Текст книги "Казанский Каин"

Глава 7
Новый облик Геннадия Филоненко

Всего в самолете было шесть человек (кроме летчиков и сопровождающего). Летели довольно долго, так что успели заскучать, несмотря на тревожную неопределенность, что всех ожидала впереди. Пролетая высоко над Москвой, видели, как прожектора шарили по небу, пытаясь отыскать в кромешной темени воздушную цель. Разрывались снаряды зениток, не достигая цели.

Когда долетели до Горького, к первой тройке – пожилому человеку в форме майора и двум в штатском (один молодой, другой – средних лет) – подошел сопровождающий:

– Ахтунг![5]5
  Внимание! (нем.)


[Закрыть] Приготовиться к прыжку!

Потом он подошел к каждому из тройки и защелкнул у них за спиной парашютный тросик, что заканчивался кольцом, скользящим вдоль по протянутому под потолком самолета крепкому тросу. Также он защелкнул тросики у двух грузовых контейнеров, приготовив их тем самым к выброске. Майор и двое в штатском построились цепочкой возле дверцы; самолет сделал пару виражей и пошел на снижение, сбавив скорость и планируя на бреющем полете. После этого сопровождающий открыл дверцу и скомандовал:

– Вперед! Шнель, шнель!

Майор выпрыгнул в дверь первым. За ним последовал первый штатский. Второй, средних лет, замешкался, и его практически вытолкнул из дверцы в спину немец-сопровождающий. Тросики дергали за парашюты, они раскрывались, и парашютисты, повиснув на стропах, стали плавно (если смотреть со стороны) спускаться.

Геннадий, чернявый и радист были одеты в обмундирование офицеров РККА. Донец, как самый старший по возрасту, имел чин капитана и, согласно командировочному удостоверению, как сотрудник Управления особых строительных работ Наркомата обороны СССР направлялся в город Казань для выполнения особого задания.

Кочетов был одет в форму старшего лейтенанта, а Шустров, будучи самым младшим, имел звание младшего лейтенанта и состоял при капитане Донце и также имел командировочное предписание в город Казань.

После сброса первой партии парашютистов летели еще минут пятьдесят. Потом все произошло, как с пожилым майором и двумя штатскими, что были при нем. Сопровождающий защелкнул тросики над головами парашютистов, после чего Кочетов, Донец и Шустров выстроились один за другим у закрытой покуда дверцы. Когда самолет снизился, сбавил скорость и стал планировать на бреющем полете, сопровождающий открыл дверцу и скомандовал прыгать. Первым шагнул в дверцу Донец. За ним выпрыгнул Кочетов и последним покинул бомбардировщик радист Шустров. Самолет, прощаясь, покачал крыльями и, сделав разворот, полетел обратно на запад.

* * *

Все трое благополучно приземлились на лесную поляну, выбранную летчиком бомбардировщика грамотно и точно. Контейнер, так тот вообще упал на самую середину поляны, так что искать его в ночи не пришлось. После того как спрятали контейнер и парашюты, сели покурить. Где точно они находились – они не знали. Хотя было известно, что та полянка, на которую они приземлились, находится в хвойном лесу недалеко от деревни Ореховка, которая расположена от города Казани в двадцати с небольшим километрах.

Сориентировавшись, пошли на юго-восток, ставя по пути зарубки на деревьях и ломая ветки кустарников, чтобы при необходимости быстро найти контейнер с запасными батареями для радиостанции, одеждой, питанием, оружием, деньгами и прочим, могущим пригодиться при возникновении различных ситуаций. Железнодорожную станцию Юдино обошли стороной: там наверняка они могли бы напороться на воинский патруль, поскольку, как было известно из оперативных сведений, в Юдино в зоне особой секретности собирался и вот-вот должен был быть передан командованию Красной Армии бронепоезд «Красный Татарстан».

