Текст книги "Внук сотника"

– Семен! – громко спросил Мишка, оборачиваясь к старшему приказчику. – Ты сколько хозяину должен?

– А чего?

– Спрашиваю – отвечай, еще виру за грубость хочешь?

– Четыре гривны. И гривна с семнадцатью кунами лихвы. И сегодня еще три куны.

– Для ровного счета будем считать – шесть, – подвел итог Мишка. – Бери со стола шесть гривен и отдавай при свидетелях Никифору Палычу. А ты, дядя Никифор, неси кабальную запись. Отказать не имеешь права – должник при свидетелях вернул долг и лихву тоже. Теперь он не твой, а мой!

– Стой, племяш, ты чего творишь?

«Есть, в яблочко!»

– Денежки родства не знают!

– Да погоди ты! На кой тебе Семен сдался?

– А это уж – мое дело!

– Тебе же Роська нужен был!

– Дорого запрашиваешь, да и прибытку с него… – Мишка пренебрежительно сморщил нос. А с Семена мне польза будет… Сам понимаешь! Неси кабальную запись! Или, может быть, хочешь Семена на Роську обменять? Так Роська дешевле Семена раз в десять! Или – не так?

– А, провались ты! – Никифор в сердцах швырнул шапку оземь. – Проиграл! Едрит твою бабушку, такой заклад! Нет, Корней Агеич, с тобой об заклад биться – лучше сразу самому повеситься! Вырастил внука, мне бы такого парня! Эх…

Никифор неожиданно улыбнулся, подскочил к Мишке и хлопнул его по плечу:

– Не серчай на дядьку, племяш! Мы с твоим дедом об заклад побились: переторгуешь ты меня или нет? Я Роську тебе и так отдал бы, но больно уж интересно было. Ну, не сердишься?

«Так вот в чем дело! Все было спектаклем: и суд, и приговор – все для того, чтобы я с Никифором торговаться начал! Ну, лорд Корней, подсуропил… Так, стоп! А Ходок что, так же, как на представлении, подсадкой работал?»

– А Ходок мне по твоему наущению нашептывал, дядя Никифор?

– Догадался? А ведь ты сначала купился. Ну признайся: купился?

– Купился, как не купиться было, – признался Мишка, – он же другом моим притворялся.

– Да он и есть твой друг! Просто я ему десятину от выигрыша пообещал.

– Друзей так дешево не продают. Их вообще не продают, иначе это – не друзья.

– Да будет тебе, Михайла. – Никифор сам почувствовал неловкость ситуации и попытался отвлечь племянника: – Ты же все выиграл: Роська – твой, меня ты переторговал. Это меня-то! Деда обогатил, чего тебе еще-то?

– Ничего, только Ходоку я уже никогда доверять не смогу. И тебе не советую. Он как-то обмолвился, что однажды жар-птицу поймал, да счастья ему с того не вышло.

– Ну и что?

– Где он? – Мишка покрутил головой. – Смылся? Помяни мое слово: он сегодня напьется вусмерть, будет плакать и последними словами себя обзывать. Это – хуже всего, сломанный он человек.

– Ничего-то ты про Ходока не знаешь, – насупился Никифор. – У него в жизни такое было, что тебе и не снилось.

– Никеша! – раздался с крыльца голос деда. – А не обмыть ли нам это дело? У тебя там в бочке с угорским еще и половины не убыло!

– Ха! Мудр ты, Корней Агеич, аки змий! И бочки винные взглядом пронзаешь, как копьем! Сейчас пойдем, только дело довершить надо. Павел! Ну-ка подойди.

Пашка несмело, бочком приблизился, глядя на Мишку исподлобья.

– Кто перед тобой стоит?

– Ну Минька.

– Кто он тебе?

– Брат двоюродный…

– Нет! Не знает он тебя и имя твое забыл! – Никифор схватил Пашку за ухо и, вывернув его так, что пацан заверещал от боли, заставил сына опуститься на колени. – Проси прощения у старшего брата, паскудник!

– А-а-а! Больно! Батяня, ты же сам учил…

– Чему учил? Родне гадить? Так, чтобы потом тебя знать не желали? Винись перед старшим братом!

– Винюсь! Прости, Михайла-а-а! Ой, больно, батяня!

– В землю кланяйся, в землю! Запомни: родичи – надежда и опора, без родни ты никто!

– Михайла, прости, ради Христа, больше не буду!

