Текст книги "Лечение водой"

– Ну не знаю… у тебя есть подруги?

– Да. У меня есть лучшая подруга.

– Расскажи.

– Ну… ничего там такого особенного. Это моя бывшая одноклассница. Живет рядом со мной. В доме через дорогу.

– Как ее зовут?

– Аня.

Костя думает, думает, что бы спросить у Оли про Аню… и тут вдруг Оля говорит:

– Она сейчас замуж собирается.

– Кто? Аня?

– Да, да… моя подруга.

– A-а… ну ты знаешь, я честно тебе скажу… Раньше я не хотел жениться. Но сейчас… я стал как-то иначе смотреть на это на все…

«Наверное, потому что у меня все разваливалось, и теперь, чтоб было крепко… мне, наверное, надо жениться», – Костя готов даже прибавить и эту потаенную мысль… но не прибавляет.

– Я, по-моему, говорил тебе. А может, нет. Я уже не помню…

– Ну, до определенного момента это было невозможно.

– Почему?

– У нее денег не было. А она хочет содержать своего молодого человека.

– Она не работала?

– Она работает, но… примерно так, как я. Тоже стажируется. Сейчас она стала получать деньги.

– Понятно… а ее молодой человек… он что, не может работать?.. – и тут у Кости скользит внутри невольная, противоестественная смешинка. – Я, знаешь, могу понять, если человек занимается чем-то важным, серьезным – почему он не может работать. А если…

– Угу, – произносит Оля. Как-то отстраненно… отвела взгляд. Но он чувствует необыкновенную твердость, которая стоит за ее словами. Это твердость очень сильной женщины, которая хочет быть главной в отношениях. И которая будет всегда любить и поддерживать своего супруга не смотря ни на что.

– Ну… ты со мной не согласна, что ли? – говорит Костя.

– Нет-нет, согласна, согласна, конечно.

– Так чем он занимается? Жених твоей подруги…

– Да я не знаю точно, – наморщивается Оля. – По-моему, там… – будто старается припомнить, – не знаю, не буду врать. Она мне не говорила точно.

– Знаешь, я почему-то представляю себе, как вы сидите на ее кухне и обсуждаете мужиков.

– Ну, мы с Аней действительно часто сидим на моей кухне. Но обсуждаем… все подряд.

Снова пауза. Костя хочет спросить: «Но зачем ей это нужно – содержать мужа?» – но не решается. Уколы страха. «Что если я узнаю что-то… противоречащее… тому, что речь идет обо…» Он не решается закончить эту фразу даже мысленно. «А подруга – это просто выдумка…»

В то же время ощущает себя так, будто чрезмерными вопросами покусится на Олины взаимоотношения с подругой… и его остановят.

– Понимаешь… мне главное тоже, чтоб меня любили. Помнишь, что ты тогда на мосту говорила?

– Да.

– Ну вот. Мне тоже главное, чтоб меня любили. А все остальное… – Костя махает рукой. – Чем человек зрелее, тем он, наверное, больше может понять и простить. Вообще начинаешь вглядываться в отношения.

– В чужие?

– Скорее, в собственные… но и в чужие тоже, конечно. Возвращаясь… к тому, что ты говорила… что я кручу себе мозги… это ведь все потому, что я один со своими мыслями.

– Ты всегда будешь одинок, – говорит вдруг Оля.

Костя резко бросает взгляд.

– …Любовница, жена – ты все равно будешь одинок, – поясняет Оля; поведя рукой.

Серебристые глаза. Он не может долго смотреть. Отводит взгляд в сторону.

Снова у него всплывает в памяти Меркалов. Опаска во взгляде Игоря? Притаившаяся? Твердость и уверенность. Игорь идет, смотрит на Костю и стискивает Олину руку. А у нее тогда было в глазах… притаившееся посверкивание.

«Да. Она и Меркалов остались друзьями после лета, – опять думает Костя. – И на этой неделе, как только я пошел на сближение… Она вдруг ему позвонила, польстила, чарующе поговорила… и сказала, что я к ней клеюсь. Стало быть, он снова почувствовал, что у него есть шанс вернуть ее. И прибежал на биеннале. Клюнул, что называется. Но она к нему вчера не поехала, как он ожидал».

