Текст книги "Слово наемника"

Глава четвертая
Беглец с телегой…

Вначале шел ночами, а днем отсыпался в придорожных канавах, стараясь укрыться и сделаться незаметным. Потом решил, что идти нужно быстрее, шел и днем и ночью.

Если появлялись группы всадников – прятался, а одиночные возки и телеги мне были не страшны. Да и крестьяне не видели опасности в старике, похожем на нищего, и не задевали меня.

Чем дальше я уходил от серебряного рудника, тем спокойней становилось на сердце. Вот и сейчас, определив, что за мной катит возок, где сидит не больше двух человек, не стал прятаться, а только прижался к обочине узкой дороги.

– Эй, нищеброд, куда путь держишь? – окликнул меня толстый благообразный пейзанин в чистеньком камзоле, державший в руках вожжи.

– В город, – отозвался я.

– Садись, старик, подвезем, – радушно предложил второй – точная копия первого, бывший за пассажира.

– Эх, спасибо, сынки, спасибо! – суетливо поблагодарил я братьев, которые, если и были меня младше, то ненамного… – Подвезете старика – век за вас буду Бога молить. Кхе-кхе… – зашелся я в старческом кашле.

Втиснувшись между корзинами с сонными курами и мешками, я облегченно вздохнул. Мои соседки недовольно закудахтали, но быстро успокоились.

– Есть хочешь, старый? – поинтересовался первый и, не дожидаясь ответа, кивнул своему седоку-копии: – Дай чё-нить убогому, брат. Боги милостивы к тем, кто нищим и увечным подает!

Бормоча слова благодарности, я жадно вцепился зубами в краюху хлеба с сыром. Сухари закончились давно, и в последние дни я ел только то, что удавалось найти в придорожном лесочке – яблоки-дички, сморщенные ягоды и заячью капусту. А находить по осенней поре становилось все труднее и труднее…

– В город-то тебе зачем? В гости идешь? – поинтересовался второй. – Или так, просить за-ради Христа?

Я только повел плечами – понимай, мол, как хочешь. Да и трудно сказать что-нибудь определенное, если не знаешь – в какой город едут братья. Для пейзан город бывает только один: тот, что ближе. Это про дальние они будут говорить «Кольбург», «Эзельбург» и далее…

Насытившись, почувствовал, что не прочь бы подремать. Но что-то меня смутило. То ли чрезмерное радушие братьев, то ли почудилась усмешка, когда сказали «за-ради Христа…» Ладно, если надсмехаются над старым нищим. Это нормально. Молодежь свысока смотрит на стариков, а домовитый пейзанин на нищего бродягу. И еще – один из братьев сказал: «Боги милостивы…» Почему во множественном числе? Уж не язычники ли? Конечно, язычники бывают разными. Кто-то своему богу цветы дарит, а кто-то – сердца людей. Пока не знаешь, кто перед тобой, да каким они богам молятся, лучше спать вполглаза.

– Заснул? – вполголоса спросил тот брат, что был за возчика.

– Вроде бы… – отозвался второй.

– Ну пусть спит себе, – решил первый и прикрикнул на лошадь: – Н-ну, пошла, кляча безмозглая!

Свой приказ братец сопроводил ударом бича. Зачем, спрашивается? Видит же, что конь устал, так чего его бить? Ну пойдет быстрее, быстрее устанет, а потом раньше времени и помрет!

Коняга, хоть и нехотя, затрусила быстрее. Братья молчали, а я делал вид, что сплю.

– И куда мы с ним? – прервал молчание второй. – В город?

– Посмотрим… – неопределенно буркнул первый.

Сквозь прикрытые веки я чувствовал, как братья время от времени бросают на меня взгляды. Повозка проехала еще пару миль, а потом свернула на лесную дорожку и остановилась, въехав на небольшую полянку.

– Эй, старый! – потрогал меня за плечо один из братьев. – Вставай, приехали.

– Так ведь города-то здесь нет… – деланно зевнул я, старательно тряся головой и озираясь по сторонам. – Вы куда старика привезли?

