Текст книги "Лечение водой"

II

Костя входит в квартиру, раздевается. Все же здесь не так светло, как на улице! Но стоя у зеркала он увидел у себя на груди почти такой же световой «парус», как тот, что скользнул по одежде, когда он шел мимо домов.

Везде одни и те же лики и преемственность.

И каждый обрел пару… и от пар исходят другие пары.

Тогда… в том старом рассказе – это было совершенно другое представление о жизни? Не то, что сейчас? Нет, это очень связано. Но нужно хорошо сконцентрироваться и расслабиться, чтобы ясно увидеть как…

Сцепить в мозгу определенные соображения из прошлого… не сразу и вспомнишь – а ведь тогда это было великое озарение!

Он подходит к компьютеру, включает, садится, начинает печатать – одна буква, другая

несколько стоящих друг к другу, затем…

следующая строка.

И когда он чуть теряет концентрацию, смотрит уже в просветы между буквами

в наслоение букв…

наслоение листьев…

…Они углублялись в кленовый лес, и Гамсонов рассказывал Марине о самом лучшем квесте, который сочинил, когда был ребенком.

– И что в нем было такого особенного?

– О-о… это было вообще… много чё особенного. Повторить такое вооще нереально! Я и сам уже не смогу. Во-первых!., во-первых… там не было ничего лишнего. Самые оригинальные, интересные решения… и они не сразу приходили. Но и не настолько сложные, чтобы часами доходить. А кое-какие детали обстановки не принимали участия, но чтобы… захватить. И когда игрок этого не видит воочию, когда только представляет… это же еще лучше подействует, понимаешь?

– Что это было за место?

– Заброшенная школа…

Гамсонов рассказывал Марине о ветхих партах из прессованного дерева и поломанных стульях, прошитых солнечным светом из странных цилиндрических окон сверху, внутри которых свет разлагался на яркие и приглушенные тона, чередуясь к небу и прошлому, когда в школе были еще мастера и ученики. О досках, исписанных химическими формулами, которые, как только стирал, тотчас возвращались на место, сопровождаемые раскатистым смехом, доносившимся откуда-то сверху, выше высоких потолков, из прошлого. Вокруг не было ни одного персонажа, кроме чьего-то смеха. Полное одиночество в мире вещей. Участник лазил по школе – коридоры, в отличие от классов, почти уничтоженные временем – из класса в класс нужно было продвигаться по необъяснимым трубам, которые походили на паровые турбины. А когда участник находился в классах, фрагменты труб виднелись за износившейся штукатуркой… и там, где оторвалась прослойка-утеплитель.

– Мне уже хочется брать восходящие кварты на электрогитаре – ты прям меня вдохновил, – ухмыльнулась Марина.

– Классно все это вспоминать… Но я так уже далек от этого… А все-таки нет. Что-то в этом такое было. Как только игрок объявлял мне: я иду в другую комнату, я все время говорил ему, что он ползет по этим трубам из класса в класс. И сам это представлял. Будто человек куда-то тяжело стремится. Вперед, к цели… ну ты понимаешь.

Денис помолчал; потом произнес:

– И одно из действий – нужно было оторвать утеплитель со стены. За ним ключ от следующего уровня. Трубы тянулись к классам на первом этаже и на втором. В дальнем конце второго – решетка с замком. Как раз проход на следующий уровень. За нею виднелось красное небо.

– Красное небо?

– Да. Но сперва нужно решить все задачи здесь, на этом уровне. Заброшенная школа… А начиналось все в небольшом подсобном помещении. С ржавой железной раковиной. Надо было кран открыть. Из крана выплевывался ключ.

– У тя прям везде ключи.

– Ну еще бы! А как иначе? Его вставлял в дверцу, проходил в школу…

– Наверное, надо было порядочно времени это разгадать.

– Как когда.

– А если игрок неправильно применял вещи?..

– Я просто говорил «ничего не происходит», – Гамсонов качнул головой.

Потом продолжал рассказывать… Одна из комнат странной школы – химический класс с железной дверью; и там – лабиринты плексигласа и колб, потертых и оцарапанных, но вполне уцелевших.

