Текст книги "Бритва Оккама в СССР"

Глава 14, в которой осужденный не является на казнь

– Что сделать? – мы со Старовойтовым сидели в его кабинете, и он читал написанные мной за время творческого отпуска статьи, а я разглагольствовал. – Пропесочить на пленуме Союза писателей? Так я не в союзе писателей, Михаил Иваныч! Пусть песочат! А мы с вами потом ещё и напишем статью в духе «Осуждённый решил на казнь не являться!»

– Как-как? – хохотнул директор корпункта. – Мне нравится! Понимаешь, Гера, они поэтому и бесятся. В Союзе писателей не состоишь, в партии – тоже…

– Так это уже, вроде, и не обязательно, а?

– Ну да, ну да… Я более того скажу: у нас вроде как переход к многопартийности намечается… Но только – тс-с-с-с! Понятное дело – это всё в рамках политики Модернизации и возвращения к ленинским лозунгам.

Мне стало жутко любопытно, мы ведь не так давно обсуждали это с Исаковым, но я и не думал, что дела пойдут так резво. Хотя – слухи есть слухи, в конце концов, при нынешних раскладах если тот же Романов решит подприкрутить гайки – процесс возвращения к «ленинским лозунгам» и реновации «советской демократии» растянется на долгие годы… Надо бы пообщаться на эту тему с кем-нибудь из небожителей…

– Землю – крестьянам, фабрики – рабочим, вся власть – советам? – я не удержался от глумливой ухмылки.

Ещё пару лет назад я сам обмолвился об этом в столовой Дубровицких ПДО, уминая за обе щеки жареную картошечку с отбивными. Тогда всё, что было связано с политикой, меня жутко пугало и бесило одновременно. С тех пор я капитально вляпался в перемены, а замечательные слоганы, послужившие дровами для костра революции, звучат с самых высоких трибун! Более того – огурцы и овечки, про которых вот прямо в эту секунду читает Старовойтов, перебирая в руках листки, заполненные машинописным текстом, являются прямым доказательством того, что кое-что уже реализуется. А если и про изменение партийного законодательства – правда, то жить с каждым днём становится всё более и более интересно!

– Гера, ну хватит паясничать! Я понимаю – тебе как с гуся вода, ты свою дичь при любом строе творить будешь, а нам-то, людям старой закалки, как всё это понять? Ломка ориентиров, получается! Только что конституцию развитого социализма приняли, партия, получается – наш рулевой, и всё такое прочее, и вдруг какой-то молодчик сомнительного происхождения, из ИнЮрколлегии создаёт инициативную группу по внесению изменений в законодательство… А потом ещё какой-то поэт-песенник, руководитель ансамбля…ять! – Старовойтов не выдержал и выругался. – Повылазили как грибы после дождя! Многопартийность им подавай! Откуда, как?

Я едва ли не заржал в голос – похоже, наверху внимательно читали папочку! Молодчик из ИнЮрколлегии – если я правильно понял, кто он есть такой, парень просто неимоверный… «Мать русская, отец юрист» – нормальное происхождение. Его только к микрофону выпусти – полстраны ржать будет, полстраны плакать, и ещё полстраны – аплодировать стоя. И плевать, что не бывает трёх половин. Он один такой на этом свете, он один такой на этой планете, чтоб меня! Интересно, как на сей раз партию назовёт?

В любом случае – партийное строительство будет явно под крепким контролем со стороны… Да с какой угодно стороны. Скорее всего, партии будут представлять собой креатуры и голос определённых структур, а не слоёв общества, классов или бизнес-лобби. Всё классически: не можешь предотвратить – нужно возглавить! Такое у меня вот есть подозрение, наитие, можно сказать…

– Так что – не явишься? На пропесочивание? – уточнил Старовойтов.

– А на хрена? – удивился я. – Ещё раз: я в Союзе писателей не состою, у Союза журналистов ко мне, вроде, претензий нет. Нет?

– Нет.

– Ну и вот. А то, в чём они меня обвиняют… Ну так то суд пускай решает и компетентные органы. Антисоветская пропаганда, порнография и прочие громкие слова имеют весьма конкретные юридические определения. Ну и клевета, кстати, тоже. О! Михаил Иванович, а не подать ли мне на наш, белорусский Союз писателей, в суд! За клевету?