«Все правильно: Никифор чувствует себя виноватым, но просить прощения у пацана взрослому мужику невместно. Вот Пашка за двоих и отдувается. Прощать же я должен не этого мелкого паскудника, а его отца. И не простить нельзя – патриархальный менталитет, туды его… Вон мать Пашкина руки ломает, а встрять в мужской разговор не решается».

– Дядя Никифор, отпусти его. Я тоже палку перегнул, сгоряча от брата отказался. Я тоже виноват.

– Прощаешь паскудника?

– Прощаю, дядя Никифор, не сердись так, не понимает он еще силы родства, мал пока.

– Благодари!

– Спаси тебя Христос, Михайла! – плаксиво проныл Пашка.

– Пошел в чулан! – Никифор от души пнул свое чадо под зад. – Сидеть, пока сам не выпущу! Я тебя научу родню любить!

– Дядя Никифор…

– Молчи, Михайла, свои дети появятся – поймешь.

– Я не про то… – Мишка указал подбородком на обмотанного веревкой Роську, рядом с которым все еще маялся холоп с копьем.

– Роська! Ты почему еще связанный? – непонятно чему удивился Никифор. – Развязать немедля! Смотри сюда, парень. Отдаю тебя Михайле только вот за этот перстень. Видел, как он его заработал? Помнишь, что он князю сказал? Волкодав из чужих рук корма не берет! Так вот: если вдруг когда-нибудь появится у тебя мысль Михайле изменить… Ну-ну, не ерепенься, в жизни всякое бывает! Вспомни про этот перстень и о том, как он Михайле достался. И все дурные мысли из головы сразу уйдут. Ну… и не поминай лихом, я тебя не обижал. Ну вот, чего плакать-то, радоваться надо! Да развяжите же его! Семен! Волю почуял? Я тебе дам волю! Развяжи парня! Бараны безрукие, Михайла, режь веревки!

Мишка перерезал путы, и Роська смог наконец утереть лицо, Кузька с Демкой в это время хозяйственно прибирали со стола невостребованные сокровища.

* * *

Дед, Никифор, Немой и Мишка расположились в горнице за заново накрытым столом. Посреди стола красовался кувшин с угорским вином объемом литра четыре, попойка, надо понимать, заходила уже на третий круг. Мишка и в этот раз попытался увильнуть от участия, но Никифор буквально приволок его за стол, мотивируя свою настойчивость необходимостью поговорить о важных вещах.

– Батюшка Корней, дозволишь Михайле налить?

– Плесни немного, пусть попробует, что такое угорское.

– Ну, Корней Агеич, с выигрышем тебя!

Мишка осторожно отхлебнул из чарки – ничего особенного – красное полусладкое, градусов пятнадцать.

«Это ж сколько было нужно трем здоровым мужикам выхлебать этого компота, чтобы поотрубаться? И бочка при этом за два дня опустела только наполовину. М-да! Если они ее допить собираются, домой мы поедем еще не скоро».

– А теперь, – Никифор утер рушником намоченные в вине усы, – Корней Агеич, признавайся, как на духу: сколько Михайле лет на самом деле? Не верю, что тринадцать!

– А я и сам иногда… Кхе!.. Если бы титешником на руках не держал…

«Э-э, дядечки, с этой темы надо срочно съезжать, неизвестно, до чего вы еще договоритесь!»

– А про что об заклад-то бились, дядя Никифор?

– Ой, не рви мне душу, Михайла, так продуться! Так продуться!

– Деда, ну хоть ты объясни!

– Кхе! Значит, так дело было. Рассказал нам Ходок про вашу находку и про то, что вы Роську выкупить собираетесь…

– Козел…

– Да будет тебе, Михайла, все равно все на следующий день открылось. – Никифору явно не понравилось отношение Мишки к Ходоку. – Чего ты на него взъелся?

– Кхе, ну мы с дядькой твоим об заклад и побились, – продолжил дед. – Сумеет Никифор из тебя все вытянуть или нет? Мне только надо было приговор такой вынести, чтобы ты обязательно взялся торговаться.

– А велик ли заклад был?

– Велик. – Дед заметно смутился и принялся с преувеличенным вниманием разглядывать дно опустевшей чарки. – Наша доля прибытка с представлений.

«Блин! Весь наш заработок! Точно: по пьянке его Никешка развел!»

– И ты согласился?

– Кхе! Ну так уж вышло…

– Но я же не мог купца переторговать!

– А переторговал!

– Да случайно же!

