Текст книги "Лечение водой"

– Или не дотягивал до уровня. Но и не только. Тех, кто просто отличался – носил длинные волосы или не приходил в пиджаке; или был слишком самостоятельным от родителей. Да, их задавливали плохой успеваемостью. И отчисляли, вынуждали уйти.

Левашов выдерживает паузу, а потом произносит:

– Ну, они доигрались, что у одного нашего… началось психическое расстройство.

– Бедный… – испуганно протягивает Оля.

– Настоящее, да. Ну тут уж они пошли на попятную, все проявляли участие, доброту. Но в любом случае, все равно в этом был один официоз, и… ничего не поменялось, естественно.

– Он выздоровел в итоге? – испуг так и стоит в Олином голосе.

– Нет, – отвечает Костя. А сам вспоминает этого парня – Сашу Ардова. У Левашова вдруг непонятная мысль, от которой он не может отделаться: интересно, Оля могла бы полюбить Ардова, если б была с ним знакома? Начать с ним встречаться – раз так сострадает ему. Раз ей жаль.

Костя хорошо помнит Ардова.

– Человеколюбие, Оль. Это то, чего не было в этой школе. Ну и я… отвечал тем же самым.

Снова пауза.

– Они и тебя выжали? – спрашивает Оля.

Левашов отвечает: нет. Этого у них не вышло сделать. Он и там неизменно старался и хорошо учился – если его и могли подловить, то только по мелочи. Он объявляет это даже с некой гордостью – как бы произвести на Олю впечатление. Будто они до сих пор дети.

– …А все-таки это все равно не из-за этого… – продолжает вдруг Костя раздумчиво, уже как самому себе. – Что я становился против всех – думаю, это просто как особое свойство у меня. Постепенно приходить к такой позиции. Это происходило каждый раз по-разному – но результат один и тот же… Возможно, это как состояние души…

И ведь и теперь ничего не изменилось. Рамки будто чуть раздвинулись от моего детства – во взрослую жизнь… а по сути, все осталось тем же самым. Я продолжаю терпеть упреки окружающих. Что сижу у матери на шее… Согласись, такая аналогия напрашивается.

– Да, но твое противостояние стало гораздо более осмысленным, я думаю.

– Ты права. Это самое важное. Обрело почву и основания – это очень здорово.

Костя останавливается на некоторое время, потом посмеивается и, вздыхая, объявляет, что в литературной тусовке ему хорошо. Он как раз нормально себя чувствует.

– Здесь хотя бы занимаются тем же, чем я.

– Да, но… с другой стороны, то, что ты говоришь о них…

– Ты о том, что я считаю бездарями всех этих пожилых писателей, которые не добились такой славы, как у Астафьева, Чехова и пр.? Ну да, я так считаю. И я их презираю в какой-то мере, да. Но это разгоняет меня самого. И так, наверное, и должно быть.

– А они совсем-совсем плохи?

– Не знаю. Мне все равно – плохи они совсем или не совсем. И не забывай – я презираю их больше в ответ на их действия… что они не дают мне дороги – под маской, будто хотят добра и лучше знают, что мне нужно, чем я сам. Ладно, – вздыхает Костя. – В любом случае, уверен, сейчас уже удастся это одолеть. Все на сей раз будет хорошо, – он опять понимает… что старается будто подвести Олю… к тому, что получит премию – этими словами. И делает это больше поневоле.

«Просто разговор так заворачивается – что ж сделать».

– Нет, Оля, я на самом деле правда хотел тебе сказать, – произносит Костя серьезно. Будто отводя ее в сторону, чтоб поговорить наедине. Аккуратно и чуть стесняясь. – Я очень хочу, чтоб у нас с тобой все было хорошо. Ты действительно очень особенный человек. Со мной никогда такого не было, правда… Только не надо ничего отвечать! – поспешно взмывает он. – Ты действительно… очень особенная!

– Спасибо, – благодарит Оля. По ее голосу он чувствует – она польщена до глубины души.

– Знаешь, я помню год назад… Когда мы еще не общались так тесно… Я помню, мы как-то хотели с тобой встретиться вдвоем… а я зачем-то притащил с собой целую компанию литераторов…

– Это когда мы на Москве-реке гуляли?

– Ну да.

– Ну, ничего. Сейчас ведь ты исправился.