– Ыть! – подавился кофе Михаил Иванович. Тут было так не принято. – Может, не стоит? Э-э-э, как-то это странно, вообще, звучит…

– Всё бывает в первый раз… – пропел я. – Ладно, я на тренировку пойду, там с компетентными дядями проконсультируюсь. А вообще у меня к вам есть два вопроса…

– Валяй! – отчаянно махнул рукой директор корпункта.

– Статьи-то берёте?

– Беру! – сказал он. – Поставим на следующей неделе, скорее всего. А второй вопрос?

– Ну, чтобы мне на них не подать в суд и при этом сделать хорошую мину, и кроме того – не попасть-таки на пропесочивание – нужен благовидный предлог. Скажите вот, например, куда вы меня пошлёте… Какого там числа пленум?

– Двадцатого июня, – Старовойтов улыбался вовсю.

– Так какое у меня такое очень важное дело двадцатого июня как можно дальше от места проведения пленума?

– Э-э-э… Археологическая экспедиция доктора Богомольникова на Днепровских курганах?

– Ни хрена себе! – я выскочил из кресла (хорошо – не из штанов) и принялся бегать по кабинету. – В Дубровицу?

– Граница Дубровицкого и Лоевского районов, если быть точным. Кому как не тебе знать! Что, удалось мне впечатление произвести, Белозор? Шокирован? Не одному тебе заставлять меня нервничать! А?

– Ага! Михаил Иванович, вы не человек, вы – кусок чистого золота! Я ведь! – я только руками развёл. – Это ведь! Ух!

– Да-да, с твоих кладов всё началось, я знаю… Потому и не стал никому больше отдавать. Они там уже две недели работают, в зачёт летней практики. Студенты, преподаватели, сапёры армейские… Транспорт не дам, сам доберёшься. Дубровица же!

– Да-а-а… – я наконец остановился у окна, подставил лицо горячим лучам солнца и блаженно зажмурился. – Двадцатое июня – это как раз суббота. Так я в пятницу после обеда – того? И до понедельника?

– Во вторник материал принесёшь – и хорошо будет, – отмахнулся Старовойтов. – А на пленум я сам схожу. Надо же статью эту написать – про осуждённого, который не явился на казнь!

– Очень меня обяжете, – приложил я руки к сердцу.

– Чего – обяжу? Мне книжка твоя понравилась, интересно до жути! Ну и будущее, ну и кошмар! Аж дух захватывает. Тут наше настоящее раем покажется! Тепло, светло и мухи не кусают… Я, между прочим, большой ценитель отечественной фантастики, и полное собрание Стругацких себе по предзаказу оформил! И твою книженцию обязательно закажу, и на полку поставлю.

– Ну, мне до Стругацких… – засмущался я.

– Одни хорошо готовят лангет, а другие – драники со сметаной, и при этом и то, и другое – вещи замечательные! – дипломатично поднял вверх руку Старовойтов. – Я люблю и лангет, и драники.

– Вот аки Боженька слово молвили, – не удержался я, и мы рассмеялись.

* * *

Таисию в Дубровицу я звал очень убедительно. Во-первых – едва неделя прошла, и снова расставаться очень не хотелось. Во-вторых – Пантелевна по девочкам соскучилась и телеграммы писала, мол, когда навестим? В-третьих – ночь на поезде или три-четыре часа на автомобиле, в чём проблема? Не дальний свет!

– Знаешь, я, кажется, накаталась, – парировала Тася. – Я хочу просто пожить: обычно, размеренно, спокойно. На работу ходить, с детьми гулять на речку и в парк. Ужин готовить, телевизор смотреть, книжки читать… Уборку сделать, посуду прокипятить, бельё перестирать… Никуда не поеду. Вот через две недели на настоящие археологические раскопки я бы, наверное, с удовольствием посмотрела. Очень интересно! Но сейчас… После этих сборов голова кругом! Мне девчонки там такое устроили… Я ж тебе рассказывала! Ну и после твоих ночных откровений, если честно, тоже побыть наедине со своими мыслями хотелось бы. Без суеты. Нужно, чтобы мозг всё это переварил, понимаешь?

