Текст книги "Слово наемника"

Мой десяток зашелся в хохоте. Еще бы! Короткохвост небось сам и облапошивал солдат… Подождав, пока парни отсмеются, я продолжил:

– Гуль и Жак Короткохвост назначаются главными купцами. А я – за казначея. Остальные – охрана и грузчики.

– Командир, можно вопрос? – солидно кашлянул Гуль. – Виноват, разрешите… – поправился он, вспомнив, что в армии нет слова «можно».

«Ого! Не прошло и года…» – мысленно улыбнулся я, а вслух сказал:

– Разрешаю!

– Думаю, муку не стоит покупать. Купим зерно, а потом на мельницу свезем. Я на тракте видел одну. Мельник радехонек будет, за полцены смелет.

– Не возражаю, – кивнул я.

А чего возражать? Дело говорит парень, а мы заодно и деньги сэкономим. И не его величеству, а нам… Командир полка сказал четко: «Все, что останется от закупок, – делить на всех!»

– Ну что еще сказать? – оглядел я воинство. – Насчет баб и девок сами знаете?

– Силой не брать, юбки задирать только по согласию, – уныло отозвались наемники, повторяя зазубренные до икоты наставления…

– Вот и ладно, – хмыкнул я. – А теперь – на телеги, и вперед! До деревни еще полмили, чего ноги бить?

На переднюю телегу кроме меня плюхнулись оба Жака. Парни почему-то не радовались скорому отдыху. А ведь должны бы. Деньги у нас есть, и проблем с едой и ночлегом не будет.

– Мн-е-е ту-т не-е нраа-вит-ся! – заявил Жак Оглобля, в минуты волнений растягивающий слова.

– Деревня как деревня, – пожал я плечами.

– Не, командир, что-то тут не то, – помотал головой Жак Короткохвост. – Я сам из деревни. Как-то тут… – не нашелся парень, – все слишком хорошо. Словно и войны нет.

– Ну нет и нет. Что такого? – продолжал недоумевать я.

– Так все равно, – гнул свое Короткохвост. – Война два года идет, а сюда никто не заходил? Ни фуражиры, ни дезертиры? Вон скирды с рожью стоят, не иначе с прошлого года не обмолочены.

– Ну и что? Может, у них зерна немерено, девать некуда.

– Ху-до т-уу-та… – пробурчал Оглобля.

– А тебе-то что не нравится? – удивился я. – Ты же не деревенский.

– Хре-н е-го з-нает… Не-е нр-аа-вится – и всё!

– Собак не слышу! – заявил вдруг Короткохвост. – В деревне, да чтобы собак не было? Они бы уже давно выскочить должны и облаять.

Я только хмыкнул. По правде говоря, у меня у самого сердце было не на месте. Но в те годы я еще не научился прислушиваться к «внутреннему» голосу. Меня только-только перестали называть Студентом и принялись именовать «десятник Артакс» (начальство!) или командир (подчиненные), и мне не хотелось ударить лицом в грязь из-за каких-то предчувствий.

– В общем, так, – решил я. – Заедем в деревню, посмотрим. Зря, что ли, такую дорогу нарезали? А без провизии приедем, что скажем?

Если вернемся без провианта, всем нам накинут еще по два года службы! Тогда лучше вообще подаваться в бега. Благо есть двести талеров (возчики не в счет!), по двадцать серебряшек на рыло. Если не шиковать, хватит на год жизни. Одна беда – наемник-дезертир объявляется вне закона по всей Швабсонии. Если поймают в том королевстве, откуда дезертировал, повесят сразу, а во враждебном – повесят чуть позже!

Мы уже привыкли, что пейзане не особо любят нас, солдат. А за что им нас любить? Даже если на постой встает милейшая и тишайшая команда, ее требуется кормить и поить (иной раз – задаром!). Размещать в доме десяток молодцов, которые всю ночь храпят и портят воздух – тоже невелика радость. И какими бы карами ни грозили отцы-командиры, но все равно пропадут какие-нибудь нужные в хозяйстве вещи (не говоря уже об исчезнувших репах-поросятах), а дочка или хозяйка забрюхатеет невесть от кого…

Это если солдаты идут по своей земле. А коли по чужой? Тут уж никто не пожалеет ни добра, ни девок. Радуйтесь, что не убили да дом не сожгли!

