Текст книги "Наемники"

ГЛАВА 9

Тюремщик нажал на дверь плечом, и она тяжело подалась внутрь. Перед Петром было довольно просторное помещение, освещенное тусклой лампочкой под самым потолком. Там же наверху тянулось длинное узкое окно с толстыми металлическими прутьями. Вдоль правой стены – деревянные нары, на которых сидели и лежали люди в куртках и шортах, бывших когда-то белыми.

Заключенные лежали на полу, на циновках из рафии, так плотно, что между ними некуда было ступить.

– Профессор! – гаркнул тюремщик зычным голосом, которого Петр у него не мог и предположить. – Принимай новенького… – И учтиво обернулся к Петру: – Если что-нибудь будет нужно, сэр… пиво, сигареты… Постучите… Правда, это дорого, сэр… Но…

Он развел руками, поклонился и, окинув камеру грозным взглядом, вышел. Загремели ключи, громко щелкнул замок.

Бородатый человек с умными, грустными, как у большой и доброй собаки, глазами слез с нар и теперь пробирался к Петру между спящими арестантами, которых не разбудило даже рыканье гюремщика.

– Я Профессор, – представился он, протягивая узкую ладонь. – А вы – Питер Николаев, русский журналист.

Петр удивленно поднял бровь, собираясь спросить, откуда это известно, но Профессор опередил его:

– Не удивляйтесь, но мы в Поречье много о вас говорим, строим разные догадки… Ведь согласитесь сами, русский у лидера раскольников… Это несколько нелогично, но… – он мягко улыбнулся, – в большой политике бывают и не такие неожиданности. Но что же это мы стоим? Прошу… на нарах, правда, тесновато, но как-нибудь поместимся…

Петр пробрался следом за ним. Арестанты на нарах уже ворочались, стараясь выкроить на досках, покрытых циновками, место для Петра. Это им наконец удалось, и Петр со вздохом поместился рядом с Профессором. Он чувствовал на себе любопытные взгляды.

– Профессор… а как вас все-таки зовут? – спросил он, стараясь скрыть смущение.

– Зовите просто Профессор, – мягко улыбнулся тот. – Какая разница? Мы все обращаемся здесь друг к другу так, без имен. Вот этот, – он указал на худого парня в тяжелых роговых очках, – Студент. Тот, лысоватый, Доктор. Рядом с ним – Майор, потом Полковник. Тот вот – Инженер, дальше – Учитель, Писатель…

Он называл заключенных по профессиям, и они кивали.

– Между прочим, это не клички, а наши настоящие профессии.

– Значит, – подвел итог Петр, – здесь все политические?

– Интеллигенция, студенты, старшеклассники.

– И военные! – добавил тот, которого назвали Полковником.

– Если вас что-нибудь беспокоит… Я могу осмотреть вас, – предложил лысоватый Доктор. – Ведь при арестах здесь не церемонятся…

Петр невольно дотронулся до здоровенной шишки на затылке, она побаливала. Профессор понял этот жест по-своему:

– Ладно, друзья, человеку надо отдохнуть!

И улегся на нары, жестом предлагая Петру сделать то же самое. Петр лег, но сон не шел. Было душно, кто-то стонал и плакал во сне, кто-то храпел.

Петр лежал с открытыми глазами. Внизу прямо по спящим шустро носились крупные тараканы. Появилась крыса, повела острой мордой, за ней – другая. Принюхиваясь, они проследовали через всю камеру в дальний угол.

– Ищут чего-нибудь пожрать, – прошептал лежащий рядом с Петром Профессор. – Не спится, камарад?

Вместо ответа Петр вздохнул:

– Я думаю, как сообщить… на волю… что я здесь?

– Можно, – просто ответил Профессор. – Завтра сюда пустят торговок… Мы питаемся здесь за свои деньги… А кому вы хотите сообщить?

– Полковнику Френчи, Кодо-2. И в лепрозорий, мисс Карлисл.

Профессор помолчал.

