Текст книги "Лечение водой"

А впрочем, какая разница, мы просто друзья…»

Но Костя все время теперь думает об отношениях Оли и Меркалова.

Сидит за столом… в эти секунды весь его ум как расслабляется – «Нет никакого Меркалова, Оля общается только со мной».

Теплота, в которых словно растворяешься… «Да, это очень хорошо».

Побыстрей бы дождаться времени созвона. Сегодня – в десять вечера, они договорились. «А если я не позвоню, она позвонит?..

Конечно, наверное…

Как бы это было хорошо, если б она опять сама позвонила – я почувствую удовольствие…»

Но он знает, что не выдержит, сам позвонит Оле в срок или даже чуть раньше, минут на пятнадцать – легкая тревожная струнка – «да, да, побыстрее бы!..»

«Как хорошо, что я общаюсь с Олей просто как с другом», – он чувствует, как это забавно – разговаривать с ней так, будто она действительно именно друг. Будто она мужчина».

Потом внезапно вспоминает… Да если б меня любили, я б на две работы пошла!

«Какая трудолюбивая – сразу после идет домой, и мы созваниваемся, это очевидно! Когда же ей общаться с… – да, Костя прекрасно это чувствует; и логически приходит тоже. – Так что когда Оля сказала… у меня есть молодой человек! Это и было сказано с таким смыслом – чтоб просто держать меня на расстоянии».

Торопиться я не люблю, – говорила Оля.

Он вскакивает, принимается ходить по комнате.

«Слова Оли: Да если б меня лю-би-ли!.. Она сказала это тогда пронзительно, буквально по складам! – все всколыхивается внутри – от щемящего, тоскливого сострадания! – Меркалов – чурбан, мусульманин… как он смеет? Издевался над ней, сделал из нее… рабыню – а она будущий ученый! Как он… как это во-об-ще-мо-жет-быть?

Да нет, у него это генетически заложено… и Олины слова – об отношениях с Игорем – Там не все в порядке. Все понятно, теперь все ясно, что «не в порядке»!..»

Это лишь догадки… но все вопиюще взмывает в Косте – лихорадочным, вспаренным озарением. Он ходит по комнате почти как в пьяной эйфории.

И вдруг чувствует эту вспыхнувшую ксенофобию. «Поразительно, я ведь никогда таким не был!» Но желание заступиться за Олю…

Там не все в порядке, – Оля словно оговаривает положение вещей, ставя ограду.

«В моей груди… как какой-то слой отьединился, наполовину? Кусок пирога…»

Он представляет себе… как Меркалов – когда уже заманил Олю к себе… Все. Теперь она его собственность, должна только стоять у плиты, либо мыть полы. И Меркалов начинает тупо клевать башкой – от ее несогласия и позывов, что ей надо идти в институт. У него просто что-то отключилось в мозгах – все, она теперь на его территории – зачем учиться?..

«Это нелепо, это невообразимо просто… как он мог?!»

И тем не менее.

«Да, он так себя вел, точно… Раз она приехала к нему домой – она на его территории. Куда ей может быть нужно? Это не дозволено по традициям. Таковы мусульмане.

Нет, я не должен так говорить…»

Костя плюхается на кровать.

«Но теперь Оля уже не живет с ним… у них еще есть отношения? Но она могла изобразить эту ругань по телефону в конце прошлой недели… Да нет, они общаются, конечно. Но в любом случае…» В этот момент вдруг вся цепочка мыслей, событий складывается в Косте в единый лезвийный поры-ы-ыв: «Всё это значит – что бы Оля мне ни говорила… Не быть им вместе, ни при каких обстоятельствах, конечно!..

Но в любом случае, я хочу с ней только дружбы. Я просто защищаю Олю по справедливости – не более…»

Костя прекрасно понимает, что все эти мысли вызваны лишь завлечением – «Оля говорит правду или нет?» Из ее настоятельной интонации, с которой она сказала: «У меня есть молодой человек!»

«Все мои мысли как струйки потекли из ее блокировок… Она врет так, чтобы я чувствовал ее вранье».

«У меня есть молодой человек!» – обрубает Оля.

И начинаешь балансировать на канате……………………………………………………..

……………………………………………………………………………………….