– Тась, но с нами-то всё хорошо? – я обнял жену и заглянул ей в глаза. – Ты главное сразу говори, если чувствуешь, что не тянешь, а? Я тогда постараюсь как-то сбавлять обороты, ручной тормоз включать, что ли…

– Всё с нами отлично. Ты всё ещё мой самый любимый чудила, в этом плане ничего не изменилось. Не надо ручного тормоза. Езжай там и побеждай всех, а потом приезжай – и рассказывай. Просто – у меня период гнездования, похоже, начался неожиданно рано… – как-то туманно выразилась она. А потом пропела: – Одиссей, Одиссей, от жены, от детей…

– Ой, Тася! – не поддался на провокацию я. – Если бы Пенелопа была хоть чуточку на тебя похожа, она бы перестреляла всех женихов из винтовки на дальней дистанции, а потом ушла бы в горы, на лыжах, короткими перебежками!

– На лыжах! – рассмеялась Таисия. – Летом! На Итаке! Гера, ты представляешь себе какая погода летом на Итаке, и как Пенелопа смотрелась бы на лыжах? В этих, как их… Пеплосе, хитоне и гематии!

– О, да! Враги тотчас подумали бы, что она впала в боевое безумие и обратились бы в бегство! Можно было бы даже не стрелять: просто надеть лыжи, взять в руки палки и устроить забег вокруг дома старого Лаэрта. В хитоне. И я гарантирую: никаких женихов в течении пяти минут… – подхватил я.

– Если бы тебя дома не было двадцать лет, я бы на этих лыжах доехала сначала до Трои, потом – до Каллипсо, ударила бы её головой о капот и вернула бы тебя обратно, так и знай!

В спальне заворочались дети, и мы на цыпочках прокрались к дверям в комнате. Девчочки спали рядышком, как бельчата, прижавшись друг к другу у самого краешка большого дивана, и сопели носиками. Лунный свет пробивался через щель в занавесках и падал на их спокойные, умиротворённые личики.

– Они такие хорошие… – сказал я. – Когда спят.

– Когда спим – мы все хорошие, – улыбнулась Тася.

* * *

Я вылез из поезда и размял спину: при белозоровских габаритах провести ночь на верхней боковой полке плацкартного вагона – это бесчеловечно и антигуманно! Поезд Минск-Гомель, дававший добрый крюк через Калинковичи и Дубровицу, ехал часов восемь и прибывал в мою родную провинцию чуть ли не на рассвете. Рассвет, конечно, зависел от времени года, но семь утра – есть семь утра!

– Ы-ы-ы-ы! – потягиваясь, простонал я. – Что ж я маленьким не сдох?

На верхней боковой можно спать только в двух йогических асанах: скрючившись в позе эмбриона на боку, или – на спине, поджав ноги и изогнув шею так, чтобы подбородок покоился на груди. И то и другое – чревато… Да и сном такое времяпрепровождение назвать можно только с очень большой натяжкой. После такого сна сильнее всего на свете хочется залечь в горячую ванну минут на сорок, а потом – выспаться как следует!

Но – мечтать об отдыхе не приходилось. Решил уклоняться от пропесочивания – так делать это нужно со всей отдачей!

Анатольич обещал встретить меня на вокзале, и потому я принялся оглядываться, выискивая белый редакционный «каблук». Машин на стоянке было на удивление много. Взгляд совсем случайно зацепился за тентованный советский внедорожник небесного (!) цвета: кажется, это был ГАЗ–67Б, но в таком неожиданном оформлении смотрелся он весьма эпично.

На переднем сиденье, с журналом «Техника – молодёжи» дремал Юрий Анатольич Сивоконь, даже слегка похрапывая.

– Утро красит нежным светом лица заспанных прохожих! – проревел я, подкрадываясь к этому замечательному человеку.

– А йо-о-о-оп твою мать, Гера! – одним движением Анатольич смахнул с лица журнал и уставился на меня ошалелыми глазами. – Кур-р-рва! Какого хрена пугаешь? Я вот книжку твою читать взялся, отличная книжка… Четыре главы прочитал – уснул как убитый! Ты мне экземплярчик-то подаришь?