– А зачем тебе город? – хохотнул второй брат, деловито вытаскивая моток веревки. – Посидишь тут немножко, нас подождешь. Мы муку да курочек продадим – назад вернемся. Не бойся, к вечеру на месте будем. Давай, – обернулся он к брату, – руки придержи…

Я ударил братца ногами в грудь. Для второго, поспешившего на помощь, очень кстати пришлась корзинка с курами. Надеюсь, куры не пострадали…

Птицы с перепуганным кудахтаньем разлетелись по поляне, но быстро успокоились и стали выискивать корм. Осмотрев одежду братьев, «позаимствовал» у одного камзол. Штаны оставил свои. (Ну не совсем мои – снятые с нищего.) Хотел взять чулки, но чистых у них не было, а те, что на ногах, пахли не очень хорошо… Пожалуй, запахи в бараке были лучше. А вот башмаки пришлись впору. Конечно, одежда сшита не на мою фигуру, но – сойдет.

Братья, привязанные к березе, очухались и угрюмо наблюдали, как я обыскиваю телегу. То есть раскидываю в разные стороны корзины с курами и мешки с мукой. Из оружия нашел только пару ножей с короткими клинками. Братишки следовали императорскому запрету носить оружие длиннее полдюжины дюймов (понятное дело, что запрет касался лишь пейзан!). Под рогожей, на самом дне, обнаружил небольшой серп, выточенный из странного, слегка прозрачного камня фиолетового оттенка. Я не очень силен в минералогии, но камень напоминал аметист. Пожалуй, штука-то не из дешевых. И где пейзане такие сокровища разыскивают? Неужто хранятся от дедов-прадедов? Но тут даже не прадедами пахнет, а прапрапра… и так далее…

– Стало быть, в жертву меня решили принести? – поинтересовался я, демонстрируя находку. – Кому? Будете молчать? Ладненько, тогда я буду вас пытать…

По большому-то счету, мне было все равно – на чей алтарь меня хотели положить. Но узнать – дело принципа! И хотя братики молчали, я знал – расскажут как миленькие. Только, судя по напрягшемуся виду, бивали парней часто, обычные удары не подействуют, а на пытки не было времени…

– Славная пшеничка уродилась… – доброжелательно сказал я, вспарывая серпом один из мешков. – Видите, дорогие мои, я вашим серпом жертву приношу. Матушке-природе отдаю то, что вы у нее забрали!

Мука потекла на сырую от вчерашнего дождя землю, создавая на пожухлой траве белоснежный холмик. Распорол еще один мешок. Посмотрев на страдальческие физиономии братьев, принялся утаптывать муку, старательно вминая ее в грязь:

– Каким богам вы меня собирались отдать? Чернобогу? Тору?

Полянка стала выглядеть так, будто ее занесли снегом. Жаль, что, впитывая влагу, мука быстро темнела. Братья посматривали исподлобья, с ненавистью, но – молчали. Ладно, пойдем другим путем…

Я развел костерок. Свернул головы двум курочкам, выпотрошил тушки и щедро намазал их мокрой мукой. Дождавшись, пока ветки прогорят, закопал птиц в тлеющие угли. В пожитках братьев обнаружилась соль и лук. В предвкушении пиршества приступил к «допросу»:

– Говорить будете?

Братья переглянулись и презрительно покачали головами.

– Ну коли не будете – не взыщите…

Не мудрствуя лукаво, я принялся «казнить» кур. Отрывал им головы, отбрасывая тушки подальше. Птицы вырывались, жалобно кудахтали, а у братьев на глазах выступили слезы… На пятой убиенной птице один из близнецов «сломался»:

– Дед, все скажем. Не надо так…

– Спрашиваю, – покладисто кивнул я, прекращая показательные «казни». – Кому меня в жертву собирались принести?

– Всем сразу.

– А зачем?

– Как зачем? – удивился моей непонятливости второй брат. – Чтобы они нам удачу послали. Для чего еще богам жертву приносят?

– Вот уж не знаю… – покачал я головой. – Никогда жертв не приносил.

– Мы с братом жениться хотим, а невесты найти не можем. Вот и решили старых богов улестить, раз новые не помогают.

«Ишь ты, „новые“ им не помогают!» – хмыкнул я про себя, но особенно удивляться не стал. Половина Швабсонии до сих пор оставалась язычниками – в отличие от Восточной империи, здесь никто никого насильно в христианство не обращал. Судя по новеньким крестикам, вываливавшимся из-под ворота, братья были неофитами, не осознающими разницы между Единым и идолами. Но кто я такой, чтобы читать им проповеди?