Такого приема мы еще не видели! В центре деревни, на утоптанной и заляпанной коровьими лепешками площади, стояли молодые женщины (бабы ли, девки ли, кто поймет?) в нарядных платьях, с медными тазиками и кувшинами. И только мы стали слезать с телег (эх, надо было все-таки строем зайти!), как нас окружили, предлагая омыть натруженные руки и лица. Видимо, в здешних краях так принято встречать гостей. Вроде как хлеб-соль у пруссов и древлян, стакан вина у галлов или кусок сыра на кончике кинжала у фризов. Правда, ТАК встречают лишь ДОРОГИХ гостей, а не десяток солдат, от которых одни неприятности.

Поначалу прием меня озадачил, но, сделав поправку на «непуганость» деревни, я успокоился и с удовольствием умылся.

– Вы, господин капитан, за старшего будете? – кокетливо улыбаясь, спросила симпатичная молодуха, подавая полотенце.

Как и определила? Вроде камзол и штаны были такими же, как у всех. Да и кираса – видавшая виды, из полковой оружейки. Если по возрасту, так тоже не самый старший. И на морде не написано.

– Так точно, за старшего, – кивнул я, решив сыграть недалекого служаку. На всякий случай добавил честности во взоре: – Только не капитан, а всего лишь капрал.

– Ну а по виду – целый капитан, а то и полковник.

Доброе слово, оно и наемнику приятно, а не только кошке. Я сразу растаял, отмяк душой. Возвращая полотенце, вздохнул:

– Носом я в капитаны не вышел… – Решив перевести разговор на другое, более важное, спросил: – Вы, дорогая фрейлейн, не скажете, где нам найти вашего старосту?

Моя собеседница сотворила шуточный книксен:

– Стефания. Можно – Стефи, к вашим услугам.

– Ого! – присвистнул я.

– Удивлены, что простая пейзанка может быть старостой деревни? – прищурилась Стефи.

– И этому – тоже, – позволил я себе легкую улыбку. Конечно, женщина-староста вещь незаурядная, но каких только чудес не бывает? Мало ли… Но больше всего я был удивлен ее речи и манерам. Где это видано, чтобы крестьянка умела делать книксены? Хорошо, что не реверанс. – Ну раз уж вы староста, то позвольте попросить у вас крова для усталых солдат. Надеюсь, выделите нам какой-нибудь сарай? Желательно с крышей.

– Зачем же в сарай? – удивилась староста деревни. – Лично вас, господин капрал, я с удовольствием возьму на постой в собственный дом. И ваши солдаты не останутся внакладе…

– Увы, моя прекрасная Стефи, – вздохнул я с ноткой сожаления. – Согласно уставу, находясь в рейдах, мы должны квартировать все вместе.

– О, господин капрал, – протянула Стефания. – Вы настолько следуете уставу, что променяете его параграфы на общество женщины? Вы не похожи на тупого служаку. Скорее, на разжалованного офицера…

– Да и вы, Стефания, не похожи на простую пейзанку, – поклонился я, делая ответный комплимент. – Скорее, на знатную даму, оказавшуюся в провинции.

– О! – развела руками Стефания. – От вас ничего не скроешь… А скажите-ка, милейший капрал… Вас разжаловали из-за дуэли? И причиной тому – женщина? – Увидев мое замешательство, она уже уверенно заявила: – Конечно же, женщина!

– Все же, госпожа Стефания, куда нам становиться на постой? – твердо сказал я, давая понять, что не намерен вести фривольные разговоры.

– Что же, как вам угодно… капрал, – поджала губы Стефи. Кивнув куда-то вдаль, мстительно добавила: – Вон, на том краю деревни старая конюшня. Можете занять ее вместе с вашими… однополчанами.

– А как насчет ужина? – поинтересовался я. – Разумеется, за деньги.

– Еду вам принесут, – холодно сообщила староста.

В знак благодарности я слегка склонил голову, развернулся и уже в спину получил еще один «кинжал»:

– Пехотинцы по сравнению с кавалеристами – жалкое подобие мужчин!