– Кому как не тебе! Первый, с дарственной надписью! – я пожал руку старому боевому товарищу.

– Коновалов этот, который водила – это ж я? Да? – шоферюга продрал глаза и ткнул пальцем на переднее сиденье. – Садись давай, не тяни кота за резину! А я читаю, и, понимаешь, половина армейских баек, что я тебе рассказывал – в тексте! И про фунфырики!

– А то ж, – ухмыльнулся я. – Куда ж мы без фунфыриков? Старые песни на новый лад. При любом строе люди останутся людьми, и, соответственно, будут творить дичь и потом травить про это байки… Потому – первый экземпляр тебе. За вдохновение!

Я уселся на явно неродное, мягкое и удобное пассажирское сиденье «газика», и принялся осматриваться.

– А неплохой такой автомобильчик по итогу получился! – не сдержался я.

– А то! Как вояки со складов списанную технику продавать народу стали – у нас в гаражах целый кооператив самоорганизовался! Мы там такое творим! Ух! Даже из редакции уходить хочу, работы – валом! Деньги – только бери, только работай! Я и себе взял: вот такой ГАЗ времён очаковских и покоренья Крыма – за тысячу пятьсот, представь себе! Да, двери ставил, да, салон, да, покраска… Но это я сам, своими руками… Ну, с мужиками, понятно… Но сам факт! Машина – на ходу, за тысячу пятьсот, без очередей и этих конченых открыток. Бери паспорт, бери права, приезжай на базу и покупай… Децентрализация – великая сила! Народ на эти козлики-газики-вазики набросился – просто ужас! А то, понимаешь, настоящая за… упа: на книжках денег накопили, а тратить – некуда! Так что, скорее всего – уволюсь. Хотя Светлова отпускать не хочет, – Анатольич вёл машину и балагурил по своему обыкновению.

– И много военных за руку поймали? – ну не могли такие финансовые потоки без попыток набить карманы обойтись.

– А то как же! Говорят – ловят тыловика такого и сразу – в Среднюю Азию, на блокпостах стоять и в оцеплении. Там сейчас ого-го что творится! Крестовый поход! Люди нужны! Но сам понимаешь: если аккуратно и для своих, то оно, как бы, варианты и есть…

Они всегда были – эти варианты. Даже сорок лет тому вперёд, в независимой Беларуси, которую держал в медвежьих объятиях и ежовых рукавицах один громогласный лидер с неистребимым акцентом. Ну, то есть, коррупции как бы нет, и взяток вроде как не берут, но если есть знакомые, которые знают одного дядьку, который общается с мужиком, у которого есть племянник, который может оформить что-то там такое и посоветовать чего-то там другое, то в принципе, в качестве бескорыстной спонсорской помощи, один тип из магазинчика на окраине города может принять сколько-то там грошей. А как это связано с оформлением бумаг? Ну, никак не связано. Бескорыстная спонсорская помощь же! Просто один тип, которому нужен, например, техосмотр, а в машине своей он не очень уверен, решил вдруг подарить другому левому типу из задрипанного магазина пару свёрнутых купюр. Так звезды сошлись!

Но после таких благоприятных астрологических предзнаменований ехать на техосмотр сразу как-то гораздо более спокойно становится.

Так и тут: наверняка не все нечистые на руку тыловики отправлялись «в оцепление» в Среднюю Азию. Кто-то остаётся. Но вообще – идея с насыщением гражданского авторынка подержанными военными авто была куда как любопытной. Я о таком ходе и подумать не мог! И ни в какой папочке про это не писал. А значит что? Значит – разумные и полезные инициативы снизу потихоньку начинали проникать на самый верх… И это не могло не радовать. Глядишь – разведут застой руками, наши незабвенные Инженер с Учителем… Надежда есть: клубника вон, огурцы, автомобили. Афганистан!

– Погоди, до телефона схожу, Светловой позвоню. Так-то она меня отпустила к тебе, но мало ли в редакции чего, – Анатольич при всём своём кажущемся пофигизме к работе относился серьёзно.