– Я вообще, на самом деле, хотел сказать… у меня было какое-то раньше чувство к тебе… мне как-то намеренно не хотелось замечать тебя. Но да – сейчас я исправился, как видишь!

– Это замечательно, – вторит Оля.

«Господи, она будто знает, что Меркалов звонил мне! Что я теперь знаю, что она…»

– Ты совсем перестал звонить Ире? – вдруг спрашивает Оля.

– Какая ты любопытная деточка, – Костя цокает-заигрывает. – Чего это тебе так интересно?.. Ну конечно перестал. Нет-нет, Оль, я все понимаю, почему ты этим интересуешься. Я все понимаю, – произносит добро и весомо. – Я, можно сказать… многое понял еще когда ты написала мне то письмо про Юлю.

– Когда ты звал меня к себе домой потусоваться?

– Да. Когда ты не дала ее ящик… Ну… какое-то такое легкое понимание, как обстоят дела… что ты не просто так это сделала, у меня зародилось, да.

– Понятно. Юля никогда не была моим другом, – признается Оля.

– Нет? То есть у тебя с ней не такие близкие отношения, как с твоей подругой?

– С какой?.. A-а, ты про Аню…

– Да. Которая замуж собирается.

– Нет, нет. Абсолютно точно нет, что ты.

– Ясно.

– А студия, Кость, еще больше нас с Юлей отдалила.

– В каком смысле?

– Ну… – Оля тут усмехается. – Я, конечно, наверное, малость стервозна и ни в коем случае не хочу своего упустить.

– Ты о чем?

– Ну скажем так: я привела Юлю в студию просто за компанию. Она сказала, что ей интересны творческие люди, писатели – я привела ее. Но потом… ее стали интересовать совсем другие вещи… Ну скажем так, молодые люди, которые и меня интересовали, – тут Оля останавливается и со значением произносит: – Если бы нам в студии понравился один и тот же молодой человек. Я могла бы быть обеспокоена, что она может увести его у меня… понимаешь?

Укол.

– Э-э… да. Конечно, понимаю.

– Вот так. Поэтому мы… ну да, в общем-то мы очень сильно отдалились, и я уже давно с ней не общаюсь.

– Понятно… ну да, да, я все понимаю. Да нет, Оль… даже когда я звал ее к себе тогда. Когда спрашивал ее и-мейл… ну, прошедшим летом. Она мне никогда так уж не нравилась – ты не подумай другого. Я звал ее просто так, до кучи. Жаль, что ты тогда не приехала.

– Понятно. Я не могла.

– Ладно… слу-у-у-ушай, – он нервно выдыхает. – Мне вот что показа-а-алось… – и вдруг понимает, что… зачем-то копирует голосом интонацию Уртицкого – когда тот принимается рассуждать о стихотворении, которое ему только что прочитали. – Ты в Питере ведь своем любимом… уже давно не была?

Костя задает внезапный вопрос… а сам думает: «Если Оля скажет, что была там этим летом, значит, скорее всего, ездила с Мерка…»

– Уже несколько лет, да. К сожалению. Но я обязательно………………………..

……………………………………………………………………………………….

……………………………………………………………………………………….

II

Сегодня у Оли день рождения. Костя некоторое время морально готовится перед тем, как ее поздравить, ближе к полудню. «Что именно пожелать?» Ведь он прекрасно знает, все поздравления всегда так формальны.

В результате, когда звонит, произносит в трубку те же формальности – прибавляя, впрочем, что «по-другому, наверное, быть не может».

– Знаешь, Оля… ты такая особенная! Это правда. Это просто что-то невероятное для меня!.. Это правда.

Снова ловит себя на том, что немного специально интонирует голосом (как бы подражая кому-то).

«Но я от всей души поздравляю».

В результате… получается нечто, вроде поздравлений на работе, на которые надо только ответить «я очень тронут». И Оля серьезно повторяет в трубку: спасибо, спасибо – на все его комплименты.

Потом она вдруг предлагает:

– Может, встретимся завтра, отпразднуем?

– Э-э… конечно!.. Э-э… где ты хочешь праздновать?

– Да не то, чтобы уж так праздновать, просто посидим. Я не люблю ничего громкого и тем более официалыцины, ты ж знаешь. Это совершенно не по мне.

– Да-да, ты много раз говорила.

– Посидеть так, с глазу на глаз, поболтать.