– Не, Михайла! – Слегка уже «поплывший» Никифор поводил перед лицом указательным пальцем. – Не знаю, как у тебя это выходит, но я за тобой с самого приезда смотрю. Давай, Корней Агеич, еще по одной?

– Давай, Никеша!

Выпили, закусили, Никифор продолжил с того места, на котором прервался:

– Я за тобой с самого приезда смотрю. Все у тебя вроде бы случайно, а только… Не, не бывает таких мальцов!

– Мне это уже говорили, – мрачно прокомментировал Мишка: злость на деда разбирала его не на шутку.

– Правильно говорили! – Никифор косел прямо на глазах, угорское на «старые дрожжи» шибало по мозгам, как дубиной. – Умный человек говорил! Э-э, а кто говорил?

– Волхва велесова.

– О как! Корней Агеич! Ну что у тебя за внук! С князьями не робеет, попов охмуряет, с волхвами водится, купцов вокруг пальца обводит! Ты кого вырастил?

«Пора линять! Никифор сам не знает, насколько прав – не бывает таких мальцов. Слава Богу, сейчас нажрется, может, забудет?»

– Пойду я, дядя Никифор.

– Нет, стой! У меня к тебе дело есть! Сейчас мы еще по чарочке, и поговорим!

– А может, сначала поговорим?

– Можно и сначала, но сперва выпьем!

«Да, джентльмены, такими темпами вы быстро до кондиции дойдете. А вам, сэр, лучше воздержаться, для вашего возраста, да без привычки, и пятнадцать градусов – выше крыши».

– Корней Агеич! Батюшка! Челом тебе бью и в ноги кланяюсь!

Никифор полез из-за стола, намереваясь подтвердить слова делом.

– Сиди уж! – милостиво разрешил дед. – Чего просить-то хочешь?

– Яви божескую милость, снизойди к нижайшей просьбе…

– Да чего тебе надо-то?

– Заставь век Бога за тебя молить, по гроб жизни…

– Никеша, ты чего, ополоумел?

– Снизойди к нам, сирым и убогим, и обрати взгляд благосклонный…

– Никифор!!!

– А?

– Чего просить-то хотел?

– А я не сказал?

– Кхе! Не то чтобы совсем ничего не сказал, но… как-то невнятно.

– Да? Тогда – еще по одной!

– Давай! – Дед с Никифором приняли еще по одной. – А теперь о деле поговорим, – напомнил Корней.

– Так уже поговорили же! – искренне изумился Никифор.

– Да? А я чего-то не понял. Может, еще раз начнешь?

– Сначала?

– Ага!

– Так продуться! Ой, мама моя! Так продуться!

– Это уже было! Дальше давай.

– Челом бью, батюшка, Корней…

– Это тоже было, дальше!

– Э-э… Все!

– Ага!.. Кхе… Понятно… Михайла, чего он хочет?

– Выпить.

– Ха! Ну внук у тебя, Корней…

– Это тоже было!

– Ну я не знаю! На тебя не угодишь… Я тебе битый час толкую… Михайла, ты-то хоть согласен?

– С чем?

– Да вы что? Сговорились, что ли?

– Это вы с дедом третий день «сговариваетесь». Ты уже всю выручку от представлений «сговорил».

– Ой, мама моя, так продуться!

– Кхе! По третьему кругу пошел. Вот, Михайла, гляди, что с человеком вино делает! Еще и бочку не допили, а уже… это… Ну, сам видишь. Знаешь, Андрюха, – дед повернулся к Немому, – он мне утром толковал, что ты вчера с нами не пил, а уходил куда-то. Совсем ничего не помнит! Эх, молодежь…

– Деда, пойду я.

– Ступай, внучок, незачем тебе на это непотребство глядеть. Иди погуляй, может, еще кого в переулочке зарежешь…

– Вспомнил!!! – возопил вдруг Никифор.

– Кхе! Эк тебя разбирает! Чего вспомнил-то?

– Возьми моего Петьку в воинское учение!

– Чего?

– Челом бью и в ноги…

– Молчать!

– Сирых и убогих, батюшка…

– Молчать, я сказал! Михайла, понял, чего он хочет?

– Петьку к нам в воинское учение отдать.

– А зачем?

– Не сказал.

– А сам как думаешь?

– Так третий же день квасит, он сейчас еще и не такое расскажет!

– Верно! Что у трезвого – на уме, то у пьяного – на языке. На третий день даже он правду сказать может.

