Текст книги "Кабанье урочище"

Тогда, внутри бобровой хатки он обдумал такой вариант и уже поднял пистолет, чтобы для начала выстрелить Моноклю в затылок, но в тот самый момент в хатку вернулся Прохор, и Нешпаев опустил единственную руку – шанс был упущен.

Общими усилиями они вытащили из бобровой хатки три тела, и теперь Монокль мозговал, как правильней распределить по лодкам их, а также двух загрызенных бобрами егерей. О том, чтобы оставить пусть и мертвых людей, в том числе и Люсьен на территории бобровых кос, он даже слышать не хотел.

Лодок было четыре, способных грести – тоже четверо: он сам, Прохор, Осока и Лёва – очень кстати пришелся журналист. Ни однорукий Ношпа, ни раненый Борис Яковлевич в этот список не входили. Мертвецов же было пятеро. Наконец Монокль принял решение: к себе в лодку – Бориса Яковлевича и тело Люсьен; к Прохору тела двух егерей; к Осоке – тело Триды; к Лёве – Нешпаева и то, что осталось от Тапира.

– В тесноте, да не в обиде, – так Монокль прокомментировал свое решение, и возражать ему никто не посмел.

* * *

Удержать портативную рацию, по которой пришелся мощный удар «палочкой-выручалочкой», Павлу не удалось. Рация улетела куда-то в сторону, а он матюгнулся и затряс ушибленными пальцами. И вовремя увернулся от очередного удара, нацеленного ему в голову. Схватился за автомат, но Замор вновь атаковал, ткнув Павла острым концом палки в плечо.

Он пошатнулся, камень, под упорной ногой, вывернулся и покатился вниз, а вслед за ним – и сам Павел. Хотя, он не катился, а скользил, вовремя перевернувшись на спину и раскинув руки в надежде ухватиться за какие-нибудь корягу, ветку или хотя бы пучок травы. Каких-то значительных уступов, с которых Павел мог бы конкретно сверзнуться с Вепрь-горы пока не встречалось, но неизвестно, что его ожидало метром или двумя ниже вынужденного спуска. Поэтому Павел старался прекратить все убыстряющиеся низвержение любыми способами: руками, ногами, затылком, своей пятой точкой – так его школьная учительница физкультуры Надежда Николаевна называла задницу.

Выручил ремень автомата, очень вовремя зацепившийся за торчащий из скалы обломанный корень. За этот корень Павел и подтянулся, и уперся ногами в твердую поверхность горы, до подножия которой было десятка два метров, а до вершины – непонятно сколько. Так же, как не было понятно, где там, вверху скрывается коварный Замор, который, возможно, посчитал, что покончил с одним из незваных посетителей его острова.

Павел взял автомат наизготовку. В любом случае Замору предстояло спуститься с вершины горы, по той самой заветной тропинке, которая была рядышком. Значит, Павел его услышит и увидит, а там уж – как повезет бывшему предводителю браконьеров. Но не спускающийся с горы Замор обратил на себя его внимание, а послышавшиеся внизу непонятные звуки.

* * *

Сэмэн более-менее пришел в себя. Обильное кровотечение из простреленной руки прекратилось – так слегка сочилась кровушка через повязку. Схрумкав две галеты и запив их несколькими глотками спирта из аптечной фляжки, да еще и добавив таким же количеством глотков из его личной секретной фляжечки, всегда хранившейся в одном из многочисленных карманов камуфляжного жилета, он, вроде бы, и о боли позабыл.

Но в сознании оставался, хотя сначала и не поверил своим глазам, когда из глубины пещеры, а, вернее, из сооруженного в углу камышового шалаша величаво выступила приличных размеров свинья. Не привычная, грязно-розовенькая, а с черным пятачком и серо-бурой щетиной. Но удивил Сэмэна не сам зверь, а то что на свинье-кабанихе был бушлат, подвернутые рукава которого были продеты в ее передние ноги.

Сэмэн вспомнил армию, пограничную заставу, на которой прослужил два года, где ради забавы он с сослуживцами точно так же «наряжал» овчарок. Собаки подчинялись своим хозяевам, которые, хоть и вынуждали их побегать за мнимыми нарушителями границы, зато кормили – до отвала. Пограничники-кинологи надевали на собачек бушлат, причем, застегивали все пуговицы, на голову водружали зеленую фуражку, на шею вешали автомат и фотографировались с ними в обнимку.

