Текст книги "Лечение водой"

– Да, вот это да! Ха-ха-ха! Это я, конечно, удачно сравнил!

– Ты действительно не с подтекстом сейчас сказал про мышиную возню? – Не-а!..

Они смеются, но Оля тотчас серьезнеет.

– Да и на друзей тоже времени не так много… Да.

– Время всегда можно найти, – отвечает Костя после паузы. И как-то… у него все напряглось внутри. (А что, если Оля сейчас решит не общаться со мной?») Ведь от каждого слова зависит дружба. Особенно вначале. От самых маленьких чувств и реплик.

– Да. Это правда. Абсолютно.

– Знаешь, то, что я общаюсь с Гамсоновым… у нас с ним все равно много общего, это понятно. Но мне просто кажется, это вообще противоречивость всей нашей жизни такая.

– То, что твой друг думает только о деньгах, а ты…

– Ну, – Левашов слегка нахмуривается. – Мне все же кажется не только, но…

Потом он признается, что кое-кто из таких людей ему всегда неподдельно нравился.

– От чего же это зависит?

– Да просто когда слово цепляется за слово, и тебе с человеком приятно общаться… вот у нас с тобой, между прочим, точно так же. Конечно, мы с тобой, на самом деле, не друзья, просто приятели. Дружба мужчины и женщины, Оль… но так это принято называть, когда… когда нет каких-то больших отношений – ты ж понимаешь. Хотя я не сказал бы, что это большее – это просто другое. Ты говорила тогда… ты говорила о дружбе – в кафе… в эту субботу, помнишь? Тогда. Речь же все-таки шла не о дружбе, а… ну просто да, когда нет отношений. Это просто… как заменить… Так вот! О Гамсонове! Это и есть настоящая дружба – когда общаешься с человеком не постольку-поскольку.

– Говоришь, вы вместе учились в институте? Он доучился?

– Нет, тоже отчислился. Еще раньше меня.

– Потому что это не его?

– Ну… да.

Костя еще хочет прибавить, что Гамсонову пришлось зажить самостоятельно и самому себя обеспечивать… но нет, лучше не затрагивать эту тему. «А то я опять будто на шаткое ступлю… ведь сам я не работаю».

– На самом деле, это прикольно – торговля телефонами с рук, – говорит Оля меж тем. – Интересно.

– Ну да. Мы и с тобой в интересах совпадаем, мне кажется. Ты и я.

– Да, наверное.

– Слушай… – Костя вдруг чувствует, что так и рвется из него… – а может, ты как-нить приедешь ко мне?

– Давай, а почему нет. Могу приехать. Можно даже на этой неделе.

У него все даже нервно заклинивается – от того, как сразу она согласилась.

– Очень хорошо! Посмотришь, как я живу… тогда заметано! Когда ты можешь приехать?

Они договариваются на послезавтра.

– Ну хорошо… давай-й-й-й… еще завтра созвонимся в любом случае, – просит Костя.

– Да, да, естественно. Созваниваемся как всегда.

II

Потом еще несколько часов после разговора и на следующий день… возбужденное Костино сознание как утонуло в неге, в Олиной теплоте… «Никогда такого не было со мной! Просто невероятно!..» И все нервы, скачущие мысли – они тоже как притупились…

Обволакивающее тепло… и, в то же время, такое стойкое, надежное… «Как же мне хорошо! Оля во всем меня понимает… и ведь сама звонит! Если бы я не набрал вчера, она бы позвонила – это точно!»

Он ходит, расхаживает по комнате все следующее утро, первую половину дня…

Но болезненность сознания никуда не ушла. Оно только… как замылено. И все роятся, роятся мысли в мозгу! В притупленной неге… в азартной забаве?

…И вот, ближе к вечеру… вдруг нездоровый страх струйкой затек в душу и извилины! – «Она сказала, что «мало что читает и «желания особого нет, на самом деле…» это значит, мы не совпадаем в интересах и стало быть… рассыпется наша дружба? Да, это ведь дурной знак, точно!..»

Им вдруг овладевает неподдельная тревога.

«Раньше я, бывало, трепался с другими девчонками… и все не для чего. А сейчас… я и не хочу отношений в то же время. Но все же… мы не сходимся с Олей во многом – это значит, трещина пойдет в отношениях? А может, она уже и не хочет, чтобы я ей дальше звонил…

И толи Костя верит в это, толи… «Мне просто хочется поныть и чтобы она меня утешила?»

