижака за корок сопеек брал, а тут – рва дубля! С жолой гопой Сахащик меня оставить хочет…

При этом он фомкой ловко отковырял крышку, и завоняло так, что мы с Соломиным отбежали в сторону.

– Шо это за стерва так воняет? – возопил майор.

Она и была: стерва в исконно-русском понимании – это туша павшего животного. Козла в данном случае… Полтушки.

– Щас я вот это вот обсмалю, а потом кто-то из нас повелосипедит по лесу и за собой это вот потаскает на верёвке. А потом вокруг сторожки закольцуем – как пить дать серые по нашу душу придут!

– Чур, не я, – как маленький сказал Соломин и сложил руки крестиком перед лицом. – Я на велосипеде не умею.

– И не я, – как нечто само собой разумеющееся отметил Гумар. – Я старый, у меня колени.

– Охренеть теперь! – развёл руками я. – И по хрен, что на велосипеде я миллион лет не катался?

Петрович только отмахнулся:

– Не, на велосипеде оно как с бабой: один раз получилось – потом не разучишься! Хотя… – и почесал подбородок задумчиво, а потом снова махнул рукой. – Так или не так – всё одно ты тут самый здоровый, вот и повелосипедишь! Далеко не удаляйся, по опушке помотыляй и назад – к дамбе!

Я смирился с неизбежным и спросил:

– А Блюхеров распадок далеко? Очень хочется на кухню немецкую глянуть!

– Нюхню кухецкую? – мы с Соломиным уже давили смех, а Петрович не унимался. – На кой хрен тебе нюхецкая хрюхня? Навряд ли от неё что-то осталось, небось, алкаши всё растащили… Или эти – сомелье – всё обратили в частную собственность!

– А что, часто они тут бывают? – напрягся я.

– Кто как! – Гумар достал из кузова чудовищного вида паяльную лампу и принялся её раскочегаривать самым жутким образом, так что огонь пёр во все стороны, и сам старик стал похож на заклинателя пламени или там – факира. – Кто как, говорю! Алибаба этот чуть не каждую неделю приезжает – наверное, самогон гонит!

Пламя гудело, мёртвый козел смалился, воняло палёной шерстью и чёрт знает какой дрянью.

– Алибеков что ли? – со значительного расстояния прокричал Соломин.

– Ну! Француз! – Гумару было хоть бы хны, он даже нос ничем не прикрыл. – Наведывается периодически! С бидонами! А распадок недалеко – вон меж теми холмами, ровно по тропке!

Мы с майором переглянулись: я готов был голову дать на отсечение, что в бидонах у него были продукты яблочного сидроделия. Есть вообще такое слово – сидроделие?

– Велосипедик возьми, Гера! Он под стрехой на стене сторожки висит!

Уменьшительно-ласкательное определение транспортного средства мне сразу не понравилось. И не зря! Небольшая сторожка, представляющая собой одну-единственную чехословацкую блок-комнату, привезённую к дамбе на грузовике и установленную краном на берегу, по сравнению с этим «велосипедиком» казалась как минимум Каменецкой вежей или там – замком Нойшванштайн.

Это был чёртов «Орлёнок». Франкенштейн производства Шяуляйского велосипедного-моторного завода, мечта мальчишек и девчонок аж с 1963 года. И мой личный кошмар! Два изверга намеревались посадить почти двухметрового меня на «Орлёнка» и заставить кататься по лесу!

– Кур-р-рва, – только и смог сказать я, громоздясь в потёртое микроскопическое сиденье и ощущая, как мои коленки оказываются где-то в районе ушей. – Да вы издеваетесь!

– У тебя хорошо получается! – жизнерадостно заявил Соломин. – Как у медведей в цирке. Крути педали, Белозор!

– Ружьё с собой возьми, Гера! – посоветовал Петрович. – А то вдруг это самое… Ну там – волки!

Я готов был убить их обоих на месте.

* * *

Это было просто феерически: мчится по опушке здоровенный детина с длиннющим ружьём за плечами, на крохотном велосипедике, который стонет и скрипит при каждом движении педалей! Сзади, привязанная крепкой бельевой верёвкой, телепается обсмаленная и вонючая козлиная полутушка.

Почему это всегда происходит со мной? Наверное, потому что я – попаданец. Попадать – это моя долбаная планида, моя главная цель и задача с самого пробуждения в злосчастном кабинете родной редакции за сорок с гаком лет до того, как я там уснул! А потому – вперёд и с песней!