– Странные люди, эти ваши друзья, – заговорил он наконец. – Полковник вообще мог бы не ввязываться во всю эту историю. У него же контракт инструктора, который к тому же истек перед самой гражданской войной. Мне говорил о нем покойный Даджума. А мисс Карлисл… Ее знает вся Гвиания. Она добрая и справедливая, и вот…

– Мисс Карлисл всего лишь оказывает помощь раненым! Профессор внимательно посмотрел на него:

– Давайте спать. Подъем в пять утра. Постарайтесь все-таки заснуть, силы вам еще будут нужны.

Петр закрыл глаза и вдруг провалился в глухую тьму. Кажется, сразу же проснулся.

– Встать! – орал с порога тюремщик, уже другой, не вчерашний, коренастый крепыш с дубинкой. – Пять часов! Пять часов! Подъем!

Заключенные с ворчанием садились на циновках, вставали, принимались их скатывать. Профессора на нарах уже не было. Он расталкивал тех, кто никак не мог очнуться от сна, приговаривая:

– На зарядку, ребята! На зарядку! В здоровом теле – здоровый дух! И то и другое нам еще здесь понадобится.

Сложив скатанные циновки вдоль стен, заключенные привычно выстраивались в три шеренги.

На пороге появился вчерашний тюремщик, он нашел взглядом Петра и махнул ему рукой:

– Выходите, сэр!

«Неужели… выпустят? – мелькнула мысль. – Значит, Жак узнал, где я, и вот…»

Он махнул рукой Профессору и всем остальным и пошел, провожаемый любопытными и завистливыми взглядами.

Его привели в канцелярию, предложили стул. Затем в коридоре послышались шаги, и в канцелярию вошел начальник военной полиции в сопровождении трех африканцев в черных мантиях и белых судейских париках.

Он кивнул Петру и уселся за стол, судейские разместились рядом, на стульях, которые внесли тюремщики.

Начальник полиции открыл атташе-кейс, лежащий перед ним на столе, достал оттуда какие-то бумаги, протянул их судейскому справа от себя, видимо старшему в этой компании, тот кивнул…

Дальше события разворачивались с невероятной быстротой. Не прошло и четверти часа, как Петр узнал, что приговорен Верховным судом Республики Поречье к расстрелу. Его обвиняли в шпионаже в пользу «одной великой державы», в подрывной деятельности против Республики Поречье. Приговор мог быть пересмотрен лишь президентом республики, на апелляцию давалось сорок восемь часов.

Опомнился Петр уже в крохотной одиночке без окна, освещенной ослепительно белой лампой. Здесь не было ни нар, ни даже циновки. Он постучал в дверь. Почти сейчас же в ней отворилось небольшое оконце, и появилась физиономия вчерашнего тюремщика:

– Сэр?

– Я хочу есть. Мне сказали, что сюда пускают торговок… Тюремщик замялся:

– В остальные камеры да, сэр… Но в эту… строго-настрого. Если хотите… я могу пойти и купить.

Петр достал пятифунтовую гвианийскую бумажку и заметил, как зажглись глаза тюремщика.

– Купи яиц, хлеба, кофе… Фруктов каких-нибудь… (Все это было меньше чем на фунт). Сдачу оставь себе.

– Йе, са, – обрадовался тюремщик. – Кофе я сварю вам сам, торговки его сюда не приносят. И… не хотите ли мой приемник? Те, кто был здесь до вас, всегда его брали. Конечно, батарейки теперь дорого стоят… Война…

Петр достал еще фунтовую бумажку:

– А это тебе за приемник. Да… мне разрешено подать апелляцию, принеси мне бумаги и карандаш. О'кэй?

– Йе, са! – радостно кивнул тюремщик и закрыл окошечко. Петр прошелся по камере: четыре шага в длину, три в ширину. И принялся изучать надписи на стенах.

«Да здравствует единая Гвиания! Лейтенант Акпомука», – прочел он слова, выцарапанные на сыром камне.

«Эбахон – предатель и лакей империализма! Студент второго курса университета Стив Окпара». «Меня расстреляют на рассвете. Я умираю за народ идонго». Без подписи.

