Текст книги "Внук сотника"

«Как излагает, заслушаться можно! Интересно, когда это я раскаяться успел?»

Дед, стукая деревяшкой, подошел к Мишке, выдержал драматическую паузу, потом величественно возгласил:

– Встань, Михайла! По молению пастыря нашего духовного, отца Михаила, прощаю тебя и впредь виной твоей не попрекну. И другим, – дед возвысил голос, – попрекать не велю.

Трижды облобызал поднявшегося на ноги внука и, похоже, сам умилился, чуть ли не до слез. Дальше пошли уж совсем деревенские политесы: дед настойчиво приглашал отца Михаила отужинать, тот отговаривался необходимостью творить вечернюю молитву, дед настаивал, аргументируя неизбежность празднества «возвращением блудного… э-э-э… внука», бабы в это время шустро накрывали на стол.

Дождавшись окончания процесса сервировки, отец Михаил дал-таки себя уговорить и, твердо взяв Мишку за плечо, подвел к столу.

– Мнится мне, что по деяниям своим сей отрок заслужил честь восседать за столом с честными мужами!

– Что ж… Кхе! Не дите уже, садись, Михайла!

«Блин! Они что, репетировали, что ли? Вон как Лавр хитро подмигивает. Нет, ну до чего же велика сила ритуала! Все всё знают, всё понимают, и ни на шаг от заведенного порядка. Благолепие… Есть в этом все-таки глубочайший прагматический смысл: каждый «знает свой маневр» и всегда, в любых обстоятельствах, может рассчитывать на всех остальных, будучи точно осведомленным, чего от кого можно ожидать.

Вот сложилась нештатная ситуация – дед перегнул палку, а внук в штопор вошел – что делать? Скандалы, разборки, попреки – хрен знает на сколько времени, бывает, что и на всю жизнь. А тут: исполнили ритуал – и порядок. Все снова на своих местах, и, что примечательно, наложен запрет на упоминание о произошедшем в будущем. Внук более не штопорит, а в качестве извинения: «Садись, Михайла!» Истинно благолепие!»

* * *

В отличие от Тома Сойера никакой популярности у сверстников Мишка своим фортелем не приобрел. То ли насвистел великий Марк Твен, то ли менталитет другой… Версию событий общественное мнение выработало следующую: Мишка, обидевшись на наказание, сбежал из дому, заблудился в лесу и попался злой колдунье. Та его чуть не сожрала, но отец Михаил, с риском для жизни, отрока выручил.

Правдой во всем этом было только то, что Нинея отца Михаила и вправду чуть не порешила. Тот же факт, что плененного злой колдуньей отрока запросто навещали родственники, общественность вполне благополучно игнорировала, возможно в воспитательных целях, а уж на что там обиделся сопляк, так это и вообще никого не трогало ни в малейшей степени.

«Вот так, сэр Майкл! Ни тебе желтой прессы, ни тебе папарацци, а результат тот же самый: не Иванов, а Рабинович, не в лотерею, а в преферанс, и не сто тысяч, а три рубля, и не выиграл, а проиграл».

Со сверстниками отношения не складывались совершенно. Пацан в общем теле в последнее время как-то приутих, а взрослому очень уж тошно было принимать участие в детских играх и трепотне. Мишка старался, как мог, но ребятишки, видимо, чувствовали эту натужность и к присутствию его в своей компании относились весьма прохладно.

Совсем другое дело была Юлька. На следующий день после возвращения Мишка попросил у деда серебряное зеркальце, найденное летом в вещах погибшей язычницы. Дед, разумеется в самых язвительных тонах, поинтересовался, не рано ли внуку девкам подарки таскать, но, выслушав рассказ о том, как Юлька его лечила, молча полез в свои закрома и вытащил зеркальце.

– Только не суй как-нибудь, поднеси с почтением, с вежливыми словами, чтоб не подумала: откупаешься, мол, чтоб должником не быть. Понял?

– А если брать не захочет?

– Чтоб девка – да от зеркала отказалась? Кхе! Дите ты еще, Михайла!

– Она – с норовом…

– А лекарке иначе и нельзя! Иди, иди, не бойся, примет она твой подарок.