– Еще – кроме сопоставления вещей… Где-то нужно кнопку нажать, где-то рычаг дернуть. Кажется, одно с другим не связано, а все в конце складывалось в логическую цепочку связей. И – нельзя проиграть, – Денис поднял указательный палец. – Я всегда так придумывал, что нельзя было проиграть. Самое большее – увязнуть, застопориться на каком-нибудь месте. Потом игра всегда продвигалась дальше.

Они так и шли по лесу. Тропинка, довольно прямая… кленовые наслоения листьев… море – с обеих сторон. И оно уже почти не сияло. Чем дальше, в глубь леса. Но ведь солнце еще не закатилось… И лишь один-два раза Гамсонов увидел совершенно отдельный кленовый торшер.

– Значит, когда стирал формулы, они на место возвращались? – заинтересованно спросила Марина.

Денис подтвердил: да. Коричневые классные доски с формулами химических реакций. Ты словно попирал прошлое, если пробовал стереть мел. Невидимая рука возвращала их на место – и приглушенно-раскатистый смех. Выше цилиндрических окон… но в них ничего не просматривалось.

– Я только сам воображал себе призрак мастера в коричневой мантии… смеющийся.

– Призраки? Это прикольно, таинственно… Ну вот, а ты еще говоришь, что лишен фантазии.

– Тогда – я не был ее лишен, ты чё, – он покачал головой. – Но самая фишка вообще не в этих загадках. Мне почему-то тогда казалось… что за бред, но я в это верил… – он опять рассмеялся; уже с ноткой гордости. – Что тот, кто разгадывает… представляет себе школу в точности такой, как я ее представлял… и что там не могло быть никаких других досок и парт. Настолько я все точно подобрал. Это вообще что-то невероятное, – Денис повторил с затаенным восхищением.

– Почему – в точности такой?

– Потому что я все идеально подобрал. Каждый предмет. Ни одной лишней детали… Я даже думал – когда описываю игроку доносящийся раскатистый смех, тот так же воображает призрак мастера. И именно в мантии, коричневой… Н-да. Вот так. На таком квесте, если построить в реальном мире… можно, кстати, было б о-очень много заработать. Ну и сделать что-то необычное. Что-то отличающееся от… повседневности.

Марина сказала, что, на самом деле, сразу поняла: Денис враг повседневности. Как только увидела «весь его рынок телефонов» на кровати.

– Да уж, рынок. Я говорю – всё лишь подмена. Но меня это устраивает, вполне. Лишь бы не сидеть в офисе… – он поморщился; а потом просветлел-улыбнулся: – Я вообще не знаю, чё завтра будет… – и довольно цокнул.

– С офисами ты, наверное, прав, конечно… зачем себя там высиживать… – поддержала Марина. – А ты вообще давно занимаешься этими своими?., сотовыми, короче.

– Давно. Еще до института.

– Ну да, ты говорил, у вас с матерью денег не было.

– С матерью и сестрой.

– A-а, у тя еще сестра…

Денис кивнул.

– Младшая. Ну потом, как мать с отчимом сошлась, деньги появились… Я зато со-овсем с ним не сошелся, – протянул Гамсонов с усмешкой. – Он мне мозги сразу законсервировал. Я сразу понял, житья не будет.

– Но почему все-таки ты сюда переехал?

Денис посмотрел на Марину удивленно. И ответил, что к матери и отчиму это не имеет никакого отношения.

– Ты от них раньше съехал?

– Да естественно. Гораздо. Еще лет пять назад я от них съехал в Отрадное. После полугода как в институте проучился. В пустую дедову хату. Отчим, он… выгнал меня как бы.

– Он выгнал тебя? – встрепенулась Марина.

– Ну не выгнал, а… выжал, можно ска-ать.

– Вот сволочь.

– Сволочь, не сволочь… он решил все за меня – что мне надо жить на собственных хлебах, – Гамсонов пожал плечами. – Вот и все. Квартира свободная есть, так что… Да я вооще сам ушел. Мне, думаешь, плохо жить отдельно?

– Ну да, я понимаю, да.

– Я сам ушел. Я от него с самого начала натерпелся, я ж говорю. Сразу после, как они с матерью расписались… я был в десятом классе, кажись. Он стал хозяйничать, естественно. Самые тупые придирания – что я не там белье повесил и прочее… и что я не должен своих друзей приводить в гости. Это было главное – он мне мозги выносил.