……………………………………………«Может быть, все-таки позвонить Найденову?.. Поболтать с ним четверть часика?..»

Костя идет в другую комнату, включает телевизор, там идет выпуск новостей… иногда лауреаты «Феномена» выступают по телеку, в разных культурных программах… такие молодые, надежды русской литературы.

Но с другой стороны, книг у них почти не выходит, «еще мало написали»… «Но у меня-то по-другому, все сойдется, у меня на три книги есть! И я лучше них по всему, Уртицкий всегда так говорил. Нужен только толчок, чтоб помогли раскрутиться – так зачем же плести, издеваться… – Левашов чувствует, как его жалит в самое сердце-е-е-е-е! – Зачем плести интриги, ставить палки в колеса, я столько работал…»

Ваш роман сырой и слишком большой!.. – Молдунов выставляет вперед пузо.

«Боже мой, как это несправедливо, оскорбительно, нелепо!..» – душа расклинивается молнией…

Гонговый удар в голове.

«Я столько работал, я так себя измотал… и опять ничего! Неужели они меня не пустят? Этого просто не-мо-жет-быть!»

И в то же время… премия – телевидение – это на всю страну – Костя ощущает как на него всем титаническим весом навалилась возможная слава. «А я – только насекомое…

Но не пустить меня туда, не помочь – как же несправедливо! И я уже довольно известен!»

Ты должен породниться с Лобовым. Вот условие.

«Ни с кем я не буду…»

Значит, и не будет ничего.

Железобетонные тиски, в которые зажал Уртицкий. И страшно, страшно! – «Если я только ослушаюсь… если ему что-то не понравится… сразу меня кинут в пропасть. Я ничего не получу.

Но почему, почему? Ведь я столько работал с ним! Я доверял ему! И все равно опять чуть только не по его…

Как гадко меня полил в студии! И Левченко – предатель».

Левашов сидит в кресле… руки слабо лежат на подлокотниках…

«Мне поставили условие… но неужели же нельзя это как-то обойти? Мои отношения с Ирой – почему это должно быть связано, почему?!!..»

Железобетонные тиски

И это стоимость литературных каналов Уртицкого. Его связей………..

«Но может, все еще сложится, все будет хорошо?.. И надо же надеяться, дождись результата, чего ты порешь горячку и накручиваешь себя?.. – он одергивает так, словно это может остановить все бесконечные, больные роения в голове… Стоп – на пять секунд.

– И ведь я уже прошел в полуфинал премии!!

…Прошел – это означает, что Уртицкий замолвил за меня слово…» Да, Костя чувствует, тот заступился за него.

«Как только я позвонил Ире? И он понял, что я делаю шаги, и как бы протягивает параллельную ниточку.

Но теперь – уже после – новое: я прокололся, он опустил меня… Но может ли он дать делу обратный ход? Скорее всего нет! Он уже дал свою рекомендацию жюри…

Я не буду встречаться с Ирой, никогда.

А жюри прислушается к нему? Должно, Уртицкий очень ловко умеет сказать – как надо.

Я теперь общаюсь с Олей, только с ней».

А все ж таки Уртицкий слишком нагло опустил меня в эту субботу. Слишком уверенно это было. Наверняка он… все еще может завернуть?»

В душе останавливается дикая болезненная подозрительность. Костя словно забалансировал на канате – в следующую секунду сорвется вниз…

Вдруг его сознание расправляется в оберегающей, мягкой теплоте, исходящей от Оли. Левашов чувствует это прямо каждой клеточкой – даже сейчас. «А когда мы разговариваем… как это прикольно, замечательно – говорить ей все. Просто по-дружески – болтать, совещаться до бесконечности…» Он расправляется в кресле. Как же волшебно и хорошо. «И именно в тяжкую минуту я нашел себе поддержку – а не когда-то еще! Мягкий свет лампы сияет во время наших вечерних разговоров…» И сейчас этот свет будто появился в Костином умозрении – «Я весь растворяюсь в нем. Это что-то волшебное… тонуть в теплой неге – так задушевно…

Просто дружить с Олей и все. Удивительно, почему у меня нет к ней ничего большего, меня не тянет к ней как к жен…»

* * *

Костя сидит в своей комнате, пьет чай. Туманная синь вечера за окном.