 
– Орлёнок, орлёнок, взлети выше солнца
И степи с высот огляди!
Навеки умолкли весёлые хлопцы,
В живых я остался один!
 

– орал я, крутя педали и наяривая по лесу на детском велосипедике.

В этом был сакральный смысл: встретиться с лешим или с теми же самыми волками мне в одиночку не улыбалось. И я смел надеяться – им тоже не улыбалось встретиться с великовозрастным идиотом на «Орлёнке», который дурным голосом орёт пионерские песни.

 
– Орлёнок, орлёнок, гремучей гранатой
От сопки врагов отмело.
Меня называют орлёнком в отряде,
Враги называют орлом!
 

Я, конечно, на орла не тянул – скорее был похож на дурную куру на насесте. «Орлёнок» жутко подскакивал на каждом корне и каждой кочке, я подскакивал вместе с ним, половина козла подскакивала позади. Тропка, указанная Гумаром, вела всё дальше в лес, солнце постепенно клонилось к закату, деревья с каждой минутой чернели и окружающая действительность становилась всё более мрачной. Уже начали закрадываться мысли, что пора бы и поворачивать, но желание взглянуть на Блюхерово хозяйство возобладало: я крутил педали дальше:

 
– Орлёнок, орлёнок, товарищ крылатый,
Ковыльные степи в огне.
На помощь спешат комсомольцы-орлята
И жизнь возвратится ко мне!
 

Уже въезжая в тот самый распадок, я вдруг совершенно чётко и ясно понял, что тормоза в этом чуде шяуляйского велопрома теперь совершенно не работают, и, видя перед собой дощатую стену какой-то покосившейся халабуды, крутанул руль в сторону.

– О, курва! – вырвалось из моего рта в тот краткий миг, когда я осознал себя летящим кверху ногами в неизвестном направлении.

Глава 10, в которой кое-чему находится объяснение

Лёжа в прошлогодней листве, хвое, мелких щепочках и веточках, я разглядывал нечто, напоминающее ошмёток маскировочной сети. Больше всего сей предмет напоминал растрёпанную метёлочку из полосок материи зелёного, серого, чёрного, коричневого цветов. Она застряла между дверью и косяком, в ржавой дверной петле, и довольно сильно походила на простой лесной мусор, сливалась с пейзажем. Для этого, собственно, она и была создана: сливаться с пейзажем.

Кряхтя и матерясь, я встал, вытянул из двери эту хреновину и сунул её в карман. Блюхер не очень-то заботился о какой бы то ни было маскировке своей заимки, достаточно было удалённости от населённых мест и расположения в распадке меж холмов. Хижина, сколоченная из досок-горбылей и накрытая крышей из тех же горбылей и рубероида, стояла в тени высоких сосен и смотрелась весьма органично. Единственным чужеродным элементом казалась ржавая металлическая труба, торчащая из задней стенки халабуды.

Я обошёл строение по кругу, примечая штабель с дровами, пенёк и чурбачки, которые, скорее всего, использовались в качестве стола и стульев, о чём свидетельствовали несколько старых консервных банок и бутылка из-под огненной воды. Окна были застеклены: ну надо же! Дверь – закрыта на щеколду. Скорее – защита от зверей, чем от людей. Тут орангутангов не водится, некому щеколды открывать… Хотя, говорят, вороны – жутко умные птицы! Но вряд ли жутко умных птиц мог привлечь кисло-дрожжевой аромат браги с яблочными нотками.

Щеколдой явно пользовались часто: шпунька-ручечка была отполирована многочисленными прикосновениями и не думала ржаветь. Я распахнул дверь, выпуская наружу кислое амбрэ, и впотьмах огляделся. Ну да! Полевая кухня тут была. Большая, немецкая, ротная, трёхкотловая! Только какой-то мастер-ломастер переделал её под нужды дистилляции, во славу Бахуса! Трубки, переходники, краники и чёрт знает что торчало тут и там из творения тевтонского кулинарного гения. А ещё – конструкция эта была лишена колёс и обложена кирпичом. Хрена с два её отсюда можно утащить! Плохая наводка, не стоит она семидесяти рублей, которые просил Сеня. Совсем не стоит!