– И мать несильно возражала?

– Против моего уезда? А чё ей возражать… Мы ж все равно общаемся. Кроме того, сестра с ними осталась. Теперь все нормально.

– И все ж таки ты бросил институт.

– И нисколько не жалею.

Марина взглянула на Гамсонова.

– Да там… – он сделал мину и рукой махнул.

– Что?

– Только время терять.

– Не учили типа ничему?

– Во-во. А с продажей сотовых… я очень хорошо раскрутился. Мне вдали-то гораздо свободнее. А чем-то другим… я заниматься во-още не могу. Работать на кого-то… – он опять поморщился. – Не мое.

– А твой отец жив?

– Да. Но мать с ним давно развелась. Они вместе жили до того, как мне исполнилось… девять лет, да.

Тут Гамсонов заметил световую, белесо-радужную змейку, проступившую впереди, в узком кленовом коридоре. Затем этот солнечный блик, пробившийся через миллион уголков, на некоторое время исчез, чтобы появиться уже в купе с ржавым висячим замком. (Гамсонов тотчас вспомнил гравий в тоннеле посадки, будто покрытый слоем ржавчины, и рыжий «ворс» – на краях солнечного шара).

Несколько секунд – и была видна уже вся постройка, красно-кирпичная; чуть справа.

– Что это? – он остановился.

– Я не знаю. Я никогда не была здесь.

Он подошел ближе. Ржавый замок не запирал дверь – висел на единственном ушке. Световая змейка (как короткий составной ремешок из радужных заклепок), проходила точно по трещине в кладке, возле самой двери, слева, заживляя и, в то же время, подчеркивая…

Все пространство за постройкой так плотно закрывали кленовые листья, наслоениями, что ничего нельзя было разглядеть. Гамсонов, когда взглянул, почувствовал, что… Это было очень странное ощущение: он будто не мог и подумать, чтобы продвинуться куда-то далее по лесу… Весь разброс мыслей как картами скатился вперед в единственный путь.

Надо войти в постройку.

– Мы должны… пройти внутрь…

– Что?

– А-а… – он как-то странно прикоснулся ко лбу, отстраненно, неясно и вяло, но вдруг остановился и резко, пораженно взглянул на Марину. – Это же подсобка.

– Что?

У него радостно сияло лицо.

– Это подсобное помещение, с которого начиналось приключение. В заброшенной школе!

– Чего?!

Он еще мешкал пару мгновений – его колотило – потом подошел и дернул дверь. Она открылась, замок на ушке закачался из стороны в сторону. Радужная змейка… он уже не смотрел на нее, вошел внутрь:

– Да! Эти титаны!

Гамсонов замер, указывая на три старые водонагревательные колонки, от которых тянулись трубы, уходившие куда-то в стену.

– Все так, как я сочинил! Это первое помещение моего квеста!

Было видно, что он обомлевает. Все в нем разгоралось с каждой секундой. Слева от титанов в боковой стене виднелась вентиляционная «ромашка», через которую по стенам в подсобку вкуривался закат.

Но все помещение в полумраке.

– Ты меня разводишь.

– Да нет же! В точности! Я ведь все помню! – пораженно восклицал Гамсонов.

Он воочию видел теперь – свое давнее воображение… Вот оно. В реальности. Как это может быть?

– Видишь дверцу? – он кивнул на закрытую квадратную дверцу, невысоко над полом, под колонками; с отверстием для ключа. – Это лаз в заброшенную школу. Дверцу надо открыть, здесь должен быть ключ… Это… невероятно!

– Откуда здесь… ладно, понятно. Но где он?.. – Марина вдруг перешла на шепот. И боязливо осматривалась по сторонам.

– Надо открыть кран. Кран должен «выплюнуть» ключ, – Гамсонов тоже уже говорил полушепотом, даже зачем-то приложил палец к губам. Таращился на ржавый кран, над железной раковиной; с зеленоватым налетом – вот, вот эта раковина!

Он двинулся к ней. Но на полушаге… его вдруг охватила некая неуверенность – и он остановился, – очень сильная, не пойми откуда взявшаяся. Сам удивился… и снова принялся осматриваться. Уже присматривался.

Это помещение… оно выглядело уж слишком…

Реальным.

«Но я ведь и хотел увидеть в реальности!» – тотчас мелькнуло в голове.