Поселок городского типа Юдино также обошли стороной, после чего было решено разделиться. Старший лейтенант Кочетов должен был войти в город со стороны Пороховой слободы. А капитан Донец и младший лейтенант Шустров пойдут севернее и попадут в Казань со стороны слободы Восстания. Следующая их задача – отыскать жилье, оглядеться и приступить к выполнению своего задания, держа между собой постоянную связь. Как было уговорено еще в школе, встречаться решили каждый четверг в половине седьмого вечера в парке Петрова на лавочке у фонтана, сложенного в виде пятиконечной звезды.

Как только отошли друг от друга метров на сто, показался военный патруль – лейтенант, старшина и рядовой солдат. Патруль следовал прямо навстречу Донцу и Шустрову. Филоненко замедлил шаг, спрятался за ствол дерева и стал наблюдать, как будут складываться обстоятельства: если обстановка станет острой и Донец с Шустровым возьмутся за пистолеты, придется применить оружие ему, чтобы помочь им отбиться от патруля. Он даже достал свой наградной «парабеллум», как вдруг следом за военным патрулем показалось отделение солдат НКВД. Стало понятно, что их выброска не осталась незамеченной. И какой-нибудь колхозник из Ореховки или селянин из того же Юдино видел трех парашютистов, кружащих над местным лесом, и доложил куда следует…

Тем временем начальник патруля начал проверять документы у капитана, поглядывая на чемоданчик в руках Шустрова. Донец вел себя спокойно, нехотя отвечая на вопросы лейтенанта. А потом тот потребовал показать содержимое чемоданчика.

– Да чего там смотреть, – ответил за Шустрова Донец. – Там наши личные вещи и пара банок тушенки.

– И все же я попрошу вас показать содержимое чемодана. Пока что добровольно, – продолжал настаивать на своем начальник патруля, для которого соблюдение должностных обязанностей было не пустым звуком, – время военное, и может случиться всякое.

Даже с места, где затаился Геннадий, было видно, как напрягся молодой Шустров. Донец же, стараясь казаться спокойным, взял из рук Шустрова чемоданчик, поставил его на землю и наклонился над ним. А когда разогнулся – в его руках уже был пистолет. Он дважды выстрелил в лейтенанта, и этого времени хватило патрульному старшине, чтобы приложить капитана прикладом автомата. Однако Донец выстоял и навел пистолет на старшину. Он бы и выстрелил, если бы не один из солдат-энкавэдэшников, молниеносно вскинувший винтовку. Выстрел был неожиданным для капитана. Он удивленно посмотрел на солдата и упал на спину – пуля в точности вошла ему меж глаз. А Шустров стоял и не двигался в оцепенении, кажется не совсем понимая, что вокруг происходит. Солдаты его окружили, и старшина, столь счастливо избежавший смерти, разоружил младшего лейтенанта. А когда вскрыли чемоданчик и обнаружили там рацию, патрулю и солдатам все стало ясно…

Это происходило на глазах у Геннадия Филоненко. Он бы вмешался, если бы Донца и Шустрова остановил только патруль. Глуповато было связываться с отделением солдат НКВД. Никаких шансов на благоприятный исход. А получить пулю в живот или грудь и корчиться от боли – и это в лучшем случае – отнюдь не прельщало Гену Филоненко. Оставалось наблюдать, чем все это закончится. А когда Шустрова увели, Геннадий постоял еще немного, после чего зашагал в сторону Пороховой слободы.

Он вошел в город Фурштадской улицей Пороховой слободы, сплошь застроенной крепкими частными домами. Спустился по ней, перешел через улицу Краснококшайскую и очутился в частном секторе Ягодной слободы. Здесь находилось бесчисленное количество деревянных строений и домишек, по большей части хаотично построенных, и неимоверное число улочек, переулков и тупиков, известных только самим жителям слободы, да и то, наверное, не всем…