– Стало быть, меня в жертву, а боги вам невест искать должны? Хитро! В свахи, значит, богов заделали. Как все просто! А хватило бы жертвы-то?

– На одну бабу точно бы хватило! – с уверенностью в голосе сказал брат, которого я мысленно именовал «второй».

– А на другую? Одной-то не маловато будет?

– Нам с Паулем и одной достаточно.

– Одна на двоих? – удивился я.

– Мы люди небогатые, – резонно заметил «первый». – Живем вместе, хозяйство вместе ведем. С утра и до ночи работаем. Пшеницу выращиваем на продажу, а ячмень, чтобы курочек кормить. А кто нам будет готовить да стирать? Все сами да сами. Надоело. Нам уже скоро по пятьдесят лет стукнет, а мы словно молоденькие… Женщина нужна в хозяйстве. Опять же, для курочек женская рука нужна. А двух жен содержать – накладно. Две невесты и есть за двоих будут. И белья постельного не напасешься.

Обдумывая услышанное, я покрутил головой и стал выковыривать из прогоревших углей запеченную куру.

– А спать с ней вы как собираетесь? Вместе или по очереди? – поинтересовался я, раскалывая спекшуюся корку и блаженно зажмуриваясь от аромата.

– Нам женщина нужна, чтобы еду готовила, стирала да курам корм задавала, – глотая слюнки, заявил тот, которого звали Пауль. (Не удивлюсь, если «второй» окажется Пьером!)

– Да ну? Только для хозяйства? – хмыкнул я, подсаливая курятину и отправляя в рот первый, самый вкусный кусок. Ммм… – Плохо, если только для хозяйства. Женщины… – многозначительно причмокнул я, доедая вторую ножку, – они ласку любят. А два мужа на одну жену – совсем и неплохо. Можно по очереди любиться. Одну ночь – Пауль, а вторую – Пьер. Ты ведь Пьер? А можно и вдвоем. Один ласкает, второй – любит…

Пауль и Пьер угрожающе засверкали глазами. Дескать – ты нас только развяжи, так мы покажем…

– Нам это баловство ни к чему! – пискнул-таки Пьер. – Нам баба для работы нужна.

– Ну, дорогие мои, понятно, почему вы до сих пор не женаты. От работы даже кони дохнут. Вам не жена – рабыня нужна.

– Не твое собачье дело! – взвизгнул Пауль, густо краснея.

Хотя, может, это был Пьер?

– Конечно, не мое, – согласился я, доедая первую курочку и засматриваясь на вторую. Решив, что вторую можно оставить на ужин, стал собираться.

– Дед, а с нами что будет? – обеспокоенно спросил первый брат, а второй поддакнул: – А с лошадью как?

– Лошадь себе возьму, – ответил я, сбрасывая с телеги лишний груз и прикидывая, что взять, а что оставить.

Еды мне теперь хватит надолго, а на ярмарку я не собираюсь. Жаль только, что денег у братишек оказалось мало – не расторговались еще. Наверное, стоило посидеть да подождать, пока они в город съездят.

– Как себе? А мы?! – в один голос завопили братья.

– А что вы? – недоуменно переспросил я. – Посидите тут, в лесу. Рты я вам затыкать не буду, на помощь позовете. Авось кто-нибудь и подойдет. Так что – орите громче.

– Помогите! – визгливо заорал Пауль, за что заработал пинок под ребра и увещевание:

– Орать будешь, когда я уеду! Еще раз услышу – язык вырежу. Понятно?

– Дедушка, нельзя же так! – плачущим голосом сказал Пьер. – Мы к тебе со всей душой – на телегу посадили, накормили, чем боги послали, а ты как с нами обошелся? Товар спортил, ограбил, да еще и в лесу бросаешь, волкам на съедение. Не по-христиански это!

– Ничего себе! – задохнулся я от удивления. – Это где тут христиане выискались? А кто меня в лес завез, в жертву собирался принести? Серп – кур потрошить?

Пауль, уставившись в меня наивными глазенками, оттопырил губу и заныл:

– Но ведь не принесли же? А раз мы тебе ничего плохого не сделали, то зачем ты нас избил да к дереву привязал?

– Надо было подождать, пока сделаете? – присвистнул я.

Братики промолчали, но по их хмурым мордам было заметно, что они искренне считают себя несправедливо обиженными. Наконец тот, который Пьер, не выдержал:

– Все равно неправильно это!