Нет, оно выглядело слишком… обычным. Это ведь обычный кирпичный сарай. Почерневшая, осыпавшаяся кладка, надутая водой. Этот дух сырой спертости – Гамсонов вдруг разом почуял его…

И какое здесь волшебство игры? Денис вдруг понял, что совершенно не чувствует волшебства.

«Нет-нет, это то самое! Подсобка! Один в один! Надо верить, что это она. Я верю, я вижу!» – внутри все как подскочило, хватаясь за это.

Он подошел к раковине.

– Подожди-ка, подожди-ка… надо же сначала щипцы достать… – у него дрожали руки. – На кране нет вентиля, все правильно… у меня голова воще не работает.

– Не мудрено. Где щипцы? – спросила Марина.

А потом вдруг прибавила, что было б интереснее выковырять вентиляционную «ромашку» из стены и использовать ее, как вентиль.

– Что? – у Гамсонова отчаянно екнуло сердце; он забормотал: – Мне тогда не пришло это в голову… хотя я помню, да, как придумал вентиляционное отверстие… Слушай, а это был бы здоровский ход – то, что ты говоришь… но я… я не подумал о нем… нет, нет, не стоит…

– Что не стоит?

– Это говорить.

– Чего говорить?

Гамсонов махнул рукой, очень нервно повторил: «не стоит».

Идеальный аттракцион. В нем сделано все идеально, все на своих местах.

– Щипцы должны быть спрятаны между титанами, – сказал Гамсонов.

И вдруг снова, снова ощутил озарение! Как приглушенно блестят титаны – это и есть волшебство! Их призрачное, медное сияние в полумраке. Такое таинственное, он сам его сочинил.

«Сейчас мы откроем лаз в школу!.. Но раз Марина сказала, что лучше было придумать вентиль-ромашку… да нет! Сейчас все получится! Ключ – он должен появиться! Он должен «выплюнуться» из крана!»

Он подошел к титанам, посмотрел в узкое пространство между ними и стеной. Ничего не увидел. Присел на корточки, стал клонить голову то вправо, то влево; то отстранился и посмотрел куда-то вверх – почти так, как когда изучал клен в посадке, стараясь найти максимальной глубины «коридор»…

– Здесь ничего. Щипцы должны быть где-то.

– Но где?

– Понятия не имею. Но они должны быть, – Гамсонов стоял уже в центре помещения. Осматривался. – Ага, смотри, ящик!

Подошел и принялся копаться в железном ящике с инструментами, на полу.

– Есть! Нашел! – он победно потряс щипцами над головой.

– Этот ящик тоже был в твоем квесте?

Гамсонов замер.

– Нет… а что? – но он уже чувствовал ответ.

– Ничего. Давай отвинчивай.

– Хорошо. Сейчас… сейчас…

Гамсонов подошел к раковине и с силой щипцами отвернул кран. Послышался скрежет, затем… казалось, произошел толчок внутри крана, совсем короткий. Денис подумал: «еще один, чуть сильнее, и это помещение станет игрой… еще один толчок! И ключ…»

Чуда не произошло.

Все замерло, остановилось.

Гамсонов стоял и ждал.

Ничего.

– Загляни в кран. Может…

– Нет, – он оборвал Марину – конфликтно; но тотчас произнес уже… просто настойчиво:

– Мы не будем этого делать.

– Но почему?

– Нельзя.

– Это не по правилам?

– Вот то-то и оно. Подождем еще.

У него сосало под ложечкой… он вдруг сказал:

– Мы должны уйти.

– Что? Почему?

Поначалу он еще перебарывал желание остаться и… изучать дальше. Но интуиция…

– Нет-нет, уйдем отсюда, – осторожными дрожащими движениями он завернул кран обратно.

– Послушай, давай все же… хотя бы выйдем, пройдем дальше по лесу, посмотрим, есть ли там школа…

– Нет! Тем более нельзя!

– Хорошо, тогда уходим, – прошептала Марина; почти испуганно.

– Только… подожди, я засуну щипцы между титанами и стеной………………

……………………………………………………………………………………….

Когда они выходили, Гамсонов еще раз взглянул на вентиляционную «ромашку». Закат так и продолжал «вкуриваться» в комнату, но лепестковый рисунок света на стене уже померк бирюзой.