Спорить с женщиной я не стал, а лишь философски пожал плечами и пошел собирать воинство. Это было нелегко! Кое-кого уже разводили по домам ушлые селянки. Но с помощью окриков и угроз, а также двух Жаков, не «клюнувших» на прелести хозяек, удалось-таки собрать и солдат, и возчиков.

Пока шли, я чувствовал злобные взгляды своих подчиненных. Не будь на мне каски, мозги бы закипели… Ничего, переживут! А коли я их сейчас распущу, то соберу не раньше чем через неделю…

Мы обустроились в длинном сарае, из которого еще не выветрились запахи конского навоза. Для солдата – вполне нормальное место. А что такого? Крыша почти целая и три стены на месте. Нашлось даже старое сено, чтобы соорудить лежаки.

Парни злобно посматривали на меня, но свои обязанности выполняли. Даже помогли возчикам – пока те распрягали и стреноживали лошадей, собрали им хворост для костра.

Возчики обустроились отдельно. У нас – свой костер, а у них – свой. И дело не в высокомерии «строевых» над «нестроевыми». За год без малого, что мы провели вместе, в нас крепко-накрепко было вбито: «Один десяток – один костер!» Поможем, чем можем, и припасами поделимся, и на бивак встанем рядом. Но рядом – это не значит, что вместе…

Я уже собирался дать команду готовить ужин (немного провизии у нас с собой все-таки было), как появились пейзанки, притащившие нам пару окороков, свежий хлеб и бочонок. Надо думать – с сидром. В этих краях виноградников не было.

– О! – откупорил Жак Оглобля затычку и жадно принюхался. – Виноградное!

Народ отозвался счастливым рыком, потому что сидр уже стоял поперек глотки. Впрочем, мне было всё едино, что сидр, что вино, – во время «торжественной» встречи я успел наполнить водой свою баклажку.

Народ уже резал мясо и кромсал хлеб, готовясь к выпивке. Из котомок вытаскивались жестяные и оловянные кружки.

Половину окорока и пару хлебов мы отдали возчикам, а вот делиться ли вином, пока не решили. Наши «нестроевые» робко стояли в сторонке, вожделенно поглядывали на бочонок и глотали слюнку.

– Налейте мужикам, – приказал я.

– Командир, да тут самим мало! – вытаращился на меня Жак Оглобля, потрясая бочонком. – Чего тут пить-то?

– Давай-давай, не жадничай, – улыбнулся я. – Считай, что я им свою долю отдал.

– Ну коли твою долю… – сморщился Жак, но перечить не стал. – Эй, тягловые, тащите посуду, пока не передумали…

Возчики тотчас же подставили кожаное ведро, из которого поят коней. Когда Жак нацедил им с четверть ведра, они недовольно заворчали.

– Чё жвакаете? Все честно – по кружке на рыло. И скажите командиру спасибо. Если бы не он, хрен вам, а не вино…

Спасибо они мне так и не сказали, а ушли к своему костру. Верно, сейчас будут мыть мои кости и жаловаться на судьбу…

– Не пейте пока, – негромко приказал я, кивая на возчиков. – Посмотрим, что с ними будет…

Народ, уже готовившийся опростать свои чарки и кружки, притих.

– Ты чё, десятник, заболел? – удивленно спросил Нед. – Совсем сдвинулся? К бабам – нельзя, вино пить – нельзя.

– Ладно, – пожал я плечами. – Хочешь – пей…

Нед вытаращился на свой кубок (Всем говорил, что из его родового замка, но я случайно видел, как он торговался со старьевщиком!), открыл рот, но пить не стал.

Парни безо всякого аппетита ковырялись в еде и таращились на возчиков. А с «нестроевыми» вроде бы ничего не делалось. Вот выпили они свою долю (растянув удовольствие на три раза!), плотно закусили, а теперь вели разговоры, бросая на нас не самые дружелюбные взгляды.

– Не, десятник, ты нас совсем забодал! – злобно заявил бывший вор Живчик. – У нас в камере даже старшина так не наглел.

– Так в чём проблема-то? – улыбнулся я. – Пей, кто тебе мешает? Чем на мужиков таращиться, будем на тебя смотреть.

– Да пропади ты пропадом, начальник драный! – вскинул Живчик кружку, но так и замер: – Парни, смотрите-ка…

Возчики один за другим начали валиться на землю. Мы, побросав кружки, ринулись к ним…

Все пятеро были мертвы.