Он опять вспоминает… Олины странные слова – как она объяснила, почему больше не хочет ходить в студию: «это настолько неинтересно. Совсем. И скучно». А на самом деле: как она «щерилась от ярости»: глаза сверкали… когда Уртицкий булькал и опускал меня! Деточке просто было больно, вот в чем всё дело! Она так радеет за меня. Она будет оберегать меня… а этим странным словом «неинтересно» она просто прикрывается…»

Но есть еще Меркалов. Господи, насколько же все-таки это чужой человек!

Оля встречается с ним. Говорит, что встречается…

«Нет, конечно, это действительно правда».

Меркалов. Считающий Костю ребенком. Улыбка Игоря – и у Кости отнялась внутри вся сила – душа залебезила.

«Оля… если я только попытаюсь переступить черту… да мне это и не нужно».

Но мысли продолжают бежать, как по инерции. «Если я переступлю черту… нет-нет, теперь уже нет блокировки! У Игоря с Олей глубокий разлад…

И теперь… может, надо заставить Олю раскрыться? Рассказать о себе побольше, много! Сейчас самый удобный момент!»

После ругани, которую он услышал в конце прошлой недели. Оли и Меркалова…

Чего тебе надо? Я тебе звоню на работу!!.. Я сейчас занята.

«Надо подтолкнуть, чтоб она больше рассказала о себе. И тогда мы ближе будем к… – мгновенный страх. – А с другой стороны, это ведь неестественно – подталкивать. – На него тотчас находят ступор, смущение: зачем делать что-то намеренно? – Но ведь Оля… она намеренно инсценировала эту ругань? А может тоже что-то инсценировать… И таким способом как бы притянуть ее…»

Это рождается, как очевидное решение, логичное… Нет, он не может ответить тем же самым, он не в силах.

И еще вспоминает, как спросил:

Что ты делала сегодня?

Да как всегда. Днем в институте, вечером – в лабе.

И у него сразу – «ы-ы-ы-ы-ы» – ни единого слова не может вымолвить – «не могу, не могу расспрашивать» – как односложно Оля отвечает, не за что зацепиться.

«Оля специально хотела, чтоб я услышал ее ругань с Меркаловым?.. Может, после нашего разговора в кафе она подумала, что я отдалюсь – раз она говорит, что у нее есть молодой человек… поэтому решила притянуть меня! Да, вероятнее всего!.. Так может мне попытаться притянуть еще больше, попросить…

Нет, – Костя встает из-за стола. – Это не нужно, что-то просить, это плохо… да меня и вообще к ней не влечет».

…Но как только он вспоминает Олину ругань с Меркаловым…

Чего тебе надо? Я тебе звоню на работу!!.. Я… Да, мне плевать, что тонна, хоть до ночи сиди! Мне пле… Я сейчас занята.

«И бросает трубку. И возвращается ко мне – «она занята со мной».

«Но что если она вообще изобразила эту ругань по телефону? Это была ее слабость в каком-то смысле. Но с другой стороны… да, конечно, он мог позвонить ей во время нашего разговора, и она… но абсолютно точно, что она хотела, чтоб я это услышал.

Да. Значит, теперь исчезла блокировка, и я в действительности властвую над Олей – вот так».

Костя садится на кровать, откидывается на подушку… в уголке его зрения мерцает монитор компьютера, свет лампы мягко разливается по всей комнате.

«Каждый вечер я теперь как бы завершаю разговором с Олей… Да, сегодня я опять позвоню ей – как хорошо, что она не возражает».

Прошедший день был таким пасмурным… совершенно непохожим на вчерашний, когда Оля приезжала. Погода испортилась. Серый свет, пресный, инертный. Он словно проникает во всех людей?

«Только к вечеру он ушел.

Оля…» – усталые плечи и спина опять вдруг расправляются волшебной, почти колдовской теплотой. Костя заряжается от каждого разговора. Этот странный, чарующий магнетизм ощущался все то время, пока они болтали… смеялись, вторя друг другу. Теплота согревала ужаленную душу. (Он и сейчас слегка усмехается…)

Глубокий детский голос Оли, от которого совсем не проникаешься физическим влечением… как это прекрасно, странно. С ним никогда не было ничего подобного. Раньше он – всегда хотел большего дружбы. Сейчас – нет. Его все устраивает. Просто раствориться в общении!