Это было очень прикольно, но здесь-то, на небольшом острове, где живет один человек – в чем прикол?!

Между тем, разодетая свинья-кабаниха, опустив морду и угрожающе похрюкивая, приближалась прямо к нему, Сэмэну, и ничего хорошего от предстоящей близости он не ожидал. О пистолете вспомнил поздновато и, когда выхватил Макарова из кобуры, кабаниха уже атаковала – с короткого разгона врезавшись мордой ему в грудь. Если бы это был кабан-секач с немалыми по размеру клыками, то Сэмэн сразу бы попрощался с жизнью.

Но ему и так хорошенько досталось: вскрикнув и выронив пистолет, полетевший куда-то вниз. Сэмэн повалился навзничь, напоровшись копчиком на торчащий из земли корень. И это «были еще цветочки»! Из своего охотничьего опыта егерь знал, что если на тебя нападает разъяренный кабан, достаточно в самый последний момент отскочить в сторону, и в этом случае зверь не станет разворачиваться, чтобы атаковать вновь. Все – ты спасся.

Увернуться от напавшей кабанихи Сэмэну не удалось, и зверюга не оставила его в покое, а принялась кусать за что придется, и, словно утрамбовывая, топтать, топтать передними копытами. Да с такой силой и так больно, что Сэмэн заорал в голос и заизвивался, стараясь оттолкнуть от себя кабаниху ногами или оттолкнуться от нее самому. Оттолкнуться получилось, но при этом вместо относительно ровной площадки он оказался по-над кручей, в которую и сверзился.

«Да и черт с ним, что сверзился, – уж лучше сломать себе шею, чем быть затоптанным острыми копытами кабанихи!» – думал Сэмэн, катившийся вниз по относительно пологому склону к подножью горы. Но когда его кувыркания закончились и он, еще не отдышавшись, оторвал израненное лицо от жесткой земли и огляделся, то лучше ему не стало. Самого невезучего егеря окружили пять или семь кабанов, вот-вот готовых наброситься на человека и затоптать его, загрызть и, возможно, сожрать!

Откуда-то сверху прозвучал выстрел, и ближайший к Сэмэну кабан дернулся и завалился на бок, суча копытами не по человеку, а по земле. Еще один выстрел сверху, и второй кабан взбрыкнул – Сэмэн даже успел заметить, как на его щетинистой гриве от попавшей пули возник кровавый минифонтанчик!

– Есть! – закричал Сэмэн, догадавшийся, кто именно спасает его от смерти. – Давай, Змей, давай, мочи тварей!

Выстрел, выстрел, – и вокруг Сэмэна еще два кабана забились в предсмертных судорогах. Остальные прыснули врассыпную, словно их и не было.

– Есть, Змей, есть! – с каждым выстрелом все больше надрывался Сэмэн. И, похоже, после последнего выстрела всерьез надорвался. Во всяком случае, кричать он больше способен не был, мог только хрипеть.

* * *

Лёва Голевич налегал на весла, запретив себе оглядываться на тело Андрея Тапирова, которое погрузили в носовую часть лодки, к счастью, без его помощи. На сидевшего на корме Петра Васильевича Нешпаева, не выпускающего из руки пистолет, Лёва тоже старался не смотреть. Расспрашивать его о чем-либо не было никакого желания. Не так давно Нешпаев стрелял из этого пистолета, целясь в него, и если бы не фотоаппарат…

Сейчас у Лёвы, голова которого шла кругом от всего увиденного в урочище, в так называемых «бобровых косах», было одно единственное желание – как можно скорее высадиться на нормальный берег в районе лагеря. Высадиться живым и невредимым и затем, – как можно скорее вообще покинуть заповедник и его окрестности, чтобы вернуться домой в Москву.

Все четыре лодки двигались примерно в одном темпе и преодолели уже больше половины расстояния до лагеря, когда Нешпаев заговорил:

– Что, господин главный редактор самой популярной рыболовной газеты, пора бы нам кое-что обсудить наедине и кое о чем договориться. Как думаешь?

Лёва промолчал.