– Ох и мудр ты, Корней Агеич, – встрял заплетающимся языком Никифор, – а внук у тебя… Ты кого ему зарезать велел? Если вам все равно кого, то я подсказать могу, есть тут один, ну такая сволочь! Или тебе обязательно по трое надо? Тогда еще и соседа его, который справа… или слева? А-а, давай обоих, как раз трое и получится!

– Может, тебе весь Туров вырезать? – кровожадно осведомился дед.

– Не, – Никифор протестующе замахал обеими руками, – весь не надо. Особенно… это… Тут недалеко такая вдовушка живет… Вот ее – ни в коем разе… Ха! Корней Агеич! – Никифор, что-то вспомнив, шлепнул себя ладонью по лубу. – А чего это мы все дома сидим? Пойдем, я тебя в такое место сведу, век не забудешь! Вот только выпьем, Петьку в Ратное отправим и пойдем!

– Так! Андрюха, если дело до вдовушек дошло… Андрюха! Слышишь меня? Андрюха! Спит, едрена-матрена… Ну что за времена настали, за чаркой посидеть не с кем. Куда все катится?

Дед горестно вздохнул и, подперев щеку кулаком, устремил полный скорби взгляд куда-то в пространство.

– Деда, пойду я.

– Иди, внучок, чего тебе здесь сидеть? Расспроси там, чего Никифор про Петьку толковал? Может, Петруха сам знает? И это… Чего ж я хотел-то? А! Смотри и правда не зарежь кого-нибудь, третий день ведь пьем.

У дверей горницы маялся Петр.

– Ну что? Согласились?

– Ты о чем?

– А что, отец так ничего и не сказал?

– Да сказал-то он много чего, только они же уже третий день гуляют. Сам понимаешь…

Петька помрачнел и повернулся уходить.

– Петруха, погоди. Там в разговоре мелькнуло: вроде бы отец хочет тебя в Ратное отправить. Ты про это спрашивал?

– Так чего ж ты дураком прикидываешься?

– Да не прикидываюсь я! Что ты сразу… Я ж говорю: только мелькнуло, а потом разговор в сторону ушел. Ты давай-ка мне все обскажи, а я к деду подкачусь. Он сейчас добрый.

– А чего обсказывать-то? Отец хочет, чтобы я у деда Корнея воинское обучение прошел. Вот и все.

– А сам?

– Чего – сам?

– Сам-то хочешь?

– Еще как!

– Смотри, это дело долгое и не простое. – Мишке даже самому стало противно от собственного ханжески-наставнического тона, но Петька не обратил на это ни малейшего внимания.

– Ты же сказал, что я достоин!

– Верно, и от слов своих не отказываюсь. Только ты пойми: любое серьезное дело надо начинать с того, чтобы ясно понимать: зачем ты его делаешь, какой результат хочешь получить? Если ты только скакать да стрелять, как мы…

– Да нет же! Отец и правда все всерьез… ну и я – тоже. Понимаешь, по дорогам опасно стало ездить. То есть и раньше опасно было, а сейчас и совсем. Приходится охрану нанимать, а она дорого стоит, и ненадежно это все. Тут слух недавно прошел, что одного купца своя же охрана ограбила и убила. На ладьях у нас Ходок командует, он с отцом в доле, ему предавать нас невыгодно, но и по суше ходить ведь тоже надо. Вот отец и хочет, чтобы Пашка торговыми делами занимался, а я воинскими. Свой-то человек – всегда надежнее нанятого.

– Теперь понятно, значит, отец твой это не по пьянке решил, а давно обдумывает?

– Не знаю. Но обещал, если дед Корней согласится меня в «Младшую стражу» взять, мне всю воинскую справу, как у вас, сделать.

«Пятый стрелок… Это, конечно, неплохо, только он ведь приедет и уедет… Но мы же под это дело настоящий учебный центр организовать сможем! С таким-то спонсором… Надо только деду эту идею продать как-то поаккуратнее».

– Я сейчас прямо с дедом переговорю. – Мишка развернулся к дверям трапезной. – Жди здесь!

В «банкетном зале» веселье было в разгаре: Немой дрых, привалившись к стене, дед сидел, задумчиво подперев щеку кулаком, а Никифор, в залитой вином рубахе, что-то эмоционально, но совершенно неразборчиво рассказывал, правда обращаясь не к деду, а к стоящему посреди стола кувшину.

– А-а, Михайла! – приветствовал внука дед. – Что, угорское понравилось?

– Я, деда, Петруху расспросил, как ты велел.

– Ну и как она?