Обычный для жилья лекарки запах сушеных трав сегодня почти не чувствовался – тетка Настена варила в объемистом горшке что-то чрезвычайно вонючее, у Мишки, вошедшего со свежего воздуха, даже дух перехватило. Креститься тут было не на что, и Мишка, по языческому обычаю, поклонился очагу.

– Здрава будь, матушка Настена, здравствуй, Юля!

Только поздоровавшись, Мишка понял, что пришел, похоже, не вовремя. Юлька, явно чем-то крепко расстроенная, зло толкла в ступке нечто наверняка лекарственное, глаза и нос у нее покраснели то ли от смрада, стоявшего в избе, то ли от просившихся наружу слез. Судя по нахохленному виду, скорее всего, имела место вторая причина. Мишка даже хотел было повернуться и уйти, но Настена уже ответила на приветствие и пригласила проходить.

– Ну, Михайла, поправился?

– Да, тетя Настена, спасибо Юле, чуть не с того света вытащила!

– Вот! – тут же подхватила Юлька, видимо продолжая начавшийся до Мишкиного прихода разговор. – А ты говоришь: «не надо».

– Не «не надо», а рано! Всякому знанию свое время! Нинея совсем, видать, из ума выжила – ребенка такому учить!

– Сама не можешь, вот и злишься!

Хорошо, что у Настены в руке в этот момент оказалось полотенце, а не что-нибудь посерьезнее, впрочем, и оплеуха влажным полотенцем тоже удовольствия Юльке не доставила.

– Тетя Настена! – Мишка счел своим долгом вмешаться. – Поздно уже, обратно-то не разучится! Да и я бы помер, наверно. Не надо ее ругать.

– Да не о том речь! Она же теперь надо и не надо это знание в ход пускать будет, загубит себя!

– Да что я, дура, что ли?

– Все равно не удержишься! Ты – лекарка природная, не стерпишь, если больной умирать у тебя на руках будет!

– Тетя Настена, может, я ее к Нинее свожу? Она, наверно, может зарок на нее наложить до какого-то возраста?

– Не поеду! Ишь чего придумал! – взорвалась криком Юлька. – Сам вылечился, а о других не думаешь?

– Нет, Миня, не надо. – Настена расстроенно вздохнула. – Зарок я и сама наложить могу… Думаешь, мы из-за чего с утра лаемся? Из-за этого самого.

– Не дается?

– Попробовала бы. – Настена невесело усмехнулась. – Мала еще мне противиться! Но нельзя с нами против воли – силу можем потерять, а у нее силы будет, как подрастет, побольше, чем у меня, а может, побольше, чем и у Нинеи. Шестое поколение выращиваем, жалко такую работу испортить.

«Блин! Они что же, еще и евгеникой балуются? Выращивают людей с заранее рассчитанными способностями? Двенадцатый век. Охренеть! Вот почему про Юлькиного отца ничего не известно – специально «производителя» подбирали, где же это, интересно, генеалогические таблицы ведут, в каком исследовательском центре?»

– Юль, а я тебе подарок принес. – Мишка решил сменить тему разговора. – Ты только не подумай, что откупаюсь. Я твой должник до конца жизни, просто хотел тебе приятное сделать.

– Ах! Мама, ты глянь!

«Прав был дед Корней, девка, она и есть девка, хоть и «селекционного производства». Все неприятности мгновенно забыты, ступка с лекарством – тоже, все внимание на собственное отражение в полированном кружочке серебра».

– А не слишком ли дорогой подарок, Миня?

– Не дороже жизни, тетя Настена!

– Так, значит, думаешь? И насчет долга до конца жизни не для красного словца ляпнул?

– Не веришь? Возьми с меня клятву или зарок наложи.

– Не нужно, ты сам себе зарок. – Настена поколебалась, о чем-то раздумывая. – Ну, если такое дело, садись, разговор к тебе есть.

Юлька тут же встрепенулась:

– Мама, не надо!

– Молчи! Смотри и слушай внимательно, вникай, как тебя Нинея учила. Не каждый день увидишь, как из мальчишки мужчина проклевывается!

– Мама! Рано ему еще! Не надо!

– А тебе не рано было? О чем мы с тобой с утра сегодня талдычим? Тебе не рано, а ему рано?