– От смерти тебя спасла случайность. Надо было целиться тебе не в голову, а в живот, тогда бы никакой фотоаппарат не спас. Но, получив пулю в живот, ты мог бы упасть в лодку, а это в мои планы не входило. Упал бы за борт, и – с концами, водичка Лебяжьего озера об этом позаботилась бы. Труп в лодке – совсем другое дело. Монокль в таких тонкостях мужик ушлый, разобрался бы, что к чему, и тогда уже кирдык был бы мне…

Правда, он все же отреагировал на тот мой выстрел, но я постарался убедить его, что стрелял в бобра. Скорее всего, в плане этого Монокль до сих пор пребывает в сомнениях. И ты эти самые сомнения должен развеять, понял?

Лёва не ответил, лишь бросил на Нешпаева мимолетный взгляд.

– Ты не зыркай, не зыркай. Я ведь и сейчас могу тебе башку продырявить, а после сказать, что с одной-то рукой – по неосторожности выстрелил. Или вообще заявить, что у столичного журналюги-мажора ото всего увиденного крыша поехала, в глазах помутилось, ты на меня набросился, и я был вынужден защищаться. Скорее всего, меня бы посадили, но, возможно и нет – на хорошего адвоката деньжата имеются, – Нешпаев движением кисти направил ствол в лицо Голевич.

– Что молчишь, не боишься такого расклада?

Лёва зажмурился, но весел не отпустил, продолжая грести.

– Правильно, журналюга делаешь, что боишься. Но меня и самого такой расклад не устраивает. К тому же до сих пор мы не сделали друг другу ничего плохого. Фотоаппарат – фигня, возмещу я тебе его стоимость. Просто ты узнал кое-что лишнее – и от Евдокимыча, и от меня… Хотя это дело поправимое, если, конечно, мы с тобой здесь и сейчас, договоримся, как джентльмены… Чего молчишь-то, язык от страха проглотил?

– О чем договоримся? – наконец-то открыл рот Лёва.

– Всего лишь о двух вещах, – ухмыльнулся Нешпаев. – Ты подтвердишь Моноклю, что я стрелял не в тебя, а в бобра. И еще ты никогда и никому не заикнешься о кабырыбе, забудешь о ней, вычеркнешь из головы. Если ты мне сейчас это пообещаешь, так сказать, дашь честное слово не нарушать договор, то и я со своей стороны, пообещаю, тебя не трогать, то есть, не убивать. Как тебе такое джентльменское соглашение?

– С-согласен, – выдавил из себя Лёва.

– Пойми, журналюга, – продолжил Нешпаев. – С выстрелом в твою сторону – все понятно: Монокль не видел – как и в кого я целился, ты в это время фотографировал бой, поэтому не станешь утверждать, был за твоей спиной бобер или нет. Ну, а если станешь плести сказки про кабырыбу, – кто тебе поверит! Мы с Евдокимычем в один голос скажем, что знать ничего не знаем, что если у столичного журналиста крыша поехала, так пусть лечится. Смекаешь расклад?

– Смекаю, – вздохнул столичный журналист.

– Вот и чудненько. Значит, договорились?

– Договорились. Ничего я никому не скажу.

– Ну, а если предположить, что все-таки скажешь или напишешь, или каким-либо другим способом кого-нибудь на меня наведешь, то знай, рано или поздно я до тебя доберусь. И тогда смерть, которая постигла в бобровых косах Тапира, покажется тебе легкой.

Петр Васильевич поставил пистолет на предохранитель, и в это время откуда-то из дальних уголков Лебяжьего озера до них донеслись выстрелы.

Монокль тут же перестал грести, его лодка замедлила ход, остановилась. Так же как и лодки Прохора, Осоки и Лёвы.

Выстрелы были одиночными, видимо, кто-то стрелял прицельно, экономя патроны. Скорее всего, стрелял либо Сэмэн, либо Павел, но где они, куда именно спешить на выручку? Монокль вновь попытался вызвать по рации рыболовный экипаж, до сих пор не вернувшийся в лагерь, но ответа не услышал.

До лагеря, кстати, оставалось с километр, и Монокль принял решение для начала до него доплыть, «разгрузиться» и уже потом соображать, каким образом спасать Павла и Сэмэна.