– Кто – она?

– Вдовушка.

– Да я не про вдовушку, а про Петьку! Дядька Никифор хочет его тебе в обучение отдать, чтобы он потом мог охраной командовать.

– Кто? – не понял дед.

– Петька!

– А вдовушка?

– А вдовушка нам будет платочком махать, когда домой поедем. Согласен?

– А как же? Только нам еще на торг надо – купить кое-что…

– А если на торг, то с ясной головой идти нужно, значит, спать ложись – ночь на дворе!

– Уже? – Дед удивленно оглянулся на окошко. – А почему светло?

– Деда, ты глянь: Андрей уже спит.

– Никеша! – Дед потряс зятя за плечо. – Давай еще по одной – и спать.

– Да погоди ты, – отмахнулся Никифор, – на самом интересном месте…

– Спать, я сказал! – повысил голос Корней. – Завтра дел много.

– Ладно, я тебе завтра дорасскажу.

– Михайла! – Дед уже орал, словно командовал сотней в бою. – Всем спать! А завтра чтоб все как один, с платочками… И махать!

* * *

На следующий день, опохмелившись, дед принялся собираться на торг, как в дальний поход. Несмотря на то что большая часть необходимого уже была закуплена через Никифора, а то и у самого Никифора, дед велел запрячь сани, рассчитывая, видимо, затовариться так, что в руках все будет не унести. Но сразу заняться покупками не пришлось – народ толпами валил к берегу Струмени, торг быстро пустел, – по всей видимости, намечалось какое-то неординарное мероприятие.

Никифор окликнул кого-то из знакомых, коротко переговорил с ним и вернулся с известием:

– Казнь будет!

– Кого казнят-то? – заинтересовался дед.

– Скоморохов давешних. Двоих – девку и старика, того-то, которому Михайла пол-уха отсек, – Илларион с собой взял – дорогу указывать. А этих князь головой выдал епископу, за колдовство.

– Ну пошли посмотрим, что ли. Все равно торговли сейчас никакой не будет.

На льду Струмени стояли два столба, обложенные дровами, осужденные были уже здесь – привязанные к столбам. Старик стоял прямо, прижавшись затылком к бревну и глядя куда-то поверх голов собравшейся толпы, а девка обвисла на цепях: то ли была без сознания, то ли ослабела от допросов, наверняка сопровождавшихся пытками. Приговор уже зачитали, теперь осужденным что-то говорил священник. Вернее, пытался говорить – девка никак на окружающее не реагировала, а старик плюнул в монаха и отвернулся.

«Что ж это такое? На Руси инквизиции же никогда не было! Или просто такие казни были редкостью? Где-то ж я читал, что все костры России вместились бы в одно большое мадридское аутодафе. Между прочим, сэр, вы также читали и о том, что Русь крестили огнем и мечом. Илларион с двумя сотнями княжеской дружины поехал мечом православие насаждать, а вторую составляющую приобщения славянских варваров к цивилизации вы наблюдаете собственными глазами. Или вы думали, что Русь крестили исключительно такие люди, как отец Михаил? Идеология нескольких миллионов человек так просто не меняется.

В одном он был прав – славяне порой друг друга мордуют покруче, чем иностранные завоеватели. И, что самое тошное, зачастую – в угоду чужакам. Сейчас – Константинополю, через несколько веков – Риму, еще позже – Лондону, Парижу, Вашингтону. Свой своего бьет, но чужой почему-то, вопреки пословице, не боится, а радуется.

Вообще, был ли хоть один век, в котором мы не хлестались бы либо между собой, либо со славянами-соседями? И все время на этом какой-нибудь «цивилизованный дядя» руки греет. Взять хотя бы ту же Гражданскую войну. Почему, собственно, ее назвали гражданской? Численность белой армии ни разу не превысила общую численность войск иностранных интервентов. Если бы не помощь этих самых «дядей», никакой бы многолетней резни наверняка не было бы. Не сейчас ли это все закладывается?»

Девка, до ног которой добрался разгорающийся огонь, страшно закричала.

– Деда, пойдем отсюда.

– Нет, ребятки, слушайте, как живой человек в огне кричит, вам воинами быть, еще не раз такое услышите. И не дай бог вам услышать, как свои так кричат… Хотя, если вороги, так тоже не легче… Ох, мать честная!