– Человек всегда одинок… Я сама… не смогла бы посвятить себя этому всецело… Работа в лабе. Я научилась многим вещам.

Костя поворачивается. Теперь Оля смотрит на него очень серьезно. Опять сфинксовость – в ее лице. Но он уже не чувствует такого сильного серебра глаз. О чем она говорит? Он слышит, но обрывочно.

– …контроль, да. Я хотела бы это контролировать – в самом деле. И поняла, что это может случиться в любой момент.

– Что именно?

– Я могу умереть, – просто говорит Оля. – Смерть – тоже наше несовершенство.

– Знаешь, поразительно, что ты об этом заговорила, – улыбается Костя. Цепляясь за фразу. – Ведь свое… «Представление жизни»… Ну, я про сошедшиеся половины – от отсутствия времени. То, что я рассказывал, когда ты приехала.

– Да, да, я поняла.

– До этого… я ведь тоже много думал о смерти.

– О том, что происходит с нами? Да? Какие-то подробности?

– Ну-у… не совсем. Хотя об этом я тоже думал. Да-да…

Глава 22

Дня через два Костя едет в поезде – возвращается из Москвы – и вдруг получает смс с незнакомого номера. Открыв, видит, что это Оля ему написала.

«Это мой новый мобильный. Точнее, не новый. Я иногда меняю номер, когда у меня настроение не общаться с большим кол-вом народа. Так что вот=)»

Костя весь нервно замирает… когда видит этот смайл в конце. Он все боялся, что Оля начнет отдаляться, а тут вдруг…

Тотчас нервно набирает ей.

– Оль, что-то… случилось?

– Ох-ох-ох, неужто это ты, Костечка! – заигрывает она на том конце. – То, что я написала, то и случилось. Ты еще не дома? Я позвоню через час, оке?

– Как скажешь. Но я могу и сам позвонить.

– Нет, давай, на домашний теперь лучше я буду звонить, ладно?

– A-а… ну хорошо, – соглашается Костя. – А что такое случилось, я не могу понять?

– Да, Кость, какой ты романтичный! – манерно замечает Оля.

– А причем тут…

– Ладно, я позвоню через час, – и прерывает связь.

«Я романтичный? Что-то новенькое… Нет, давай лучше я тебе буду звонить, ладно? Это почему?..

Что-то тут не то, что-то тут не…

Нет, я должен быть совершенно спокоен».

Романтичный… Эти завлекающие волны восторга. Которые рождаются в душе как против воли.

«И неужели… когда Оля сегодня позвонит, мы будем говорить, что давно нам пора… – сейчас Левашов осекается, не может договорить даже мысленно. Все в нем остановилось. В странной детской пристыженности… кроткой. – И Оля. Она тоже что-то тихо плетет… но что? Да, я романтичный», – на несколько секунд он в млеющей неге откидывается на спинку вагонного сиденья.

«Что же она… почему переменила телефон?»

– Да нет, просто я действительно иногда отключаю телефон, – слышит он в трубку через час. – И вставляю другую симку.

– У тебя такое настроение? И с чем же это связано? – игриво интересуется Левашов. – Ты же вроде и так мало с кем общаешься, сама говоришь… Ладно, не буду допытываться.

– Ты прочитал Роб-Грийе? – спрашивает Оля.

– Нет еще… знаешь, я, кстати, вспомнил одного парня, который восхищался этим писателем.

– Серьезно? А кто это?…………………………………………………………………………….

……………………………………………………………………………………….

Оля опять ничего не рассказывает в этот вечер, ни разу не упоминает о Меркалове, а только слушает Костины истории.

На следующий день он думает:

«Если Оля открывается, то вся сразу же… если она открывается, то сразу же. Это видно и по ней – по ее белому плащу, такому красивому, стильному… но такому строгому. Официальному. И сейчас мы – официально дружим. А потом…»

Оля закрылась… и Меркаловым. «Конечно, она как спряталась – опять. От моих слов «деточка, как же можно тебя не любить» накануне. Но она как и заранее знала – что я их произнесу – она готовилась заблаговременно… с середины прошлой недели, может.

Оля спряталась за Меркаловым, идет с ним под ручку.