* * *

Павел стрелял словно профессиональный снайпер, собственно таковым он и позиционировал себя с самого раннего детства.

Начиналось все с простейших пластмассовых плевательных трубок, на смену которым пришли рогатки. Сперва примитивные, согнутые из жесткой проволоки, с авиационной резинкой, для которой «снарядами» становились пульки из алюминиевой проволоки. Благодаря этим пулькам Павел нехило испортил себе передние зубы, которыми сначала перекусывал проволоку, затем зубами же и сгибал, из-за чего на них очень сильно страдала эмаль.

Потом, познакомившись с Генкой Вакировым – соседом по даче в деревне Кобяково, заядлейшим рыболовом, научился у него делать рогатки настоящие – из ореховой рогатулины, с мощной резиной и крепким кожетком. Из этих рогаток Павел с Генкой расстреливали в прудах надоедливых лягушек – на спор. Спустя годы, Павел об этом сильно жалел но, что было, то было.

Он вообще любил стрелять: из разного рода рогаток, из самодельного лука, из самодельного арбалета, в тире – из пневматической винтовки… Когда в школе появился военрук и пригласил всех желающих записаться в секцию стрелков из малокалиберной винтовки, Павел Балашов вызвался первым. В армии в плане стрельбы ему не было равных. Вернувшись на гражданку, он предпринял всевозможные усилия, чтобы вступить в военно-охотничье общество. С основной целью – приобрести ружье. Чего и добился. Для начала обзавелся ИЖ-евской одностволкой, затем – более серьезным оружием, двуствольной ТОЗовской вертикалкой, а затем и пятизарядкой МЦ 21–12. Охотился, правда, не так уж часто, – рыбалка нравилась больше, но навыки в стрельбе не растерял.

Последний выстрел пришелся вдогон убегающим кабанам, и, кажется, Павел вновь не промахнулся, во всяком случае, из зарослей камыша, в которых скрылось стадо, послышался свинячий взвизг. Он собрался, было, выстрелить на звук, чтобы добить зверя, но тут на него кто-то обрушился.

Конечно же, понятно – кто. Замор прыгнул на Павла сверху, обхватив руки с автоматом железной хваткой, повалился вместе с ним на землю, и оба покатились под горку. Очень опасно покатились, неконтролируемо ни Павлом, ни Замором – ушибаясь о камни, натыкаясь на корни и сучья. При этом Замор не ослаблял хватку, а Павел не выпускал из рук автомат.

Не выпускал до тех пор, когда они наконец-то докатились до ровной площадки перед пещерой, где нашелся-таки бульник, о который Павел хорошенько приложился затылком. Из глаз знатного рыболова посыпались искры, а когда искры закончились, и двоиться в глазах перестало, он увидел направленный себе в лицо ствол «калаша». И тут же услышал щелчок – тот самый характерный щелчок, означающий, что в магазине автомата закончились патроны.

На всякий случай Замор передернул затвор и, поняв, что патронов в магазине действительно нет, перехватил автомат за ствол и замахнулся на Павла прикладом.

– Спокойно, Замор! – грохнувший за спиной браконьера выстрел заставил того замереть с поднятым автоматом.

– Так и стой, а дернешься, получишь пул в жопу, – пообещал Сэмэн. – Змей, ты как?

– Терпимо, – Павел поднялся на ноги, отряхиваясь и со злостью глядя на коварного хозяина острова.

– Перебрось ему «калаш», – велел Сэмэн Замору. – Только аккуратно, без резких движений.

– А что будет потом? – спросил браконьер, медленно опуская и удобнее перекладывая автомат.

– Вместе поплывем в лагерь, – чуть подумав, сказал Сэмэн. – Ты будешь на веслах – на мушке у Змея. В случае чего, рука у него не дрогнет. Ну а в лагере разберемся.

– Обещаешь, что не пристрелите на полдороге?

– Если не станешь дергаться, то обещаю, – сказал Павел.

– Договорились, – издав хрюкающие звуки, которые можно было бы посчитать за смех, Замор мягко бросил автомат Павлу, и тот его ловко поймал.

– Ты сам-то как? – спросил он у Сэмэна, для начала жестом приказав Замору опуститься на землю и все равно на всякий случай, обходя его по дуге.