«Ой, о чем это они? Вроде бы не про секс… А как еще из меня мужчину сделать можно? Какой-нибудь обряд языческий? Чего Юлька испугалась? И почему я – сам себе зарок? Блин! Ну что же это я все время во что-то влипаю?»

– Михайла, – спросила Настена – ты когда в Ратное вернулся?

– Вчера, с отцом Михаилом.

– Так он что, живой?

Лекарка даже не скрывала удивления, видимо, ожидала, что отец Михаил живым из Нинеиной веси не выберется.

– Да, живой, а что?

– Ну видишь, мама? – тут же воспользовалась паузой Юлька. – Не надо, есть еще время!

Настена отрицательно покачала головой:

– Уже начали, отменять не будем.

Внимательно глядя на дочь, Настена негромко, но очень раздельно произнесла:

– Сосредоточься, ты Михайлу чувствовать уже научилась, сейчас будешь мне говорить: когда он точно вспоминает, когда – нет. Слушай внимательно, ищи объяснения – наши, лекарские, которых Михайла не знает.

Настена еще немного поглядела на Юльку, словно убеждаясь в том, что та настроилась должным образом, потом повернулась к Мишке:

– Поп с Нинеей встречался?

– Да, она его чуть не убила.

– Как он спасся? Знаешь?

– Мне показалось, что это я помешал. Нет, не показалось, Нинея потом сама сказала, что я вовремя встрял.

– Рассказывай подробно, Юля, внемли, у него пока еще воспоминания свежие, потом потускнеют, ничего не поймешь!

Мишка прикрыл глаза, стараясь восстановить не только зрительные образы, но и воспоминания об ощущениях и чувствах, хотелось помочь Юльке, да и самому было интересно. Начал медленно говорить:

– Они встали друг против друга, Нинея рукой вот так сделала… А он за крест взялся…

– Что ты почувствовал? Ведь почувствовал же?

– Это словами не объяснить.

– Говори, как получится, Юлька поймет.

– В общем, вместо двух человек как бы один сделался, и это была Нинея… почти. От отца Михаила мало оставалось, но оставалось, я точно знаю. А Нинея что-то приказывала, но не словами, а как-то так, ну как своим телом управляешь.

– Юля?

– Да, мам. Так и было – она повелевала, добивалась полного подчинения, но он чем-то мешал.

– Миня, что он делал?

– Молитвы читал, сначала вслух, потом уже не мог губами шевелить и читал про себя.

– Юля?

– Да, тело ему уже не подчинялось.

– Какие молитвы он читал, помнишь?

– Не слышно было, но, по-моему, «Символ Веры».

– Какие там слова?

– «Верую во единаго Бога Отца, Вседержителя, Творца небу и земли, видимым же всем и невидимым.

И во единаго Господа Иисуса Христа, Сына Божия, Единороднаго, Иже от Отца рожденнаго прежде всех век; Света от Света, Бога истинна от Бога истинна, рожденна, несотворенна, единосущна Отцу, Имже вся быша».

– Хватит! – прервала Юлька. Мама, не чувствует он ничего, для него это только слова, а поп этим спасался. Наверно, дело не в словах, а в вере.

– А я тебе что говорю все время? Дураки заклинания заучивают, и ничего не выходит, потому что дело не в словах! Надо всего себя в нужное состояние привести, хотя бы как этот поп. Для него каждое слово – не только звук, но и образ, чувство, ощущение. Он весь меняется, когда свои заклинания произносит, другим становится: сильнее, умнее, прозорливее. Ему такое открывается, о чем в другое время он и помыслить не мог, и в себе открывается, и в окружающем мире.

А так, вон Минька: пробубнил по заученному, и ни уму – ни сердцу. Надумал бы спасаться такой молитвой, и не вышло б ничего. Потому тебе и говорю все время: наговор лечебный, сам по себе, ничего не лечит. Надо, чтобы больной в него поверил всем своим существом, а для этого в наговор лекарь верить должен. И неважно, какие слова ты говоришь, лишь бы они на тебя и на больного нужное действие оказали.

– О чем задумался, Миня? – переключила свое внимание на Мишку Настена.

– А что это вы делаете?