Но что она сказала Игорю – что тот сразу прибежал? – не смотря на то, что они расстались.

– Костя притягивается ко мне. Я ему нравлюсь – ты же знаешь, он такой глупенький и несчастный. Но ни в коем случае не надо ему звонить, вообще как-то разговаривать с ним. Ему и так сейчас тяжело. Он так расстроен – его роман не хотят печатать. Мне просто нужно, Игорь, чтобы он понял, что мы с тобой действительно встречаемся и никаких других отношений, кроме дружбы, у него и у меня быть не может… – Да, она так сказала ему! Не смотря на то, что они уже не вместе. Очень уверенным тоном – и это возымело действие, Игорь сразу клюнул.

Они не общались, а тут вдруг Оля звонит и говорит такое… естественно, он почувствовал, что можно вернуть ее… она ведь так резко сбежала от него летом!.. (Из его общежития)».

Еще Костя понимает, что таким способом – «наврав, что я глупый мальчик» – как раз можно было бы управлять Меркаловым. «А на самом деле Оля… хочет отношений со мной? – У Левашова так и завертывается это болезненно. – Только не сейчас, потом… но когда? Да если б меня любили я б на две работы пошла. Когда начнет зарабатывать деньги в лабе… через полгода».

Явная игра как будто настраивает на выверку сроков.

«Олино лицо – когда мы сидели в «Граблях»…»

Костя спросил, чем занимается жених ее подруги – раз та хочет содержать его.

Не знаю, не буду врать. Она мне не говорила точно.

«Оля наморщилась, когда это сказала?..» Он вспоминает, у Оли чуть двинулась ее маленькая бровка. Или… совсем не двинулась? – лицо как у сфинкса. Недвижные черты, чрезвычайно бледная кожа. И глаза… серебристые? Ощущал ли он в тот момент их серебристость?

Иногда во время их встреч, когда он говорил о чем-нибудь смешном, Олины глаза превращались в курьезные ромбики… Но чаще – ее лицо, в основном, бесстрастно.

Моя подруга сейчас замуж выходит. Она всегда хотела содержать своего молодого человека… Да если б меня любили, я б на две работы пошла!

Олино лицо… стершаяся красота… как сквозь калькированную бумагу.

* * *

Всю эту неделю они опять созваниваются каждый день.

Эти задушевные разговоры… Часто, когда он рассказывает ей что-то откровенно… чувствует, что делает это будто специально, чтобы подчеркнуть, что она его товарищ, а не потенциальная девушка. Зачем? Ей это понравится. Выходит, чтобы выиграть в ее глазах?………..

«Я просто расскажу ей все о себе!.. Мы отдаляем в прошлое то, что было на биеннале», – никакого присутствия Меркалова Костя больше не чувствует. Да, Оля как будто показала своего молодого человека – «когда это надо было сделать» – а теперь Игоря больше нет.

«Я просто хочу развивать, развивать нашу дружбу – ничего больше…

Но ведь когда испытываешь дружбу… – все равно как против воли мелькает эта мысль: – постепенно проникаешься любовью?»

И если бы речь на самом деле шла только о дружбе, тогда бы Оля никогда… так не вела себя.

«Любовь, вытекающая из дружбы… это же песенка из шестнадцати лет! Это так по-подростковому… Деточка… из окончания школы…»

Впрочем, и сейчас Левашов часто слышит нечто подобное. Да, это всегда как предлог – чтобы «защититься» от любви. Или это не всегда так?

Иногда он принимается мысленно рассуждать о «дружеской прелюдии» перед отношениями. ««Баланс» дружбы между «он»-«она» всегда перетягивается в одну или другую сторону. Кто-то рано или поздно не устоит. Либо просто прекратят общаться… наверное, чаще всего прекращают?.. Это по закону: если уж сразу нет чувств, то и не появятся?»

Нет, вот в это Левашову не хочется верить. «Но эта мысль всегда мелькает, как мгновенный страх – разве нет?.. Коль сразу не сложилось, так и не сложится. Значит, есть здесь верное зерно.