Он идет в другую комнату, включает телевизор…

«Боже, опять ток-шоу, политика – что за дребедень!

Я иду по канату, словно готовый сорваться вниз… Что, если Оля почему-то решила прекратить со мной отношения?

Но ведь все хорошо! Это бред! Она даже согласилась приехать ко мне! Совсем скоро – завтра! Но…

А что, если этим приглашением к себе я как-то палку перегнул?»

Этот болезненный страх, необоримый, неумолимый, мучает и… «Я сказал ей… «мы говорили с тобой в кафе про нашу дружбу, но речь шла не о дружбе». Она могла подумать, что я опять пытаюсь переступить черту – а может, я и пытался? – На самом-самом меленьком уровне!..»

Да, Оле могло это не понравится. И тотчас Левашов представляет, как она словно ставит в его сознании блок своей маленькой рукой: Вот только не надо мною как девушкой интересоваться!

«Меркалов, Меркалов… – все вдруг затаивается. – Он сильнее меня, я для него просто насекомое – он раздавит меня в два счета. Да, я боюсь его. Он…»

Но с другой стороны ведь была ругань Оли и Игоря по телефону – в конце той недели. Это значит, что…

Там не все в порядке, – так Оля сказала о своих отношениях с ним.

Борты, борты – о них ударяется сознание, как с разных сторон, и потом… жаркая аналитика пошла, завитвиласъ!.. – «Все же Оле могло не понравится что я слегка переступил черту и мы не совпадаем в интересах и еще я слишком поспешил пригласив ее к себе!.. Она начнет отдалять меня!»

Он ходит, ходит по комнате, по коридору… резиновые прогибания в груди, прог-г-гибания, прог-г-гибания. Болезненно крутящийся страх.

И тут вдруг… телефон запиликал… «Что это? Ага, смс от Оли пришло!.. Я так и знал, так и знал! Небось пишет, что не сможем созвониться сегодня и на завтра свой приезд тоже отменяет!»

Костя хватает телефон, открывает смс…

«Привет! Как же я тебе благодарна! Что ты посоветовал мне почитать Моэма. Я поняла, как много потеряла, что не читала его. Ты тоже меняешь меня, спасибо!»

Все мышцы тела расправляются в живительном комфорте. Костя весь расслабляется внутри… пряная нега.

«Ну чего, мы созваниваемся сегодня?» – набирает смс.

«Конечно! Через пару часиков! Как договаривалисъ=)» — приходит ответ со смайлом.

«Отлично, просто здорово! – будто тяжкий груз спал. – Мы опять отлично поговорим! И чего, интересно, я так нервничаю? – у него все скачет внутри – уже от светозарного благодушия. – Оля написала мне… она словно знала, что я опять забеспокоюсь!!»

Он садится перед включенным телевизором…

«Но с другой стороны… «Ты тоже меняешь меня, спасибо». – «Тоже меняешь»? Это еще что значит? Я же говорил ей, что я…»

Для Кости слово «измениться» имеет значение…

Которого он всегда боится.

«Да нет, не может такого быть, что она будет пытаться заставить меня работать».

Но все равно надо быть настороже. А вдруг это опять покушаются на его писательский путь.

Но Оля говорила…

Да если б меня любили, я б на две работы пошла, – он мысленно встает на эти ее слова как на очень твердую опору – «Оля друг. Она поддерживает. Она согласна с моими позициями. Мы ведь все это обсуждали…»

Он почувствовал тогда… «Впервые меня действительно поняли».

* * *

– Знаешь… в Хорватии все черепичные кровли такого ярко-рыжего оттенка… пламенная глина. А сосны иногда растут прямо в каменистой почве. Белой…

– Интересно. Ты давно был в Хорватии?

– Года четыре назад.

– С мамой?

– Конечно… – Костя останавливается; чуть водит пальцем по радиотрубке; потом произносит: – Ну, она сама хочет путешествовать и меня с собой берет всегда.

И чувствует легкую неловкость – что вынужден что-то пояснять. Почему он ездит за счет своей матери.

– …Не будет же она одна – она боится всего. А ты была где-нибудь?

– За рубежом? Нет. Пока что нет еще.

– Ну ничего…

– Я люблю Питер, – сообщает Оля.