В голове сразу возникла карта Казани, которую они перечерчивали в разведывательно-диверсионной школе абвера немереное количество раз. И как теперь оказалось – совсем не напрасно. Все улицы и улочки Ягодной слободы были перед ним как на ладони. Филоненко уверенно пошел по улице Поперечно-Базарной, потом свернул налево на Герцена и, протопав два квартала, снова повернул налево. Потом, не доходя до улицы Межевой, повернул в Межевой переулок. Здесь по левую руку стояли всего три дома. Дойдя до второго, с сильно облупившейся зеленой краской, Геннадий открыл калитку и вошел в палисадник. Поправив вещмешок за плечами, негромко, уверенно постучал в дверь. Потом пару раз громче. Открыли ему не сразу…

– Я Толя Кочетов, племянник Марфы Семеновны, – бодро сообщил Филоненко пароль. – Тетушка шлет вам привет и гостинцы. – Он снял с плеча вещмешок и пытливо посмотрел женщине в глаза.

Женщина, открывшая Геннадию, смерив его взглядом, молча раскрыла дверь шире, давая гостю пройти. Потом, когда он вошел, произнесла заученный ответ:

– Как Марфа Семеновна, жива-здорова?

– Жива и здорова, – довольно ответил старший лейтенант Кочетов, осматриваясь.

– Проходите, – раздвинула перед гостем занавеску хозяйка дома. Впрочем, особого радушия она не проявляла.

Филоненко-Кочетов вошел в просторную комнату, выполняющую роль зала. Из нее вели две двери. Он открыл одну и увидел спальню: аккуратно застеленную кровать и двухстворчатый шкаф с постельным бельем. В другой комнате стоял письменный стол и этажерка с книгами сбоку от стола. Очевидно, эта комната выполняла роль кабинета…

– Ну что ж, располагайтесь, а я пойду, – произнесла хозяйка и стала собираться.

– Вы куда? – удивленно спросил Геннадий, усаживаясь на стул и чувствуя легкую усталость.

– Домой. Я ведь здесь не живу, это дом моего отца, а у меня свой дом, от мужа покойного остался, – спокойно пояснила хозяйка. – Я буду приходить пару раз в неделю. Прибраться там, приготовить горячую еду…

Это вполне устраивало Геннадия. Чем меньше глаз, смотрящих в его сторону, тем спокойнее.

– Ну, если вы так считаете…

Когда хозяйка ушла, Геннадий задумался. Донец убит, Шустрова взяли, и теперь, наверное, он дает признательные показания, поскольку взят он был с чемоданчиком-радиостанцией, так что отпираться и молчать бессмысленно. Ему остается одно: дать признательные показания и согласиться на сотрудничество. В таком случае можно отделаться десяткой лагерей. А иначе – расстрел… Так что органам госбезопасности о старшем лейтенанте Кочетове, надо полагать, уже многое известно. Только вот неизвестно им, где он сейчас находится, ибо посвящать Донца и Шустрова в специфику своего задания не было нужды, а следовательно, они не знали явки, пароли и прочие детали предстоящей операции.

Теперь надлежало срочно поменять облик. И из старшего лейтенанта Красной Армии Анатолия Степановича Кочетова, комиссованного, по легенде, на полгода по причине перенесенной тяжкой болезни, сделаться для призыва на фронт негодным по состоянию здоровья Геннадием Андреевичем Раскатовым, уроженцем поселка Меркуловский Агрызского района Республики Татарстан. Благо документы и прочие подтверждающие бумаги на то имелись в полном комплекте. А легенда была такова: он, Геннадий Раскатов, приехал из своего поселка в Казань и отправился прямиком в военкомат, потому как хотел пойти добровольцем на фронт, чтобы защищать свою социалистическую Родину. Однако его не взяли из-за имеющегося психического заболевания. Не сильно опасного, но, увы, не позволяющего служить в армии. И Геннадий Андреевич остался в городе искать работу, которую покуда не нашел… А в общем-то, будущее покажет, хорошо это или плохо, что его группы теперь нет и он предоставлен сам себе. По крайней мере, он свободен в своем выборе и просто подождет, когда немец, взяв Сталинград, пойдет вверх по Волге и возьмет Саратов, Сызрань, Самару и Казань. И тогда он проявится и станет не последним человеком в этом городе, куда занесла его судьба и черный бомбардировщик фронтовой абвер-команды. А покуда… Покуда он будет вредить ненавистной власти, убившей его отца, насколько у него хватит сил и возможностей.