– Побыстрей бы смотаться отсюда, да к лекарю, – поморщился тот, протягивая Павлу пистолет.

– Слушай, потерпи еще три минуты, подержи этого на мушке, а я быстренько кабырыбу прихвачу.

Услышав это, Замор не нашел ничего лучшего, как отреагировать очередной порцией хрюкающего смеха.

Глава семнадцатая
Люди и звери

– Обед готов, все подходите, пока не остыло! – голосисто объявила Нинель на весь палаточный лагерь после того, как к берегу одна за другой причалили четыре лодки.

– У тебя водка есть? – оказался первым рядом с поварихой Лёва, выглядевший, словно пустым мешком пришибленный. Только что его рвало, да так сильно, как никогда в жизни и во время очередной паузы между приступами, и Монокль, вытаскивающий вместе с Прохором, Осокой и одноруким Ношпой трупы из лодок, приказал ему идти в лагерь и через Евдокимыча вызывать подмогу.

– Что случилось? – нахмурилась Нинель.

– Ты на берег лучше не ходи…

– А что там, на берегу?

– На берегу? Тапир, Трида, два егеря, еще какая-то… женщина. Вернее – все, что от них осталось.

– О, господи! – Нинель выронила половник в кастрюлю с только что сваренным борщом и посмотрела на Евдокимыча. Находясь на вершине холма, тот наблюдал за происходящим у лодок в бинокль. – Отец, – «Бодрые поползновения!»

– Да, я уже понял, понял… – откликнулся он, прикладывая к губам рацию.

– Чем угощаешь, хозяюшка? – бодро поинтересовался Волгарь, подошедший к обеденному столу, придерживая под локоть Магза, который до сих пор не снял повязку с глаз.

– Сами угощайтесь! Водка – под столом, в ящике, – после чего, вопреки совету Лёвы Нинель побежала в сторону берега, к лодкам. Вслед за ней побежала и Хеллен.

– Опять кого-нибудь рыбы покалечили? – спросил Магз.

– Хуже. Бобры, – Лёва нырнул под стол и достал из ящика бутылку. Свинчивая горлышко, добавил: – И не просто покалечили, а…

Пить Лёва не смог, сунул бутылку Волгарю и, отойдя на три шага, согнулся пополам в очередном приступе рвоты.

* * *

Не без труда, но от острова Вепрь-горы они наконец-то отчалили. Больше всех пришлось попотеть Замору, причем, под направленным на него пистолетом. Не теряя над ним контроль, Павел первым вернулся в лодку, затем велел Замору чуть ли не на руках дотащить до кормы Сэмэна. После чего бывшему авторитету пришлось в одиночку сталкивать лодку на чистую воду и самому в нее забираться.

Павел хорошо понимал, что в течение этого процесса Замор имел ни одну возможность каким-нибудь образом схитрить. К примеру, когда переваливался через борт лодки, налечь на нее всем своим весом, накренить и даже перевернуть, а там уж – как повезет. Но Замор этим не воспользовался, видимо, так сильно ему хотелось убраться с острова на большую землю.

Теперь он, вымазанный в грязи с ног до головы, сидел на веслах, Сэмэн, закрыв глаза, полулежал на корме, Павел пристроился на носу лодки, наблюдая на Замором и то и дело поглядывая в сторону удаляющегося острова. На берегу которого, где только что была причалена лодка, появилось какое-то движение. Кабаны! Стадо кабанов! Большое стадо…

Замор на секунду обернулся к Павлу, подмигнул ему и издал довольное продолжительное хрюканье.

– Что это значит? – встревожился Павел и увидел, как кабаны один за другим прыгают в озеро и плывут вслед за лодкой, держа над поверхностью воды верхнюю часть вытянутой морды с черным пятачком маленькими глазками и торчащими ушами.

– Везет нам сегодня на зверье. То бобры преследовали, теперь вот кабаны. Да сколько же их там?!

– Много, – вновь обернулся Замор и теперь захрюкал отрывисто, что могло бы напомнить «точку – тире».

– Это ты, что ли их подманиваешь? – осенило Павла. – Заткнись немедленно! – Он ощутимо ткнул Замора пистолетом между лопаток. Тот вздрогнул и сказал:

– Уже поздно прекращать.