Костя вспоминает, как Оля недавно обмолвилась, что ежели будет выходить замуж, то никогда не станет делать из своей свадьбы широкий праздник. «Просто в семейном кругу, с родителями, и если друзья, то только самые близкие».

Такая надежность и серьезность слышалась за ее словами – «Да, она права. Зачем помпа и блеск чему-то глубоко личному». Костя почувствовал, как весь разом раскрепощается внутри. Слова Оли разлились живительным, благотворным бальзамом. И удивительно было, ведь когда-то давно… когда мать рассказывала нечто подобное и о своей свадьбе. Когда выходила замуж за отца: «мы ничего широкого не делали – тихонько, в семейном кругу», – у Кости не вызвало это ничего, кроме насмешки и отторжения. «А через пару лет отец ее бросил – вот какая у них была любовь», – часто отмечал он себе

……………………………………………………………………………………….

«Но нет – с Олей я согласен. Она настоящий друг и единомышленник – вот и все……………………………………………………………………………..»

* * *

«Оля действительно меняет меня, меняет».

Он просто поражен – сам себе: «Насколько же мне близко и дорого все, что она говорит. Она сказала – и я совершенно согласен. Она сказала, так тепло и просто, искренне – и это мое; мне это дорого и никак иначе быть не может… Она играет с помощью Меркалова? Ну и что? Я и это должен понять – ведь она близкий и дорогой человек. И как хорошо и быстро это произошло…

Я словно вливаюсь в теплую негу ее голоса. Я должен……………………………»

…Но по-прежнему у Кости все дни эти змеи, жаркие змеи роятся в мозгу и душе, постоянно, почти без перерыва. Навязчивые, измождающие.

«Моя грудь! Как в кипятке все внутренности…» И в голове – влажные, влажные кручения тоже – и вдруг заворачивается наждачно: «Она наврала, что встречается с Меркаловым. Что если она наврала, они никогда не были вместе – может такое быть? На самом деле ей всегда нравился…»

В студии масса молодых людей…

«Нет-нет, конечно, конечно, она намекала на…

Нет, все-таки она сочинила про Меркалова. Может такое быть? Но он же приходил на биеннале, они держались за руку!

Сейчас она уже не общается с ним… Вырубила телефон и треплется со мной. Они встречались, а сейчас уже все кончено… Это в худшем случае. Ну а что все-таки если… а что, если они вообще никогда не встречались? Могло быть такое?»

Больная, больная искра – все внутренности как в воде. Больная искра в груди…

«Оля как будто знала… Оля будто знает, что Меркалов позвонил мне».

Да, тогда на секунду скользнуло такое впечатление – «…после того как Оля позвонила после звонка Меркалова».

Костя ходит по комнате. Возбужденное сознание как залеплено скотчем… он берет сотовый с кровати и принимается воодушевленно подбрасывать его.

«Она как будто знала, что Меркалов позвонил мне… нет, не может такого быть!! Это просто невозможно!! – осекает себя… – Нет, а что если этот звонок Меркалова тоже был умышленным? Мы с ней так близко общаемся… но что если есть человек, с которым она общается еще ближе? Что, если это Меркалов?»

Игорь, надо показать Косте, будто мы с тобой встречаемся. Мы с тобой просто друзья, но мне нужна помощь от тебя. Я хотела бы встречаться с Костей, но только не сейчас. И мне нужна твоя помощь. Надо просто его поостудить.

«Могло быть такое?»

Ill

На следующий вечер, около шести, Левашов ждет Олю в метро, напряженно – почему она опаздывает?

– Ой, привет, как же я рада тебя видеть! – Оля, наконец, появившись, задорно чмокает его в щеку. Она необыкновенно весела, подмигивает и оживленно кушает банан.

– Извини, я опоздала.

– Да ничего, всего на десять минут.

– Ты давно ждешь?

– Нет, не очень.

– Прости, я просто была со своей подругой. Надо было встретиться, давно ее не видела. А тут хоть повод – мой день рождения.

– Да нет, ничего, ничего…

– Я еще и не поела, видишь. Не дотерпела до «Граблей», – она смеется и быстренько жует, не опуская банан, так что он навис над ее плечом в чуть отведенной руке.

Костя задерживает дыхание и поднимает пакет, который сжимал все это время.

– Вот. Это тебе.

Оля от неожиданности перестает улыбаться.