– Конечно, неправильно, – согласился я. – Было бы правильно, если бы вы меня тут повязали, а на обратном пути в жертву принесли? Кому? Фрейе или – Фригг?

– А кто это? – заинтересовался Пьер.

– Даже этого не знаете? – поразился я. – Вы, олухи, каким богам жертву-то собирались принести?

Братья неуверенно переглянулись, и Пауль стал перечислять:

– Ну там – Тору, который с молотком ходит, Вотану, Одноглазому, Локи.

Мне стало смешно. «Христиане» собрались принести жертву языческим богам, а кому именно – не знали.

– Точно, бестолочи… – вздохнул я. – Тору да Вотану делать больше нечего, как вам бабу искать. Ну а Локи вам такое «сокровище» найдет, что жена вас самих по хозяйству запряжет.

– Ну а кому надо приносить? – не унимался Пьер.

Вспоминая полузабытый курс лекций, я изрек, старательно копируя профессора Томянини:

– Фригг – жена Вотана-Одина, мать всех богов. Она же отвечает за потомство всех проживающих на земле – асов, ванов, людей и прочих. А Фрейя – это богиня любви. Если жену хотите найти – значит, им. Тор – он громом гремит да молнии бросает. Бабу у него попросите, а он вас так шибанет, что мокрое место останется. А Вотан, он больше воинам помогает, ученым да поэтам…

Я бы еще чего-нибудь вспомнил, но заметил, что братья скисли. Пауль, пожав плечами, изрек:

– Не стоит жертвы бабам приносить, хоть они и богини. Лучше уж мужикам, они нас быстрее поймут. А на кой нам любовь? А детей нарожает – так одно разорение. Хотя, – уставился он на брата, – если бабу с ребенком взять, так это же готовый работник…

– Интересно… – улыбнулся я. – Если бы ваши батюшка с матушкой так же рассуждали, вас бы и на свете не было. Какой дурак вас надоумил?

– Ты, дед, на нашего батюшку не клевещи! – возмутился Пьер. – Как щас помню, когда мы малые были, у нас корова сдохла, лошадь захромала, пшеницу град побил, а сестрица старшая забрюхатела невесть от кого. Батюшка жертву принес, тогда у нас все и поправляться стало. И лошадь выздоровела, и сестрица дите скинула.

– М-да, парни, – грустно изрек я. – Не повезло вам с батюшкой…

– Ничего, боги разберутся! – веско заявил Пауль и пригрозил: – Ты бы нас развязал лучше. Иначе – боги на тебя разозлятся!

– Разозлятся? – спросил я, принимая обеспокоенный вид.

– Разозлятся, как есть разозлятся и накажут! – радостно поддакнул Пьер. – А с нами поедешь, так мы тебя не всего в жертву принесем, а только… так, кусочек.

– А вот если мне вас богам подарить, целиком, так, может, – простят? – раздумчиво проговорил я, помахивая серпом перед носами братьев.

Глянув на посеревшие лица, я усмехнулся и убрал серп подальше. Потом, погрозив незадачливым жрецам кулаком, сел на телегу и тронул вожжи.

Едва успел выехать на тракт, как услышал: «Помогите! Спасите!» Пришлось возвращаться…

– Я вам говорил, чтобы пока не орали? – спросил я, подходя ближе и вытаскивая нож. – Не обижайтесь…

Убивать деревенских дураков или резать им языки я не стал. Колышек, вставленный в рот и завязанный сзади веревочкой, позволяет издавать только глухое мычание. С дороги их никто не услышит. Но если Пауль догадается распутать веревочки у Пьера, а Пьер – у Пауля, живы будут. Ну а коли не догадаются – не судьба…

На шпилях развевались флаги, на каждом медведь, вставший на дыбы (то ли герб города, то ли герб владетеля?). Название можно не спрашивать. Раз на гербе медведь, стало быть, город звался как-нибудь вроде «Медвежьегорска», «Медвежьего логова» или «Берлоги». Словом, что-то вроде Берлина.

Останавливаться в городе на ночлег я не рискнул. Какой-нибудь фермер возьмет и опознает телегу и коня братьев. Кивал встречным, снимал шапку перед верховыми и теми, кто носил на боку меч.