Петр попытался было подсчитать надписи – сколько же людей прошло через эту прихожую смерти, но окошко в двери открылось и тюремщик протянул через него пакет с едой, термос, а затем и старенький транзисторный приемник, школьную тетрадку и шариковый карандаш.

– Только не включайте приемник слишком громко, – предупредил он.

Петр отошел от двери, уселся на пол у стены, развернул пакет. Полдюжины яиц, пять крупных помидоров, огурцы, лук, чеснок, бананы, апельсины и грейпфруты, свежие булочки… Нет, Петр явно ошибся в тюремщике – тот заработал на всем на этом не больше фунта.

Он налил кофе в колпачок от термоса, кофе оказался тоже сварен на совесть, и, включив тихонько приемник, принялся завтракать.

Передавали последние известия. Диктор сообщал, что «части армии одной дружественной африканской страны, прибывшие на помощь Поречью, успешно отбивают упорные атаки вандалов на всех фронтах и перейдут в генеральное наступление, как только прибудут ожидающиеся подкрепления». Потом шел ругательный комментарий о «коммунистических правителях»Луиса и об интригах Москвы в Африке.

В заключение передачи сообщалось о заявлении канцелярии президента маршала Эбахона о том, что сегодня в 18.30 в соборе святого Людовика состоится венчание его превосходительства…

Петр резко повернул ручку выключателя, вскочил и принялся шагать по камере – четыре шага вперед, четыре шага назад. Четыре вперед, четыре назад. Потом лег на пол, на живот, положил перед собой тетрадку – бумага оказалась в клетку, принялся писать.

Через несколько минут он постучал в дверь, и в окошечке вновь появилась добродушная физиономия.

– Мне надо срочно передать письмо! – заявил Петр, пристально глядя в плутоватые глаза тюремщика. – Я дам вам за это десять фунтов, а полковник Френчи, когда его получит, тоже не пожалеет денег.

Тюремщик оглянулся. Потом протянул руку:

– Через полчаса кончается мое дежурство…

– Но вы должны лично передать его полковнику. Или в лепрозорий, начальнице госпиталя мисс Карлисл. Лично, вы поняли?

– Жить-то ведь всем хочется, сэр!

Петр лег, снял ботинки и, положив, на них куртку, сунул под голову вместо подушки. Теперь оставалось только ждать.

Он снова включил приемник и на этот раз полностью выслушал повторявшееся заявление канцелярии Эбахона. Радиослушателей призывали включить в 18.30 приемники, чтобы прослушать репортаж о знаменательном событии в жизни народа идонго, демонстрирующем уверенность его вождя в скорой и окончательной победе.

Потом был полусон-полудремота, утомительный, с обрывками каких-то дурацких сновидений. То и дело Петр смотрел на часы, но время тянулось безнадежно медленно. В 18.00 он проснулся окончательно и включил приемник. Передавались бравурные военные марши. В 18.00 что-то щелкнуло, и послышался голос диктора, возвещавший о начале репортажа с площади перед собором святого Людовика.

Диктор расписывал праздничные толпы, пришедшие приветствовать своего любимого вождя, яркие костюмы королей и принцев, выправку бравых офицеров.

«Деревья и дома вокруг площади украшены гирляндами разноцветных лампочек, на вход в собор наведены прожектора, весь собор залит ослепительным светом, – захлебывался восторгом диктор.

Жених и невеста, его превосходительство и мисс Элинор Карлисл, выходят из машины, офицеры вскинули обнаженные сабли, скрестили их, образуя коридор, ведущий к ступеням храма.

«Молодые поднимаются по ступеням собора, – торопился диктор. – Народ восторженно рукоплещет. Его превосходительство оборачивается, поднимает руку и приветствует своих многострадальных и так любящих его подданных. Но что это… Его превосходительство, кажется, споткнулся… Он падает… Ему плохо? Офицеры подхватывают его, окружают… Ничего не вижу… Все смешалось… Его превосходительство несут к машине. Он… убит?»

Щелчок, и передача оборвалась.

Петр вскочил, кинулся к двери, забарабанил в нее.

– Сэр? – отворилось окошечко. На Петра смотрел новый, незнакомый ему тюремщик.