– Что происходит? – севшим голосом спросил Сэмэн, с трудом разлепляя веки.

– За нами кабаны плывут. Их много.

– Зачем? – недоуменно спросил Сэмэн.

– Этот гад их своим хрюканьем призвал, – Павел вновь ткнул пистолетов в спину гребца. – Зачем?

– Разве непонятно, – ответил Замор, продолжая грести с прежней скоростью. Ты кабырыбу с острова забрал, они собираются ее вернуть.

– Врешь! Зачем дикому зверью понадобилась какая-то деревянная статуэтка?

– А зачем людям нужны каменные идолы, иконы из дерева с якобы святыми, всякие там мощи, – пустился в рассуждения Замор. – Может, у кабанов свой бог для поклонений и молитв. Чем в этом плане они хуже людей?

– Слышь, Змей, – прохрипел Сэмэн, – я не успел тебе рассказать. В то время, пока вы на гору карабкались, а я в пещере галеты жрал, из его шалаша вышла одетая в бушлат кабаниха, набросилась на меня и чуть до смерти не загрызла и не затоптала своими копытищами. Хорошо, что я вниз покатился.

– Другими словами, – обратился Павел к Замору, – в шалаше вместе с тобой жила кабаниха? Ты на своем острове умом тронулся, что ли?

– А, может, наоборот, – все вы в своей цивилизации умом тронулись.

– Мы в нашей цивилизации на кабанов бушлаты не напялива… – Сэмэн закашлялся, вновь вспомнив, что как раз он-то лично наряжал пограничную овчарку в свои же бушлат и фуражку – для фотосъемки.

– Лучше посмотрите, как они красиво плывут, можно сказать – «свиньей»! – сказал Замор и три раза хрюкнул.

Кабаны плыли ровным клином, который возглавляла та самая кабаниха, одетая в бушлат. Этот клин постепенно расширялся и через некоторое время крайние кабаны оказались на одной линии с вожаком-кабанихой. Она же плыла в прежнем темпе, то есть, не сокращая расстояние с лодкой, и это означало, что скорость у всего стада могла значительно увеличиться.

Павел прикинул, сколько же всего за ними плывет зверей, получилось – не меньше полусотни. В пистолете у него осталось семь патронов, и еще восемь в запасной обойме – всех не перестреляешь.

– Налегай на весла! – велел он Замору.

Тот, как бы согласившись, хрюкнул, и тут же крайние кабаны поплыли быстрее, и вся линяя стада начала плавно закругляться.

– Они пытаются нас окружить? – спросил Павел Замора.

– Скорее – загнать.

– Так сильней налегай на весла, гад!

* * *

На самом деле Сфагнум не жалел потраченных денег, да он их и не считал – бабла имелось, как грязи. Но то, что сорвались такие многообещающие соревнования, очень раздражало. Пусть он из-за проклятой черепахи слабовато выступил в первом туре, не важно, что попустил второй – шансы отыграться все равно оставались. Но где-то там случилось какое-то ЧП, и ему запретили не только соревноваться, но и ловить рыбу. Да пошли они все к черту!

На Монокля он не обжался, – у него своя работа. Удар егеря по ушам не простил, конечно, ну да ладно, посчитаться можно будет как-нибудь позже, при случае. А сейчас, – рыбачить, рыбачить, благо спиннинг собран, приманки с собой, а он на берегу такого привлекательного озера.

Сфагнум, как был в резиновых сапогах, в смокинге, белой рубашке и галстуке-бабочке вышел на не заросший кустарником мысок, привязал к леске вместо воблера тяжелую колеблющуюся блесну и сделал первый заброс.

Вращая ручку катушки, вдруг вспомнил остросюжетный роман своего приятеля Павла Балашова под названием «Смерть на рыбалке». В том романе лично он был прототипом одного из главных героев, а сюжет заключался в том, что во время спиннинговых лодочных соревнований бандитская группировка по приказу своего главаря принялась отстреливать спортсменов из снайперских винтовок. Но спиннингисты оказались не лыком шиты, и в итоге бандюков погибает больше, чем спортсменов.

Чистой воды вымысел, естественно, тем более что заканчивался роман описанием того, как его, Сфагнума, прототип, не обращая внимания ни на стрельбу, ни на пожар на рыболовной базе, ни на вой милицейских сирен, продолжает увлеченно ловить рыбу.