Глава 8
Мужские часы с гравировкой

Но немцы в Казань не пришли. Мало того что им не удалось взять Сталинград и двинуться вверх по Волге, как они планировали, так их армия попала в окружение и потерпела сокрушительный разгром, после которого Гитлер объявил трехдневный траур.

После поражения немцев под Сталинградом Красной Армией была перехвачена стратегическая инициатива в войне, после чего немцев и их сателлитов стали теснить на запад, а потом и вовсе погнали назад, откуда они пришли. Это было поражением интересов и чаяний лично его, оставшегося не у дел абверовского шпиона Геннадия Андреевича Филоненко-Раскатова. Теперь надлежало как-то приспосабливаться к тому, что случилось и что напрочь разрушило все его чаяния. К тому же еще в конце сорок второго года возникли трудности с деньгами. Можно было бы, конечно, отправиться к месту высадки и найти ту самую лесную поляну недалеко от деревни Ореховка и запрятанный контейнер, где, помимо прочего, лежали несколько десятков тысяч советских рублей. Но где гарантия, что его там не ждут? Наверняка Шустров рассказал все, что знал, и о нем, и о контейнере и его содержимом. В том числе и где он спрятан. Устроить засаду близ места, где спрятан контейнер, и взять третьего выброшенного парашютиста-разведчика – разве не таков был бы план у грамотного и опытного контрразведчика? По крайней мере, будь он, Геннадий Филоненко, чекистом, поступил бы именно так. Стало быть, настала пора пристроиться куда-нибудь, то есть найти работу. И Геннадий Андреевич Раскатов устроился на почту сортировщиком писем. И деньги какие-никакие платят, и информацию ценную можно почерпнуть из солдатских треугольников и офицерских писем. Например, о формировании в Казани стрелковой дивизии из оправившихся от ранений солдат и командиров под командованием полковника Ломового, также только что излечившегося от ранения в ногу. Все солдаты формирующейся стрелковой дивизии бывали на фронте, стало быть, имели опыт боевых действий, поэтому представляли опасность для противника по сравнению, к примеру, с дивизией новобранцев, пороху еще не нюхавших.

Вновь сформированная дивизия предназначалась для пополнения воинских частей Южного фронта, измотанных противостоянием с группой немецко-румынских армий «А», рвущихся на Кавказ. Информация эта была ценной, но вот только как передать ее в центр?

Остается глубокой тайной, как немцам стало известно о том, что старшему лейтенанту Кочетову удалось уйти от советской контрразведки. Для установления связи с ним в начале сорок третьего года в лесной массив близ Казани были выброшены два разведчика-парашютиста. Это были диверсант под псевдонимом Ягужин – у него было задание устроиться на работу на пороховой завод и взорвать несколько цехов – и радист Гончаренко (фамилия опять-таки ненастоящая). Этому как раз надлежало отыскать старшего лейтенанта Кочетова и принять от него собранную им информацию.

Советская контрразведка взяла Ягужина через неделю с небольшим после десантирования – слишком рьяно он принялся заводить знакомства с рабочими и служащими порохового завода, чем и привлек внимание органов НКВД. А вот радисту Гончаренко удалось продержаться около трех недель и установить связь с Кочетовым. Так что Геннадий успел до ареста радиста передать в центр сведения о формирующейся в городе стрелковой дивизии полковника Ломового. После чего он опять остался без связи. Как оказалось, уже навсегда…