На ночь свернул в лесок, выбрал полянку и стал распрягать лошадь. Распрячь-то я ее распряг, а потом сел и задумался. А как я буду ее обратно запрягать? Оседлать коня – это совсем не то, что его распрячь-запрячь… Сообразил – нужно записать последовательность действий по распряжке, а завтра все сделаю в обратном порядке! Нацарапал на куске коры схему и сел доедать холодную курочку, оставшись вельми доволен собой. Зря, что ли, мантию бакалавра носил? С тем и заснул.

– Проснись, старичок, лошадь проспишь! – услышал я веселый голос, ощутив сквозь сон что-то острое и холодное у горла.

Как же так? Подпустил! Раньше за мной такого не водилось. Старею.

– Быстрей шевелись, – поторопил меня другой голос.

Сильные руки помогли сползти с нагретого за ночь ложа. Спотыкаясь и натужно кряхтя, я встал.

Парень лет двадцати, белозубо улыбнувшись, помахал ножом у меня под носом. Решив, что старый хрыч угрозы не представляет, убрал клинок в ножны.

– Кто такой? Куда едешь? – отрывисто спросил он.

– Крестьянин я, домой еду… – ответил я, виновато пожав плечами, украдкой посмотрев по сторонам.

Лошадь, которую я уже считал своей, спокойно, безо всяких записей седлал, то есть запрягал второй разбойник, казавшийся мне ровесником (не тому возрасту, на который я выглядел, а тому, что был на самом деле). Попутно он осматривал поклажу.

«Вот сволочи!» – ругнулся я мысленно. Не иначе попался разбойникам. Или – крестьянам, что иногда шалят на дороге…

– А где же у тебя дом-то, крестьянин? – поинтересовался обладатель веселого голоса, а потом без предупреждения ударил меня кулаком в живот: – Врешь, скотина!

Я упал и правдоподобно застонал, показывая, как мне больно, а обидчик, беззлобно спросив: «Куда же ты едешь, если дальше ехать некуда?» – пнул носком сапога под ребра.

«Вот гад!» – думал я, катаясь по земле, пытаясь сдержать крик, – зацепил по ребру, ушибленному проклятым кузнецом. Зато, пока катался, успел увидеть еще одну фигуру, стоящую чуть в стороне.

– Хватит! – услышал я женский голос.

Судя по властному тону – атаманша. Редкость, конечно, но бывает, что баба в атаманах ходит. По голосу судить – не старая. Лет… двадцать, от силы – двадцать пять.

Я замер, поджал под себя руки и ноги и, тихонько поскуливая, поднял голову, пытаясь рассмотреть – что тут такое?

Женщина была на расстоянии двадцати шагов, да еще и с луком в руках.

– Лазутчик он, – уверенно заявил молодой. – Чего его жалеть?

– Если лазутчик, нужно допросить, – подтвердил второй, оставляя мои пожитки и направляясь к нам: – Нужно поспрашивать, кто его послал, зачем.

– Допрашивайте, а потом прирежьте, – жестко сказала женщина.

«Добрая девушка! – хмыкнул я про себя. – Как бы к ней приблизиться?»

– Лазутчик я, лазутчик… – забормотал я, принимаясь елозить по земле, как испуганная гадюка. Увильнув от очередного пинка, подполз к атаманше и схватил ее за ноги: – Не убивайте меня, милая госпожа, все расскажу…

Женщина, гадливо морщась, попыталась отпихнуть меня ногой:

– Пшёл вон, тварь!

– Ну чего ты нам скажешь? – поинтересовался молодой и пнул меня в бок. Гаденыш!

Когда мужчины склонились надо мной, я распрямился, как сжатая до предела тетива…

С атаманшей пришлось возиться – вырывалась и царапалась, а бить ее кулаком я пока не стал. С трудом, но удалось уронить на землю и связать руки тетивой, срезанной с ее собственного лука.

Пока возился с фрау, зашевелились мужчины. «Старею», – снова подумал я, разыскивая веревку. С полгода назад она бы не понадобилась. Полежали бы часок-другой, а я бы за это время успел многое сделать. Увязав пленников, усадил их рядышком и сел напротив. Посмотрев на лицо атаманши, отвел глаза…

– Что, нравлюсь? – спросила она с вызовом.

Я промолчал. Девушка когда-то была красивая. Когда-то, потому что кто-то довольно умело ее изувечил – рот разрезан едва ли не до ушей, а вместо носа торчат две черные дыры.