Но и сейчас, он, конечно же, видел возвращение четырех лодок, какую-то суету, слышал крики, в том числе и призыв отобедать. Да пошли все к черту! Рыбалка – важнее…

Хотя на вновь прозвучавшие выстрелы внимание все-таки обратил. Стреляли с воды, то есть с лодки, приближавшейся к берегу. Кроме лодки к берегу приближалось еще много чего-то непонятного, растянутого в плавную дугу от края до края которой было метров сто пятьдесят.

* * *

– На всех патронов не хватит, – хмыкнул Замор после очередного выстрела Павла.

Павел уже сменил в пистолете опустевшую обойму на запасную. Он начал пальбу, когда стадо загоняющих лодку кабанов приблизилось на расстояние прицельного выстрела. Конечно, надо было бы в первую очередь убить кабаниху-вожака, но она плыла очень грамотно, – можно сказать, что Замор прикрывал ее своей спиной. Чтобы сделать по кабанихе прицельный выстрел, Павлу требовалось встать, но в таком случае Замору было достаточно крутануть веслом, и он потерял бы равновесие, возможно, вообще вывалился бы из лодки.

Поэтому стрелял Павел в тех кабанов, что плыли слева и справа от кабанихи. Целился в торчащий над водой пятачок, попадал через раз. Когда пуля достигала цели, подстреленный зверь оглушительно-резко, до боли в ушах взвизгивал и навсегда скрывался под водой, оставляя на поверхности лишь булькающие пузырьки.

– Греби, греби, гад! А не то ухо отстрелю! – Павел в очередной раз оглянулся на берег.

Берег становился все ближе и ближе, если лодка будет идти в том же темпе, а кабаны вдруг резко не ускорят преследование-загон, возможно, удастся спастись. Единственное, чего не понимал Павел, так это почему стадо до сих пор не ускорило движение, ведь, по всему выходило, что кабаны могли плыть раза в два быстрее, чем перегруженная лодка!

– Замор, почему они до сих пор нас не атаковали? – он в очередной раз ткнул гребца стволом пистолета в спину.

– А ты сам догадайся, – ответил тот.

Павел прицелился в очередной самый близкий к лодке пятачок. Промахиваться было нельзя, и он не промахнулся – оглушительный взвизг, и еще одним преследователем стало меньше. Следующая цель. А вот тут рука Павла дрогнула – не потому что стрелять устала, а потому, что в очередной кабаньей морде явно проступили черты лица Замора – пятачок – какой-то неправильный, глаза, брови, да и уши были никак не кабаньи. Пуля пролетела мимо морды-лица кабана-Замора, и Павел вошел в ступор.

Замор продолжал грести, Сэмэн ни на что не реагировал, видимо потерял сознание, стадо кабанов плыло за лодкой, не особо приближаясь, но и не отдаляясь. Павел же тупо смотрел в спину самого авторитетного браконьера в округе и размышлял лишь о том, куда же лучше всадить ему пулю – в левую лопатку или в правую, или прямехонько в позвоночник, а может быть, в район копчика…

* * *

– Хеллен, как давно ты не видела своего законного супруга? – спросил Алексей Леонидович у женщины, стоявшей среди прочих на берегу озера. В числе прочих были Нешпаев, Борис Яковлевич, Прохор, Нинель и Осока.

– С того самого дня и не видела, – ответила Хеллен, машинально принимая у хозяина трактира бинокль. – Перед самой вспышкой пожрать ему собрала, проводила и все…

– Ты в бинокль-то посмотри на лодчонку. На того, кто на веслах.

Хеллен послушно приложилась к окулярам. До приближающейся к берегу лодки оставалось метров триста, но благодаря многократно усиливающей оптике она узнала сидящего на носу рыболова по прозвищу Змей, вооруженного пистолетом, а также своего мужа, который как раз обернулся. Не узнать Замора было невозможно, каким бы сложным ни был этот человек, Хеллен любила его всю жизнь, сколько себя помнила.