Он свернул к небезызвестному заведению «Белый Аист» – там у ушлого водилы было полно знакомых, так что на один звонок Сивоконь точно мог рассчитывать. Хлопнув самопальной дверью «газика», Анатольич походкой вразвалочку двинул к двери забегаловки, а я принялся листать «Технику – молодёжи». Погодите-ка! С каких пор журнал издаётся два раза в месяц?

Всякий раз, натыкаясь на тот самый «эффект бабочки», я малость выпадал в осадок. «Техника – молодёжи» всегда выходила ежемесячно, но не более того! Мелочь, вроде, а… А «Последние времена» теперь закончат публиковать в июле! Дела!

– Придётся заехать в редакцию, – сунул голову в открытое окно Анатольич. – Там какая-то баба по твою душу приехала. Ариночка Петровночка говорит – столичная, рыжая и очень нахальная. Где ты их на хрен берёшь, Гера?

– Югова, – вздохнул я. – Кой хрен ей от меня надо? Хотя… Понятно, чего ей надо. Такая маленькая, а уже – журналюга! У-у-у!

– Так что – едем? – поднял бровь Сивоконь.

– Едем… Мало ей мусора под мостом было? А может – понравилось? Как думаешь, Анатольич – может в нашей столичной гостье проснулось рабоче-крестьянское происхождение и она жаждет заняться общественно-полезным трудом на благо исторической науки?

– А? Пф-ф-ф-ф! Белозор, ты что, правильного применения красивой бабе найти не можешь? Вроде и нормальный мужик, но иногда… Идиот самый настоящий, называя вещи своими именами! – откликнулся шоферюга, садясь за руль.

– На том стоим! – довольно осклабился я.

Глава 15, в которой Югова снова пытается взять интервью

– …именно по височным кольцам. Так, например, семилучевые височные кольца говорят о том, что эта знатная женщина принадлежала к племени радимичей. Находки женских захоронений такого типа позволяют нам уточнить карту расселения восточнославянских племён и дополнить летописные сведения. Вижу, юноша хочет что-то добавить о височных кольцах дреговичей? Нет? А я говорю – да! – Богомольников – красивый, черноволосый, с уверенными движениями рук даже тут, в полевых условиях, производил впечатление. – Что там с височными кольцами у дреговичей, расскажите? Характерные черты, особенности… Бровкин – ваша фамилия? Рассказывайте.

Некто Бровкин – загорелый, полный студент в очках, встал и бодро отрапортовал:

– Височные кольца дреговичей имеют украшение в виде таких… Ну, шариков, утолщений, похожих на ежевичку!

Он так и сказал: «ежевичка». Девчата захихикали, парни прятали улыбки из мужской солидарности. Бровкин, ничтоже сумняшеся, продолжал:

– Такая характерная форма встречается в захоронениях на большей части Гомельской и Брестской областей. Исследованиями дреговичей занимается Лысенко, но есть и другие учёные, которые, помимо славянской теории происхождения дреговичей, описанной в Повести временных лет, выдвигают идею о балтском…

– Достаточно, Евгений! – Богомольников сделал жест рукой, приглашая студента сесть. – У вас есть задатки хорошего историка, но вы слишком увлекаетесь прожектами и растекаетесь мыслию по древу… Так, о чём это мы? О височных кольцах. У кривичей – третьего славянского племени, которое расселялось в верховьях Двины и Днепра, также были свои отличительные украшения. Юленька, не подскажете, как они выглядели?

– Строго! – пискнула веснушчатая Юленька, которая сидела на дереве.

– Верно! – руководитель археологической практики одобрительно улыбнулся. – Строгие, простые кольца из проволоки, без украшений…

Я сделал пару шагов назад и огляделся. Палаточный лагерь, территория которого огорожена гирляндами флажков, растянутых между стволами деревьев, располагался над днепровскими кручами, под сенью высоких, ровных, как корабельные мачты, смолистых сосен. Чуть в стороне, вниз по течению, начиналась зона раскопок – как раз от того самого места, где я нашёл первый горшок с серебром. Дальше – вереницей тянулись курганы, размеченные и обозначенные по всем правилам археологической науки.