– И что же мне с вами делать? – вздохнул я, стараясь не смотреть на жуткие шрамы.

– Да пошел ты… – отозвалась атаманша.

– Подожди-ка, – вдруг выкрикнул пожилой. – Руки-то у тебя…

Чего он там разглядел? А, следы кандалов. А ведь и поносил-то всего ничего… Ухмыльнувшись краешком рта, поправил рукава и показал на ноги:

– Там тоже.

– Свежие, – кивнул с пониманием пожилой. – Беглый?

– Беглый. С серебряных приисков.

– Колодник! – улыбнулся пожилой и продекламировал: – Стенка, балка, потолок, позолоченный замок…

– Чтоб замочек нам открыть, нужно кое-что добыть… – ответил я и поинтересовался: – Какой «инструмент»?

– Раньше гвоздиком был. Ну теперь ножницы. А он, – кивнул на молодого, – вообще без профессии.

Ножницы, они же ночные парикмахеры, что стригут прохожих.

– Я – стрелка, – с гордостью сказала женщина. – Но можно – Марта.

Вона! Целая стрелка! Я знал (узнаешь, если всю жизнь якшаешься с головорезами и жуликами!), что стрелкой именуется наемный убийца, предпочитающий бить жертву из лука. Есть арбалетчики-стрелочники, но они ценятся ниже. Кстати – хоть мужчину, хоть женщину, но убивца будут звать стрелкой безо всякого уничижительного значения.

Понятно, почему верховодит баба. Наемный убийца ценится выше, нежели грабитель или разбойник (но ниже, чем вор-домушник или медвежатник).

– А ты? – цепко посмотрел на меня «парикмахер».

– «Перышко». А вообще, по жизни – драбант, ландскнехт… Кто там еще? В общем, наемник, – представился я, перечислив все «титулы». И чтобы сразу ответить на вопросы, которые еще не заданы, пояснил: – «Слово» знаю, потому что друг сказал.

– И друг у тебя в силе, коли наемнику «слово» доверил, – хмыкнула атаманша.

– Вроде того, – согласился я, еще не решив – стоит ли им говорить о друге-короле.

– Может, развяжешь? – поинтересовался пожилой.

– Хм… – покачал я головой. – Может – и развяжу. Но потом…

– Не доверяешь? – спросила Марта без обиды.

– Есть немного, – кивнул я. – А вы бы доверились? То, что «слово» знаете, еще ни о чем не говорит. Может, поймали какого бедолагу. Под пытками все расскажешь…

Молодой, услышав последнюю фразу, гордо простонал:

– Я и под пыткой не скажу.

– Глупый ты, жизни не видел, – усмехнулся пожилой. – На дыбе не висел. А если бы тебя на «кобылу» посадить, соловьем бы запел.

– Какую кобылу? – не понял парень.

– У наемника спроси…

– А ты откуда знаешь? – удивился я. – Сидел?

– Сам, слава Богу, на «кобыле» не ездил, – покачал головой пожилой, – но видел. Я в рудниках господина Флика шесть лет кайлом махал, пока серебра под свой вес не нарубил. Хорошо, тощий был, а не то еще лет на пять хватило бы.

– И «гнома» синего помнишь?

– Кто ж его, падлу, забудет? У нас тут много таких бродит, кто ему глотку жаждет перегрызть. А у меня мечта – найти господина обер-берг-мастера да серебром его досыта накормить. Чтобы и в пасть породы насовать, и в задницу.

– Ладно, – кивнул я и стал разрезать веревки.

Пожилой сразу же захлопотал вокруг парня. Атаманша, намочив платок в ближайшей луже, приложила к посиневшему лбу.

– Как же ты его так, – вздохнул отпущенник. – Мог бы полегче…

– Разозлился, – объяснил я. – Этот щенок меня в ломаное ребро пнул…

– А ты бы не пнул? – огрызнулась Марта, меняя тряпку: – Крестьянин, видите ли, а сам – тоффель тебе в дышло, прямо в болото прется. Где это видано, чтобы крестьяне в болоте жили? Мы и решили, что лазутчик. В Ульбург он едет… Где хоть он?