– Ну да ни хрена себе! – выдавил Живчик, обалдело переводя взгляд то на меня, то на мертвых мужиков.

– И ни себе хрена, – хмыкнул я. Повернувшись к парню, треснул его ладонями по ушам так, что тот присел: – А это за «драного начальника»…

Хотел ему добавить за «забодал», но передумал…

– Дык… я это… – зажимая уши руками, проскулил Живчик. – Не со зла, а по глупости.

– Что делать-то будем, десятник? – озабоченно спросил Нед.

– Окорок будем доедать, а потом спать ляжем. А как бабы придут – тогда и поговорим.

Оставив возчиков лежать там, где их застигла смерть, мы вернулись на свой бивак. Вблизи мертвецов есть мы уже не могли. (Забегая вперед, скажу, что пройдет еще год – и нас не сможет лишить аппетита и сотня трупов.)

– Командир, а как ты догадался, что вино отравлено? – поинтересовался Жак Оглобля.

– А хрен его знает. Просто почуял, что это вино нельзя пить… Ты вон, – кивнул я Короткохвосту, – сам же сказал, что здесь и хлеб не обмолочен, собак нет…

– И одни только бабы в деревне, – продолжил Оглобля. – Я спросил у одной, куда мужиков девали, а она – мол, на работе все. А старики, дети? Так не бывает, чтобы в деревне одни лишь бабы жили.

Что было дальше, рассказывать не стоит. Всё было очень некрасиво и грязно… Мы не стали спрашивать, почему здесь убивают мужчин. Кажется, мои парни даже никого и не изнасиловали. Просто – убили здесь всех.

Возчиков похоронили, фуры загрузили доверху, а когда уезжали, деревня горела…

К неудовольствию парней (а плевать мне на их неудовольствие!), все оставшиеся деньги – я передал наследникам погибших возчиков.

– Юджин, что ты собираешься делать дальше? – поинтересовалась Гертруда, переглядываясь с сестрой.

– Если соберете немного провизии, сразу уйду.

Кажется, сёстры вздохнули с облегчением. Еще бы – кому нужен беглый арестант в доме?

– Господин Артакс, – спросила Эльза. – Правда, что ваш брак с Утой был фальшивым?

– Правда, – отозвался я. – А какая разница?

– Это замечательно! – радостно воскликнула Эльза, а Гертруда всплеснула руками от счастья.

Я уж, грешным делом, решил, что сестрички ревнуют меня к покойной сестре, но Эльза все испортила:

– Значит, вы не будете наследовать гостиницу?

Мне стало смешно и грустно. Вот уж истинные швабсонки! И как же они похожи на покойную сестру! С другой стороны – сестру уже не вернуть, а жить на что-то надо. Я видел здешнее хозяйство. Трудно представить, как они выкручивались, пока Ута не перебралась в Ульбург. С огорода особо не развернешься.

– Не бойтесь, – успокоил я «девушек». – На наследство я не претендую. Тем более что я не имею на него никаких прав. Не помню, как это по-латыни, но на швабсонском это звучит как недостойный наследник! Убийца не может наследовать тому, кого он убил.

– Но ты же никого не убивал, – удивилась Гертруда.

– А какая разница? – пожал я плечами. – Ладно, собирайте еду, какую не жалко. И вот еще, вы моего коня не встречали?

Сестры лишь развели руками.

– Даже не слышали? – настаивал я. – Может, видел кто? А где Китц? – вспомнил вдруг я о рыжем красавце. Забавно, но мне почему-то казалось, что кот мог рассказать, где скрывается мой гнедой. Если он жив…

– Я не видела котенка с той ночи, когда погибла Ута, – заплакала Гертруда, а вслед за ней зарыдала и Эльза.

Плакали ли они по убитой сестре или переживали о хвостатом «мальчике»? А может, об обоих сразу. Впрочем, я их понимаю. Китц – парень что надо, хоть и кот!