– Потерпи, Миня, все поймешь. Юля! Отдохнула? Давай дальше. Подчинила Нинея попа, а дальше?

– А дальше я как-то у них третьим оказался и все Нинее испортил.

– Сам-то понял, как это у тебя вышло?

– Кажется, понял. Они друг друга ненавидели и презирали, а я их обоих любил, ну так на так и вышло – все рассыпалось.

– Юля?

– Все так.

– Нет, не так! Чувства правильные, а слова нет!

– Какие слова?

– «Ненавидели и презирали». Ненавидят только того, кого боятся! А того, кого боятся, не презирают. Понятно?

– Это Нинея-то боялась? Да если б не Минька, она его бы… Ой, мама, страшно-то как!

– Ну, поняла наконец?

– Это же не для лечения, это для убийства… Вот змея, чему же она меня научила?

– Вижу, что не поняла. Это не для лечения и не для убийства. Это для полного подчинения. А с тем, кого ты под себя подмяла полностью, ты можешь делать все, что захочешь: вылечить, убить, сделать рабом, заставить других убивать – все, что захочешь!

– Мама, прости, я думала лечить… Я не знала…

– Прекрати реветь! Должна была знать! Наше ведовство от Макоши, а Нинеино – от Велеса! Чего ты тут не знала?

– Зачем она меня так? Мама, за что?

– Зачем? А сама не понимаешь? Миня, а ты?

– Может, ей помощница нужна? Внучки-то еще маленькие, а все остальные перемерли.

– Кто перемер? Одна деревня? Да Нинея в округе на семь дней пути в любой деревне любую девчонку себе забрать может! Она волхва! Она умереть не имеет права, пока смену себе не вырастит. А тут такой подарок – знахарка в шестом поколении выпестованная, с первого показа науку усваивает. Знаешь, сколько нужно учиться тому, что ты с Минькой сделала? Полжизни! А к кому прибежала? К парню, который с попом дружит, а не христианин, в светлых богов не верит, а они его любят. Да где такое еще найдешь?

– Тетя Настена, так она теперь за Юлькой охотиться станет, надо же как-то ее защитить!

– Юлька! Хватит ныть! Слышала, что Михайла Фролыч сейчас сказал?

– Да как он меня защитит?

– Ты СЛЫШАЛА, что он сказал?

– Ой, он же и вправду… Минька, ты что? Мама, а что же мне теперь?..

– А ничего. К Нинее – ни ногой, науку Нинеину забудь, а в остальном – живи, как жила. Ты сейчас редкий случай увидела: в мальчишке мужчина проклюнулся: он понял, что ему есть кого защищать. Никто его не заставлял, никто ему ничего не обещал, он сам решил, а ты это решение почувствовала.

«Вот это номер! Нинея мне совсем недавно о том же самом толковала. А ТАМ считается, что мужчиной становишься, когда первый раз трахнешься. Теперь понятно, почему у рыцаря обязательно должна была быть дама сердца. Это как бы свидетельство зрелости и независимости – готовность сложить, если нужно, голову, защищая не свою семью или собственность (это естественно), а того, кого ты сам выбрал. Кхе, как говорит дед Корней. А что тут еще скажешь?»

– А теперь, Михайла, поговорим о том, что я сразу сказать тебе хотела. Я правда думала, что поп наш от Нинеи живым не вернется, но все равно он долго не протянет.

– А помочь ему можно? Я видел, что он кровью кашляет, ты можешь с этим что-нибудь сделать?

– Чтобы больному помочь, он сам должен этого хотеть. При его болезни надо хорошо питаться и скоромной пищей не пренебрегать, жить в тепле, чистоте и покое. А ты же знаешь, как он живет: постами себя изнуряет, на холодном полу часами на коленях стоит, в доме у него холодно, не прибрано, неуютно. Плоть он, видите ли, умерщвляет! Если уж создал вас Бог по образу и подобию своему, так зачем же такую хорошую работу портить? Не могу я ему помочь, и никто не может, потому что он сам этого не хочет.

Настена произнесла последнюю фразу с ожесточением, но было видно, что злится она не на попа, а на то, что приходится произносить ненавистные для любого лекаря слова: «Ничем не могу помочь».