Снаружи послышалась возня, суета и какое-то фырканье. Я глянул за дверь и оторопел: огромная серая псина трепала те самые козлиные обсмаленные полтушки! Осознание пришло чуть позже: никакая это не псина! Это волк, здоровенный лесной волчище, чтоб его! Рука моя шарила где-то за плечом, в поисках двустволки, но пальцы хватали только воздух: ружьё валялось рядом с «Орлёнком», на ковре из хвои и прошлогодней листвы!

– Э-э-э-э! Ты того! Вали на хрен отсюда! – краем глаза я увидел у самой двери метёлку на крепком и длинном берёзовом древке, ногой сковырнул с неё веник и оказался обладателем деревянного копья.

Почувствовал я себя немного увереннее, но в целом – с первобытным оружием против волка вряд ли бы выдюжил. А потому принялся орать и колотить своим копьём по стенке хижины:

– Вали отсюда, псина! А-а-а-а!!!

Волк поднял верхнюю губу и сказал:

– Р!

И снова обратил внимание на козлиные полтушки. И что мне с ним делать? К ружью бежать – стрёмно, а ну как кинется? Смотреть как он жрёт козла – тоже не очень, мы вроде охотиться на волков собрались, а не подкармливать. Тут же, в хибаре, на каких-то деревянных ящиках стояла целая батарея стеклянных бутылок – вот выход! Перехватив доисторическое копьё в левую руку, я правой подхватил какую-то склянку поувесистей и с индейским криком швырнул её в хищника.

Бутылка ляснула о проклятущий «Орлёнок», разбилась, ударившись об раму, во все стороны прыснули осколки. Какие-то из них, видимо, достигли морды серого хищника, и тот вдруг, издав что-то вроде скуления, отпрыгнул в сторону.

– Ага-а-а! – почуяв победу, обрадовался я, и принялся швыряться бутылками дальше.

Ну да, засоряю лес, ужасный я человек. Но деваться некуда! Или он – или я! Наконец, седьмая или восьмая склянка достигла цели, крепко приложив донышком по волчьему черепу. Это для санитара леса было, видимо, слишком, а потому он отступил куда-то за линию сосен.

Я кинулся к двустволке, швырнув в сторону черенок от метёлки. Слава Богу, с ружьём всё в порядке! Проверив наличие патронов в стволах, я тут же почувствовал себя гораздо более уверенно.

– Вот, теперь повоюем!

Ответом мне стал волчий вой – откуда-то далеко сзади. Хищник был не один! Вряд ли стая – но и семейной парочки мне хватило бы за глаза! Нужно срочно делать ноги! «Орлёнок» всё ещё оставался единственным транспортным средством, а с тормозами или без тормозов – в данной пугающей ситуации мне уже наплевать. А ещё – наплевать мне было и на незакрытую дверь халабуды Блюхера. Завтра закрою, если живой буду!

Повесив ружьё на грудь, я взгромоздился на велосипедик, молясь о том, чтобы никаких критичных поломок у него не обнаружилось – всё-таки хряснулся я знатно! Крутанул педали – «Орлёнок» полетел вперёд! Песен не пел – страшновато было. И темно! Солнце должно вот-вот опуститься, и представить, что я окажусь на этой тропке, в паре километров от сторожки, в тёмном лесу, по которому носятся волки – бр-р-р-р! Нет, такие развлечения не для моей тонкой душевной организации…

– Петрович! – кричал я, крутя ногами педали изо всех сил. – Соломин! Волки!

Сраный козел на бельевой верёвке телепался за мной следом. В какой-то момент я краем глаза увидел две смутные тени, которые мчались меж деревьев параллельно тропке. Хищники преследовали меня! Страшно было до чёртиков.

– Петрович!!!

Опушка виднелась впереди, в сторожке горела электрическая лампочка – и я стал ориентироваться на свет. В какой-то момент я увидел, как из-за угла выбежал Соломин с карабином и приготовился, как вдруг…

– Кур-р-р-ва! – «Орлёнок» что-то потянуло назад, я снова не справился с управлением, но на сей раз завалил велосипед на бок, а не полетел через руль. – А-а-а-а, холера ясна!

Волки грызли козлиную тушу! Прогремел выстрел, потом – ещё один. Оба – мимо! Хищники рванули в лес, я встал, сжимая в руках ружьё.

– Живой? – закричал Соломин.

– Живой и почти целый! – откликнулся я. – Накрылась наша охота, похоже.