Сам бы всплакнул о своем гнедом друге, но не умею. Последний раз плакал, когда мне было лет десять. Уж и не помню, из-за чего именно, но рыдал долго и горько, пока старый Этуш не пристыдил меня, заявив, что благородному графу негоже плакать как пьяному сапожнику. Сравнение с пьяным сапожником меня так покоробило, что плакать я с тех пор перестал…

Отрыдавшись, сестрицы принялись собирать меня в путь-дорогу. Выделили десяток хлебцев, кусок сыра и пару луковиц, сложили все в узелок.

Просить еще что-то у меня не повернулся язык. И так заметно, что от сердца отрывают. Переглянувшись с сестрой и повздыхав, Гертруда слазила куда-то на чердак и вытащила старый плащ и крепкие, хоть и не новые, башмаки.

– Остались от покойного отца, – сообщила она. – Он их шил на свадьбу с нашей матушкой! Перед смертью велел, чтобы башмаки остались зятю, а его похоронили в сабо. Но господину Лайнсу они оказались велики, да и не пристало бюргеру носить крестьянскую обувь.

Что же, очень кстати. Мои собственные башмаки, что подарил мой «друг» Жак Оглобля, не годились для долгой дороги, да еще и истерлись после «общения» с кандалами. Дерюжный крестьянский плащ тоже пригодится. Тот, что я «одолжил» у стражника, был ярко-синего цвета. (Полагаю, городская ратуша специально обмундировывала своих латников в такие плащи – и видно издалека, и на сторону не продашь!)

В довершение наряда мне вручили войлочный колпак. Осталось вырезать посох (нож – «подарок» стражника, у меня был), но это можно сделать в пути…

– Куда вы теперь, господин Артакс? – спросила Эльза.

– Нужно закончить одно дело, – неопределенно сказал я. – Ну а потом я вернусь в ваш славный городок…

– Это не наш городок, – помотала головой Гертруда. – Горожанкой была наша сестра, как жена и вдова бюргера. Мы же – просто крестьянки.

– Нам уже сказали, что если войдем в наследство, то нам придется заплатить налог – отдать одну десятую стоимости гостиницы в собственность города. А это – пятьсот талеров, – вздохнула Эльза. – Либо придется продавать гостиницу за бесценок.

– Юджин, ты вернешься в Ульбург? – обеспокоенно переспросила Гертруда. Переведя взгляд на сестру, задумчиво изрекла: – Наверное, будет правильно, если мы продадим гостиницу…

– Ты же сама сказала, что мы можем продать ферму, заплатить налог и стать горожанками? – удивилась Эльза.

– Ты не поняла, дурочка, – грустно улыбнулась Гертруда. – Если Юджин вернется… Лучше получить хоть какие-то деньги, чем головешки.

Глава четвертая
Ограбление «серебряного поезда»

Я приплелся из Ульбурга за две недели до встречи всех атаманов, «гулевавших» близ долины Святого Иоахима. Потом почти месяц мы договаривались, судили-рядили.

Время прошло не зря. Отоспался, вылечил свои ссадины. Ну про ночи с Мартой не говорю. Кажется, вернул себе былую форму и даже поднабрал в весе. Почти избавился от мозолей, натертых кандалами.

Волосы и бороду брить не стал. Марта поначалу возмущалась – мол, колется. Ничего, притерпелась. Ну а вернуть себе прежний вид я решил не раньше, нежели снова вернусь в Ульбург. А я вернусь!

У разбойников, к которым я прибился, выпал не очень удачный период. То ли купцы перестали ездить, то ли крестьяне попадались только из окрестных сел и деревень (своих нельзя!), но весь месяц прошел без добычи. На «дело» я с ребятами не ходил, но и нахлебником себя не считал. Все это время мы жили за счет муки, «позаимствованной» у братьев-язычников. Жаль только, что телега и Конь так и остались в Ульбурге, во дворе харчевни. Ну да, Жак Оглобля присмотрит… Я ведь с него еще спрошу – и за лошадь, и за все остальное.