– Серьезно? Я был там один раз, несколько лет назад.

– Я много раз была. Раз пять, наверное, где-то. Мне там очень нравится – ничего лишнего нет. Ни одного лишнего здания. Это прекрасно. Особенно зимой там прикольно – я считаю.

– Я и был зимой. С двоюродным братом ездил.

– Супер. Ну и как тебе?

– Ну… – Костя мнется, почему-то не знает, что сказать. Не такое уж большое впечатление на него произвел Петербург? Да нет, он остался доволен поездкой. Но он внезапно чувствует: Оля гораздо больше восхищена Питером, чем он. Сейчас ее голос обрел какие-то особенные нотки – в нем уже почти не слышится детскости. И Левашов не ожидал этого… ему почему-то неловко. И это охватывает его с такой же силой, как раньше – жгучая, завораживающая теплота. К Оле.

Пауза.

– Тэк… слушай, так тебе понравился Моэм?

– Ну… отчасти.

– В смысле? – он ждал другого ответа.

А Оля тут же поясняет:

– Ну, в общем, да, я бы сказала, что этот Стрикленд в чем-то похож на тебя, да.

– Позиция, позиция сильна, Оль!

– Это классно, да. Очень.

– Но знаешь… – он тут выдыхает, слегка принужденно: – я, на самом деле, очень хочу, чтобы что-то поменялось в моей жизни. И я уверен, деточка, очень скоро это произойдет – ты ж понимаешь. Ну… я про премию «Феномен», – он чувствует себя так, будто говорит о чем-то деликатном.

– Да, да, я понимаю. Если бы ты ее получил, это было бы очень здорово.

– И я же не виноват, что у меня нет пока возможности…

– Какой возможности? Ты о чем?

– Ну что мое дело не приносит мне денег. Разве я виноват в этом?

– A-а, так ты имеешь в виду… нет-нет, что ты, когда я написала тебе сегодня смс, что ты меня меняешь, я совсем не имела в виду ничего такого!

– Нет? – он рассмеивается. – Очень хорошо! А то я уж было подумал… ладно, ладно, все понятно, – быстро соглашается. С облегчением. – Но я… на самом деле… очень хотел бы, чтобы… ну ты понимаешь. Чтобы все изменилось.

– А когда объявят лауреатов? – спрашивает Оля.

– Точно не знаю… возможно, недели через две, чуть больше. Знаешь… я все время переживаю. И по поводу тебя тоже: что ты за что-нибудь обидишься или куда-то исчезнешь… Но сейчас… Господи, и из-за чего я так нервничал сегодня?.. Вот ты рядом, все хорошо, – он вдруг чувствует полное умиротворение. (И еще отмечает мысленно: «Я назвал Олю деточкой – как бы между прочим, хе-хе»).

– Конечно, я рядом.

– Нет, я действительно сегодня что-то… Просто понимаешь, я иногда, когда один остаюсь… Вот эта вот жуткая тревога – ты не представляешь. Ее просто ничем нельзя побороть. Меня дергает, дергает… как от тока! У меня действительно щас… искренне тебе говорю – ужасное состояние. Извини.

– За что ты извиняешься, я все понимаю прекрасно.

– Ну и отлично. Ты не представляешь… от тебя прям такая теплота исходит. Удивительно – магнетическая… Слушай, ты завтра днем приедешь? Ко мне, мы ведь договаривались…

– Конечно.

– Я готов рассказать тебе кое-что очень любопытное, – произносит Костя со значением. – Кое-что очень важное для меня.

– Любишь ты интриговать! – весело отвечает Оля. – К полудню приеду… Скажи только, куда ехать. Встретишь меня на станции?

Конечно………………………………………………………………

……………………………………………………………………………………….

Глава 19

I

– Это произошло здесь.

– Прямо здесь?

– Вон там, – Костя кивает на небольшую площадку метрах в десяти слева, перед детскими качелями и низенькой лавочкой.

Сухие сломы травы. Бледно-зеленые, соломенно-белые – совсем невысоко от земли, сантиметров на десять. В просветах-уголках стеблей – маленькие песчаные холмики позади.

Сейчас осень.

А тогда стояло лето.