Пахло сытным кулешом с тушёнкой, ребята-кашевары выплясывали возле огромного котла, все в дыму, со сгоревшими на солнце плечами, но весёлые и, видимо, слегка пьяные. Недалеко от них, под кустом красной вербы (или ивы, как угодно), валялась в полной прострации некая рыжеволосая красотка.

Ну как – «валялась»? Скрутилась в позу эмбриона, как я на верхней полке плацкарта буквально вчера, и дула себе на ладони. А я ей говорил, чтобы перчатки одевала. А она занудствовать начала, что, мол, не одевала, а надевала, и вообще – она тут аки папа Карло вкалывать не собирается. Ну, это до первого керамического пряслица, которое явила на свет Божий из-под гнёта земной толщи штыковая лопата… Визгу было столько, будто она сундук с пиастрами отыскала!

– Ну что, товарищ Югова, как насчёт интервью? – четыре часа с лопатой и без головного убора под палящим солнцем вырубят кого угодно.

Зоенька дула на сорванные мозоли и шипела:

– Белозор, ты садист! Я сорвалась из Москвы, ночевала в плацкарте, пила какую-то землистую бурду в вашем дубровицком серпентарии, который ты редакцией зовёшь, потом тряслась чёрт знает сколько на машине, которая ещё дедушку Ленина помнит, а потом…

– А потом узнала, что такое керамические пряслицы. И нашла сколько – пять штук?

– Восемь…

– Вот видишь! Восемь! Неоценимый вклад в белорусскую и всесоюзную историческую науку!

– Белозор, ты невыносим! Я буду жаловаться! – простонала она из позы эмбриона, перемещаясь в положение полусидя и подтаскивая к себе свою легкомысленную сумочку.

– Куда? В Спортлото? – усмехнулся я, усаживаясь тут же, на землю.

– В Гаагу! – она покопалась в сумке и достала оттуда… Диктофон!

Тоже – маленький, портативный, кассетный. Импортный. Логотип я не рассмотрел, но в целом – он был ни разу не хуже моего неразлучного Sony. Однако растёт над собой товарищ Югова! Неужто и вправду остались силы на интервью? Зоя снова подула на руки, однако блокнот и карандаш достала, но сразу отложила их в сторону:

– Итак, товарищ Белозор! Я имею намерение говорить с вами о «Последних временах», – сказала она, уселась по-турецки и нажала клавишу записи на диктофоне, переходя на более-менее официальный тон.

Я едва не рассмеялся. Классное, всё-таки, название! «Поговорить о последних временах» звучит почти так же круто как «поговорить о Библии», «поговорить о спасении души» или «о саморазвитии и связи со вселенной». Эсхатологичненько!

– Говорите, нет проблем! Восемь пряслиц – это не шутки, это ты хорошо поработала. Можно сказать – ударно. Что такое одно дурацкое интервью по сравнению с трудовым подвигом во благо исторической науки? А, только один вопрос: вы на кого работаете? – я как-то упустил этот момент из виду.

Вдруг она в «Правду» подалась? А для «Правды» я пальцем о палец не ударю, не говоря уже об эксклюзиве.

– На «Комсомолку». И на «Литературную газету», – призналась она. – Я ещё не знаю, куда материал пойдёт.

– Тогда нормально. Спрашивай! – милостиво махнул рукой я. – Вступление пропустим, напишешь там что-нибудь сама, ага?

– Ага! Первый вопрос, который волнует и меня, и всех ваших читателей: книга написана? И сразу второй: будет ли продолжение?

– Книга написана, сейчас она на столе у бета-ридера… То есть – у первого читателя, – я ткнул пальцем в небо.

Югова сделала страшные глаза, а я многозначительно кивнул, а потом продолжил:

– Да, в общем, десять авторских листов, первая часть про приключения военкора Дубровского и полковника Бирилова в черновом варианте готова.

– Первая? То есть планируются ещё несколько?

– Я планирую охватить период в двадцать пять – тридцать лет длиной. С девяносто пятого по две тысячи двадцатый, или – двадцать пятый год. Будет эпично! Сколько это получится книг… Сложно сказать. Очевидно, что в двадцать пятом году совсем взрослым героям будет уже тяжеловато вести борьбу с мировым злом на поле боя, возможно – изменится жанр, из авантюрно-приключенческого романа это станет политический детектив… Не знаю, посмотрим.