Я опасался, что народ не придет. Мало ли что обещали… Куда легче ловить по дорогам пьяных купцов, резать одиноких крестьян, возвращающихся с ярмарки, да складывать в кубышку медяки, чем рисковать собственной шкурой, позарившись на талер. Но люди подходили всю ночь. Шли поодиночке и отрядами. Правда, самая большая группа насчитывала не больше двадцати человек. Правильно когда-то говорил мой профессор (запамятовал имя), что древние люди составляли племена не более двадцати пяти человек, включая женщин и детей. Меньше – забьют соседи, а больше не прокормить…

Среди разбойников не было ни детей, ни женщин. Чего им тут делать? И вообще, подольше пообщавшись с Мартой и другими бандитами, понял, что разбойники, обитавшие в лесу круглый год, – фантазия. Тот парень из Шервудского леса, которого мы повесили, был исключением из правил.

Локсли и его банда были изгоями. Крестьянская община живет по своим законам, знает только два вида наказания – порку и смерть. Выпорют пастуха, запустившего коз на чужой луг, пьяницу, воришку, укравшего в первый раз (если не конокрад)… За второй раз забьют насмерть. Но – тело похоронят на кладбище, утешат вдову и не дадут пропасть детям.

Изгой – это тот, о кого не хочется марать руки… Выгоняют сыновей, обидевших престарелых родителей, и родителей, не заботившихся о детях. Могут выставить парня, что «обрюхатил» невинную девку и отказался жениться. А еще – насильников. С этими разбираются особо. Бывало не раз, когда девка сама «дает», а потом вопит: «Девственность украли! Замуж хочу!» Тогда собираются умудренные опытом люди и решают – кто прав, кто виноват. Если поймут, что оговор, – девку поставят денька на два в позорные колодки, и после этого замуж ей уж точно не выйти! Но коли установлено будет, что взяли силой, то обидчику положено наказание – в рукава вдевают жердь, привязывают ее веревками и отпускают на все четыре стороны…

Марта и ее подручные – тоже исключение. Мужеложцев бы вздернули на ближайшей осине, как бы они ни скрывали свои пристрастия. А Марта… Была бы не резаная, взял бы ее в жены какой-нибудь вдовец. А что? Ну в возрасте фрейлейн, не юница, так это сплошь и рядом бывает. Не девушка – так где ее сыщешь, девственницу? Убийца-разбойница? Подумаешь. Зато – хозяйство будет прирастать, а для работы по дому можно и кухарку нанять…

Нормальный разбойник – это обычный крестьянин. Есть пейзане, что ходят на заработки в город (особенно если неурожай, а тягло сеньору вынь и положи!), выполняют там грязную и тяжелую работу (а что они еще умеют? А умели бы, так в городе бы и остались…), а есть и такие, что ходят на разбой целыми деревнями. Уходят на «дело» поздней осенью, в начале зимы, когда урожай собран и отгуляны свадьбы. Жена остается дома, а крестьянин, взяв на подмогу соседей и родичей, уходит разбойничать. Лучше всего, когда есть взрослые дети, – тогда и доля больше. Опять-таки, умный хозяин не поведет на промысел всех сыновей, не будет рисковать. Да и на хозяйстве нужно кому-то остаться.

Тех, кто «работал», выдавали запах немытого тела и бледная кожа. Пейзане и так не очень-то любят мыться (от дождя до дождя!), но хотя бы белье меняют. А когда неделями ночуешь в шалаше, под кустом… И «работа» все больше по ночам.

Ну нюхать я никого не собирался. Меня интересовало другое – какое имелось оружие и как они относятся к дисциплине.

Ножи, топоры и дубинки были у каждого, а луки – у четверти воинства. Стало быть, лучников человек тридцать, а это уже отряд… Пойдет. А с дисциплиной… В колонны-шеренги мне их не ставить, в бой на рыцарскую конницу не водить, а для того, что нужно, – сгодятся…

Нам предстояло нешуточное дело – ограбить «серебряный поезд», как именовался в народе длинный обоз в две дюжины телег, не меньше (а бывали годы, что и четыре-пять дюжин!), который раз в три месяца привозил на рудник продовольствие, свежих латников, инструменты и вывозил серебро. Нападать на него никто не пытался. Охрана – сотня опытных бойцов – проглотит, не разжевывая, всех, кто покусится на собственность графа…

Верно, атаманы судили и рядили бы еще не один месяц, если бы не Курфюрст ¹.

Курфюрст не относился к князьям, избиравшим императора. Это был атаман, имевший под рукой десять человек. Его отряд «гулял» в долине Святого Иоахима, не пуская туда чужих. Если бы Курфюрст не дал согласия, то вообще бы ничего не было. С другой стороны – он и сам давно примеривался к «серебряному поезду» и облизывался на серебряный рудник фон Флика, но силенок не хватало.