– Это было настоящее видение. У меня чуть голова не разорвалась, когда я это увидел. Я, конечно, тогда был нетрезв… Не, ну я просто с дня рождения возвращался… решил здесь присесть. И вдруг увидел. Понимаешь, в этом был очень большой смысл, я уверен. Это были люди… я увидел людей. Но они… их фигуры… как из какого-то плотного меха… Ты только не смейся, хорошо? – просит Костя; но знает, что сам готов улыбнуться. Опять это чувство (как тогда, когда он рассказывал Оле, что «нелогично изменить отношение к человеку, который предал тебя») – «как глупо то, что я говорю, каждое слово, а ведь на самом деле…»

– Я не смеюсь.

– Хорошо. Чем-то эти люди даже напоминали жуков. Только все-таки большего размера. И детали нельзя было различить. Лица, конечности – все слилось. Они даже больше походили на полукруги. Я увидел людей как бы со стороны сверху. Сидя на этой скамейке… как мы сейчас сидим.

– Людей из плотного меха?

– Да. Что-то такое. Но я не знаю, почему они так выглядели… Но не это главное. Их пронизывал свет. Как луч прожектора. И все половинки сошлись в пары в луче.

– То есть…

– То есть это были люди, соединившиеся в пары. Они стояли в ряд – свет как бы соединил их. В пары. Это был как взгляд на наш мир откуда-то сверху. Во всем его развитии разом… поэтому в том, что я увидел… не было времени, я думаю.

Костя говорит и чувствует не то тихий восторг, не то расслабление. И место под стать, в котором они сидят! Этот парк так просторен. Детальки осеннего света разбросаны и подрагивают в воздухе! От ветра? Но Костя не чувствует никакого ветра. И он перестал ощущать холод… почему-то. От своего рассказа?

Они недалеко от его дома. Оля приехала! И сидит рядом на скамейке. И Костя посматривает на край своего двора. На дома, разлинованные черной краской в тех местах, где сходятся бетонные блоки. А на стеклах хранятся потаенные отпечатки осени…

– Когда человек умирает, он попадает в обстановку… где нет времени. И то, как я представил тогда сошедшиеся пары… это именно как взгляд оттуда.

– На наш мир?

– Да.

Он и сам будто в некоем безвременье. Ему кажется, все счастливо остановилось в этом воздухе. Радостное покалывание в плечах – от того, что он это рассказывает. И Олю освещает осенний свет – как блики от листьев. Не только ее плащ, но теперь и распущенные волосы и лицо – они тоже стали кремовыми. А в отдалении – желтые деревья и гаражи. Наслоения листьев, наслоение крыш и линеек-углов. И ощущение радости, простора – от этого только усиливается.

– Но, вот это очень важно… – он поднимает вверх палец. – Никак по-другому увидеть наш мир оттуда и нельзя… два мира так соотносятся – то есть это объясняется чисто физическими процессами, Оль. А вот тебе подход как бы с другого бока. Но на самом деле все то же самое. Когда мы говорим вот эти фразы: «Бог все видит» или «любовь побеждает время» – это все отголоски оттуда. Мы правда вряд ли понимаем, какой они там имеют смысл. На самом деле, самый простой и буквальный. И физический. Он действительно все видит. Как и я увидел в тот момент, сидя тут. И не может вмешаться в нашу жизнь. Потому что он видит все развитие в миге. Там все время – один миг.

– Миг чего?

– Раскола на две половины… так бы я сказал.

Костя говорит и вдруг представляет себе эпизод из детства.

Ему лет двенадцать. Мать тогда часто покупала грецкие орехи, и вот он стоит перед столом и раскалывает орех. Наверное, тогда он колол щипцами, но сейчас ему кажется, он бьет по ореху чем-то, вроде… молотка? Костя представляет себя со стороны и как на замедленном повторе.

Огромное полированное поле стола.

В доме никого нет.

Молоток ударяет по ореху, тот раскалывается на две части – и мелкие скорлупки разлетаются в стороны, едут по столу; вперемежку с кусочками зерна. По полированным световым полосам. Позади открыта дверь в соседнюю комнату, и в проеме на полу – большой солнечный треугольник. Костя не видит его теперь, но знает, треугольник там, в его детстве. За спиной двенадцатилетнего мальчика. Это лик из Города заката? И грецкий орех – тоже лик; главного раскола, в котором все существует. Все, что мы делаем – лик главного раскола. И орех повторяет его в миниатюре.