– Вернемся сюда через несколько дней, – сказала Марина.

– Да… – откликнулся Гамсонов, безотчетно. Но потом тотчас согласился с жаром: – Конечно, надо вернуться!

Он все оглядывался на подсобку, пока они отдалялись, и ловил взглядом «ремешок» света возле замка…

Если бы еще только один толчок внутри крана! Тогда…

Он был огорчен – не получилось, не вышло… А потом опять ощутил пораженные искры: «Подсобка, все реально! Поверить не могу…» – но вдруг он как-то разом осекся внутри – наоборот, надо поверить!

– Почему ты так сказала?

– Что именно? Про «ромашку»?

– Да.

– Что ее нужно достать из стены и?.. Ну я просто…

– Ладно, не будем об этом, – мигом замял Гамсонов; чувствуя, что, спрашивая Марину, ставит себе некую ловушку.

И эта его привычная реакция на фантазии. Да ты какой-то бред несешь – так он всегда говорил? Вот сама эта фраза как раз сейчас и показалась бредом!

Ведь действительно… действительно!.. Все было так, как в квесте-аттракционе!..

Кроме ключа. И щипцы не на месте. Но все остальное…

– Может… это просто совпадение?

– Я не знаю, – сказала Марина растерянно.

Таких совпадений не бывает.

Но тотчас за этот вопрос зацепилось…

– Но ведь не было ключа в кране… не было ведь? Не появился он оттуда.

Марина ничего не говорила.

А Гамсонов подумал, что «если будет себя убеждать, то ключ там и не появится. Тогда… не обнаружится и школы?., позади подсобки?

Да разве такое может быть вообще?!! Это все полный бред!»

Только теперь!., он вдруг ощутил, как весь его материалистический ум начинает бунтовать………………………………………………………………………

……………………………………………………………………………………….

Некоторое время они шли молча. Обратно по лесу. Гамсонов пребывал в шоке, чего с ним сроду не было.

– Ты видела листья кленов? – спросил он наконец.

– Ты о…

– Они скрывают все, что за подсобкой…

– Да, я обратила внимание. Ничего не видно, – Марина обернулась, остановилась; к этому времени они прошли прилично назад. Подсобки отсюда уже не было видно. – Может, все-таки пойти обратно и…

– Нет, – он взял ее за плечо.

– Ладно, ты прав. Нельзя нарушать законов своего детства.

– Да… – Гамсонов рассмеялся; и пораженно вытаращил глаза: – Кто-нибудь посмотрел бы на нас и сказал, что мы черт-те чем занимаемся: нашли какой-то сарай, начали лазить по нему. Неизвестно с какой… Черт-те что вообще творится…

– Как дети… – подхватила Марина. – Но какая разница, как выглядит; ведь если это…

Глава 20

– …После того, как я уехала?

– Ну да. Хотя знаешь, мне чаще очень долго приходится ходить, ходить, раскачиваться, чтоб сесть писать – если я вернулся даже с самой короткой прогулки. А сегодня… после того, как проводил тебя… я сразу же сел, начал. Меня просто на самом деле очень воодушевила наша встреча! И что ты приехала! Спасибо большое… Это столько влило в меня энергии – что ты приехала.

– Я очень рада, правда. Это здорово.

– Именно твой приезд меня так вдохновил, деточка. И я действительно чувствую себя гораздо лучше. Ты не представляешь, как мне дорога твоя поддержка!

«Мы затираем, затираем разговором – то, что она сказала на прошлой неделе – что она с Меркаловым!..»

– Мне тоже очень хорошо с тобой, Кость.

– Ладно, – заворачивает он; ему уже неловко. – Я хочу тебе почитать, что написал. Не против?

– Супер, конечно, читай! Буду первым слушателем!

Костя прочитывает несколько кусков, потом они принимаются обсуждать.

– Но почему героя просят пройти этот аттракцион? – спрашивает Оля.

– Ну… я думаю, фирме, которая его сделала, нужно проверить-удостовериться, как работает этот квест.

– И они все находятся в Городе заката? А когда герой попадает в аттракцион… там тоже все будет освещено закатом?