– А теперь слушай, Михайла, что я тебе скажу! После Михаила сюда обязательно другого попа пришлют, и никто не знает, как он ко мне и Юльке отнесется. Ты, может, и не знаешь, но во многих местах знахарей и лекарей попы изгоняли, а бывало, и убивали. Не своими руками, конечно, людей натравливали, но все равно убивали они. Если со мной что-нибудь случится…

– Тетя Настена! Да у нас…

– Не перебивай! Я сказала: ЕСЛИ со мной что-нибудь случится, позаботишься о Юльке ты. Она тебе сейчас покажет, как из нашего дома можно незаметно уйти. Уведешь ее сначала в лес, ты уже доказал, что в лесу выжить сможешь. Потом… Потом она тебе скажет, куда дальше, но на самый крайний случай или, если понадобится на короткое время укрыться, отведешь к Нинее.

– Мама, ты же сама сказала…

– Знаю, но случиться может всякое, это – на самый крайний случай. Нинеи не бойся: это ты раньше ничего не знала, а теперь ей с тобой управиться трудно будет, а отказать в помощи она не посмеет. Ну а через год или два, когда ты первую кровь уронишь, она с тобой уже и не совладает, не по силам ты ей станешь.

– Значит, отец Михаил еще года два прожить может?

– Не знаю, Михайла, не знаю. За ним смерть два раза в год будет приходить – весной и осенью, когда сыро. Переживет осень – переживет и зиму, если не застудится сильно. Переживет весну – переживет и лето. Все! Юля, одевайся, покажешь Михайле путь к броду.

– Подожди, тетя Настена, я еще спросить хотел.

– Ну спрашивай.

– Почему у нас от этой болезни только старики умерли, а у Нинеи все? Она ведь травы тоже знает, а ничего сделать не могла.

– Как тебе сказать… – Настена в задумчивости потеребила в руках полотенце. – Тут какой-то одной причины нет, много всякого… Перво-наперво, жили мы и они по-разному. У нас в селе жилья с земляным полом, наверно, и нет уже ни у кого, а в Нинеиной деревне?

– Почти везде – земляной, и топят по-черному, в некоторых домах даже не печи, а очаги.

– Вот: старые обычаи блюли, а на земляном полу болеют чаще, это тебе не только любой лекарь, но и просто понимающий человек скажет. И пищу по-другому готовили, да и сама пища отличалась. А Нинея… Да, травы она, конечно, знает, но я вот, лекарка, больше ничем другим не занимаюсь – только лечу, а Нинея – волхва. Волхвы не только лечением, а сразу всем занимаются, бывает, что это – не всегда хорошо.

– Когда все сразу, то – ничего как следует?

– Ну не так чтоб уж совсем, но, если бы она была просто лекаркой, может, и нашла бы способ… Трудно сказать.

– А ты бы их смогла вылечить?

Настена помолчала, Мишка уже решил, что ляпнул бестактность, снова заставляя Настену признаться в своей беспомощности, но оказалось, что лекарка просто раздумывает: как объяснить мальчишке сложные для его понимания вещи.

– Ты вот если огурчиков малосольных с простоквашей поешь, что будет?

– Ну, это… Живот прихватит.

– Но сами по себе ни огурцы, ни простокваша для живота не вредны?

– Значит, дело в сочетании? То есть твои травы им могли и не подойти?

– Умница, Михайла, все верно понял. Я и для наших-то не сразу средство подобрала, а для них… Может, и успела бы, а могла и не успеть. Юля, собралась? Тогда ступайте.

* * *

Дом Настены стоял в низине среди деревьев на опушке прибрежного леса. Юлька провела Мишку через огород к плетню, сразу за которым начиналась настоящая чащоба. Но чащоба была не простая, когда-то здесь прошел ветровал, и стволы поваленных деревьев громоздились один на другом, образуя непроходимый на первый взгляд завал, проросший вдобавок молодой порослью.

Однако оказалось, что пройти здесь можно. Юлька показала начало едва заметной тропинки, петлявшей среди бурелома столь причудливо, что невольно вспоминалась легенда о критском лабиринте. Пробираясь вслед за Юлькой, где в полный рост, а где и согнувшись, Мишка обратил внимание на то, что в некоторых местах деревья явно были повалены специально, чтобы еще больше усложнить и запутать дорогу. Да, к бегству тут подготовились очень тщательно.