«И этими разговорами я словно перекрываю и затираю то, что она сказала мне в воскресенье… что у нее есть молодой человек – затереть, затереть…»

Тихий свет лампы над столом…

«…И еще… Оля изобразила эту ругань с Меркаловым… какая ловкая деточка!.. – тут у Кости поворачивается в мозгу почти с нежностью: – Она так делает, потому что не может по-другому. Только такими намеками! Бедная деточка! У нее не получается, она не может сказать напрямую, что хочет отношений.

Если Оля подумала, что я отдалюсь – после того, как я сказал в кафе, что уважаю Игоря и не хочу создавать конкуренции… то поэтому потом и сделала, чтоб я услышал ругань… чтоб я не отдалялся. Ну если так, то она точно ее изобразила…»

Снова – в секунду! – завлекает интрига. И она заменяет настоящее физическое влечение. Затягивает поневоле.

«И правда как необычно!»

Он вскакивает, принимается, увлеченно посмеиваясь, расхаживать по комнате.

«Да, надо подумать… как она ругалась… паузы совсем короткие – в них и одно слово вставить трудно. Хотя с другой стороны, она могла просто перебивать Меркалова… раз он достал ее, все время привязывается…»

Вот… только не надо мною как девушкой интересоваться! У меня есть молодой человек! – и Костя сразу чувствует себя блокированным.

«Она сказала это так резко, чтоб я понял, что она врет. Или все-таки говорила правду, и они встречаются до сих пор, но…»

Там не все в порядке.

«Тогда он действительно мог звонить ей. Но какое совпадение – что как раз во время нашего разговора! И она сориентировалась – специально наорала на него?»

«Она делает так, потому что не может иначе. Только так она способна показать свое чувство ко мне! Де-еточка! У нее не получается, не может сказать прямо, что хочет отношений…»

Он представляет, как смотрит на Олю сверху вниз; что она в его власти. Как и на прошлой неделе, когда он сказал: «когда-нибудь ты меня полюбишь»… и послышался испуганный Олин вдох.

Но потом…

Меркалов. Ее мужчина.

«Считающий меня ребенком… Да нет, все теперь понятно, что у них за отношения».

Оля возвращается к Косте. Она занята с ним.

Левашов идет в другую комнату, вновь включает телевизор… «Еще два часа до созвона с Олей… интересно, а если я не позвоню, она позвонит мне?..» – болезненная струнка-сомнение…

«Я позвоню ей сам, потому что… вдруг она не позвонит? Да нет, это чушь, все нормально…

И все ж таки, может, пораньше ей набрать?.. Но не покажусь ли я слишком навязчивым?.. Да нет, я ей ни в чем не досаждаю, она сама так говорила, раньше…»

В то же время эта огромная тяга – общаться с Олей каждый день…

Костя почему-то вспоминает ее слова: «…а я не думала, что ты такой слабый!» «…Когда я сказал, что мне хочется заныть из-за тягот писательского пути…» Теперь он чувствует неприятный укол… странно стопорящий его… «Если я звоню Оле – это тоже слабость?»

Оля не любит такого. Это чувствуется, да.

«Нет-нет, не надо об этом думать…

Я сказал… когда-нибудь ты меня полюбишь, – и послышался испуганный Олин вдох. – Деточкин вдох… ее маленький ротик… а еще она произносит им серьезные слова… дружеские. Или смеется… Боже, как хорошо раствориться в ее смехе!»

Костя вновь воображает, как смотрит на Олю сверху вниз. «Да, я главный во всем». И как ему хорошо. Но потом…

Вот только не надо мною как девушкой интересоваться!

«Но если я получу премию… Боже, только бы взлететь, взять эту высоту-у-у! И тогда Оля, конечно, скажет совсем иное… Это будет совершенно логично, если после этого мы с ней…» – всё внутри вдруг затаивается азартной боязнью.

«А с другой стороны, зачем ждать премии? Может быть теперь, когда она даже приезжала ко мне… чего уж ей теперь отнекиваться?»