– Спросите ваше начальство, на чье имя я должен теперь подавать апелляцию, – взяв себя в руки, равнодушно спросил Петр. – Президент Эбахон только что убит.

Да, Петр в отличие от диктора не сомневался в этом. Винтовка с оптическим прицелом и глушителем в палатке Жака… его угроза убить Элинор, если она станет женой Эбахона! Жак выполнил свою угрозу, должно быть, убил обоих…

– Начальства никого нет, сэр, – ничего не поняв, встревожился тюремщик, – Кто убит, сэр?

– Президент! Эбахон!

– Президент? – округлились глаза тюремщика, и он поспешно захлопнул окошечко.

– Пре-езидент у-у-убит! – донесся его голос из-за двери, и Петр услышал, как поспешно застучали по каменному полу его кованые каблуки.

И вдруг вся тюрьма загрохотала. По коридорам послышались голоса, свистки, грохнул выстрел. Шум, грохот в двери, крики продолжались еще почти час, потом постепенно все стихло. Окошечко в двери опять открылось.

– Спать, сэр! Спать! – показалось в нем испуганное взмокшее лицо тюремщика. – Бунтовать не положено!

– Представляю, что сделали бы они с вами, если бы вырвались, – насмешливо сказал Петр. – А ведь могут, а? Вдруг власть-то уже… переменилась?

ГЛАВА 10

Было около трех часов ночи, когда Петр вдруг услышал чьи-то торопливые шаги. Тяжелая дверь со скрипом отворилась. На пороге стоял Жак, Жак с автоматом в руках.

– Скорее выходи! Скорее! – испуганно бормотал за спиной Жака тюремщик, тот самый, который согласился передать записку.

Петр вскочил, шагнул к Жаку. Тюремщик бросился запирать за ними дверь, руки его тряслись, ключ не мог попасть в скважину. Жак дружески хлопнул Петра по плечу и уверенно пошел по коридору впереди, небрежно закинув автомат за плечо.

– Спасибо, сэр! Желаю удачи, сэр! – бормотал тюремщик, обгоняя их и устремляясь к двери, распахнутой из коридора в полуосвещенный двор. Он юркнул во двор и словно провалился под землю. Жак шагнул было следом… замер, прислушиваясь.

– Иди в канцелярию! – не оборачиваясь, шепнул он Петру: они стояли как раз возле двери, приоткрытой в это помещение.

Петр вошел и оставил широкую щель, в которую мог видеть происходящее на дворе. Через несколько мгновений он услышал шум подъезжающего автомобиля. Машина остановилась за тюремными воротами, послышались чьи-то уверенные голоса.

Из тесной проходной на мощенный булыжником тюремный двор, слабо освещенный тусклыми лампами на обнесенной колючей проволокой стене, вышли двое в южноафриканской форме и недоуменно остановились озираясь.

– Черт знает что! – громко сказал один. – Узнаю кафиров! Никакого порядка – ни часовых в проходной, ни привратника у ворот. Дрыхнут где-нибудь, дьяволы.

– А нам приказывают их защищать, – проворчал второй, пониже ростом, и сплюнул.

– Защищать! – усмехнулся первый. – Положим, защищаем мы не их, а самих себя. Не останови мы здесь красных сегодня, завтра они доберутся и до нас. А вот выполнять приказы… сначала опереточного президента, потом какого-то дурацкого Комитета общественного спасения и его председателя Аджайи…

– Пошли, – подтолкнул его второй. – Не думал, что когда-нибудь доживу до такого – повезу на расстрел белого по приказу кафира.

– Красного, а не белого, – хохотнул первый.

Они были уже метрах в трех от входа в здание, когда Жак шагнул им навстречу из темного коридора:

– Руки вверх!

Южноафриканцы от неожиданности отпрянули, но, разглядев Жака, расхохотались.

– Брось шутить, парень. Не видишь – свои, – сказал первый и смело шагнул к Жаку, протягивая ему руку: – Хэлло!

– Хэлло!