– Ну, по всей видимости… Не знаю, я еще не дописал. Ты же понимаешь, это пока только наметки. Короче! Герой попадает в аттракцион, начинает его разгадывать… и тут ему являются те самые «представления жизни»… о которых я тебе говорил. Как видения.

Оля тут отвечает, что она очень много думает о сегодняшнем разговоре. Ей теперь действительно кажется, это и правда нечто новое – то, что Костя рассказал. Поначалу вроде шаблон, давно известный. Но потом, когда вникаешь… Вот эта мысль, почему люди автоматически соединяются в пары, если время убрать.

– Ну вот, я же говорил тебе!

Костя вдруг думает: «Я сейчас совершенно не чувствую времени… когда с ней разговариваю»… скорее, даже отмечает.

– А представь, как меня все это пронзило… что я испытал, когда это увидел – там, в парке.

«То, что она сказала в конце прошлой недели… что она с Меркаловым. До сих пор встречается — уйти от этого, затереть, затереть теплотой между нами. Не для отношений, нет! Чтобы не было ничего неприятного – полное доверие. Деточка… а может, и можно ей сказать «люблю» – маленькой смеющейся деточке. Хе-хе… вот так как будто чуть дотронуться до нее»…………….

……………………………………………………………………………………….

…За окном уже глубокая ночь, половина второго.

Он все еще говорит с Олей, лежа на кровати в темноте. И только электронные часы призрачно сияют на полке.

– Знаешь, я никогда не умел словесно напирать… дать сдачи, ответить по-мужски – нет, это совершенно не по мне.

Он говорит Оле добро, почти сокрушенно. А сознание его словно растворяется в ее захлебном голосе, до жути приятном; в объемной телефонной темноте.

– Да, я не умел применять… физическую силу. Ни когда в школе учился, ни потом… Когда какой-нибудь парень, ну… начинает давить, угрожать – «ты что, мол, наезжаешь… Я тебе сейчас вломлю…»

– Это психологический напор.

– Да, да. Именно психологический.

– Я никогда не мог отвечать на такое, всегда трусил.

– Ничего страшного, так бывает. Я, кстати, таких, которые лезли драться, всегда терпеть не могла.

– Тоже в школе?

– Ну да. И если даже и с поводом лезли – все равно.

– Я тоже, на самом деле.

– У таких людей ведь ничего в голове нет.

– Ну да. Совершенно точно. Я абсолютно точно так же считаю. Я тебе просто рассказываю… вообще я всегда уходил в сторону от насилия. Не мог ответить. Оно мне омерзительно, у меня прямо все на дыбы становится внутри.

Меркалов… разве Оля встречается с ним?

– Просто твоя сила в другом, Кость – вот и все.

– Да. А когда мне угрожают… я всегда теряюсь, обомлеваю. Был один случай… – продолжает Костя. – Даже в студии. Еще до того, как ты появилась.

– А что такое произошло? Кто-то давил на тебя прям физической расправой, серьезно?

– Ну да. И не поверишь… хм, даже не знаю, как ты на это отреагируешь… Мне пришлось рассказать об этом Уртицкому. Но он больше как сам разузнал у меня тогда…

…Костя рассказывает, как не поладил с одной молоденькой поэтессой. Впрочем, не слишком одаренной.

– Я все время критиковал в студии ее девичьи стишки. Не оскорбительно, по делу, так и другие делали – но она на меня глаз положила. Потом, короче, пошла на сближение. И все старалась «усмирить» мою «недисциплинированность» – что я над ней труню.

– Чего, правда? «Недисциплинированность»? – курьезно спрашивает Оля.

– Нуда. Это единственное, что она во мне видела. Как и вообще по жизни. Ну знаешь, бывают такие очень правильные люди. С детсадовской психологией. Но я говорю, я нравился ей.

– Вы встречались?

– Встретились пару раз. Но отношения так и не сложились, конечно. Да я ничего и не хотел с ней, на самом деле. И после этого… я, наверное, начал подтрунивать над ней еще больше… в студии. Во всяком случае, ей так показалось. И вот тут пошло-поехало.

– Она принялась тебе угрожать? – удивляется Оля со смешинкой.

– Самым настоящим образом! И именно расправой. Еще и какого-то своего безликого друга подключила.

– Ну это вообще финиш.

– Вот именно. Но главное, повод – ничтожный, неоправданный.