– Что это?

– Ну у тебя сегодня день рождения, решил подарок преподнести.

– Заче-е-ем? – протягивает Оля чуть не разочарованно.

У Кости екает.

– Ну как же, у тебя ведь день рождения… просто решил сделать подарок. Вот книга. Гессе. «Нарцисс и Гольдмунд». Просто решил подарить, вот и все.

– Ну конечно, конечно, спасибо… – Оля тут же берет и опять улыбается. – Хорошо, хорошо, ладно.

– Ну чего… – Костя нервно выдыхает. – Мы идем?

– Да, конечно, пошли.

Они молчат, пока поднимаются из метро.

На улице он, наконец, спрашивает:

– А что за подруга? Это не… – Костя хочет произнести «Юля», но все-таки не договаривает.

– Она раньше в моем институте училась, – говорит Оля. – Потом перевелась в другой.

– А-а…

Сейчас он чувствует себя хорошо. Он подарил Оле подарок, он так к этому готовился, и теперь… он подарил его.

Они входят в «Грабли», опять на дно высоченной капсулы…

Снова эта неимоверная теснота – в огромном трехэтажном просторе. Кажется, она теперь чуть усилилась в этом вечере, опустившемся на весь город. Усилился людской шум – это улавливается ухом, но едва-едва. А шипение масла на сковородках наоборот отошло. И блестки в глиттерных лампах померкли – рядом загорелись обычные светильники. Такие яркие, и в их отделке много витиеватостей.

Отражения множатся в почерневших оконных стеклах, заградивших людей от улицы…

Оля высматривает столик.

– Чего, хочешь прямо на первом этаже сесть?

– Ну а почему нет? Ты против?

– Нет.

Все же его тянет, тянет эта недоговоренность и то, что Оля так явно сказала, что они с Юлей поссорились из-за…

– Ну понятно, то есть это была не Юля, – улыбчиво говорит Костя.

– Кто?

– Ты не с Юлей сейчас встречалась?

– Нет-нет, конечно нет, что ты! Я же сказала: я уже с ней почти не общаюсь. Конечно, это ничего особенно не значит – можно начать и снова, но просто… я же говорю, мы вообще не подруги. И я не буду с ней встречаться в свой праздник.

– Ну да, это я понимаю, да, – кивает Костя. Потом прибавляет: – Нет-нет, Оль, что ты, это же просто дружеский жест, что я подарил тебе книгу. И чуть курьезно, игриво улыбается. – Это все по-дружески – я подумал, Гессе тебе будет интересен.

– Да, да, я поняла, – Оля весело, шутливо смеется. Потом поворачивается и улыбаясь, с озорством смотрит на Костю, – конечно, нам с Юлей понравился один и тот же молодой человек…

– Ну откуда я знаю, кто вам там мог понравиться, – серьезно отмахивается Костя, будто его спросили, о чем он не слышал.

А Оля заигрывает в ответ, качает головкой, посмеивается-мигает:

– То, что я рассказала тебе… что нам понравился один и тот же молодой человек, и мы поссорились… Я же сказала «молодой человек», а не кто-то конкретный, – она «чикает» своей маленькой ладошкой.

– Вот именно, конечно. Мало ли кто это может быть.

– Да, да, это мог быть кто угодно. В студии масса разных молодых людей.

– Да, у нас их очень много.

Они будто разыграли этот отговор, смешливо; и теперь садятся за столик.

– Я сегодня сама плачу, – объявляет Оля, улыбаясь. – Даже не перечь мне. Это мой день рождения – я угощаю.

– Ну… хорошо, как скажешь.

– Выбирай себе все, что хочешь – и еще закажем торт.

– Деточка любит тортики?

– Конечно, деточка любит тортики. А ты разве их не любишь, Кость?

– Ну… конечно, люблю, я не против.

– Отлично, – она задорно подмигивает и протягивает меню.

– Хочешь, чтоб я сам выбрал торт?

– Да, выбирай.

За спиной у Оли так теснятся люди, в верхней одежде, всего в каких-то двадцати сантиметрах. Стена фигур. Но от этого почему-то только еще больше комфорта; теплота и вечерние лампы и короткие разговоры, возгласы и звон тарелок – общая переливчатая музыка.

Когда Костя поднимает руку, чтобы сделать заказ, из «стены» тотчас вытаскивается официант в соломенной шляпе и фартуке. И у него уже блокнот наготове.