Жак тоже протянул руку… и вдруг резко рванул южноафриканца на себя, отскочил в сторону, и тот, с размаху ударившись головой о каменную стену, рухнул… Второй бросился на Жака. Тот встретил его ударом колена в живот. И сейчас же молотом обрушил стиснутые вместе тяжелые кулаки на его шею.

Все это произошло в несколько секунд.

– Пристрелить бы, – сказал Жак Петру, выбежавшему из канцелярии, и кивнул на лежащих у стены. – Да нельзя поднимать шума. Кто их знает… сколько их там еще, за воротами в машине… Пошли!

Жак бесшумно проскользнул через короткий коридорчик и осторожно приоткрыл дверь наружу.

– Только один, – шепнул он Петру. – Отлично.

– Эй, парень! – повелительно крикнул он южноафриканцу, развалившемуся за рулем «джипа», в котором на треноге была установлена зачехленная базука. – Я – полковник Френчи, командир Кодо-2. Подойди ко мне!

– Слушаюсь, сэр!

Южноафриканец ловко выпрыгнул из «джипа», не спеша подошел к Жаку и поднес руку к длинному козырьку своего кепи.

– Сержант Йереми…

Договорить он не успел: Жак обрушил на его голову рукоятку тяжелого кольта, который держал за спиною, и сержант без звука рухнул на землю.

– В «джип»! – быстро приказал Жак Петру. – В их машину. Наша здесь неподалеку, вот в тех кустах…

Он сел за руль – и они понеслись на «джипе» южноафриканцев к кустам, темнеющим ярдах в двухстах от тюрьмы.

– Свои, Манди, свои! – закричал Жак, подъезжая. Из кустов сейчас же появились Манди и две женщины.

– Питер! – вырвалось у одной из них, и Петр узнал Элинор. Второй была перепуганная сестра Цецилия.

– Хэлло, са… – весело приветствовал Петра Манди.

Через несколько минут Обоко остался позади. Новенькая, только что доставленная транспортным самолетом из ЮАР машина бежала весело и ходко.

– Приятно поездить на такой, – сказал Жак, – только вот маловато бензина.

Впереди на шоссе замигали синие огоньки фонариков.

– Патруль, са… – выдохнул Манди и торопливо принялся расстегивать свою брезентовую сумку с гранатами.

Жак лихо остановил машину перед перегораживающим узкое шоссе патрульным «джипом».

– Пароль! – подошел тоненький, стройный южноафриканец, совсем еще мальчишка, и деловито осветил синим фонариком сидящих в машине. За его спиной, выставив автоматы, маячили черные командосы.

– Какой, к дьяволу, пароль! Я – полковник Френчи. Везу в госпиталь мисс Карлисл, вдову… или кем она ему там теперь приходится…. убитого президента, – взорвался Жак. Голос его дрожал от ярости и возмущения.

Южноафриканец опять посветил фонариком, остановил синий луч сначала на обмершей от страха Цецилии, потом на окаменевшем холодном лице Элинор.

– Много слышал о вас, полковник. Поезжайте. Конечно же, кому сегодня дело до пароля… Пароль «Аджайи», если вас вдруг остановят.

– Спасибо!

Жак осторожно объехал патрульный «джип» и остановился.

– Слушай, басе… У тебя не найдется пары канистр горючего? Я на нуле.

– Даже четыре.

– Давай-ка их сюда. Когда-нибудь разочтемся… на том свете уголечками.

Южноафриканец весело захохотал:

– С удовольствием, сэр!

Забрав канистры, они проехали еще с полчаса, миновали поворот на лепрозорий и, поднявшись на невысокий плоский холм, остановились.

– Где-то здесь, маста, – объявил Манди, не сводивший глаз с кустов вдоль дороги, и вылез из машины. Он вернулся минут через пять, запыхавшийся, довольный.

– Нашел. Хорошая дорога. Твердая.

И зашагал впереди медленно ползущего «джипа» – сначала метров двадцать вперед по шоссе, затем ловко перепрыгнул через неглубокую канаву и свернул налево – в редкую молодую поросль.

Жак осторожно съехал в канаву, «джип» легко выскочил из нее, оставив за собой неглубокую колею сырого красного латерита. Френчи вел машину следом за Манди, подминая радиатором молодые кусты.