Блики солнца лежат и на сервантном стекле, соединенные в световую цепь…

– Ну и поэтому, как расколол, так и расколол… – произносит Костя. А потом медленно выговаривает – Это… все равно, что орех расколоть. Мы ведь не можем знать заранее, как точно он расколется. Где останутся острые углы. А жизнь – две половинки ореха, растянутые на вечность. И каждая не предугадываема. Как по развитию пошла. Пары словно воспроизводятся друг от друга. А изначальные половины – из того мира… и их свойства повторяются во времени. А как повторить их вечность здесь? Для этого не хватит двух людей. Если бы здесь было только два человека, они просто умерли бы и все. Бесконечность не удастся. Поэтому нужно много людей, сменяющих друг друга во времени. Но каждый из нас – лик какой-то из половин. Вот и все. А можно еще сказать, что они просто растянуты на все время. Поэтому их много. Или спроектированы.

Он останавливается, потом повторяет медленно:

– Как расколол, так и расколол. Поэтому Бог не может вмешаться, если человек совершает… например, убийство. Ну, ты понимаешь. Не может остановить руку, занесенную в воздухе. Потому что мы все делаем во временной последовательности. И физическими законами.

– Да, я понимаю. Он вне материи.

– Точно! А с другой стороны, он и может – вмешаться просто поступками людей – все. Обычными событиями. В обычном течении. Но таким, как там, он здесь быть не может. Так или иначе.

– И исполнение желаний происходит точно так же, – говорит Оля.

– Вот именно. Когда мы молимся, просим что-то исправить и не получаем… или получаем, но не сразу… это по той же причине. Потому что он может вмешаться только течением. И нет никакого волшебства. Исполнение желания приходит лишь чередой событий, а не с неба сваливается. Время. Опять оно, Оля. Если и можно исполнить, все равно только внутри времени и пространства. И по его законам.

– Но значит, получается, что и нет непредугадываемости.

– Конечно. Потому что речь идет не просто об орехе. Он спроектирован, растянут. Это и миг, и нет. Поэтому Бог и может вмешаться. Вообще – если речь идет о том мире, то одно не отрицает прямо противоположное, понимаешь?

(Костя говорит и вдруг чувствует капли-уколы пафоса. Так, будто учит Олю чему-то. «Но действительно ли много нового я говорю сейчас? Как будто нет. Или же все-таки…»)

– В исполнении желаний, скорее, будем участвовать мы сами.

– Да, это тоже немаловажный факт, – он согласно кивает; опять поднимает указательный палец и видит, что в лучах света на пальце проявилось несколько розовых пятнышек. Особенно зарозовела подушечка… от того, что вчера он писал от руки весь день?

Оля произносит:

– По этой же логике, если какое-то наше желание выполнено, он это предугадал изначально. В момент, когда расколол.

– Конечно. Хотя вряд ли все-таки там можно было что-то предугадать.

Костя все держит поднятую руку перед глазами. Но смотрит уже не на палец, а за Олино плечо. На потеки ржавчины на ближнем гараже. Который далеко. Рыжие потеки и кое-где бурые. Они будто составляют одно целое с наслаивающимися желтыми листьями выше. Они просто как переход тона. Везде краски осени…

– Что ты так изучаешь? – смешливо спрашивает Оля. И зажмуривает один глаз – будто от солнца.

– Да нет, я просто подумал… а ладно, неважно, – опускает руку.

Но ближе к ним в этом парке – никакого сочного осеннего колорита. По-жухлость травы и соломенное увядание, очень медленное. Это и есть грань холода?

Жесткий ковер тянется к их ногам.

Увядание и на том месте, где Косте представились тени друг за другом. Как будто свет, который их пронизывал, состарил траву и ушел из нее.

Никого нет вокруг, кроме них двоих. Двор пуст.

Он опять представляет расколотый орех.

На полированном поле стола.

Эти части зерна внутри двух половинок. Освещены янтарным солнечным светом. Коричневые изгибы с маленькими ребрышками… в них нет ничего человеческого. Это только миниатюра, не наполненная ничем. Но это тоже преемственный лик. И если бы не было главного раскола, тогда и орех нельзя расколоть. Был бы орех целиком на столе?.. Нет, ведь он тоже меж двух половин, растянутых на пространство и время… Вообще ничего нельзя было бы расколоть.

Только единое целое.

– Но как именно это связано с тем, что ты увидел? – спрашивает Оля.