– И чего, ты рассказал все Уртицкому?

– Не-не, тут не все так просто! Сначала я ничего этого не хотел делать. Но он, что называется, оказался в нужном месте в нужное время.

В одну из суббот, перед самым началом занятий, Владимир Михайлович сидел рядом с Левашовым, когда тому как раз и принялся названивать друг поэтессы (а она, разревевшись, в студию уже не приходила). Костя побледнел и перепугался от наглых угроз и ругательств, которые услышал по телефону, всполошился… душа у него ушла в пятки.

«Что случилось такое?» – Уртицкий посмотрел на него широко открытыми глазами.

«Ничего-ничего, я сам разберусь», – ответил Костя.

Но он и почувствовал, что маэстро уже все понял. (Ведь взгляд того был удивленным… но, в то же время, с лукавыми искорками догадки).

Но нет, Костя дал себе слово никого не вмешивать… ни в коем случае!

– Но чем дальше, угрозы только прогрессировали. Причем без каких-то условий, чтоб это прекратилось. Меня к середине недели уже грозились едва не на части разрезать.

– И ты чё, в результате позвонил Уртицкому? Реально? – смеясь, с интересом спрашивает Оля; едва не подначивающей интонацией.

– Ну… у меня действительно тогда отпечатался в сознании взгляд Уртицкого. Это меня и подтолкнуло. Опять, я… да, можно сказать, покатился как с горки. Кроме того… я все равно понял, он обо всем догадался. Ну да, я позвонил ему и… не рассказал, кто это делает, но… про саму эту давку сказал, конечно.

– И что, он был готов помочь?

– Ну… в этом я еще не был уверен.

Левашов, когда Уртицкий спросил, кто ему угрожает, не сказал напрямую, а… намекнул. Уртицкий в ответ произнес сильным голосом – «Вот как!.. Вот, значит, кто!» – будто точку поставил. И Костя ответил – «да-да, именно. Будем считать, что вы сами все поняли, Владимир Михайлович».

– Но чем бы он мог помочь, а?.. Он ведь такой дипломатичный, Оль. И я это не в переносном смысле говорю. Это ведь действительно так.

– Я это понимаю, прекрасно.

– Но его умильно лукавый взгляд!.. – хитро восклицает Костя. – Душевной-то силы Уртицкому хоть отбавляй. Он что-то сделал, это точно. Потому что после моего звонка и поэтесса, и ее друг напрочь растворились.

– В каком смысле?

– В прямом! Как в воздухе – в студии она больше не появлялась.

Костя рассказывает почти пораженно. А в какую-то секунду… ему даже приятно ощущать собственную значимость и пафос: что он такая фигура.

– Да-да, они испарились, словно их вообще никогда не было – и больше ни одной угрозы мне. Ну и, кстати, об этой поэтеске быстро забыли у нас.

– Ты спросил у Уртицкого, что он сделал?

– Спросил, конечно, потом. Но он ничего не сказал… сказал только беспроблемно, ну, знаешь, как он умеет: «нет-нет, я никому не звонил, никак никого не воспитывал, но этой девушки больше не будет. Это ее выбор». Все, – Костя останавливается, а потом довершает: – Уртицкий просто-таки фокусник. Самый настоящий.

– Он сказал: «это ее выбор»?

– Нуда… ну вот не знаю я, что это означало… вообще, загадочно, конечно.

Костя останавливается… а потом прибавляет: эта история имела другое продолжение.

– Это как раз и относится ко всей этой купле, которая теперь… имеет место быть.

– Хочешь сказать, он после и стал за тобой… ну как бы «приглядывать»? Ты же рассказывал, что он…

– Да! Именно! Он стал тихонько огораживать меня, да. Ну, я дал повод и…

Теперь каждый раз, когда Левашов сближался с какой-нибудь девицей, сразу замечал на себе внимательный взгляд маэстро. И потом видел, как Уртицкий разговаривает с ней уже с глазу на глаз и посматривает на Костю – так, чтобы тот понял, что речь идет о нем.

– Хотя я не знаю, действительно ли он говорил обо мне – что-то. Может, и нет. Но я весь замирал про себя, Оль! Сразу чувствовал его власть, ты понимаешь? И после этого мне было уже некомфортно общаться… с этой девушкой. Ну, не знаю я, как объяснить. И так повторялось не с одной… два, может, три раза. Но каждый новый у меня было чувство… словно я сам ее предал.