После капитуляции Германии работа на почте потеряла для Филоненко-Раскатова всякий смысл. Да и денег она приносила самый мизер, так что в июле 1945 года Геннадий Андреевич подал заявление об увольнении по собственному желанию. К тому же при существующей карточной системе на продовольствие надлежало найти место более хлебное и благодатное для поддержания жизненных сил молодого мужчины. И Филоненко-Раскатов таковое нашел: устроился подсобным рабочим в продовольственный магазин на улице Архангельской. Вернее, Геннадия взяли на работу, поскольку он приглянулся заведующей магазином, одинокой женщине лет тридцати пяти, коротавшей в одиночестве долгие годы. А тут приходит устраиваться на работу хорошо сложенный молодой человек двадцати пяти лет от роду да еще привлекательной наружности. Так почему бы его не взять, а вдруг что-нибудь и сложится…

Так Геннадий Филоненко-Раскатов сделался разнорабочим продовольственного магазина и по совместительству любовником завмага Марины Степановны.

Где продукты – там усушка, утруска и прочие товарные потери. А еще обвес, естественная убыль и иные прелести, позволяющие заполучить излишки продуктов, которые можно употребить лично или продать с большим наваром. Словом, не придется ни голодать, ни считать последнюю копейку, мыкаясь с вопросом, куда ее употребить: на хлебушек или молочко. И зажил Геннадий Андреевич вполне сытно и при женской ласке, которой его одаривала с большой охотой Марина Степановна. Только вот никуда не девшаяся ненависть к власти, убившей отца, не давала покоя и требовала какого-то выхода.

Однажды, уже перед закрытием, в магазин зашел среднего роста капитан милиции, в годах, отоварить продуктовые карточки. Покуда продавец взвешивала милиционеру крупу, сахар и прочие положенные продукты, Геннадий следил за капитаном и с силой сжимал кулаки. Вот такие вот «капитаны» приходили арестовывать его отца, после чего он его уже никогда не увидел. Отца уже давно нет, а они, вишь, расхаживают, покупают продукты, едят их, живут себе в радость и в ус не дуют… Где справедливость? Когда, отоварив карточки, капитан вышел из магазина, Геннадий направился за ним следом. Ну а что особенного? Рабочий день закончился, кто ему запретит покидать рабочее место?

Капитан прошел немного по Архангельской улице и повернул к реке, держа направление к Горбатому мосту, соединяющему Ягодную и Адмиралтейскую слободы. Когда до моста оставалось метров десять и потянулись вдоль тропинки к мосту тростник и прибрежные камыши, Геннадий огляделся и, убедившись, что поблизости никого нет, нагнал капитана и накинулся на него сзади, обхватив правой рукою горло и сжав его изгибом локтя. Освободив от котомок руки, капитан попытался было вывернуться, но Геннадий сжимал его железной хваткой. Потом он одним движением сбил с милиционера фуражку и схватил его за затылок. Другой рукой взялся за подбородок и, как учили в разведшколе, выверенным резким движением повернул голову до упора влево с одновременным поднятием подбородка, словно он хотел поменять затылок и подбородок местами. У капитана что-то хрустнуло, он разом обмяк, закатил глаза и повалился в камыши. Геннадий отошел от упавшего капитана, подобрал выпавшие из его рук котомки и двинулся обратно. Войдя в свой дом, он почувствовал наступившее облегчение. Будто он нес на плечах какой-то тяжелый груз, а вот теперь от него освободился.

В декабре сорок седьмого года карточки отменили. К тому же завмаг Марина Степановна уже изрядно надоела Филоненко-Раскатову, равно как и черная и нелегкая работа в ее магазине. А тут еще произошло знакомство с Ангелиной Романовной, как она ему представилась, также сыгравшее роль в уходе из магазина. Знакомство состоялось в начале сорок восьмого года. Прямо в дверях коммерческого магазина на улице Госпитальной, еще функционирующего после прошлогодней отмены карточек и денежной реформы. Женщина выходила из магазина, а он входил, собираясь купить белужьего балычка. Немного, поскольку на зарплату разнорабочего шибко не разгуляться. Они почти столкнулись в дверях, и Геннадий отошел и пропустил женщину вперед – сказалось полученное воспитание и, наверное, гены, чего не признавала советская наука.