На экране телевизора – презентация спального белья, с вышитыми зелеными розами. Передача «Уют и комфорт в вашем доме».

«Эти размытые свечения на лепестках… не слишком приятные… они есть и внутри моей головы? Как отражения того, что я вижу… хм. Моя голова – как губка. Мне нехорошо, все ужасно».

Белозубая улыбка ведущей…

«Она попала в телевизор, пробилась, а я…

Уртицкий опустил меня – теперь уж он все заметет, из мести! Он непременно это сделает!»

Уртицкий прыгает, прыгает, перекачивая слизь, гримасничая, стряхивает на Костю… это очень художественно? Не то слово.

Левашов понимает, что… да, все совершенно так: хоть бы он работал с Уртицким и тридцать лет, и было бы только хорошее… потом чуть только не по его – тот все растопчет разом и смешает с дерьмом, будто вообще и знать тебя не знал.

«Он ничего не даст мне теперь… он все заметет из мести, из зависти. Боже, как я устал…

Он ничего не даст теперь… но это так и должно было быть. Я и должен был проколоться – чтоб Уртицкий оставил меня ни с чем… потому что с ним не может быть иначе? Боже, но это же страшно, страшно!!»

Он вдруг чувствует, что пришел… к самому пределу усталости? И его тело сейчас не выдержит?»

Все гудит. Измотанно.

Он выключает телевизор.

Выключает свет в комнате…

Как хорошо было бы оказаться… среди тех людей на зеленом лугу – которые отдыхают на невидимых постелях… лежат в воздухе.

«Это совершенство, они купаются сознанием в запахах луга. Они здоровы, их ничего не беспокоит… Здесь, в этом мире не может быть такого, только одни тревоги… почему я тревожусь? Потому что есть цель… нет-нет, я не могу от нее отказаться, никогда!

Отсюда и тревоги. А за ними усталость, болезни… старение, наконец. Могу ли я остановить это?..

Я получу премию или нет? Я прокололся – меня сдал Левченко! Теперь они заметут? Все накрылось? Но что если все-таки пройдет, сложится? И в журнале тоже?……………………………………………………………….»

«Уртицкий не простит меня теперь! За то, что я рассказал Левченко – не простит! – и Костя ненавидит себя за эту раболепную, ничтожную мысль. – Господи, я завишу от него! Я ничего не могу сделать! – опускается на кровать в темноте. В этот момент бессильный раболепный страх пронизывает его как молния. – Я не знаю, что делать, ничего не могу сделать!..

Но с другой стороны… Может, он уже не сможет мне напакостить?.. – и все вдруг изжаренно взмывает в душе – надеждой! – Конечно, Уртицкий уже не сможет замести! Он ведь уже дал ход моему роману. И в премии, и в журнале!

Он уже не сможет пойти на попятную! Его никто теперь не послушает! Если он даже придет и скажет, что у него «возникли дополнительные претензии к моему роману»… пытаясь забрать кулуарную похвалу…

Ну вы за кого нас принимаете, а? – слышит Костя в голове реакцию жюри. – Мы уже посовещались, решили, что лауреат Левашов. Нам понравился его роман – и почему вы теперь говорите, что он сырой?

«А с другой стороны… еще отзыв Молдунова. Он не в жюри, но то, что он раскритиковал мой роман на семинаре… это тоже как-то может повлиять? Нет, Молдунов уже «согласился печатать в журнале»… этими своими словами – Посмотрим, что вы скажете, когда вам причинят боль литературные критики…»

Болезненная струйка кипятка – заворачивается в груди… «Я очень устал. Туман в голове».

В жюри «Феномена» в этом году знакомые Уртицкого…

«…Да, да, конечно, все будет хорошо! Все все-таки сложится! Наконец-то я получу по справедливости – признание… и деньги будут тоже, да!»

И Оля.

Глубокий надежный голос Оли… от него совсем не проникаешься влечением…

С Костей никогда не было ничего подобного. Это прекрасно и странно – только общаться с ней, доверять ей. От начала до конца.

Да, это верно, Кость… ты мне можешь говорить все, что угодно. Я… тебя не сдам.