Изрядно попетляв, ребята вышли к берегу реки.

– Вот, смотри. – Юлька указала на лежащий у самой воды здоровенный булыжник. – Видишь вот этот камень?

– Ну вижу.

– А на том берегу точно такой же?

– Тоже вижу.

– Если идти точно от этого камня к тому, то можно перейти реку так, что вода будет только чуть выше колен, но сворачивать никуда нельзя – и справа и слева глубина.

– А знаешь, это же самый короткий путь к дедовой пасеке получается! – сообразил Мишка. – Перейти на тот берег – и вверх по течению. Меньше часа пути. Там маленькая избушка есть, а летом еще и большой дом поставили. Если что, там и отсидеться можно, правда, в большом доме печь не успели доделать, а в маленькой избушке даже зимой жить можно.

– Холодно уже, а то бы сходить посмотреть.

– Хочешь, я тебя перенесу?

– Нет, камни скользкие, еще свалимся, потом мокрыми домой бежать. – Юлька поежилась. – В другой раз. Давай здесь передохнем немного, да обратно. Ты дорогу-то запомнил?

– А что там запоминать, с тропинки все равно никуда не свернуть.

– Это тебе так кажется потому, что ты за мной шел. Обратно первым пойдешь, тогда увидишь, что не все так просто. Если придется убегать, главное – оторваться от погони, чтобы из виду потеряли, тогда уже не догонят – заплутают.

– Пешком плохо уходить, все на себе тащить придется. – Мишка представил себе, как продирается через бурелом с поклажей. – Вот если бы коня можно было провести…

– Можно и коня, только идти надо по-другому.

– Здорово вы к побегу подготовились.

– Хочешь жить – подготовишься. – Юлька пнула ногой веточку, сбросив ее в воду, и некоторое время молча смотрела, как ее уносит течением в сторону Ратного. – Знаешь, почему мою мать в Ратное бабка привела?

– Почему?

– Всю родню, кроме них, в доме сожгли.

– Попы?

– Если бы, а то свои же. Кого-то там вылечить не смогли, или еще чего-то не поделили, взяли и объявили материну мать колдуньей. Призвали попа, как же без него, а тот говорит: нельзя нечистой кровью землю поганить, надо место огнем очистить. Мать еще маленькая была, сумела в окошко протиснуться. Прибежала к бабке, та отдельно жила, а бабка беды дожидаться не стала, собралась и ушла. Про воинское поселение она давно знала, а в таком месте лекарю всегда больше работы, чем в обычном селе. Вот и пришли в Ратное. Мать с тех пор всегда к побегу готова.

– Но к вам же здесь хорошо относятся, даже прежнего попа угомонили, когда он твою мать с бабкой выгнать хотел.

– Чего в детстве напугался, того всю жизнь бояться будешь. Наше лечение попам всегда поперек, они говорят, что болезнь – наказанье божье, а мы, выходит, воле божьей противимся.

Мишка смотрел на Юльку, слушал ее голос и поражался ее преображению. Вроде бы та же самая девчонка, которой только что исполнилось двенадцать лет, маленькая, худенькая, небогато одетая… Нет, не девчонка – маленькая женщина, видевшая на своем недолгом веку больше смертей, болезней и увечий, чем иной воин, и так же, как и воин, рисковавшая жизнью, исполняя свой долг. Маленькая женщина, постоянно готовая к несправедливости, к предательству тех, кого она и ее мать не однажды спасали и выхаживали. Спокойно рассуждающая о том, что однажды ее могут объявить вне закона, и придется бежать, бросив все.

Ни обиды, ни злости – просто диагноз, только поставленный не одному человеку, не всему населению Ратного разом, а самой жизни, столкновению в умах двух традиций – христианской и языческой. Раздвоение личности – сегодня с благодарностью принимают помощь, всем селом, в складчину, содержат лекарку с дочкой, а завтра пойдут с топорами громить «обиталище колдуний – прислужниц врага рода человеческого».