Женщина была очень привлекательна и ухожена, не то что заведующая магазином Марина, от которой пахло чем угодно, но только не духами «Нина Риччи». Сразу было видно, что средства у холеной женщины имеются, и в достаточном количестве, чтобы выглядеть таким образом, будто бы она только что вышла из Дома моделей, приодевшись во все самое модное, что в нем имелось.

Такие женщины привыкли владеть самым лучшим. Это их жизненное кредо. Если будет протекать иначе, то они будут чувствовать себя глубоко несчастными. И в этот раз она несла сумку с деликатесами, которые многим людям не попробовать и за всю жизнь. Но для нее это всего лишь рядовая покупка. Подобной роскоши позволить себе Геннадий Андреевич не мог. Хотя, конечно же, благодаря стараниям Марины Степановны Филоненко-Раскатов отнюдь не бедствовал. Но разве крупы и макаронные изделия, пусть даже приправленные куском масла, – это то, о чем он мечтает?

Геннадий решил, что неплохо бы познакомиться с этой женщиной, а лучше стать для нее своим человеком. К тому же, если сравнить ее с завмагом Мариной, эта женщина была похожа на свежий зрелый персик, в то время как другая на залежалое, сморщенное, прошлогоднее яблоко.

И Геннадий отважился:

– Разрешите, я вам помогу?

– В чем? – с интересом посмотрела на Геннадия ухоженная женщина и прищурила глаза.

– Я донесу ваш пакет до вашего дома, – предложил он таким тоном, как будто его решение было единственно возможным.

– Он не так уж и тяжел, – покачала пакетом женщина.

– Но все же тяжел, – потянулся за пакетом Геннадий и взял его из рук женщины. – Меня зовут Геннадий Андреевич. А вас?

– Я на улице с молодыми людьми обычно не знакомлюсь, но для вас, пожалуй, сделаю исключение, – произнесла ухоженная женщина, смерив его любопытно-оценивающим взглядом. И добавила: – Меня зовут Ангелина Романовна.

– Очень приятно, Ангелина Романовна, – улыбнулся Геннадий. – Куда прикажете идти, сударыня? – шутливо добавил он.

– Да тут недалеко, – улыбнулась в ответ женщина (она явно положила на него глаз). – До Академической слободы.

Дом новой знакомой понравился Геннадию Филоненко-Раскатову. Он скорее походил на богатую отдельную квартиру в несколько комнат, нежели на обычный частный дом, каковых в Академической слободе было немало. Отсутствовали столь привычные сени, но имелась прихожая с вешалкой, тумбочкой, зеркалом, куда можно было кинуть последний взгляд перед выходом на улицу, и небольшой диван, на который можно было присесть, снимая или надевая обувь. Именно так и произошло: Геннадий Андреевич вошел, скинул и повесил на вешалку пальто и шапку и присел на диванчик, расшнуровывая зимние ботинки. Потом прошел в большую комнату, которую Ангелина Романовна называла по-старинному «залой», и огляделся. Увидел круглый стол на резных ножках, четыре деревянных кресла, диван, настенные часы – примерно такие же, тоже бронзовые, но чуть поменьше размерами, висели на стене в кабинете его отца, – картины на стенах, этажерку в углу и черное фортепьяно, на котором, похоже, давно никто не играл.

– Ну, чего застыл, проходи, – перешла на «ты» Ангелина Романовна, против чего Геннадий не возражал…

Пока хозяйка дома накрывала на стол, бывший разведчик абвера примечал все, что могло бы потом ему пригодиться. Так его учили, и отказываться от сего полезного навыка Геннадий Андреевич не собирался. Две двери, ведущие из залы, были приоткрыты. За одной виднелся угол письменного стола. Комната эта, верно, служила некогда кабинетом. Почему некогда? Потому что хозяин дома давно покоился в земле, а хозяйке кабинет был, похоже, без надобности. За другой дверью находилась спальня хозяйки, на что указывало наполовину видимое большое трюмо и бархатная занавесь, закрывающая часть окна.