Но вот они оказались на широкой, засыпанной прелыми листьями дороге или тропе, вполне пригодной для езды на машине, в тоннеле между вековыми стволами могучих деревьев.

Манди вскочил на переднее сиденье рядом с Жаком:

– Теперь так пойдет до самой Бамуанги, маста…

В свете синих фар дорога казалась прямым, как стрела, бесконечным коридором, уводящим во тьму. Жак вел машину осторожно, то и дело притормаживая перед перегораживающими путь могучими корнями.

Молча ехали до самого рассвета. Петр пытался заговорить с Элинор, но она отвечала лишь односложными «да» или «нет». Все были утомлены. Цецилия в конце концов уснула на плече Элинор.

Лес давно остался позади, и теперь «джип» катил по плоской равнине, дорога на которой была отмечена большими валунами и то и дело попадающимися высокими изгородями кактусов; за изгородями круглые, покрытые конусообразными крышами из тростника хижины туземцев.

– Еще три мили, и будет моя деревня, – сообщил Манди, когда они стали подниматься на крутой холм.

Натужно ревя, «джип» одолел подъем, и здесь Жак остановился. Впереди, за небольшим лесом, блестела в первых лучах утреннего солнца Бамуанга.

– Маста! – вдруг выкрикнул Манди и схватил Жака за плечо. – Смотрите… маста…

– Что? Уже приехали? А я так хорошо вздремнула… – забормотала сестра Цецилия и, обернувшись в ту сторону, куда смотрели наши путешественники, растерянно протянула:

– Ма-ашина…

Да, внизу, менее чем в миле от них, шел «джип» с людьми в зеленой форме. Они тоже заметили машину на вершине холма и прибавили ходу.

– Южноафриканцы, – мрачно вздохнул Жак. – Нельзя было оставлять в живых тех… в тюрьме.

Он неторопливо сунул руку под сиденье, пошарил там и выругался. Потом покосился на Элинор:

– Я бы перещелкал их отсюда по одному, как зайцев, будь со мною… винтовка с оптическим прицелом…

Петр, покосившись на Элинор, увидел, как она побледнела.

И ему вдруг пришла в голову жестокая мысль: а что, если именно она… Элинор… уничтожила Эбахона руками Жака? Эбахона, который был для нее носителем зла, чудовищем, чьи руки обагрены кровью тысяч людей, погибших во время погромов, в гражданской войне, расстрелянных в деревне Ули… Эбахон должен был умереть!

– Манди! – Жак указал взглядом на базуку, и телохранитель поспешно принялся сдирать с нее брезентовый чехол.

– Мисс Карлисл, сестра Цецилия, Питер… Прошу вас выйти из машины, отойти подальше и лечь на землю, – хладнокровно продолжал Жак.

Элинор не шелохнулась. Сестра Цецилия, собравшаяся покинуть машину, передумала и, прижавшись к ней, подняла глаза к небу, губы ее шептали молитву.

И сразу же донесся сухой стук автомата. Южноафриканцы, вставшие в машине во весь рост, били по ним.

– Что ж, – усмехнулся Жак, – тогда… затыкайте уши! Грохот выстрела, казалось, обрушил небо. И, еще не успев понять, что произошло, Петр увидел, как «джип» скрылся в смерче взрыва.

– Здорово, са! – радостно подпрыгнул Манди. Он смотрел на Жака восторженным взглядом.

– Поехали, – отвернулся Жак.

– Там есть раненый! – вдруг встала Элинор.

– Поехали! – не поднимая глаз, хмуро повторил Жак. – Мы пришлем к нему людей из деревни.

Но Элинор уже вышла из машины. Следом за нею, путаясь в своем монашеском одеянии, спешила сестра Цецилия. Петр тоже вылез из «джипа» и пошел следом за женщинами, быстро спускающимися с холма.