Действительно, где? Я задумался. Взяв ветку, принялся чертить на земле план местности, по привычке размышляя вслух:

– Так, к руднику нас везли отсюда… Потом рудник… Из рудника я пошел сюда… Город с медвежьим названием…

– Берлин, – подсказал пожилой. – Тут раньше замок графа Альбера Медведя был – Медвежья берлога.

Слушая вполуха рассказ о том, как старый граф «стриг» на большой дороге купцов, я продолжал рассуждать:

– Ехал я так… Тут меня подобрали. А тут… Мать твою! – взвыл я, осознав собственную глупость.

Все ясно. Когда выезжал с полянки, где оставил язычников с христианскими именами, свернул не на ту дорогу.

М-да… Мне стало стыдно. Как же так?! Полки в бой водил, а сам заблудился…

– Заплутал? – участливо спросил пожилой и утешил: – Бывает. Тебя как звать-то, дед?

– Можно – Эндрю, – назвал я одно из крестильных имен, не обидевшись на «деда».

– А я – Хельмут, – представился он. – А это Всемир, – показал на парня.

– Всемир? – заинтересовался я, услышав непривычное для здешних мест имя.

– Из пруссов он, – ответила Марта за парня.

То-то мне почудились знакомые звуки. Матушка, прожив двадцать лет в Швабсонии, говорила со славянским акцентом.

– Земляк? – с надеждой поинтересовался Всемир, позабыв про разбитую голову и припухшие глазки.

– Наполовину. Матушка, покойница, из восточных славян была.

– Из восточных? – удивился Хельмут. – А как в Швабсонию попала?

– Отец там с купеческим караваном был, вот и привез, – быстренько соврал я.

Ну не будешь же объяснять незнакомцам все тонкости династических браков? Славянские короли, именовавшие себя князьями, претендовали на побережье Янтарного моря, где проживали их родичи – пруссы. Престарелый герцог Пруссии (дядюшка Мечислав старится с моего детства и никак не может состариться!) хотел объединить свое герцогство и Фризландию с Моравией и Полонией. Его троюродный брат, король Фризландии, Моравии и прочее (мой родной дед), хотел того же. Чтобы не спорить и не вести войну, проблему решили с помощью женитьбы. Так мой отец и приобрел себе жену, ставшую мне матерью. Кто-то из их детей (раньше и я был одним из претендентов!) должен был стать герцогом Пруссии (то есть князем!).

Марту волновали другие дела, более насущные:

– Что дальше-то будем делать? Всемир неделю пролежит, не меньше…

Новые знакомые смотрели на меня укоризненно…

– Ну, братцы, – развел я руками. – Что получилось, то получилось. Если покажете, куда ехать, до лагеря довезу. А дальше у меня дело есть.

– Курёнка не продашь? – поинтересовался Хельмут, бросая голодный взгляд на телегу. – Мы тут уже несколько дней на подножном корму.

– На подножном?! – возмутилась Марта. – А кашу по утрам кто жрет? А похлебку? Не ты?

– Так с каши-то какой толк? – хмыкнул Хельмут. – С гороха только воздух портить.

– Ну, гороха не любишь – будешь траву жевать! – пообещала Марта и пожаловалась: – Я им, козлам, готовлю, как проклятая, а они еще и носы воротят.

– Да что ты, что ты… – засуетился разбойник. – Это я так, к слову. А курочку перекусить – неплохо бы.

А мне вдруг захотелось гороховой каши.

– Ладно, – засмеялся я. – Поехали курочку перекусывать.

Вожжи я вручил Хельмуту, правившему лошадью с нескрываемым удовольствием. Всемир, привалившись к мешку, постанывал, если колесо попадало в колдобину, а атаманша дремала.

Имя Марта, по моим представлениям, должна бы носить крестьянская девка – плотно сбитая, с титьками, что не удержит никакой корсаж! А тут… Тощая, маленькая, с мальчишеской стрижкой и плоской грудью. Да и красотой не отличалась – шрамы украшают только мужчин, да и то не всяких. Конечно, после трех стаканов шнапса за красавицу сойдет. Но я не пил двадцать лет!

Но это была женщина. Я, к своему удивлению, почувствовал, что каторга не избавила от грешных желаний. Даже пожалел, что пошел на переговоры с грабителями, – можно бы вначале изнасиловать Марту, а уже потом мириться. С другой стороны, тогда бы пришлось их убивать, а так, глядишь, они еще могут пригодиться.

– Хочешь меня? – спросила Марта, резко открывая глаза, будто и не дремала.