Тем временем на столе появились аппетитно пахнущая копченая колбаска; сыр, нарезанный столь тонкими, прямо-таки прозрачными ломтиками, что и жевать не надо – сам во рту растает; балычок опять же, а как же без него. Еще можно было приметить вареный говяжий язык, очищенный от кожицы, рядом с розеткой, наполненной хреном; парочку апельсинов, нарезанных дольками и похожих на распустившиеся цветы, и отдельно – несколько бутербродов с черной икоркой поверх тонкого слоя сливочного масла. Бутерброды с икоркой располагались возле бутылки водки и пузатого графинчика в металлической оплетке с красным вином.

– Ну что, наливай, – потребовала от гостя Ангелина Романовна, присаживаясь напротив Геннадия.

Тот взял бутылку водки и вопросительно посмотрел на хозяйку, но Завадская отрицательно покачала головой и указала тонким пальчиком на графин. Геннадий поставил бутылку, взял графин и налил до краев рюмку Ангелине Романовне. Себе Филоненко-Раскатов налил водки.

– За что будем пить? – спросил он.

– За знакомство, – ответила Завадская и многозначительно посмотрела на Геннадия.

Их рюмки легонько соприкоснулись, не издав ни звука, будто бы поцеловались, молча выпили. Неторопливо и со вкусом закусили. Потом выпили еще. Разговорились. И как-то незаметно за разговором переместились на диван…

Голодному человеку обычно бывает не до любви; думы весьма прозаичны – чем бы набить пустой желудок. А вот у человека сытого желания возникают разные, в том числе с кем бы приятно провести время.

Геннадий провел с Ангелиной Романовной без малого целую ночь, и она показала себя женщиной опытной, склонной к разного рода экспериментам и прочим кунштюкам, без которых любовные утехи выглядели бы пресновато. И кто до кого дорвался – Геннадий до Ангелины или наоборот, – был большой вопрос. Хотя мужскими ласками, что было видно сразу, Завадская обделена не была.

Проснувшись, Ангелина Романовна с искренним удивлением глянула на молодого мужчину, безмятежно посапывающего рядом: а ведь удивил! Конечно же, он был пригож собой, значительно моложе ее, но кто бы мог подумать, что он сумеет полностью оправдать ее ожидания и исполнит все женские фантазии? Вот уж неожиданно…

В этот день Геннадий проспал – на работу в магазин заявился с большим опозданием. Марина Степановна неодобрительно покачала головой, погрозила любовнику пальчиком и предложила проследовать в подсобку на пружинный диванчик, где намеревалась сделать более строгое внушение, после чего предаться любви, как оно неоднократно случалось. Вполне достойная компенсация за нарушение трудовой дисциплины. Однако Геннадий неожиданно отказался, сославшись на большую усталость, и уверенно выдержал ее твердый взгляд. В их отношениях произошли серьезные перемены, чего нельзя было не заметить. Возможно, что именно эту ночь Геннадий провел в объятиях другой женщины. Марина Степановна, стараясь выглядеть спокойной, не без труда проглотила подступившую к горлу горечь. С этим следовало что-то делать.

Марина Степановна, сведя брови к переносице, решительно и строго произнесла:

– Тогда я тебя уволю за «неоднократные опоздания на работу». С записью в трудовой книжке. С такой волчьей записью… тебя даже дворником не возьмут. С голоду подохнешь!

– Ну и увольняй, как-нибудь выживу, – отрезал Геннадий и без малейшего сожаления покинул магазин.

У Ангелины он бывал еще несколько раз. Женщина сама назначала ему день, когда им следует увидеться, но поначалу он никак не мог предположить, что у Завадской он не один. Все решил случай, когда однажды он увидел в шкафу припрятанные мужские тапочки. Выходит, что у Ангелины имеется постоянный поклонник, причем настолько близкий, что не топает в носках по чистому полу, а переобувается в тапочки. А может, он даже не один?