Старик, до которого тоже дошел огонь, не закричал, а запел:

 
И вот начните,
Во-первых – главу пред Триглавом склоните!
– так мы начинали,
Великую славу Ему воспевали,
Сварога – Деда богов восхваляли,
Что ожидает нас.
Сварог – старший бог Рода божьего
И Роду всему – вечно бьющий родник,
Что летом протек от кроны, зимою не замерзал,
Живил той водою пьющих!
Живились и мы, срок пока не истек,
Пока не отправились сами к Нему
Ко райским блаженным лугам.
 

Толпа притихла. Голос у старика оказался мощным, слова разносились над берегом реки, перекрывая истошные вопли девки.

И Громовержцу – богу Перуну, богу битв и борьбы говорили:

 
«Ты оживляющий явленное,
Не прекращай колеса вращать!
Ты, кто вел нас стезею правой
К битве и тризне великой!»
О те, кто пали в бою,
Те, которые шли, вечно живите вы в войске Перуновом!
 

В толпе начали раздаваться женские причитания, а чей-то мужской голос вдруг подхватил языческую песнь:

 
И Свентовиту мы славу рекли,
Он ведь восстал богом Прави и Яви!
Песни поем мы Ему.
 

Монах замахал руками, указывая княжеским дружинникам на толпу, запрудившую берег реки. Пламя накрыло старика с головой, голос его умолк, но где-то среди людского скопища несколько мужских голосов продолжали:

 
Ведь Свентовит – это Свет.
Видели мы чрез Него Белый Свет.
Вы посмотрите – Явь существует!
 

Мишка вдруг с изумлением услышал, что и дед Корней едва слышно выводит речитативом:

 
Нас Он от Нави уберегает —
Мы восхваляем Его![5]5
  Цит. по: Мифы древних славян. Саратов: Надежда, 1993.


[Закрыть]
 

– Деда, дружинники идут, услышат!

– Плевать! Наши прадеды с этой песнью Царьград на щит брали, а теперь цареградские псы за нее на костер ставят! Эй, ты! Сюда смотри, задрыга, с тобой княжий сотник говорит! Чего распихался? Ты бы с половцами так воевал, а то нашел на кого переть – на баб!

Ретивый дружинник, разглядев золотую гривну, в спор вступать, на всякий случай, не стал, а двинулся в сторону, все так же покрикивая и пихая народ древком копья.

– Пошли, ребятки, нечего здесь больше смотреть, пошли… Никифор! Пошли, сейчас народ на торг возвращаться начнет, самое время.

– Корней Агеич, а может, завтра? – Никифор залез в сани и уныло разобрал вожжи. – Настроения что-то нет никакого, да и угорское еще осталось.

– Нет, Никеша, ехать нам пора – загостились, да и снега вот-вот падут, успеть бы добраться. Пошли, пошли.

«Вот так! С этой песней на Царьград шли, а теперь за нее, по указке из Царьграда, на костер! Выходит, мы в первый раз «холодную войну» еще в двенадцатом веке проиграли? Или еще в десятом – при Владимире Святом? А в двадцатом веке торжественно отметили тысячелетие этого проигрыша? Очуметь можно! А с чего, впрочем, чуметь? Празднуем же День независимости России от Советского Союза.

А я-то, придурок, православный орден, православный орден! Это что же Илларион во главе православного ордена может натворить? Он же всю Русь кострами заставит! Испанской инквизиции и не снилось. Нет, ребята, пулемета я вам не дам! Никаких орденов! А что вы можете, сэр, в шкуре пацана сопливого? Блин! Какой же я косяк упорол, как теперь эту цареградскую сволочь останавливать? Нет, ну надо же такого дурака свалять, управленец гребаный, о чем ты думал? Опять понесло? Самый умный, всех развел, как лохов, все под мою дудку пляшут, а я выхожу – весь в белом. Весь в дерьме вы выходите, сэр! Господи, да что ж теперь делать-то?»

– Михайла! Ты чего, спишь, что ли?

– Деда, а если Илларион и вправду сможет православный орден собрать? Он же таких костров по всей Руси понаставит!

– Ага, дошло теперь, чего ты ему наболтал?

– Деда, он же на нашу сотню глаз положил, собирается с нее орден начинать!

– Как положил, так и отложит, мы – княжьи люди! – решительно заявил дед. – А ты впредь думай, прежде чем за отцом Михаилом каждое слово повторять!

– А может, князю про Илларионовы замыслы донести?

– Незачем! Князь и так нашей сотни опасался, а станет еще сильнее. Илларион сам себе шею свернет.

– Как?