«Нет, не пойдут. Один раз дурного попа ратнинцы уже вразумили. Отец Михаил на лекарок народ поднимать не станет ни за что, наоборот, защитит, если понадобится. И все же, все же, все же…».

Почему-то захотелось еще и еще стоять возле речки, по которой плывут опавшие с прибрежных деревьев листья, и слушать Юлькин голос.

– Юль, расскажи о Макоши, что можно, конечно, я в тайные знания не лезу, просто понять хочу: почему ты так велесова ведовства испугалась? Что, разве Велес и Макошь враги?

– Нет, не враги, они разные, совсем разные. Он мужчина, она женщина, он в царстве мертвых хозяин, а Макошь – вся для жизни, он – скотий бог, а она – для людей. У них все разное, далекое друг от друга. Вот смотри: когда хлеб жнут, последние стебли на поле не срезают, а заплетают велесову бороду, так? А для Макоши срезают, и ее сноп – не последний, а, наоборот, первый на поле. Все противоположное.

– А сама она?

– Макошь? Что такое кош, знаешь?

– Удачный жребий, выигрыш, прибыток. Отсюда и кошель, кошелка…

– Ну вот, а она – Ма-кошь – мать удачного жребия, счастливой судьбы. Поэтому и сватаются, и сговариваются о свадьбе в Макошину неделю.

– Понятно, богини судьбы у всех народов есть: парки, норны, Фортуна. Некоторые из них пряхи, прядут нить человеческой жизни.

– Так и Макошь тоже пряха и вообще хозяйка всех женских работ, только для этого у нее второе имя есть – Пятница. Двенадцать пятниц в году, по одной в месяц – ее дни. А осенью – целая неделя, от последней пятницы октября до первой пятницы ноября.

– Вот, значит, почему ее христиане в Параскеву Пятницу перекрестили.

– Про Параскеву не знаю, а с Велесом нам делить нечего, но и в дела друг друга встревать негоже. Нинея в чужой огород полезла, а я, дура, не поняла, обрадовалась, что новый способ лечения узнала, а это, оказывается, и не лечение вовсе.

– Ну это ты – зря! Главное ведь не инструмент, а то, как им пользуешься. Вот ножом, например, можно и хлеб резать, и человека убить. Нож, сам по себе, не плохой и не хороший, все от хозяина зависит.

– Нет, не так! – Юлька даже притопнула ногой, досадуя на Мишкино непонимание. – От чужого ведовства добра не будет. Нож, говоришь? А разве так не бывает, что нож в руке вывернется и хозяина поранит? Так и с чужим ведовством – лучше не связываться.

* * *

Информации для размышлений оказалось более чем достаточно.

«Три божества: Христос, Велес, Макошь. Три их адепта: отец Михаил, Нинея, Настена. Каким-то образом я оказался связанным со всеми тремя, все от меня чего-то ждут, на что-то рассчитывают. На что? Прямо об этом сказала только Настена, но она боится, боится всю жизнь, и от психологической травмы, полученной в детстве, ей, пожалуй, не избавиться до самой смерти. Вот тебе и лекарка – сапожник без сапог.

Плюс на ней лежит ответственность за результат более чем векового эксперимента каких-то генетиков. Юлька – шестое поколение подопытных. Ей надо вырастить дочку, дождаться появления потомства седьмого поколения… Блин! Это что же? Юльку отдадут какому-то хмырю-производителю, чтобы «осеменил»? Да я их всех… Яйца вырву, мать вашу, генетики гребаные!

Спокойствие, сэр, только спокойствие! Сюжет-то банальнейший, аналогов – пруд пруди. Начиная со средневековых легенд о чистых девах, похищаемых злыми колдунами, исполненными самых гнусных намерений, и кончая тайными биологическими лабораториями двадцатого века, где ученые мужи выращивают таких монстров, каких даже Иероним Босх в кошмарных снах увидеть не мог.

Рецепт противодействия тоже обкатан и отшлифован в литературе, кино и на театральных подмостках: тихонечко собираем информацию, обнаруживаем логово злодеев и рэмбуем означенных злодеев до полной потери дееспособности. После чего автоматически наступает хеппи-энд:

 
В молчаньи, с карлой за седлом,
Поехал он своим путем;
В его руках лежит Людмила,
Свежа, как вешняя заря,
И на плечо богатыря
Лицо спокойное склонила.
 