А как насчет любви? Всегда кто-то из двоих любит больше, кто-то меньше – это, пожалуй, закон». Что же, в таком случае, делает Оля? Показывая Меркалова. «Удивительно, она словно старается контролировать чувства по отношению к ней. Или их внешние проявления? Как будто и первое, и второе. И прямо, и скрыто одновременно – так, что не за что зацепиться…»

Ему, впрочем, не хочется думать, что Оля сейчас контролирует его до самых мелочей.

«Она корректирует только на «стыках» – когда я чуть-чуть переступаю черту? Это вообще модель ее поведения? Чтобы человек проникался к ней интересом – очень постепенно. Чтобы потом, когда она скажет мужчине полюбить, он стал бы любить ее». Думая об этом, Костя слегка улыбается.

«Любовь из дружбы… такое последовательно должно было бы происходить без всякой указки – как бы в идеальном случае. По естественному развитию. А своей игрой… она пытается не смоделировать, нет. Это именно корректировка. Чтобы любовь возникла тогда, когда ей надо? Это нельзя контролировать – все равно. Чтобы отношения начались – да, так вернее. Оля даст знак – и они начнутся. Не раньше, не позже – ни на один день. Она стремится быть главной… Именно поэтому она и хочет работать – содержать своего молодого человека. Это логически вытекает…

Но ведь в любви… нет логики. Не должно быть. Тогда к чему это все?»

Но он только опять продолжает думать об этом «неумолимом корректировании» Оли.

Деточка, как же можно тебя не люби-и-ить! – сказал он. Как выбился секущийся волос… – ЧИК! Оля идет под ручку с Меркаловым.

«Оля притащила Меркалова, а на самом деле… – и так и завертывается болезненно: – Хочет отношений со мной, только не сейчас, но потом… когда?»

Да если б меня любили я б на две работы пошла.

«Значит, когда начнет зарабатывать деньги в лабе… да, через полгода. Это как имеется в виду», – Костя чувствует этот срок – за ширмой Олиной игры.

Полгода. Все логично.

«Оля притащила Игоря… А вернее, «она пришла на его выступление», еще до этого написав мне по смс, что «никогда не пропускает, когда Игорь читает стихи». Вот, мол, как она преклоняется перед ним. Как он много значит для нее».

А в действительности… хочет просто отложить со мной, «просто как «спряталась»».

Как же можно тебя не люби-и-ить! – ЧИК!

«Она подкорректировала мой намек… даже появлением Меркалова! А не словами, как раньше… И я не могу вести себя никак иначе… только делать вид, что ничего не происходит. Что я могу сказать ей?.. Откуда появился Мер… У меня есть молодой человек. Мы до сих пор встречаемся – я же сказала.

Порвать с ней? Прекратить общаться? А как я объясню?..»

Кроме того, Костя понимает: порвать значит отказаться от поддержки и от игры…

«…Которая если я получу премию может привести к нашим отно…»

Физическое влечение. У него совсем его нет к Оле.

Но тогда тем более он не может порвать. Как он объяснит это ей?

«И здесь я блокирован… Я вообще даже никак не могу отреагировать – на ее игру. Никак!»

Только продолжать общаться дальше. «И я действительно хочу этого».

«А насчет люб…»

У меня есть молодой человек! – Олин блок – опять обрубает Костю.

«Она контролирует мои чувства?.. Она же была в ссоре с Меркаловым! Летом она жила с ним… поэтому написала мне то письмо… Отказалась дать ящик Юли. Которой я нравился. Да, я нравился Юле – но Оля воспрепятствовала… нашему сближению. Потом Оля съехала от Меркалова – а теперь он появился. Они не общались после лета? Как же он появился на биеннале? Она же изобразила телефонную ругань с ним, изобразила… Нет, скорее всего, они, расставшись после лета, все равно общались».

Никогда не удастся выпросить у Оли что-то… пока она сама не захочет.

«Да, но так же и понятно… – к Косте опять возвращается благотворная мысль: – Оля не подпускает к себе сейчас, потому что стажируется в лаборатории. Но потом, через полгода, когда начнет получать деньги…»

Все это вытекает просто логически…

«Она просто очень серьезный человек. По-серьезному смотрит на отношения… Но в любом случае это как самый худший расклад. На деле же я должен получить премию «Феномен» и тогда… Костя опять как на батуте взлетает мечтой – «О Боже, все все-таки будет хорошо, я уверен! И чего я так нервничаю – я выиграю премию!