– В смысле – почему половинки под «лучом» сошлись в пары? Это самое важное. – Костя тут морщится… будто старается что-то вспомнить… но на самом деле, он все прекрасно помнит и понимает. Значит… «Я играю? Делая чуть специально? И стало быть… это некая ложная истина? Нет, здесь ведь самая суть, я знаю. И говорю от всего сердца…»

И тут же вдруг отвратная, идиотская мысль: «Ты говоришь Оле все это, потому что хочешь оправдаться? Заманить к отношениям, заинтриговать – вместо того, чтоб пойти работать, а не тешить себя этим головным бредом… Господи, какое ничтожество лезет в голову, – ему опять становится глупо, слабо и смешно. – Все это дурная энергия, мусор – от тупых кретинов, которые не верят в мое дело. Считают, что творчество – «это несерьезно, и нужно реально смотреть на вещи». Кретины, офисные клерки…»

– Этот свет и есть миг. Он вечен и остановился в нас. Во всей жизни-развитии. И он как основа всего… стоячая нить.

Дальше Костя подбирается внутри. Стараясь изъять из головы всю негативную энергию и стать серьезным. Продолжает рассказывать…

Часто говорят «любовь побеждает время. Проверяется временем». Но ведь это как бы просто оборот речи – мы в этом случае не имеем в виду время как физическую величину. С научной трактовкой. На самом же деле, световая «нить» – и есть любовь. Общая. И она «побеждает» время.

– Соединяя в пары?

– Именно, Оль. Боль и разобщенность, нелюбовь существуют из-за времени? На самом деле, они есть только поэтому. Они – следствие времени. Прямое.

– И пространства тоже.

– Да, да, конечно. Конечно! Я просто сейчас именно о времени говорю.

– Я понимаю.

– Если на него опираться – лучше понятно, что я хочу сказать. Вот, к примеру, отношения. Какие-то длятся два месяца, какие-то год. Какие-то тридцать лет. У одного они закончились, у другого – еще длятся. Но так и вообще со всеми процессами. И боль возникает, когда мы наталкиваемся на разные протяженности. И не сходимся, слыша любой отказ, простое слово «нет». Но как только мы берем… «Свет», на самом деле, избитое слово, Оль. Информация – так, наверное, лучше сказать. Она стоит в нас – и мы развиваемся по ней. Каждый несет в себе ее часть. Если взять ее за основу, все протяженности и процессы тоже складываются в миг. И мы становимся очень схожи. В протяженности отношений выделяется важнейшее событие. То, что продлевает жизнь. Потому что и сама эта информация – любовь… И в результате – уже не на что становится наталкиваться. Ни на какую протяженность – если можно так сказать.

– А продление нужно, чтобы повторить бесконечность, – завершает Оля – за Костю.

– Да-да-да. Это нужно только для этого. В этом главный смысл. Никак иначе мы не можем ее повторить. Так что, в то же время, и нет смысла. Если брать информацию… все протяженности под ней складываются в миг; временные ли, пространственные… и в них – тоже берется суть. Важнейшее, продление – вот и все. Поэтому половинки сходятся в пары. Поэтому же от информации исходит огромная любовь, понимаешь?

– Да, – и Оля улыбается Косте. – Действительно все сходится.

– Сходится, сходится… – он тоже улыбается, кивая в ответ. – Здесь все одно с другим взаимосвязано. Как бы по кругу. Где нет времени, нет боли. И розни. Только любовь, счастье, суть – как угодно… можно еще массу слов придумать.

– Кость, про все это ведь масса книг написано, – говорит Оля.

– Я знаю, конечно… Но с другой стороны… я же говорю про пространство, про время… как физическую величину, – подчеркивает Левашов. – И о логическом следствии – разве об этом много кто подумал?

– Всем кажется, что наука с любовью вообще никак не связана.

– И противоречит религии. А я ведь всегда хотел их сблизить, соединить… Если к двум половинам, растянутым по времени в ряд, добавить пространство – получится несколько рядов… да нет, неимоверно много, понимаешь? Можно сказать, и выйдет наш мир во всем развитии, – Костя, говоря это, мысленно представляет себе ряды, ряды соединенных половин… в каких-то странных паровых образованиях. Белых, чуть озаренных светом – они обволакивают всех людей от начала до…

…Оля спрашивает: а почему эти половины, были, как из плотного меха?

– Когда я их увидел?

– Да.