– Все-таки… поразительное место! – опять восторгается Костя, когда официант уходит.

– Да. Но что именно тебя так восхищает? – в ее серых глазах мелькает веселость, а электрический свет вокруг так лучист.

У Кости… вспаренная усталость во всем теле… но сейчас он в ней даже нежится. А Оля все флиртует, заигрывает-посмеивается – он этого будто не замечает. Так и осматривается. «И у меня опять завороженный взгляд… как и неделю назад. От обстановки, я знаю… и я будто чуть рисуюсь – это так хорошо».

– Да, это просто какое-то волшебное место… наши стулья, ты посмотри… ты заметила эту намеренную отделку под старину? Есть ведь в этой искусственности и такой оттенок. А перила на этажах.

– Ага… да-да, ты прав.

– Дерево слегка откололось, будто от старости… эти выбоины, отметины…

– А на самом деле, это все намеренно сделано, – вторит Оля. Она уже подалась вперед, а Костя слегка отклонился в сторону, чтобы была видна спинка его стула.

– Да.

– Но может, они все-таки их откуда-то стянули? Из какой-нибудь старой школы?..

– Да, это похоже на школьные стулья, но…

– Нет, – кивает Оля. – Нет. Ты прав. Действительно, специальная отделка.

– Вообще круто. А смотри, перила… – он выпрямляется, кивает поверх толпы людей; на окружной балкон. – Ты обратила внимание, на перилах стеки краски и как забрызгано ей?

– И тоже это все намеренно.

– Да. Но главное, это цвет… – прибавляет вдруг Костя. Опускает, останавливает взгляд как в замороженном небытие – где-то на поверхности однотонного стола.

– Цвет перил?

– Нет! Цвет всего этого места, Оль! Его можно обобщить цветом, – он все смотрит заворожено.

– И каким же?

– Зеленым, Оль! Конечно, зеленым! И мы его участники и растворены в нем теперь. И много можно выстроить таких цветовых обобщений, в которые хочется проникнуть, когда их видишь извне… вообще все целостности обобщить именно цветом! Они кажутся такими счастливыми, но потом… когда ты в них проникаешь, все та же жизнь… а нет, впрочем, это мне всегда казалось. Эта мысль совсем не нова для меня… я, наверное, сейчас что-то другое хочу сказать, но просто… не могу.

– Выразить?

– Ну да, как-то…

Костя чувствует, что с легкой долькой намеренности… пытается заворожить Олю своими словами.

А она смотрит на него, ее глаза сияют от задора и умиления. Потом подмигивает ему.

– Ладно, – он махает рукой.

– Если ты говоришь о целостностях, это, наверное, тоже имеет отношение к половинам, сошедшимся в луче света… то, что ты рассказывал, когда я приезжала к тебе.

– Возможно… имеет, да. Я, на самом деле, еще далеко не все рассказал об этом.

– Конечно, я понимаю. Потом еще расскажешь.

– Да, давай попозже.

Пауза. Он все робко посматривает на Олю. Она сидит против него в своем коричневом свитере. В том самом, который был на ней и прошлый раз. Яркое сияние электрических «подсвечников» на зеленых колоннах. Оля смотрит… И вдруг склоняется, принимаясь заливисто хохотать.

Но все же старается сдерживать себя – чтоб было не слишком громко.

– Что такое случилось? – спрашивает он.

– Вот… только не оборачивайся сейчас! – тихо произносит она; ее всю так и сотрясает смех.

– Я и не собирался. А что такое?

– У женщины позади к кончику носа прилип крем… так смешно. Она, видимо, ела и перепачкалась. Не замечает. А у нее еще такие глаза – огромные и замерли. И она посмотрела на меня… и так чай отхлебывает, не сводя с меня глаз… не оборачивайся ни в коем случае, – шепчет Оля и все хихикает; подается к Косте, берет его за локоть.

– Да я и не собирался… а все ж таки ты деточка, – цедит он, слегка улыбаясь.

– Я знаю, что я деточка… да ладно, она, наверное, сама этот крем потом сотрет, неважно. Но просто это реально смешно – на нее смотреть… а не, она его уже стерла, заметила…

Потом, через некоторое время, когда смех иссяк, Оля принимается расспрашивать Костю про его мать, взгляд у нее любовный.