* * *

А вот старый Гумар был уверен, что у охоты есть ещё все шансы. Он прозрачно намекал на то, что раз волки обнаглели настолько, что буквально подмётки рвут, то вполне возможно – зайдут на огонёк и ещё раз.

– Осерели херые! – сказал он. – Белены объелись, что ли? Никогда таких наглых не видал! Обычно по весне и в начале лета они осторожничают, это зимой, в бескормицу – злобные что бесы! А такого вот – не видал!

И, ухватив три крепкие жердины и моток проволоки, пошёл в сторону несчастной козлиной полутушки. А у меня появилась возможность выдохнуть и осмотреться.

Сумерки уже брали своё: над полями и мелиоративными каналами опускался вечерний туман, солнце едва-едва подкрашивало краешек неба в бледно-розовый цвет, взошёл месяц и засияли звёзды. Заорали как оглашённые лягухи, примолкнувшие от шума выстрелов, и их кваканье сливалось в единый, монотонный гул.

Соломин подошёл ко мне, перезаряжая карабин на ходу:

– Подумать только! – майор закинул оружие на плечо. – Какие здоровенные! Похоже – парочка, волк и волчица! Ты где их нашёл?

– Да на заимке, у Блюхера. Там вообще – очень интересно всё было…

– И рожу там ободрал?

Я потрогал ладонью лицо, почувствовал что-то мокрое и тёплое, глянул – кровь. Ну, теперь Тася точно снова будет цыкать и говорить, мол, Белозор в своём репертуаре… Нельзя просто так взять и не ободрать рожу!

– Гадство… Но волки – это ещё что! У меня трофей покруче, – я не мог не похвастаться.

– Что – лешего нашёл? – хихикнул Олежа.

– Очень может быть, – как можно более туманно ответил я, чем согнал с его лица ехидную ухмылку.

Петрович в это время закончил мастерить свою конструкцию: что-то вроде треноги высотой около полутора метров, внутри которой висела приманка на верёвке. Со стороны сторожки, на фоне звёздного неба и полевого ландшафта вся эта конструкция просматривалось неплохо: чёткий, чёрный силуэт, в который так удобно целиться. И дистанция подходящая – метров сорок, или около того.

– Всё! – сказал Гумар, который тащил «Орлёнок» на себе. – С тебя, Герман, новый велосипед. Ухайдокал ты его.

– Будет вам велосипед! Нормальных размеров, а не это чудовище…

– Сам ты – чудовище. Пойдёмте внутрь, чай пить. Думаю, эти двое ещё не скоро осмелятся из лесу выглянуть… Да и механизмы проверить надо!

Мы пошли внутрь. Лампочку над дверью Гумар потушил, чтобы оставить нам хотя бы призрачный шанс подстрелить хищников, так что перекусывали мы при свете керосинки, внутри. Тушёнка, батон, консервированные «огудоры и помирцы», несколько свежих редисочек, и халвичные конфеты – на десерт. Сам же Петрович, выхлебав кружку горячего напитка, вооружился фонариком, стёклышко которого было выкрашено красным, и потому луч, в теории, не должен был пугать животных, и отправился на дамбу – проверять механизмы.

Что там за такие механизмы, и для чего нужны – для меня осталось тайной. Скорее всего – ворота шлюза поднимались при помощи электромотора, но сказать наверняка я не брался. Может у них тут мини-ГЭС или секретная лаборатория по производству драников, чёрт его знает! Дамба-то была довольно серьёзным сооружением: капитальная, бетонная, метров десять или пятнадцать в длину, не считая насыпи. Да и канал этот на самом деле являлся выпрямленным руслом речушки с интересным названием «Фэйса», так что течение присутствовало.

Стрелковые позиции оборудовали каждый по-своему: Соломин уселся в кузове УАЗа, примостившись среди ящиков, под брезентовой крышей, Гумар вытащил из сторожки кресло со рваной обивкой, приставил его к стене и устроился в нём, положив ружьё на колени.

А я полез на крышу здания, взяв с собой какой-то ватник из сторожки – чтоб помягче было, и термос с крепким кофе – чтоб не вырубиться, нежно прижавшись к железной трубе от буржуйки. Экстрима мне не хватало, думал – сверху обзор окажется лучше! Обзор – в темноте, где единственным источником освещения является тонкий месяц и мерцающие звёзды… Ладно бы хоть винтовка с оптикой была, лучше – с ночным прицелом, а то – обычная вертикалка: два ствола, мушка и целик. Только картечью подранить и можно, с моей-то меткостью! Ну, у нас есть меткий товарищ майор и матёрый дед, на них вся надежда!