«Все только между ею и мной… Да! Так тому и быть! А откровенничать с кем-то еще… – тут он вдруг дает себе клятву: – Больше никогда не про-гово… об интригах Уртицкого. Я доверяю только Оле. Я буду делиться и советоваться только с ней. А если я снова увижу Левченко… лучше не общаться с ним! Вообще! Да, так именно и надо сделать! Никаких разговоров ни на какие темы… Да ведь и вообще – я себя здорово подставлю, если буду продолжать общаться… с Левченко… Да, сейчас тот момент, когда надо просто умолкнуть…

потому что Уртицкий может напакостить? – резко надрывается мышца в сердце. – Надо остановиться чтобы не разгонять его больше чтобы он не напакостил если он может и в премии все зависит от него. Не разгонять, больше не цеплять ничем – ни Левченко, ни его – не дразнить… может маэстро поопускал меня да успокоится?..»

У Кости ощущение: он катится вниз, но теперь остановился – на самом краю пропасти. И балансирует – свалюсь или нет. «Ничего больше не надо говорить – ни Уртицкому, ни Левченко». Шаткость под ногами… «Тогда все пройдет – и в премии, и в журнале».

Левашов продолжает сидеть на кровати. В темноте комнаты.

«В любом случае, если даже начну сейчас разговаривать с Уртицким, все равно ничего не исправлю… Потому что разговаривать с ним теперь – это как будто я выпрашиваю премию и публикацию а он этого не любит – «ты же знаешь, в «Феномене» все по-честному, Кость» – так Лобов сказал. Теперь если я начну все выглаживать это как будто я прошу

Бездарь! К черту их! Бездари вонючие!

Если все зависит от Уртицкого. Если теперь я замолкну, буду вести себя так, будто не было этого поливания дерьмом… может, Уртицкий еще не завернет? Может простит меня?

Боже, Боже мой! Я унижаюсь! Перед кем?!!..

Я просто должен пройти через них. Выстоять», – Костя устало поднимается и идет в коридор.

Включает свет.

«…И когда все будет позади, утвердят публикацию плюс я получу премию, мы с Олей…»

В момент охватывает предвкушение! Чарующий блеск, слава – пресса, раскрутка, улыбки читателей… хоть бы это получить! наконец! Книги выходят – «Я взлечу на медийный Олимп!..

И я хочу общаться с Олей, – эта скорая теплота к ней. – Как это приятно до жути…»

Он останавливается у зеркала в прихожей…

«Оля… Боже мой, как же она ратует, радеет за меня! Побыстрей бы позвонить ей… побыстрей бы десять вечера. Как же я мог раньше не замечать ее!! Мне нравится дружить с ней – просто дружить.

Я… тебя не сдам… Она надежно, серьезно проговаривает своим маленьким детским ротиком. Искренность, бескорыстие маленькой деточки – она надежный друг…

Но вот все-таки – тык – и дотронуться до Оли пальчиком. Сказать ей что-нибудь ласковое, хе-хе…

…Если я снова увижу Левченко или Лобова – не разговаривать с ними! Ни в коей мере! Просто надо остановиться сейчас, не разговаривать. Получу премию, меня напечатают – главное, не давать им повода сделать какую-нибудь гадость теперь… надо просто ничего больше с ними не обсуждать».

Лукавый взгляд Уртицкого… видно, что он готов подстроить гадость любому писателю, который расходится с ним во мнениях.

«Оля! Эта магнетическая теплота. Она поддержит, вылечит меня от всех бед. Да! Как же хорошо!»

…

– Знаешь, я же, на самом деле, мало с кем общаюсь из нашей студии.

– Я тоже. Но много ли там интересных людей?

– Согласен абсолютно

– А талантливых – еще меньше.

– Но есть еще кое-что. И обрати на это внимание. Они совершенно не замечают, как Уртицкий плетет. Его нутро, двойное дно высказываний, поступков – они это не ловят вообще.

– Уверен?

– Абсолютно. Сто пудов. Спросишь, почему?

И Костя, задав вопрос, тут же объясняет Оле: да потому что целей никаких настоящих не ставят себе; у них нет особенных амбиций.

– Ну поэтому же тебе и приходится видеть больше, Кость. Выпала доля, что называется. Это тоже часть твоей работы.