В «мирной» жизни Курфюрст был оружейником, откликался на имя Евген. Стало быть, мы с ним тезки. Правда, он-то про это не знал. У простонародья многословные имена не в ходу, поэтому меня звали так, как я представился, – Эндрю, переделав его в Андрияша…

Среди вожаков Евген имел репутацию рассудительного и справедливого человека, бывал третейским судьей по спорным вопросам – ну, кто неправильно мужика обидел, скотину не ту увел и прочее. На сходе его и избрали старшим атаманом. Меня, человека неизвестного, пусть и знавшего воровское «слово», предложившего план ограбления, никто не избрал бы начальником. Курфюрст, пообщавшись со мной, сумел так всех поставить и построить, что люди слушались меня беспрекословно. Ну если кто начинал ворчать, то имел дело вначале со мной, а потом с Курфюрстом…

По моим представлениям, Евген был еще безобразно молод – лет тридцати пяти, не больше. Ни умом его Бог не обидел, ни силушкой. Такому бы парню следовало родиться в дворянской, а то и королевской семье. Но, даже будучи сыном простого кузнеца, он не ограничился, как его отец и дед, ковкой подков да переделкой ломаных кос в охотничьи ножи, а стал первоклассным оружейником. За его клинками приезжали рыцари из самых отдаленных уголков Швабсонии. А кирасы, что выходили из мастерской Евгена, не пробивали ни копья, ни стрелы. Разве что арбалетный болт. Каждый панцирь стоил, может, и меньше, чем мои бывшие доспехи, но – прилично! И деревня, где жил оружейник, была не крепостная, а вольная, императорская. Живи да радуйся! Казалось – зачем человеку выходить на большую дорогу?

Лет десять назад купцы, покупавшие доспехи, уговорили оружейника выпить с ними чарку вина. Отказаться неловко, да и что будет здоровяку с одной чарки? Но то ли силы не рассчитал, то ли вино было с «секретом», но скоро Евген стал совсем пьяным. Ну а потом купцы усадили парня играть в кости. И конечно же, он проиграл. Проиграл все мечи и кирасы, огромную сумму денег да красавицу-жену в придачу…

Чтобы отдать долг, пришлось заложить ростовщику-иудею мастерскую. Спустя годы можно было кусать локти, ругать себя и сетовать на негодяев, но – поздно!

Чтобы отдать деньги, на которые исправно «капали» проценты, Евген не выходил из мастерской днями и ночами. И он уже почти вернул долг, как случилась новая беда… Любимая жена, всю ночь ублажавшая похотливых скотов, не попрекнула мужа ни единым словом, от чего ему было еще горше, но, не выдержав позора, наложила на себя руки. Приор ¹ не хотел хоронить самоубийцу на освященной земле. И опять пришлось брать взаймы, чтобы пожертвованием обеспечить жене отпущение грехов. Конечно, настоятель не обещал полной индульгенции, но за двести талеров душа супруги попала в чистилище, из которого она должна была вскорости перейти в рай. Но – за особую плату!

Будь он один, Евген продал бы мастерскую и утек в какой-нибудь город, где его талантам нашлось бы применение. Но на руках оставались двое сыновей, престарелая мать и родители жены. Потому, здраво подумав, он переговорил с парой соседей и вышел на первую «охоту».

Соратники Евгена имели доспехи и хорошее оружие. Стало быть, шанс остаться в живых был выше, чем у других. «Охотились» они в долине Святого Ефима – Иоахима, милях в сорока от деревни – нельзя гадить там, где живешь!

В Иоахимстале не было конкурентов – слишком часто ездили солдаты, сновали стражники, имперские чиновники всех мастей и уровней. Да и «обоз смерти» (те самые клетки, с которыми я был неплохо знаком) наводил страх. Вместе с тем через долину любили ездить купцы, чувствовавшие себя в безопасности.

Банда Евгена никого не грабила. Боже упаси! Просто к хозяину или старшему каравана подъезжал неприметный человек, предлагавший заплатить пять процентов от стоимости товара – въездную пошлину. В сущности – вполне приемлемая цена.