Вообще, более идиотской засады на волка я в своей жизни не видел. Точнее, я вообще никогда не видел в своей жизни засад на волка, не приходилось ещё участия в таких охотах принимать. Но представлялось это всё точно как-то по-другому: флажки там, собаки, джентльмены на лошадях, леди в амазонках. Или партийные бонзы – на вертолётах. А тут – после идиотского ралли по пересечённой местности на подростковом велосипедике – дурацкое заседание трёх уставших людей.

Волков было слыхать: подвывали периодически из лесного массива, не давая провалиться в сон, бодрили нас своими серенадами. Подавали голос и ночные птицы: сатанински ухала сова, трещали охрипшими мопедами козодои. В свете месяца мелькали летучие мыши, носясь по небу самыми замысловатыми траекториями, ища себе насекомых, чтобы сожрать… Было откровенно скучно и немного тревожно, подступала ночная зябкость, саднила поцарапанная рожа, ныла поясница и ушибы на ногах и руках. Сколько мы так сидели? Пятнадцать минут? Час? Два? Уже и кофе не помогало – рубило спать знатно. Хотелось хотя бы потрепаться с мужиками – но нельзя! Звукомаскировка! А вдруг зверя спугнём?

Чтобы как-то скрасить досуг, я достал из кармана свою находку с блюхеровой заимки: тот самый шматочек маскировочной материи. Нет, определённо – это дело рук людских, не машинное производство. И изделие сие вполне осознанно приспособили под эту конкретную местность. Отлично подобранная цветовая гамма для смешанного леса и болотистых низменностей… В общем – не военные это делали. Их маскировочные сети обычно разнообразием оттенков не отличались: чаще всего вообще однотонные, они изготавливались совсем по другой технологии.

Мистическая теория происхождения лешего явно уходила на второй план. Если леший имеет вполне материальную шкурку, значит и сам по себе – личность материальная. Не стоит множить лишние сущности, верно? Особенно – потусторонние.

Конечно, первым делом мне в голову пришли шпионские джентльмены с Туманного Альбиона. Гилли-сьют – маскировочный костюм – изобрели именно там, в Шотландии, и активно применяли аж в 1899 году, во время англо-бурской войны. Почему Гилли? Гилли Ду – это тоже лешие, эдакие скоттские лесные духи, которые носили одежду из мха и листвы. Скоттские – в смысле древних скоттов, шотландцев, а не в смысле их животной сущности или внешности… Столкнуться тут, в глубинке, с боевым квартетом SAS или отрядом SBS – нет уж, простите. Мне дорога моя жизнь! Там убийцы свирепые, тренированные! Тут или Герилович пусть вписывается, или…

– Волзут полки! Полки возорные! – раздалось шипение Гумара.

Его дислексия не дала сосредоточится: какие, на хрен, полки? Только что о боевом квартете думал, а тут – целый полк? Ну бы их на хрен! Мозг перевёл тарабарщину Петровича через секунду: волки! Волки крались к приманке! Действительно – оборзели до последней крайности. Были бы тут, в СССР, звериные психологи – стоило бы обратиться к ним за консультацией. Феномен за феноменом, чтоб его, в этой Талице!

Фигуры хищников едва виднелись на лугу. Они действительно крались: на полусогнутых, едва ли не волочась своими брюхами по траве. Неужто и впрям так им козёл по вкусу пришёлся? Соломин зашевелился, наводя карабин, Петрович целился уже давно, ожидая, видимо, когда хищники приблизятся на дистанцию эффективного выстрела. А я… А я вдруг услышал со стороны дамбы какой-то шорох, и, скосив глаза, увидел, что ещё одна приземистая фигура подбирается к сторожке с другой стороны! Она была уже совсем близко, метрах в десяти – нечто мохнатое, с горящими красными глазами…

– ЛЕШИЙ! – заорал я и швырнул в него термосом с кофе.

Тут же грянули выстрелы, послышался жуткий скулёж – в кого-то всё-таки попали. Я тоже попал: звук был мягкий, не такой, как если бы термос ударился о землю. А потом раздалась приглушённая матерщина, и эта самая фигура на карачках, четвереньках и чёрт знает как рванула обратно, к дамбе.