Да, по прошествии некоторого времени после исчезновения мужа и его подельников-браконьеров, она приняла предложение Нешпаева работать в гостинице Граничная. Да, спустя еще некоторое время, отозвалась на ухаживания Петра Васильевича, но Замор всегда оставался в ее памяти. Он бывал груб с ней, порой даже жесток, бывало, по-пьяни пускал в ход кулаки, но она не то чтобы была уверена, Хеллен знала, что на сторону муж не ходит, а деньги, какие не пропивал, все до копейки приносил в семью, часто баловал жену подарками. В этом плане зажимистый Нешпаев не шел с ним ни в какое сравнение. В плане постели, кстати, – тоже. Вот только детей Хеллен не имела ни от одного, ни от другого, но в этом была виновата она, вернее, ее организм.

И вот теперь Хеллен увидела мужа живым. Еще она увидела, как рыболов в лодке вскидывает пистолет, прицеливается и стреляет. Чуть позже до собравшихся на берегу донесся звук очередного выстрела и звериный взвизг.

– Он? – спросил Алексей Леонидович, забирая у Хеллен бинокль.

– Да, – подтвердила она.

– Ага. А за лодкой плывет стадо кабанов, одного из которых только что подстрелил наш Змей. Метко стреляет парень. Но кабанов чего-то многовато. И плывут они уж слишком, если так можно выразиться, организованно. Не твоим ли муженьком они организованны, а, Хеллен?

– Ты меня спрашиваешь?

– Не нравится мне все это!

– Вспомни сегодняшние бобровые косы, – сказал Прохор. – Там грызуны тоже организованно на нас напали.

– Думаешь…

– Да чего тут думать! – зло встряла Осока. – Если уж добряки-бобры озверели, то от кабанов вообще чего угодно можно ожидать! Паша не просто так по ним стреляет. А у него патроны скоро кончатся!

– Ты права, дочь, – решительно сказал Монокль. – Так, Хеллен, беги к Евдокимычу, пусть егерей поторопит, и чтоб все они сразу сюда подтягивались. Остальные рассредоточиваются по берегу: Прохор и Осока – на левый фланг, Борис Яковлевич и Нинель – на правый, мы с Петром Васильевичем остаемся здесь – лодку принимать, если, конечно, доплывет.

– У меня всего один патрон в стволе, – сказал Нешпаев.

– Я поделюсь. Всем держаться поближе к толстым деревьям, чтобы залезть, если придется спасаться от кабанов.

Никто не успел тронуться с места, когда с воды донесся крик:

– Бодрые поползновения! Стреляйте по кабанам, пока они в воде! Стреляйте, они…

Закончить фразу у Павла не получилось. С берега было хорошо видно, как мужик, сидевший за веслами, выхватил правое из уключины и врезал лопастью по голове рыболову. Тот рухнул на дно лодки, а мужик, как и только что Павел, подставил руки ко рту рупором и выдал что-то неразборчивое, похожее на хрюканье. И тут же кабаны ускорили движение, они уже не просто плыли, а выскакивали из воды наподобие дельфинов.

– Чего застыли? – закричал Монокль на людей, открывших рты от невиданного зрелища. – Быстро всем по местам, как я говорил! Хеллен, ты чего стоишь?!

Она побежала к холму, у подножия которого копошился Евдокимыч. Не просто копошился, а открывал замаскированную дверь, ведущую в подземный ход. Сама Хеллен никогда этим ходом не пользовалась, но знала от Нешпаева, что прорыт он был егерями под руководством господина Монокля через некоторое время после вспышки. Всего таких ходов было три, все они вели из подвала трактира «Бодрые поползновения» в разные уголки заповедника, и именно через них егеря проводили в Кабаньем урочище клиентов на нелегальную охоту и рыбалку.

Нетрудно было догадаться, что сейчас через туннель на помощь Моноклю и Ношпе спешат вооруженные егеря. Все они всегда ненавидели ее Замора, и теперь, когда пропавший муж объявился, вряд ли не воспользуются случаем отправить его в окончательное небытие. В первую очередь, смерть Замора была нужна, конечно же, Ношпе, – который догадывался, что она не теряет надежды на возвращение мужа и, всякий раз, будучи выпивши, ее этим попрекал. Но господин Монокль вряд ли позволит ему пристрелить Замора без разбирательств, пусть даже тот организовал нападение на лагерь стадо кабанов.