Буду стоять в огромной зале на сцене, в центре внимания общественности и потом, потом!.. Море поклонников – преклоняется перед моим талантом! Софиты телекамер, интервью, деньги… Я на гребне славы! И дальше – только успех! – меня станут печатать все издательства! Я столько работал, это отличный задел – сразу придет широкая известность!….

Если это не удавалось другим, то у меня – всё сойдется!

Я в сиянии синих, фиолетовых, желтых ламп, великая медийная иллюминация – я должен, должен это получить, время пришло-о-о-о-о!!..……….

……………………………………………………………..»

* * *

В конце недели, в воскресенье он встал довольно поздно, и когда взял мобильный, чтобы написать Оле, увидел, что ему звонил…

Меркалов.

У Кости все трусливо и испуганно затаивается внутри.

«Да. Все понятно. – Внутри все упало, сдавилось. – Она все-таки это сделала! Она рассказала ему, что я… но я ведь ничего не делал!»

Сейчас Меркалов накажет его. Сейчас будет серьезный разговор.

«Ну уж нет! Сволочь! Он издевался над ней… Я должен сказать ему… он…»

Нет. Ничего Костя не скажет. Он – самый настоящий, мягкотелый трус.

«Что же делать? Что же мне делать? Она сказала ему, попросила поговорить со мной… сейчас будет неприятный разговор, – он вдруг разом забивается неторопливой, деспотической силой Меркалова. – Я насекомое, насекомое!..

Нет-нет, сейчас я должен…»

Принимается ходить по комнате… Трусливый холод полностью сковал его, как он ни храбрится.

«Что же делать? Что делать? А может, не перезванивать? Да нет, тогда уж точно станет понятно, что я боюсь».

Это все бессмысленно, бессмысленно… ВСЕ ЭТО не имеет никакого смысла, – стучит в висках черная усталость.

«Но что она сказала ему?.. Это конец, конец всем отношениям, черт дери!»

Поговори все-таки с Костей. Он опять намекал мне, хотя я ему говорила. Я ему уже все сказала, а он все равно. – Он представляет в мозгу возможную Олину просьбу – Меркалову.

«И теперь он позвонил мне…»

Костя ходит, ходит по комнате… в голове, в груди всё пульсирует, ледяной шок. «Как же теперь вывернуться? Как же вывернуться из этой ситуации… вот произошла такая штука, что Меркалов позвонил мне!! Вот как случилось…» Как же хочется сделать так… чтобы вовсе не было этого звонка Меркалова!

«Теперь все, все! Это конец! Конечно, они, на самом деле, встречаются. Да! А теперь она наврала ему – что я к ней пристаю. Чтобы показать мне силу… Господи, да зачем она вообще мне нужна?!..

Нет, Оля нужна мне, – одергивается. – Она мой друг и союзник… Я должен сказать Меркалову, что знаю о нем все. Что знаю, как он издевался над ней! – у Кости так и вспыхивает…

Я буду говорить с интонацией гордого справедливца и укорителя!

Нет… «Я просто хочу, чтоб меня оставили в покое. Со всей моей болью – оставьте меня в покое! Я откажусь от Оли – она мне не нужна. Я так и скажу Меркалову – она мне не нужна».

Он перенабирает номер – стараясь справиться с нытьем и страшной дрожью. Сейчас его накажут.

«Я скажу ему… я скажу, что собирался прекратить с ней общаться… Нет. Я должен говорить с ним совершенно спокойно – даже если он начнет давить на меня».

Гудки в трубке.

– Алло… – он узнает мерный, суровый голос Меркалова.

– Игорь? – как-то призывно говорит Костя в трубку. Чуть испуганно и примирительно.

– Да, Кость. Я хотел спросить тебя об Оле.

– Да…

– Когда ты видел ее последний раз?

– Я… ну, неделю назад. На следующий день после биеннале.

– А, ну это далеко-о-о… – раздумчиво протягивает Меркалов.

– Ну а по телефону я с ней каждый день созваниваюсь. А что случилось?

– Да не могу ни дозвониться до нее, ничего… не понимаю, в чем дело.