Он был уже метрах в тридцати от них, и вдруг что-то с силой ударило его в левое плечо. Резкая боль и автоматная очередь слились в одно целое, и, падая, он успел заметить, как впереди словно подрезанные падают Элинор и сестра Цецилия. Очередь, еще очередь – и тишина… Петр не потерял сознания. Он вскочил, плечу было жарко, куртка сразу же набрякла кровью… Но он побежал вперед – туда, где нз сухой пыльной тропе лежали жрица бога Ошуна и католическая монахиня из ордена «Белые сестры».

Жак и Манди обогнали его. Жак стал на колени рядом с неподвижно лежащими женщинами. Схватил руку сестры Цецилии, пытаясь нащупать пульс, потом Элинор, и так и остался стоять на коленях, опустив голову…

У обломков «джипа» простучала короткая автоматная очередь. Это Манди в ярости стрелял в уже мертвого южноафриканца, сразившего Элинор и сестру Цецилию.

Жак наконец взглянул на Петра, стоявшего над телами убитых.

– Как все получается, Питер.

И опять опустил голову: он смотрел в лицо Элинор, ставшее теперь таким спокойным, словно она наконец нашла то, что так долго искала.

А в душе Петра стало вдруг пусто, просто пусто, и все ни боли, ни сожаления, ни горя. Все это должно было прийти потом, через много дней, а может быть, и недель, месяцев, лет.

Манди подвел «джип» и вместе с Жаком осторожно пере нес туда убитых женщин. Потом подошел к Петру, почему то севшему на землю, нагнулся над ним, осторожно ощупал его раненое плечо – кровь уже остановилась, потом снял с Петра куртку, надорвал рубашку и, вскрыв индивидуальный пакет, принялся обрабатывать рану, приговаривая успокаивающе:

– Ничего, са… лучше так, чем… Он не договорил и вздохнул.

…Каноэ было готово отплыть. Клетки с курами, груды мяса, дрова, мешки с ямсовой мукой гари, стопки расписных эмалированных мисок… Чего только не было в этой лодке, отправляющейся в торговый вояж по Великой Реке Бамуанге – туда, где не гремят выстрелы и люди живут так, как жили их предки.

Хозяин лодки, отец Манди, юркий старикашка с бельмом на левом глазу, возился у старенького мотора, его помощники – сыновья, трое, сидели на носу, держа на коленях карабины. Манди, все еще в одежде командоса, держал на берегу конец веревки, прикрепленной к корме.

Через четверть часа должно стемнеть, и тогда можно будет отплыть… Петр и Жак молчали, стоя рядом с Манди, думая каждый о своем. И Петр думал об Элинор, которая навсегда теперь остается в Африке – в красной земле, здесь, в могиле под большим валуном на берегу Бамуанги.

– Ну! – Петр протянул Жаку руку. – Прощай, Жак… Жак взял его руку, задержал, потом набрал полную грудь воздуха, словно решаясь сказать что-то важное. И сказал, медленно подбирая слова:

– Я знаю, Питер… Ты думаешь, что это я… убил Даджуму… Петр вскинул голову.

– В него стрелял Дювалье. Аджайи заманил вас обоих в бассейн, – опустив голову, продолжал Жак. – А нам было приказано убрать вас… мы даже не знали, в кого должны стрелять!

Жак поднял побледневшее лицо.

– И вдруг… сквозь оптический прицел я узнал тебя! Я сказал Аджайи, что не позволю тронуть тебя даже пальцем!

– И он подбросил мне мамбу…

– Он боялся, что Даджума предупредил тебя о заговоре, что ты предупредишь Нначи… И вообще… Ты слишком опасный свидетель. Тогда я поклялся, что, если с тобою что-нибудь случится, я сам застрелю его.

– А он?

– Он сказал, что все изменилось, что теперь ты для Эбахона ценнейший человек. Он даже благодарил меня за то, что я не выстрелил! Остальное ты все знаешь.

Петр положил руку на плечо Жака:

– Теперь это все ушло. Уедем отсюда вместе. Ты еще найдешь свое счастье, Жак!

Жак покачал головой:

– Нет, Питер. Кое с кем я еще должен здесь рассчитаться. Аджайи получит за все сполна… – Он бросил взгляд на валун, скрывающий могилу, и протянул Петру руку. – Прощай!