– Наши победят? Все останутся живы? Я как читатель интересуюсь, мне, например, Бирилов очень по душе, такой… Правильный мужчина! Дубровский тоже, но он – шут и паяц, а я шутов не очень люблю.

– Все умрут, – сказал я. – И шуты, и настоящие герои. Разве что я до этого не допишу. А что наши победят – так это как пить дать. Наши всегда в итоге побеждают. Кстати, а наши – это кто?

– Вы про книгу спрашиваете? – сделала круглые глаза Югова.

– Про книгу, про книгу… Благо, сейчас вроде таких проблем нет. Наши – тут, чужие – там… Так в книге кто для вас – «наши»?

– Ну, Бирилов, Дубровский, ЧВК «Спартак», Ростех, наверное… Ополченцы ещё… Ну, те, кто за восстановление Союза и против интервентов…

Я едва не принялся злорадно потирать руки: вот, вот оно! Комсомолка, спортсменка, журналистка, золотая девочка, уборщица мусора и звезда археологических раскопок Зоя Югова в числе «наших» называет наёмников, частную корпорацию и всяких других-прочих. В ополчение-то я там кое-кого позаписывал, не глядя на социальное происхождение: от люмпен-пролетариев до судовладельцев, фермеров, хозяев мастерских и прочих мелких лавочников. Вот оно – воздействие на массовое сознание! «Наши» – это гораздо шире, чем коммунисты, пролетарии всех стран и идейные камрады-революционеры. Наши – это… Наши!

– Так, товарищ Белозор, это я у вас интервью беру! – возмутилась Югова. – Вернёмся к вопросам. Говорят, вы написали книгу за месяц, и при этом вели ещё журналистское расследование. Как вам удаётся быть таким работоспособным, как вы всё успеваете?

– Я не успеваю, – отмахнулся я. – Следующий вопрос.

– Вашу книгу сложно назвать научной фантастикой…

– Я не учёный, а потому и не претендую ни на что научное.

– Как бы вы назвали тот жанр, в котором пишете? Это футурологический художественный прогноз?

– Это литературный импрессионизм, – сказал я. – Если вам угодно – альтернативная история будущего. Фантастическое допущение в стиле «что бы было, если бы Пётр Миронович Машеров погиб, Григория Романова – оклеветали, а к власти пришли совсем другие люди».

– Как – погиб? – удивилась Югова. – Почему это Машеров должен был погибнуть? И как? Он же – первое лицо в БССР, как…

– Да вот так вот. Одним октябрьским днём 1980 года первый секретарь ЦК КПБ, двигаясь по трассе от Минска на Жодино на служебной машине не смог избежать столкновения с грузовиком, полным картошки, и от полученных травм скончался на месте… – мрачно проговорил я.

– А ничего поумнее ты придумать не мог? – скорчила рожицу Югова. – Белорусский лидер погиб от картошки! Это издевательство какое-то!

– Ты думаешь? – мы снова перешли на неофициальный тон. – А как тебе такое: Григорий Романов по факту стал политическим трупом после того как пошли слухи о том, что на свадьбе его дочери использовали фарфоровые сервизы династии Романовых из Эрмитажа!

– Господи, и как это в твою башку пришло вообще? Это же абсурд! Два самых прогрессивных, самых авторитетных человека в партии, оба – вероятные преемники на посту Генсека, а тут – картошка, сервизы… – Зоя снова поморщилась. – Я про это писать не буду, бред самый настоящий. Хорошо, что в книгу не вставил. Даже если бы той ужасной авиакатастрофы не случилось, кто, как не Пётр Миронович и Григорий Васильевич…

– Товарищ Югова, а вы слыхали что-нибудь про Ипатовский метод?

– Что-то про Ставропольский край, сельское хозяйство… Писали, но я не читала… А причём здесь это? Белозор, мы о книге или о чём?

– О книге, о книге… Говорю же – литературный импрессионизм, альтернативная история, фантдопущение. Книга написана по мотивам реальной жизни, и не более того. Проводить параллели, искать прототипы и прообразы – гиблое дело!