– Как это? Не мо…

– Ой, Костя, мозги мне не компостируй, а… – занудно обрывает Меркалов и бросает трубку.

«Да уж, конечно. У меня ведь только глупости на уме», – мелькает у Левашова сразу после.

Странная вещь – весь смысл того, что «сообщил» Меркалов доходит до него только часа через пол после звонка. А поначалу только облегчение – все обошлось, ух!

Глава 23

I

– Знаешь, почти в любом коллективе я рано или поздно становился «одним против всех», – рассказывает Костя вечером того же дня. Оле в телефонную трубку.

Он сидит за столом, откинулся на спинку стула. Слева жужжит системный блок, но экран компьютера темен – в режиме ожидания.

– В том смысле, что…

– Все ко мне начинали относиться плохо. Ну… или почти все. Да, так происходило. Каждый раз по разным причинам. Возможно, все дело, что я никогда не принимал общие правила поведения? А скорее даже… презирал. Ценности, провозглашенные в коллективе. И еще я крайне отторгал… и так до сих пор это во мне и продолжается, хотя я давно не ребенок… все клокочет неприятием – ежели старшие ставят под сомнение мою позицию, начиная тыкать жизненным опытом. Это презрение во мне… как изначально и необоримо.

– Я понимаю, да. Слушай, а вообще, эти вещи связаны?

– Что? Коллектив и старшее поколение? Конечно! Ведь вся моя отверженность началась едва ли не с детсадовских времен. С начальной школы так точно.

– Но наверное, это в итоге и сделало тебя писателем.

– Да! – горячо схватывает Костя. – Так! Ну… наверное, это так, я не знаю… У другого-то в любом случае было б все иначе.

Он чувствует, как ему свободно и хорошо. Словно и не рассказывает Оле о том, что его всю жизнь теснило и тяготило. «Я знаю об Оле нечто… она даже не догадывается. Не подозревает, что мне это известно… мне звонил Меркалов. Теперь я точно знаю, что она его бросила и общается со мной. Она не говорит мне – а я это уже знаю. Она переменила сим-карту, и он не может до нее дозвониться».

Детский азарт, который охватывает на мгновение. «Деточкина игра… но она в моей власти – я знаю».

Он чуть подается к столу. К сияющей лампе. «Приклониться, приблизиться к Оле. Слиться с телефонной темнотой, в которой я слышу ее баюкающий, холящий голос. И теперь можно совершенно не делать никаких намеков. Мы свободны».

– Ты не пошел вчера к Уртицкому? – спрашивает Оля.

– В студию? Нет-нет, я не был вчера.

– А чего так? Ты же говорил, что надо доходить к нему, пока не станет известно про премию.

– Я так и сделаю. И в следующий раз я пойду. Просто вчера я решил, ну… Да все равно это ничего не изменило бы, если б я там появился.

– Просто решил передохнуть?

– Ну да.

В общем-то Костя говорит правду. Вчера у него и впрямь не было никаких сил ехать в Москву…

Он теперь вспоминает письмо-рассылку, которое получил от Уртицкого в середине прошлой недели. Маэстро звал всех – на субботу – очень дружелюбно и благодушно. Писал, что в этот раз будет интересно: «…Выступят Юра Левченко и Игорь Меркалов – наши ведущие поэты. Они не успели прочитать стихи на биеннале, так что сделают это в студии. Приходите».

«Но может, Оле не пришло этого письма? Да нет, оно должно было прийти – Уртицкий отправил всем».

– А почему ты не пошла? А впрочем, я все понимаю, Оль. Чего я опять спрашиваю – в сотый раз. Ты уже сказала, что тебя все это… не прельщает.

– Совсем не прельщает, – подтверждает Оля. – Ни эта студия… ни люди, которые туда ходят.

Он чувствует: на сей раз она говорит совершенно искренне и серьезно. (Левашову вдруг забавно, как, между тем, «просчитался» Уртицкий. Ведь совершенно не подозревая, Владимир Михайлович помог ему – теперь все Костины впечатления подтвердились. Но даже и без того…)

– Ну… да, да, я все понимаю… Я все прекрасно знаю, Оль, – повторяет Костя добро. – Да не волнуйся, скоро все изменится. Совсем скоро – я в этом… ну должно измениться, должно! – он не хочет опять говорить: «Я получу премию» – но имеет это в виду. – Сколько уже можно ждать, Оль – я шел к этому годами.