Единственная мелочь, которая может помешать реализации ваших, сэр Майкл, благородных намерений, – это получение несовместимых с жизнью повреждений организма в процессе вышеописанного процесса.

М-да, насчет «несовместимых с жизнью» сомневаться, пожалуй, не приходится. Такой эксперимент может проводить только ОРГАНИЗАЦИЯ, а существовать и действовать в течение столетия может лишь ОРГАНИЗАЦИЯ СЕРЬЕЗНАЯ. И все же Настена боится, в одном ли детском испуге тут дело? Ладно, будем разбираться, а предварительных выводов два. Первый – время у меня еще есть, поскольку Юлька в детородный возраст, даже по местным меркам, войдет еще не скоро. Второй – задачи физического развития, повышения благосостояния и формирования команды остаются актуальными, без их эффективного решения мне тут ловить нечего.

Это – Настена, а остальные?

Нинея тоже боится. Во-первых, так же как и у Настены, у нее имеются тяжелые воспоминания – убийство Бабы-яги. Кстати, однажды она проговорилась и назвала ее теткой. Тематика страхов примерно та же, что и у Настены – христианское преследование. Но Нинея еще и в цейтноте. Она, как сказала Настена, не имеет права умереть, не воспитав преемницу. С Юлькой, похоже, облом – Юлькина мать Нинеины происки раскусила с первого захода.

Я-то ей зачем понадобился? Намекала на мою совместимость с Юлькой, зачем ей это? Меня-то такой вариант как раз устраивать должен, если старуха хочет нас свести, то «генетики» автоматически становятся Нинеиными противниками. Юльку, конечно, к ней подпускать нельзя, но помощь от нее получить можно попробовать. Во-первых, информационную поддержку, во-вторых, чем черт не шутит, помощь в решении трех стратегических задач. Значит, будем общаться, тем более что сама приглашала.

Отец Михаил. Этот-то ничего не боится, проверено на практике. Но боятся его начальники, боятся языческого восстания, боятся отпадения от христианства князей, боятся константинопольского начальства. А сам Михаил просто хороший человек и симпатизирует мне искренне. Вербануть не пытался, но использовать, при случае, не постесняется, несмотря на дружеские отношения. Просто не посчитает это чем-то предосудительным, для него борьба с язычеством – естественное состояние.

Кто еще в отношении меня планы строит? Дед! Ну с ним все понятно – хочет сделать из меня воина, да не простого, а с перспективой выдвижения на командирскую должность. Этот уже напрямую помогает мне в решении двух задач из трех. Дед тоже вроде бы ничего не боится, хотя как посмотреть. Ратнинская сотня, после последнего похода превратилась чуть ли не в полусотню. Еще два-три таких похода – и мы из серьезной военной силы превратимся в обычное крестьянское поселение, к нам начнут приезжать в полюдье княжеские тиуны – собирать дань. Старики в эпидемию почти все вымерли, но мужи-то должны понимать опасность? Что-то по этому поводу предпринимается? Нет информации, но понятно, что дедовы старания могут пропасть впустую – мне просто некем будет командовать.

Итак, имеются четыре субъекта управления, пытающиеся как-то на меня повлиять. Что их объединяет? Страх? Нет, пожалуй, если страх и есть, то у каждого свой, и между собой они не пересекаются, зачастую, даже противостоят друг другу. Например, страх Настены и страх начальства отца Михаила: она боится христиан, оно боится язычников. На негативе анализ не выстраивается, попробуем на позитиве.

Дед хочет сделать из меня воина с задатками лидера. Допустим, это у него получается. Настениным намерениям это противоречит? Нет, влиятельный человек, имеющий за спиной реальную силу, для Юльки – прекрасная защита. Значит, намерения деда и Настены в общих чертах совпадают.

Теперь отец Михаил. Он пытается сделать из меня непоколебимого христианина, но не тупого фанатика, а человека мыслящего, в перспективе способного на проведение собственной линии. Какой? Вспоминайте, сэр, вспоминайте. Разговоров у нас было много, не могли его намерения в этих разговорах не промелькнуть.