– Ещё скажи, что Дубровский – это не ты! – наморщила носик Югова.

– Конечно – не я! Он блондин, интеллигент, стрелок от Бога, и переводчиком военным я не служил. Белозор водителем при штабе катался.

– Да, да, и твой Лисовский, глава Ростеха, это никакой не Волков! – скептически покивала Югова. – Любовь к благоустройству, провинциальное происхождение, руководство крупным предприятием в советское время…

– По мотивам, говорю же – по мотивам! Не настолько мы близки с Василием Николаевичем, чтобы я, значит, разбирался в том, что он любит кушать, какие женщины ему нравятся и какую мебель он предпочитает… Всё – по мотивам, всё – домыслы и авторская фантазия. Может быть, впечатления от реально существующих людей и послужили вдохновением для создания тех или иных персонажей, но – не более того…

В общем, мы беседовали в таком стиле: обо всем и ни о чём – ещё минут пятнадцать, и я даже в некоторой степени жалел Югову. Почему? Потому что ей это всё ещё предстояло снять с диктофона и превратить в удобоваримый текст. А такие пространные интервью, длиной записи в тридцать, сорок минут или час приводить общему знаменателю – это сущая пытка! Так или иначе – я постарался забросить несколько провокационных идей, которые должны были покушать и наши, советские граждане и литераторы, и те забугорные товарищи-партнёры-противники, кто внимательно читает советскую прессу.

В принципе, им и упоминания ARPANET, Джона Постела и стандартизацию протоколов передачи данных в «Последних временах» должно было хватить, но – машу каслом не испортишь, как сказал бы старый Гумар! Хотя, смотря какая Маша, и какое касло, конечно…

Последний вопрос от Юговой, правда, несколько выбил меня из колеи:

– Герман Викторович, – она смотрела на меня испытующе. – Вы так уверенно говорите о своей книге, как будто знаете, что она обречена на успех. Вы что, никогда не сомневались, что пишете… Э-э-э-э…

– Говно? – подхватил я. – В каком смысле – сомневаюсь? Я уверен, что пишу говно! Ладно, ладно – пишу весьма средне, но говном историю про Дубровского назовут многие тысячи раз. Да и сам я очень стараюсь понизить планку критичности и править один, максимум – два раза. Иначе – порвал бы и выкинул всё напечатанное, и оно не дошло бы даже до первого читателя. Мне никогда не достичь уровня Стругацких по социально-философской глубине, никогда не суметь в двух-трёх фразах так ярко и чётко описать природу и состояние человека как Юрий Коваль, и не вывернуть наизнанку душу как Шукшин. Разговорный стиль, авантюры, чуть больше грязных подробностей, чем предполагает классический соцреализм и спорная концепция будущего – этого мало для того, чтобы книга стала великой… Но так уж вышло, что, почитав мои статейки, люди, которых я искренне уважаю, сделали мне большой аванс и предложили написать книгу. Их доверие я был обязан оправдать – и потому написал книжку с начала и до конца. Если по итогу получилась интересная байка, и кто-то провёл за ней несколько увлекательных вечеров и отвлёкся от грустных мыслей, а другие – нашли в ней пару тем для беседы за чашкой чая – то книжка написана не зря. А уж если хотя бы сотая доля читателей стали чуть больше ценить то, что имеют и меньше ныть и жаловаться, и вместо того, чтобы бороться за чистоту, начали наконец подметать – я буду самым счастливым человеком в мире, уже поверьте!

– Отлично! – Югова щёлкнула клавишей диктофона и спрятала кассету (уже вторую), в сумочку. – По крайней мере, у нас есть хорошая концовка…

– А с текстом ты намучаешся, да? – понимающе кивнул я.

– Намучаюсь… Белозор, как лечится тепловой удар и мозоли? – с неё спала профессиональная маска матёрой журналистки, и Зоя снова превратилась в бедную страдающую девочку.

– Археологи и то и другое лечат водкой, но я бы рекомендовал парацетамол и несколько часов сна – в случае с водкой лекарство может быть хуже болезни…