– Н-ну, – кивнул я. А чего скрывать?

– Старый пень, а туда же, – усмехнулась женщина.

– Чем старше пень – тем крепче корень! – ответил я, будучи слегка уязвлен.

– О! А ты дед – не промах, – Марта одобрительно улыбнулась, игриво пошевелив шрамами.

Лучше бы хмурилась…

Всегда представлял себе лагерь разбойников скопищем сырых землянок или шалашей из веток и гнилой соломы. Уже ощущал едкий угарный дым, что лезет в глаза, и ночной холод, от которого не спасает костер.

То, что увидел, больше напоминало хутор – домик из дикого камня, конюшня, пара сараев. Снаружи видны следы запустения – бревна сараев почернели от времени и подгнили, камень оброс мхом, а старая черепичная крыша украшена соломенными заплатами.

Зато внутри было тепло и уютно. Большой зал, половину которого занимал камин. Из мебели только шкуры, столешница и козлы, отставленные в угол. Ни дать ни взять охотничий домик барона средней руки. Сходство усугубляли трофеи – приколоченные к стенам оленьи рога, крылья птиц, кабанья голова и одинокое чучело волка. Судя по зияющим «ранам», «кровоточившим» опилками, его использовали как мишень для метания ножей.

Нашел глазами то, что искал, – два медных гвоздика, из-под которых торчали обрывки свиной кожи – все, что осталось от герба, некогда украшавшего внутренние покои.

Заметно, что здесь хозяйничает женщина, – полы вымыты, шкуры аккуратно свернуты, а на стенах, помимо охотничьих трофеев, развешаны букетики искусственных цветов, вышитые салфетки и прочая дребедень.

Пока мы с Хельмутом укладывали Всемира, разгружали воз, распрягали и устраивали лошадь, Марта успела сменить штаны и плащ на длинную юбку, блузку и фартук.

В таком обличье она мне нравилась больше. Всегда считал, что фрау и фрейлейн не должны бегать по лесам и болотам, охотясь на дичь (вспомнилась отчего-то Светлейшая герцогиня с многоэтажным именем), или караулить на большой дороге путников! Вроде даже фигура у атаманши стала другой – спереди появилась грудь, а сзади – попа.

Когда Марта захлопотала у камина, а в воздухе запахло чудесными ароматами, я решил, что на ее морду можно и не смотреть.

Атаманша сварила гороховую кашу с поджаренными шкварками и луком. Глядя, как Хельмут воротит нос (а Всемир есть отказался), я без зазрения совести съел не только свою порцию, но все остальное!

– Видишь как надо! Смотреть приятно, – похвалила меня стряпуха-лучница, укоризненно посмотрев на Хельмута.

– А! – отмахнулся грабитель. – Я после каторги целый год лопал что попало. Может, курочку? – посмотрел он с надеждой.

– Что попало?! – возмутилась Марта. – А ну пошел отсюда!

Мне стало смешно. Девица со шрамами была младше Хельмута едва ли не вдвое, но действо напоминало выволочку строгой мамаши непутевому чаду.

После завтрака Марта и Хельмут ушли за хворостом. Меня они с собой не приглашали, а я не набивался.

Чтобы не скучать, покопался в сарае, куда складывались ненужные в хозяйстве вещи. В том числе и оружие, не нашедшее спроса в разбойничьем ремесле.

Я успел заметить, что троица предпочитала ножи и кистени. Разумно. Если не умеешь драться длинным клинком, лучше не пробовать.

Оружия нашлось немного – пара охотничьих копий с широкими заржавевшими наконечниками и древками, источенными жучками, сломанный арбалет (кто-то использовал приклад как дубину) и топор без топорища. Был еще старый тесак, кованный в деревенской кузнице. Видимо, все осталось от прежних хозяев. Крестьяне, которых грабили мои новые друзья (вряд ли втроем они могли одолеть купеческий обоз), оружие не носили.

Первым делом я осмотрел тесак. Тесак – штука хорошая. Неказист, но при умении даст фору хоть мечу, хоть шпаге. Но этот, проржавевший насквозь, не годился даже на переплавку.

Поразмыслив, выбрал себе одно из копий. Странное какое-то копье. Явно охотничье. Но на какого зверя? Если на медведя, зачем широкое лезвие? Если на кабана, к чему тут упор?