– Он здесь чужак. Ни земли, ни людей, ее населяющих, не знает и не понимает, а думает, что умней всех, что вокруг дикари и с ними можно что захочешь делать. Земля его и сожрет – может, быстро, а может, и медленно, но ему не жить! Сидел бы тихо, справлял бы монашескую службу, тогда бы жил, а если полез мир переделывать – не жилец! Вернется из нынешнего похода живой, считай – повезло, а если еще ума хватит понять, что голову в капкан сует, – совсем счастливчик.

«Это же про вас, сэр: «Самый умный, взялся мир переделывать» – портрет точнейший! Вы уже в который раз мордой об стол прикладываетесь? Не считали? И, заметьте, означенный конфуз неизменно приключается с вами именно тогда, когда вы себя шибко умным воображаете! Но как девка в огне кричала, до сих пор в ушах стоит. И старик этот… Петь на костре… Это ж какую силу духа надо иметь, какую веру!»

– Чего примолк, Михайла?

– Тошно, деда. Епископ, он же не грек какой-нибудь, даже не болгарин. И своих – на костер!

– «Нет ни Еллина, ни Иудея… но все и во всем Христос» – гнусавым голосом, видимо передразнивая кого-то, процитировал дед апостола Павла. – Верно я вспомнил?

– Верно. Ты что, хочешь сказать, что для него «свои» – только православные христиане, а все остальные…

– Так и есть! Вернее, должно быть, а как там на самом деле? – Дед махнул ладонью. – Чужая душа – потемки.

– Иллариону тоже наших не жалко…

– Хватит! – сердито оборвал дед. – Без нас все решится, а у нас своих дел полно: мне – сотню в порядок приводить, тебе – «Младшую стражу».

– Делай, что должен, и будет то, что будет…

– Вот-вот. А прямо сейчас ты что должен?

– Что? – Мишка не сразу смог отвлечься от своих переживаний. – А! Краску купить надо, я присмотрел уже…

– Дурак! У тебя родни полон дом, каждому подарок привезти надо! Да Юльку свою не забудь!

– Для Юльки у меня уже есть. В том ларце, который в скоморошьем возу нашли, жемчужное ожерелье было.

– Опять дурак! Ты что, жениться собрался? Проще подарок нужен, такой, чтобы показать – ты про нее и в стольном граде не забывал. И все! Не князь – жемчугами одаривать, меру знать надо!

– Тогда… Знаю! Там еще платки цветные были, даже шелковые.

– Во! В самый раз!

– Может, и сестрам – по платку?

– Третий раз дурак! – Дед зло пристукнул кулаком по колену, видимо, тоже не мог отойти от увиденного на берегу Струмени. – Анне с Марией скоро замуж идти, а Евлампия еще в куклы играет, и всем – одинаковые подарки?

– Тогда, может быть, Анне ожерелье отдать?

– Во, начинаешь мыслить! – поощрил дед.

– Машке – отрез ткани, мать ей что-нибудь сошьет.

– Тоже хорошо.

– А Ельке можно и платочек. И вкусного чего-нибудь. Я тут изюм видел!

– Так, а матери?

– Так она же с нами – здесь, – удивился Мишка. – Ей-то зачем?

– Четвертый раз дурак! Ты первый раз в бою добычу взял, впервые мужское дело совершил, а она тебя родила, вырастила, должен ты ей поклониться?

«Блин, и этот – про первое мужское дело, и опять не про секс. Да, ЗДЕСЬ пол – не просто графа в анкете. Прямо по Гумилеву: «Будь тем, кем ты должен быть».

– Значит, что-то из добычи, или, наоборот, купить?

– Все! – сказал, как отрубил, дед.

– Что «все»? – не понял Мишка.

– Всю добычу, кроме оружия и других воинских вещей. Подарки отложи, воинский снаряд – тоже, ну и монеты себе оставить можешь. Все остальное ей – хозяйке! Кузька, Демка, вас это тоже касается! Слышите?

– Ага! – отозвался Кузьма. – А отцу?

– Отцу? – Дед поскреб в бороде. – Никеша, есть тут кто, чтобы тонким кузнечным инструментом торговал? Грубый-то у Лаврухи есть, или сам сделать может. Железа хорошего мы ему взяли. А вот для тонкой работы… Пилочки там всякие, сверлышки…

– Есть, Корней Агеич, только больно дорого все.

– Если что, откупишь у ребят часть побрякушек из ларца. Помнится, там по три гривны на брата было.

– Да не стоит это три гривны!