– Вы нормально, да, сейчас живете, ты говоришь?

– Ну… да, да, я говорил тебе, у меня с ней очень хорошие отношения теперь.

– Ну твоя мама новых людей-то нормально воспринимает?

– Ну… да, хорошо, – он тотчас кивает, задумавшись на момент. – Нет, я говорил тебе, что раньше у меня с ней было не очень понимание. А теперь… да, гораздо лучше. Она меня только поддерживает. Но с другой стороны… – откровенно произносит Костя. – Мать, конечно, все равно мало в чем изменилась, как человек.

– О чем конкретно речь?

– Ну… если ей что-то не удается, она всегда пеняет на обстоятельства, говоря, что все вокруг потеряли совесть.

Костя останавливается в раздумье… потом еще прибавляет, что мать совершенно не верит в то, что все зависит только от тебя самого.

– А я-то – всегда верю. Это для меня, пожалуй, самое важное.

– Да, как для писателя, я понимаю…

– И что я всего добьюсь… в этом мы с ней совсем разные… Но да, я тоже могу злиться на кого-то и довольно часто, но… И в общем, если только я начинаю с ней спорить – по этому поводу или какому-то еще – она сразу говорит: «Да, да, вот, я знаю, ты никогда не уважал ни меня, ни мое мнение».

Оля, слушая, тотчас с готовностью кивает – все поняла. А потом чуть отворачивается и все с тем же любовным взглядом начинает раздумчиво водить по столу пальчиком.

Левашов чувствует, что в этот момент… можно попросить Олю приехать опять. И то, что он знает: она порвала с Меркаловым, вырубила телефон – «…у нас договоренность – на домашний она звонит мне только сама. Сейчас я мог бы зацепиться и подтащи-и-ить…»

Это только стопорит его. «Ведь она не в курсе моей осведомленности. Если я начну настаивать…»

Да, это как играть не по правилам. «Это как-то бессовестно, я словно ухватываюсь за ее расспросы о моей матери… За слова…» Ну твоя мама новых людей-то нормально воспринимает?

Нет, Косте совесть не позволяет.

– Ау тебя… с твоей матерью очень хорошие отношения, да, Оль?

– Да, очень.

– Я почему-то так и думал. А с отцом…

– Нет, с отцом нет, – она качает головой. Улыбка чуть меркнет на ее губах. – Нет?

– Нет. И всегда так было.

– Но он же с вами живет, да?

– Да. Видишь ли… я скажу тебе кое-что. Почему я его не люблю… Но это опять-таки же все очень-очень между нами… – Оля чуть подается к Косте, собираясь с ним посекретничать. – Дело в том, что у моих родителей отношения… как бы совсем не очень. Может быть, они когда-то любили друг друга, но при мне ничего этого не было. Сколько я себя помню.

– Да, да, понимаю. То есть ты поэтому к своему отцу не очень… хорошо относишься.

– Ну не только поэтому, но… – Оля кивает.

– Я понял. Ага, – говорит Костя с расстановкой.

– Так что вот так. Ладно, давай не будем об этом. Сегодня праздник как-никак.

– Да. И об Уртицком тоже сегодня не говорим… хотя все-таки я скажу, что там все будет нормально.

– В премии?

– Да. Не забывай, он и Левченко вели себя на биеннале уже обычно.

Они меня простили.

– Я думаю, ничего теперь Уртицкий не хочет от меня – чего уж!

– Ты о…

– Да, да, я об Ире.

– Да, я думаю, все будет тип-топ. И когда это произойдет… – тут Оля весело склоняет белокурую голову и высовывает кончик язычка. – Мы будем заодно, окрепнем, я стану получать деньги в лабе… и мы откупим Уртицкого от литературы – сделаем, чтоб он убрался восвояси.

– Мы уже заодно, я думаю, – Костя… словно специально это произносит, уходя от неловкости и намека.

– Да, да…

Потом им приносят торт.

– Да, здесь «Панчо» выглядит совсем не так, как магазинный.

– Точно, ты права. Но я не думаю, что он хуже… кстати, почему ты не говоришь «вау»? Тортик тебя не восторгает?

– Восторгает – мне нравится. А почему я должна говорить «вау»? – подмигивает Оля.

– Потому что ты так сказала, когда тебе принесли мороженое в креманке…

– A-а, тогда, когда мы в кофейне сидели?

– Да.