– Понятно. А из-за истории с поэтессой ты не мог уже остановить Уртицкого. Как-то осечь… да-да, я все понимаю, – говорит Оля.

Но Левашов тут поправляет: больше даже потому, что Уртицкий скрыто деспотичен; с ним совершенно невозможно идти вразрез. А поскольку от него многое зависело…

Левашов запинается… Зависит.

– В литературном продвижении, Кость?.. – помогает Оля.

– Да, да, конечно. И также еще потому, что он всегда действовал на самом незаметном уровне. Коротких взглядов, самых меленьких, осторожных ощущений, Оль. Тихонечко – ну он так все делает, ты ж знаешь. Тайная власть. Я не понимал, к чему это приведет… Но теперь все. Нет-нет, больше я этого не позволю, – Левашов тут говорит твердо; чувствуя, будто делает Оле значительный намек. – …Я понял, как долго и основательно он плел сеть – я не позволю. Боже! Я тогда стал доносчиком… – с сожалением выдыхает после паузы. – Из-за этой поэтески… Но это по стечению вышло – я не хотел им быть. Никогда не хотел! Он из меня сам вытянул… можно сказать.

Левашов отмечает себе в мозгу, что против Оли никогда так не сделает. И вспоминает ее надежные, теплые слова, звучащие ему как внутренним ответом:

Так же как все, о чем мы говорим… останется между нами, Кость.

– Не, ну а что ты тут собственно такого криминального совершил. Если у девушки какие-то проблемы… вот она и получила, чего добивалась.

– Да, да! Реагировала она на все неадекватно – не то слово! Просто курица, больше ничего. И уж согласись, то, что я сделал, не идет ни в какое сравнение с тем… как Левченко поступил, – присоединяет Костя.

– А Левченко тут вообще причем? Причем он здесь, Кость?.. Он-то просто трепло – и все.

– Да ни при чем… Да-да, именно трепло, Оль. – Левашов рассмеивается. – Моя мать тоже, кстати, так любит употреблять это слово! Трепло… с презрением так, понимаешь? Да, Оль, Левченко – «шестерка» Уртицкого. Как и Лобов.

– Уртицкий действительно выпрашивает для них премии?

– Ну… естественно. Но с другой стороны – какой смысл? Все равно же это всё премии, которые не приносят известности… Ах да, я забыл, что слава для писателя – это плохо, – Костя произносит уже с ерничающей интонацией. – Истинные остаются признанными в узкой кучке. А массы, народ – безнадежное быдло…

– Но если ты получишь «Феномен»…

Он отвечает: да, конечно. Эта премия – центральная, очень заметная.

– Я прославлюсь по-настоящему, массово…

Но говоря, в общем, понимает, что это совершенно не так.

* * *

Костя пребывает в таком неимоверно возбужденном состоянии последние полторы-две недели… В результате он почти перестал общаться с кем-либо еще, кроме Оли. Раньше, бывало, созванивался с одним своим приятелем Найденовым, живущим по соседству. (Тот еще всегда заходил к нему, если что-то не ладилось с компьютером). Но сейчас… Левашову не просто не хочется общаться с привычными людьми. Все случившееся… как перестроило ему сознание – в нем даже ушло само побуждение делать что-либо, кроме как… Только эти три колеи целыми днями в голове! Левашов перестал делать и думать о чем-либо… писать, писать! – либо: «Премия, премия! Все, все должно быть хорошо! Все-таки все там будет хорошо! И с публикацией в журнале тоже!» Либо… об Оле. Его ум переключается только с одного, на другое, на третье, обратно. Механически нездоровые, воспаленные змеи. Гонтовый удар в голове – остановился.

И сегодня весь день. С самого утра.

«…Да, да, и у Оли тоже, у нее тоже нет времени общаться с кем-либо еще, кроме меня…»

Или все-таки… она с Меркаловым?

«Но ведь она ругалась с ним по телефону. И вообще если все соединить воедино… в лаборатории она освобождается вечером… и конечно, сразу идет домой и звонит мне. Она так мне и сказала, когда я спросил, как дела – ничего нового, днем – в институте, вечером в лабе! Да, это подтверждает.