– Конечно. Но и в любом случае. Если не находишь общего языка с окружающими людьми, – она цокает раздумчиво. – Как говорится…

– Надо общаться с теми, с кем находишь.

– Да, да.

Следует пауза…

…Потом он, впрочем, оговаривается, что был бы не против остаться в нормальных отношениях с Левченко, Уртицким и Лобовым – при положительном исходе в премии.

– Послушай, ты только не подумай, что я беспринципен, хорошо?

– Нет-нет, я все понимаю. Это твое дело, Кость.

– Да, но мы же друзья и во всем советуемся теперь, – он знает, что говорит намеренно. – Но просто если они на самом деле похлопотали за меня… даже не смотря на то, что я не стал встречаться с Ирой. Не пошли на попятную…

– Да-да, – соглашается Оля. – Ну… Левченко вел себя нормально на биеннале тогда? – спрашивает.

– Да, нормально, – заверяет Костя. – Я говорю: мне показалось, что все будет хорошо.

– Тогда ты прав, – Оля тут рассмеивается. – А уж раз ты говоришь, что недоброжелателей у тебя и так всегда навалом… ты прав вдвойне.

– Раньше – в детстве и потом – меня это как раз не очень беспокоило. Да, я страшно тяготился, но, в то же время, и привык к этому состоянию… Да, навалом, Оль! Еще как! За жизнь – очень много… на чем-то я там остановился?.. Что это началось еще со школы, да. Я всегда отвечал: «нет, я буду делать по-своему». И матери тоже… матери – чаще всего, на самом деле. В школе я всегда насмешничал, кривлялся, дерзил учителям. Клоуна из себя строил, короче… вообще не пойми кого. Но в то же время хорошо учился, Оль, отчего меня еще больше опасались, не любили и зажимали. Но это лишь только доказывает, что за их правилами стояла не доброта, но клише и глупость. И мелкие цели… но насчет мелкости – я тогда, наверное, это только интуитивно понимал.

– Учителя вели себя мелко?

– Да, да. И следовали шаблонам… ну вроде такого: «как бы чего не случилось», «как бы он не наделал нам проблем. Ведь мы должны отчитываться перед более высоким начальником», «мы хотим воспитать нормального человека». И этим, в основном, давили – и не только на меня. А я лишь отвечал: «нет, вы меня не свернете». Но чаще всего – просто игнорировал, делая по-своему. Например, мне могли вдруг посоветовать, чтобы я сменил свой свитер – а то я, видите ли, все время ношу один и тот же старый. Никогда не хожу в другом. А мне он нравился – надевая его… я видел в этом некую «крутизну» – и что «меня все ассоциируют с этим свитером». Ну и что, что ему пять лет, и он мне мал. Я хотел посмотреть, сколько он еще выдержит и не протрется до дыр. В итоге… я начинал только еще больше выставляться – перед старшими – что я хожу в этом свитере, а заодно все хихикал – открыто – над предрассудками; и еще, помню, у меня была одна клоунада: повторять до бесконечности во всеуслышание фразы из моих любимых фильмов. Но разве я так делал только для того, чтобы поиздеваться? Я упивался этими фильмами, и какой был кайф – повторять фразы актеров… Я никогда не делал ничего гадкого и по-настоящему злого. Я, кстати, терпеть не мог тех, кто переступал эту черту. Я только горлопанил, смеялся-выставлялся. А к настоящей мерзости, тупости… у меня крайнее неприятие. А со мной начинали вести себя как с неприкасаемым. Я в ответ – еще больше. Нет, мол, я буду вести себя по-своему, делать по-своему. Выхода из этой ситуации… я говорю, что я привык к ней – мне это и нравилось…

Рассказывая, он вдруг мысленно отмечает себе: «Что-то я уж с нажимом и сейчас говорю: это потому, что ушел некий «конфликт», Меркалов?» – Костя даже останавливается на пару секунд. «И мне хочется восполнить и как-то даже притеснить Олю? Чтобы не думала, что все так просто, и мы разом сойдемся? Нет, я не хочу никаких отноше…»

– Кость…

– Да, да, я здесь… – произносит он в мягкую, теплую темноту на том конце провода. И все-таки завершает: – А больше всего я терпеть не мог у старших эти «понимающие качания головой»: «Он израстется»; «у него это юношеский максимализм – пройдет, ничего»… да-да, я часто помню, как мать это говорила – и как я начинал пререкаться с ней в ответ, презирал… Может показаться, я не люблю людей. Рублю с плеча. Но они-то – разве проявили доброту ко мне? Понимание?..