Тогда Геннадий решил проследить, кто ходит к Ангелине и по каким дням недели. Для наблюдения он выбрал наилучшую позицию в кустарнике напротив дома – а их в разведывательно-диверсионной школе учили быть незаметными и сливаться с окружающей обстановкой – и запасся необходимым терпением. Интуиция не подвела. Выяснилось, что регулярно Ангелину по конкретным дням посещают двое мужчин. Один, пожилой, высокий, похожий на учителя и державший спину очень прямо, посещает дом Завадской исключительно по четвергам. Другой, помоложе и ниже ростом, приходит к Ангелине Романовне по вторникам и субботам. Геннадий заприметил еще парочку мужчин, верно случайных, которых приглашала к себе Ангелина разок-другой. К этой категории, похоже, относился и он сам, Геннадий Филоненко, значащийся по документам Раскатовым.

Уяснив, что партнер он для Ангелины второсортный (эдакий расходный материал) и что она и дальше будет использовать его исключительно для ублажения собственной похоти, которая неожиданно возгорелась и может столь же быстро угаснуть, иллюзий насчет нее Геннадий более не питал. Какие тут могут быть совместные планы?

Разочарование привело к действиям: он вывел ее из категории женщин, которые могут нравиться и с которыми приятно проводить время, и определил в категорию объекта, который следует использовать исключительно в личных интересах. А вот как это сделать лучше всего, следовало основательно подумать.

Геннадий побывал у Ангелины последний раз где-то в начале апреля. Завадская – это сразу стало непреложным правилом, обязательным к исполнению, – назначила ему прийти в среду четырнадцатого апреля. К этому времени он сильно поиздержался, и на рандеву с Ангелиной у него хватило денег лишь на бутылку белого портвейна «Акстафа» и на кулек шоколадных конфет.

Завадская немного скривилась, но подарок приняла, помня, верно, о том, что дареному коню в зубы не смотрят. Вечер прошел, как обычно, насыщенно и эмоционально, а вот на ночь она его оставлять не собиралась, о чем и объявила сразу же, как только застегнула пестрый халатик на все пуговицы. Произнесла, как начальница крепко поднадоевшему подчиненному:

– Все, Гена, больше я тебя не задерживаю.

– Понял, – спокойно ответил Геннадий и принялся одеваться. – И когда же ты мне назначишь следующую встречу?

Внимательно посмотрев на Гену, женщина произнесла:

– Ты становишься невыносим.

– Извини, если обидел.

– Ты этого хочешь?

Теперь, когда между ними все было определено, разговаривать стало значительно легче. Будто удавка с шеи слетела. Даже не верится, что когда-то он робел под ее ясным взором. Куда все это подевалось?

– Больше жизни, – отвечал Геннадий, застегивая на штанах пуговицы. Красивые изгибы под тугим халатом его уже не волновали.

– Давай встретимся двадцать первого апреля. Где-нибудь так часиков в шесть… Знаешь, всю неделю я буду занята. Нужно в доме еще прибраться.

– Я все понимаю, – не кривя душой, произнес Филоненко.

Когда он уходил, то в прихожей возле ножки диванчика обнаружил валяющиеся на полу мужские часы с порванным ремешком. Он не стал ничего говорить хозяйке – просто молча поднял их и положил в карман, руководствуясь непреложным и проверенным жизнью правилом: «Может, еще и пригодится».

Дома Геннадий внимательно разглядел часы и обнаружил на задней крышке дарственную надпись. И у него тотчас созрел план.

Двадцать первого апреля Геннадий пришел точно в назначенное время. Без долгих разговоров Ангелина расправила постель. Сбросив с себя халатик, легла на простыню. Эта чертовка не растеряла своей привлекательности даже в свои «около сорока». Весьма редкий тип женщин. Ее хотелось мять и разглядывать в разных ракурсах. Неожиданно пришла мысль, что он не первый, кто лежит на этих простынях. Желание неожиданно угасло.