Но Костя признается, что этого как раз не может объяснить. Возможно, они больше походили на тени… все-таки.

Он замолкает на некоторое время.

– Ну что, может, ко мне пойдем?

Оля смотрит на часики, которые сияют от солнца на ее руке.

– Нет…

– Нет? Как это?.. Не хочешь?

– Да просто мне еще отчеты в лабу писать. Если б не они…

– A-а… но все-таки… ну ладно, как знаешь… просто ты приехала, я думал, мы… Познакомилась бы с моей матерью, посмотрела как я… – он принуждает себя говорить как-то делано-умильно. – Ну хорошо, в другой раз.

– Я бы с удовольствием, но просто… надо до завтра доделать отчеты. Мне ж их представлять.

– Там как-то это по-особенному делается?

– Нет, просто сдаешь их – и все.

– Понятно… Ну, в следующий раз тогда. Ты ведь приедешь еще?

– Конечно. А почему нет.

– Я просто хотел тебе один фильм показать… но ладно, ладно, хорошо. Я, конечно, провожу тебя, посажу на поезд.

Косте чуть неприятно, но…

– Давай еще чуток поболтаем, – Оля опять улыбается ему, качает головой, закрывает глаз – как подмигивает.

– Конечно, конечно…

……………………………………………………………………………………….

…….Потом, когда он провожает ее до станции, прощается и идет обратно, на свою улицу… никаких неприятных уколов уже нет. Все опять утонуло в волнах покоя, доброты и расположения – как же хорошо с Олей. С ней так тепло…

И световые секции по тенистым домам.

Эти дома между двумя половинками целого. И дорога, и звезды… все между расколом.

«Ну и хорошо, это даже лучше, что она уехала не зайдя, – кивает себе Костя. – Меня все устраивает в нашей дружбе. Мне больше ничего не надо – как хорошо! И она… ей тоже хорошо – я ведь вижу…»

Он замечает, как по его рубахе дрогнул и проехал маленький солнечный парус. Он вышагивает, будто им освеженный; мимо канала, где виднеется лес за рельсовой насыпью. Потом проходит широченные ворота и гаражные ряды… странно, а вот они уже выглядят как обычно – сейчас. На них нет отпечатка радости.

«Но и они между расколом! Гаражи тоже! И эти деревья… – озаренно скачет в его голове в такт ходьбе. – Все между расколом!

Ну и хорошо, что она не зашла».

……………….Жизнь – это миг, растянутый в бесконечность. А там вся она – один миг. Все поступки всех поколений, все развитие – в момент…

На самом деле, это «представление о жизни» зародилось у него много раньше. Задолго до того, как он увидел парные тени. И в те, более ранние времена… Костя так много раздумывал… что же происходит с человеком во время смерти. Кажется, тогда учился на первом курсе института…

Потом, помнится, он как-то раз возвращался домой. Точно так же, как теперь. Шел по двору, уже подходил к дому…

Как сейчас наблюдал сдвигающиеся, пространственные наслоения листьев.

«Только это были… клены?»

Да, ему так кажется… хотя он не помнит точно.

Тогда он встал, как вкопанный – прямо посреди двора. Он сказал себе: если моя жизнь оборвется, не было бы и этого.

Мгновения, которое сейчас?

«Наверное, в тот момент я проник в максимальной глубины коридор между листьями?»

Если жизнь когда-то оборвется, не было бы и этого.

Чего именно? Более всего точно… он подумал о «картинке», «изображении», которое жизнь «ставит» перед глазами. Вчера, теперь, завтра – и так далее. Вообще – от рождения до смерти.

Но это был еще взгляд из него самого. «Жизненная целостность заключается в том, что внутренний мир человека един, неподвластен времени. И не может исчезнуть» – он даже написал рассказ об этом. Линия жизни, схема – как смена бодрствования и сна.

Рассказ был ничего – но сейчас Костя все равно решил дополнить эту тему, включив в новый роман. Недавно он снова начал писать про «целую жизнь».

Но тот рассказ… «Человек бодрствует, рассуждает, что-то вспоминает… но ничего не было бы, если завтра после сна он не вспомнит про это. Человек существует сегодня за счет того, что вспомнит об этом завтра, когда проснется, и так каждый промежуток жизни до последнего. За счет чего существует он, если за смертью нас ничего не ожидает?..»

Пространственные наслоения листьев.