– Но ты же наоборот говоришь…

– Да, да. Меня бы это только отторгло. Но если бы они приняли мои позиции… В любом случае, тогда я был ребенком, ничего не понимал так тонко. Но теперь я могу оценить… что двигало учителями в школе и моей матерью. Вот почему мне кажется, я вел себя, скорее, правильно.

– Конечно. Ты прав. – Олин голос, тонущий в телефонной темноте.

– Но с другой стороны… да, это только одна сторона монеты. Я ведь, на самом деле, совершенно иначе делался одним против всех, – вдруг произносит Костя; подумав кое о чем. – Все противоречивее на деле.

– Да? "

– Ну вот тебе пример. Как это произошло в начальных классах школы. Помню, преподша сделала из меня настоящего изгоя, издевалась надо мной. За то, что я как-то раз толкнул ее маленькую дочку – та упала, сломала руку. Толкнул совершенно случайно, но мне никто не поверил… а точнее, не захотели верить. Она привела девочку в школу как-то вечером, и я там тоже был… и другие одноклассники. Не помню уж из-за чего мы были поздно в школе… Ну, стали резвиться… я толкнул девочку не глядя, спиной… до сих пор это помню. Просто сделал шаг назад, она ударилась о меня, упала…

– А другие это видели?

Он чувствует каплю неприятия – когда Оля спрашивает его, как бы стараясь поддержать. «Это же все было так давно… И чего она «разбирается», будто моя одноклассница…»

– Да, но… все знали, что я люблю повыкрутасничать, и никто за меня не заступился. Кроме того… меня уже все почему-то недолюбливали – хотя, может, так только казалось, не знаю… В любом случае, все наоборот стали поддакивать училке, издеваться надо мной. И так потом продолжалось целых два года.

– Понятно. Вообще ужасно.

– Ну… ужасно, не ужасно… Главное, я не стал тише воды ниже травы, а вел себя только хуже, отвечая их насмешкам… Все строил из себя… шизофреника – ха! В результате, мне писали замечания каждый день, только дай малейший повод, отсылали к директору и так далее, далее…

– А потом…

– Потом я перешел в другую школу. И то, что происходило там… это еще более любопытно, Оль. Гораздо!.. Я ведь мог бы начать новые отношения… с окружающими. Но опять… нуда, можно сказать, все закончилось тем же самым – я опять стал «отдельным». Мне это определение… уже новые учителя прилепили. Чтобы присмирить. История со свитером – как раз оттуда.

– «Отдельный»? Это слово имело негативный окрас?

– Не смейся, в этом мало смешного, – произносит Костя, почувствовав, что Оля улыбается. – Да… разумеется, негативный. Но фишка в том, что за моей привычкой – гнуть свою линию – не стояло ничего существенного. И не могло – я говорю, мне было лет одиннадцать-двенадцать. Однако дело было не во мне. А в режиме, который был в этой школе… Ну да, я думаю, я противостоял ему. Неосознанно только. На самом деле, речь идет об очень хорошей школе, Оль, сильной… Многие были бы счастливы там учиться. Все остальные ей в подметки не годились. По выносу мозга наукой. Но мне действительно мало что хорошего есть сказать о ней…

Костя принимается рассказывать про сплошной фаворитизм, накачку наукой и полное унижение, выдавливание тех, кто не успевал. Либо чем-то не вписывался в шаблоны, бесконечную дисциплину и муштру, навязанные учителями и руководством.

– Но главное! Все это было под маской… ты не поверишь: как раз новаторства, отсутствия шаблонов, индивидуального подхода к каждому – мы же здесь, мол, собрали одаренных детей. Каждый из них – личность.

– И они выжимали тех, кто не хотел учиться?