– Вот, точно! Слушай, на всякий случай хотел напомнить… никому не говори, что мы с тобой общаемся.

– Разумеется. Это будет нашей тайной.

– Господи, как же удивительно, что я нашел тебя. Ты такая особенная!

– Ну…спасибо, – отвечает Оля открыто и просто.

– Как странно, что я тебя знаю уже долго, а мы не общались раньше, – он лежит на подушке; весь размяк от теплоты в свете бра. – Ведь ты все время была рядом.

– Так часто бывает, что родственные души, обитая рядом, совсем не замечают друг друга. До поры до времени.

– Согласен, – вторит Костя заворожено…

* * *

На следующий день он думает: «Она говорила… Все, что я хочу – это любви от своего будущего мужа. Я говорила тебе. Да если б меня лю-би-ли… я бы на две работы пошла!

Она прекрасно понимает меня, до конца. Как не было с другими.

Я мог бы только писать – и все. И как она поддержала меня, осудила обычных людей, когда я рассказал, что они навязывали мне… эту обычную жизнь.

что я должен идти работать, а творчество – не главное… Чушь, это чушь! И Оля тоже иронизирует над такими кретинами…»

Его сердце наливается бальзамным, волшебным теплом. «Как же я люблю Олю по-дружески! Надо будет сказать ей это?

Я словно притягиваюсь к Оле…» Да, этот великий, теплый магнетизм, так и греющий душу.

И сегодня вечером мы опять будем… это как бы совещания у нас».

Меркалов.

«Она встречалась с ним прошедшим летом – это ясно. Она жила с ним, да! Но не хотела серьезных отношений – она вроде как просто уступила ему, все время, видно, думая, что я ее не замечаю… но все-таки понимала, что отношения со мной еще возможны! Даже не смотря на то, что она уже живет с Меркаловым. Поэтому когда я вдруг написал ей прося и-мейл Юли… поэтому она так резко ответила: «я тебе его не дам, она не ездит к малознакомым людям». Да-да, все сходится!..»

И тут у Кости так все и всколыхивается внутри – как сильно влечет его мужское самолюбие! «Меня она воспринимает серьезно. Это отношения для брака! Настоящие серьезные отношения… А Меркалов ей нужен только для видимости – вот так».

Так все и затаивается внутри от азарта: «Меркалов-то с его душевной восточной силой и отношением ко всем, как к детишкам… вот так урок ему! Он никогда даже в мыслях не может предположить, что Оля воспринимает его несерьезно, не как мужчину, а меня… он же меня считает дурачком, неразумным мальчиком… Вот удар для него! Что для Оли все наоборот!»

Левашов вскакивает с кровати, ошарашено ходит по комнате, прищелкивает пальцами – здорово, здорово!

«Меркалов относится ко мне… Вот так удар для него!.. И это как бы месть ему будет – от Оли! И поделом! Месть – за то, что он стал издеваться над ней – как только она переехала к нему!..»

Но тотчас Левашов благоразумно огораживает себя: «Нет, я не собираюсь никому мстить. Ни в коей мере. Я даже и встречаться с ней не буду. Но просто это… да, я должен попытаться защитить ее с помощью дружбы!»

Он ощущает, будто вливается в эту дружбу всем своим умом. И безо всякого диссонанса – как если бы Оля не плела никаких интриг.

(«Она как бы «выправила» меня в дружбу-ожидание – тем, что я услышал ее ругань с Игорем… выправила в дальнейшую теплоту разговоров – после того, как я поинтересовался ею как девушкой»).

Но это очень естественное тепло. «И некая основа моей души… она создана извне? Мне очень хорошо».

Он опять расхаживает туда-сюда. «Да, Оля не с Меркаловым – все концы сходятся воедино. Меня она держит на расстоянии – ибо хочет ждать».

…Оля выжидает, сейчас просто еще не время. Поэтому она и не захотела ко мне заходить, когда приезжала, – эта неминуемая мысль, к которой Костя скатывается умом.