На первых порах «неприметного» посылали куда подальше, норовили побить. А дальше, у тех, кто отказывался платить, ночью вдруг вспыхивала одна из телег с товаром. Утром опять приходили посланцы и предлагали заплатить… Ну если же нет, случался пожар, который уничтожал половину груза, или кони, поевшие свежей травы, вдруг начинали падать…

После третьего раза купцы поумнели. Даже те, кто имел хорошую охрану, предпочитали платить – воевать, как известно, накладнее. А убытки, понесенные из-за самозваных сборщиков, относили на счет покупателей…

Другие атаманы не раз пытались узнать – в чем тут хитрость? Подкрасться ночью к обозу, поджечь одну из телег хотя и сложно, но – можно. Но как заставить вспыхнуть то, что, в сущности, гореть не должно – воз с железными поковками или с горшками? Или – чем Евген умудрялся посыпать траву, чтобы кони валились с ног, но, полежав час-другой, вскакивали? (Это, кстати, тоже приносило хороший доход…) Но сам атаман своих секретов не выдавал, а его подручные даже в изрядном подпитии не могли рассказать о том, чего не знали.

…Вначале падает дерево спереди, потом сзади, а уже потом выскакивают люди с дубинками и топорами. А там как пойдет. Если охрана сохранит присутствие духа – отобьется. Если не сохранит, не отобьется… Все просто. Посему умные купцы на охране не экономят, понимая, что лучше переплатить, чем потерять все. Если нет денег, надо объединяться с такими же безденежными и ехать вместе. Дело-то ведь не только в силе. Разбойник не полезет туда, где знает, что получит отпор. Купец, которому есть что терять, дерется лучше. А разбойнику вместо добычи получить стрелу в бок или копье в зад? Оно ему надо? Лучше подождать, потому что купцов неумных, жадных и… чересчур торопливых тоже хватает. Иначе – чем бы кормились бандиты?

Когда впереди первой лошадиной морды упало подрубленное дерево, солдаты привычно напряглись, приготовившись к отражению атаки. Арбалетчики взяли на прицел подозрительные кусты, а копейщики подняли щиты, готовясь прикрывать и себя, и товарищей…

Минуты ожидания тянулись муторно, как старая кожа на новом барабане. И тут на макушках деревьев раздалось шевеление. «Щелк» – пропела тетива, и нетерпеливая стрела пронзила воздух… «Кар-рр» – злобно раздалось в ответ, и из ближайших кустов спикировало несколько разъяренных ворон, поспешивших обругать и обгадить незадачливого стрелка…

– Убрать дерево! – распорядился коренастый мужчина в кирасе.

Фигура знакомая. Да и голос тоже. Ба, так это вассал графа фон Флика, Герман фон Шлюффендорф собственной персоной! Тюремщик, мнящий себя рыцарем… Кто он там еще – управитель земель? Тогда все правильно – кому как не ему граф поручит перевозку ценного груза?

Что же, нервы у управителя крепкие. Посмотрим, что будет дальше. А дальше, ярдов через двести, у меня были приготовлены новые деревья. И опять потянулись минуты ожидания.

Опять – дерево упало спереди, другое – сзади. Копейщики нацелили копья, арбалетчики направили арбалеты… И опять – недовольное карканье.

На третьей «точке» упавший ствол задел-таки переднего коня (его жалобное ржание резануло по сердцу…), и опять тишина, нарушенная командами и руганью. Ругался Шлюффендорф, бранились стражники. В третий раз – пустышка!

Разбойники, получившие приказ не стрелять и не лезть без команды, сидели тихо, как мышь под веником. Я как раз и опасался, что мужицкая вольница не вовремя начнет орать и загубит все дело. Но, видимо, сказалась привычка часами сидеть в засадах и выбегать только по команде старшого. Молодцы!

Охранники, «державшие» обе стороны дороги, поняли, что атаки и на этот раз ни последует. Вот арбалеты опущены, а то и совсем разряжены (Нельзя их долго натянутыми держать!), щиты сложены на телеги, а фон Шлюффендорф, обойдя весь обоз, махнул рукой, приказывая трогаться дальше. Однако передний воз, как не старались погонщики, не хотел трогаться…