– Э нет, ты сам цену признал, когда с Михайлой торговался, от слова купецкого ты отказаться не можешь!

– Корней Агеич! – взмолился Никифор. – Я на той торговле и так погорел, не добивай! Я ж и не разглядел даже как следует, что там есть, – кучей лежало!

– Ну, внучки, пожалеем дядьку Никифора?

– Пожалеем! – хором отозвались близнецы, Мишка промолчал. Купец с кормщиком откровенно пытались надуть деда, ладно, Никифор после двухдневных возлияний себя не контролировал, но Ходок-то знал, что делал! Все понимал и взялся помогать не просто из уважения к боссу, а за долю в неправедной добыче!

«А может, и не Никифор эту аферу придумал, а Ходок?»

Купец, видимо правильно истолковав молчание племянника, зыркнул на Мишку, но смолчал. Дед тоже сделал вид, что не заметил Мишкиной реакции.

– Кхе! Истинные воины! – прокомментировал Корней дружное согласие Кузьмы и Демьяна. – Взяли добычу, продали по-быстрому и забыли. Вот так купцы на нашей крови и наживаются!

– Корней Агеич, да что ж ты такое…

– Ладно, Никеша, шуткую я. – Дед покосился на Мишку: понял ли, мол, намек? Мишка согласно прикрыл глаза: «понял». – Значит, так, Никеша, сведешь ребят к нужному человеку, сам приценишься, потом дома из побрякушек возьмешь, сколько понадобится. Но учти – родню не обманывать!

– Да как можно, батюшка, Корней Агеич!

«Вот вам, сэр, еще один урок. Простейших вещей не знаете, а уже норовите в политику влезть. Результат налицо – кругом дурак! Классический случай неадекватности вследствие дефицита информации. Вживаться вам, сэр, еще и вживаться, как агенту под прикрытием. И сидеть тихо, как мышке под веником, иначе – судьба Иллариона – земля сожрет. По сравнению с ним у меня только одно преимущество: Илларион – один, а у меня семья, род. Вот он главный ресурс, а я-то дурак… Впрочем, про дурака уже было».

– Деда, я еще Нинее хотел что-нибудь и внучатам.

– Никеша, ну-ка подскажи, что тут для старухи и малых деток присмотреть можно?

– Ну для деток, Корней Агеич, – совсем просто. Тут игрушками всякими торгуют, мы матрешками им торговлю подпортили, да и торг заканчивается, так что дешево купить можно.

– Деда, и Семену тоже игрушку привезти бы, – вспомнил Мишка. – А то я Ельке матрешку подарил, а ему – ничего.

– Верно. Никифор, а старухе?

– А старухе… денег не жалко?

Дед, неожиданно решительным тоном, словно гвоздь забил:

– Этой – не жалко!

– Платки тут продают теплые легкие – из козьего пуха. Не поверишь, Корней Агеич, почти три локтя что в длину, что в ширину, а в обручальное кольцо продеть можно! Но дерут за них!

– Оренбургские? – не подумав, ляпнул Мишка.

– Чего?

«Блин, кто тебя, дурака, за язык тянет? До основания Оренбурга еще шестьсот лет!»

– Да слышал я про них на торгу, только название, наверно, не разобрал.

– Чего там разбирать-то – козьи, и все.

«Срочно меняем тему разговора».

– Деда, а ты помнишь, что Петр с нами едет?

– Куда?

– В Ратное, воинскому делу обучаться. Ты вчера согласие дал. Дядя Никифор хочет, чтобы охраной у него свой человек командовал, вот и попросил тебя Петьку в обучение взять. Ты согласился.

– Кхе!

– Батюшка, Корней Агеич… – снова было начал причитать Никифор.

– Помню я, Никеша, помню. Только на командира сразу учить не буду – мал еще.

– Так и не надо. Пусть сначала выучится тому, что твои внуки умеют, потом походит с моими караванами, присмотрится, потом – опять к тебе, на десятника учиться.

– Деда, ты вчера говорил, что собираешься воинскую школу открыть, чтобы второй раз Петруха со своим десятком приехал, и ты его выучишь на десятника купеческой охраны.

– Кхе!

– А Андрей сомневался, и ты еще сказал: «Куда все катится!» – добавил Мишка для убедительности.

– Да! Сказал, так и есть! Это… Никифор, я воинскую школу открываю, Петруху твоего беру в обучение… Э-э… Воинскую справу ему собери и… Э-э… школа, сам понимаешь, недешево обойдется…