«Нет-нет, это-то здесь причем. Это совершенно не…»

Тут вдруг Левашов… разом встает посреди комнаты – он кое-что вспомнил, вспомнил! Радостно воспаленные мысли, мысли роятся-взорвались в голове!.. Веселый радостный взрыв…

«Я устал, устал, я дико устал от стрессов… измучен, мне нужен отдых…» – нет! Теперь он кое-что припомнил! Перед тем, как он услышал Олину ругань с Меркаловым… когда она сделала так, чтобы Костя это услышал… у нее запел мобильный – и он помнит эту мелодию. А также ту, с которой пел мобильный, когда они попрощались в первую их встречу; на мосту, когда за спиной у Оли был офисный центр, походивший на опрокинутую пирамиду…

«Тогда тоже пел мобильный телефон! Но мелодия звонка была другая совсем! Да, да, это точно так! Стало быть, либо Оля сменила мелодию на мобе, либо… Чего тебе надо? Я тебе звоню на работу!!.. Я… как она ругалась по телефону! Паузы совсем короткие – в них же слова не вставишь!.. Может, она лишь изобразила, будто Меркалов…

Но почему?

Она так делает, потому что не может иначе. Бедная деточка! У нее не получается, она не может сказать напрямую – только так она может делать, только так намекать.

Маленькая деточка. У нее есть туфельки на резиночках, я помню… Как-то летом она приходила в студию в таких, я помню… вытащила из одной свою маленькую ножку……………………………………………………………………………

Олин голос, когда мы беседовали по телефону. Вчера он был таким завораживающим, баюкающим, лилейным, будто ласкал меня перед сном. Казалось, вот сейчас мы перейдем на любовное перешептывание».

Сознание Кости как растворялось в этом голосе… волшебно проникающем в самые глубины души… и приятно от этого, до жути.

«Я Оле нравлюсь, я! А она не может по-другому сказать о своих чувствах…

Но как же круто и резко она делает свои финты! – Костя ни за что не может зацепиться. – Закрытость поначалу, резкий контроль, удерживание на определенной позиции… но так же резко она и откроется! Вся сразу, до конца – это по ней чувствуется. Если отношения, любовь – то никаких раскачиваний, прелюдий; никаких гуляний за ручку. Она резко приезжает к своему мужчине, по-взрослому… так же как и ставит свои блоки поначалу.

В которых слышится позыв – к напряженному ожиданию».

В голове у него все играет-дирижирует. Как всегда эти горячие всхлипы мозга… пальцы, пальцы касаются извилин – искрами!

«…Но все это означает, что Оля и очень требовательна по дому. Она, кстати, могла догадаться, что я ничего не делаю в быту, не помогаю матери… Да, конечно, в быту Оля очень строга!»

И тотчас мелькает строгая Олина фраза по поводу любви: «Нет, Костя, а вот это обязательное условие».

* * *

– Ты и правда мою боль залечиваешь – своей теплотой, – озарено произносит Костя на следующий вечер, в пятницу. – Гораздо проще бороться с этой возней, мерзостью, мелочностью. Главное, что ты действительно понимаешь меня! Я это чувствую, по-настоящему.

– Да, Кость, конечно.

Он лежит на кровати и в глазах – призрачные отблески; от далекой лампы над столом, но он сам так размяк, что кажется, теплый, задушевный свет растворил взгляд.

– Ни одна девушка до этого не понимала меня. Все только хотели заставить бросить литературу… А я ведь просто хочу зарабатывать своим делом. Разве виноват я, что это ничего не приносит? Но это, может, скоро изменится – я говорю тебе. Все равно все это неважно.

– Кость, я не похожа на других, я знаю, конечно. Но я прекрасно вижу, что за человек передо мной, поэтому… Ты видишь в жизни то, чего не видят другие. И у тебя есть цель, для тебя это важно – и что тут непонятного…

– Вот-вот, деточка, я и говорю, как же можно тебя за это не люби-ить, понимаешь? – Костя говоря, даже восторженно выставляет вперед руку. Он чуть-чуть специально ввернул в разговор эти слова? – Слушай! – вдруг как резко «пробуждается», но лежит в той же позе. – Ну мы встречаемся в это воскресенье?

– Конечно, как и планировали. Будем всегда теперь встречаться по выходным.

– Вот и отлично, – он произносит уже вальяжным, дружеским тоном. «Это прикольно и классно – именно им говорить».