Текст книги "Короли блефа"

Глава 5
На крючок, или Классика жанра

«№№ «Париж», как по старинке именовали отель «Париж», были одними из лучших в Казани. В них нередко останавливались великие князья, когда наведывались в Казань по той или иной надобности; действительные тайные советники, просто тайные советники, генералы от инфантерии, артиллерии или кавалерии, прибывшие с секретной и явной инспекторской визитацией. Постояльцами этих нумеров были: министры и товарищи министров, члены Государственного совета, сенаторы и думские гласные, обер-камергеры и обер-гофмаршалы, приехавшие по делам личным или служебным. Кроме столь высоких особ, дабы блюсти марку, лучшие нумера отеля снимали залетевшие в Казань немецкие ферсты, итальянские и французские маркизы и виконты с виконтессами, саксонские бароны и нашенские князья и графы.

Самые лучшие нумера загодя бронировали первогильдейные купцы и прочие негоцианты высокого полета, у коих денежек зачастую было много больше, нежели у германских ферстов или маркизов с виконтами, вместе взятыми. Само собой разумеется, что и граф Тучков остановился в «№№ «Париж», благо помимо титула у этого предприимчивого деятеля в сфере частных финансов денежки водились. И денежки, надо признать, весьма неплохие.

Сначала Всеволод Аркадьевич Долгоруков прошел так близко от графа, что они едва не столкнулись. Хотя в холле отеля было совершенно пусто. Граф машинально извинился, но молодой человек в превосходном костюме и с тростью никак на это не отреагировал.

«Каков наглец», – подумал про себя граф, подавляя желание посмотреть ему вслед.

А Всеволод ничего не подумал, потому как был сосредоточен и прятал в нагрудный карман портмоне, искусно похищенное из бокового кармана графского сюртука.

Подобным искусством – незаметного вынимания из карманов сюртуков и жилетных кармашков бумажников, ключей, портмоне, часов, портсигаров и брелоков – владели все «червонные валеты». Ну, или почти все. Как и карточными шулерствами. Потому как весьма часто для новой разрабатываемой аферы был нужен первоначальный капитал. И чем крупнее задумывалась афера, тем больше нужно было денег для ее осуществления. Ибо, как известно, чтобы получить что-то стоящее, надо непременно изрядно вложиться. А набрать капитал можно было помимо мелких афер – зачастую карманными кражами и шулерством в карты, а также прочими азартными играми на деньги. Ни то ни другое в «Клубе «червонных валетов» не приветствовалось, но уметь совершать кражи «валеты» должны были. Хотя бы на самом примитивном уровне. К тому же мало ли что может произойти. Все под богом ходим. И зарекаться от сумы да тюрьмы не стоит. Вполне может так случиться, что останешься ты у разбитого корыта. Тогда именно приобретенный навык – шулерство и карманные кражи – не даст пропасть и сдохнуть с голоду.

Конечно, для подготовки и проведения крупной аферы можно было позаимствовать денежек из общей кассы, которую держал Огонь-Догановский. Но договориться – вернее, уговорить Алексея Васильевича выдать денег на проведение очередной аферы из казны – было делом непростым. А зачастую просто неисполнимым. Вследствие этого приходилось добывать деньги по-разному…

По-своему приключившееся являлось классикой жанра: вытащить что-либо у фигуранта-фраера (или, как именовали такой объект «червонные валеты», – «цели»), а потом вернуть ему в качестве утерянного. Весьма неплохой повод для тесного знакомства. После чего имелась возможность втереться в приятельство. А уж когда «цель» будет доверять полностью, тогда умело «развести». Или «кинуть». Это уже как вам будет угодно…

Классику жанра Сева выполнил блестяще: выудил у Тучкова портмоне, едва коснувшись его. Затем Долгоруков догнал его и весьма учтиво спросил:

– Прошу прощения, это не ваше портмоне?

Тучков с удивлением воззрился на знакомое портмоне, затем хлопнул себя по сюртучному карману и, не обнаружив в нем привычной тяжести, медленно произнес:

– Кажется, мое…

– Вы его, верно, выронили, – улыбнулся Долгоруков. – Ведь в холле, кроме нас, никого нет.

«Он вовсе и не наглец, – подумал граф, осторожно принимая из рук Севы портмоне, набитое денежными купюрами. – А вполне приличный молодой человек». Вслух же произнес:

– Эдакий я, право, растеряха, – он развел руками, как бы извиняясь за причиненное молодому человеку беспокойство. – Благодарю вас… э-э-э…

– Князь Долгоруков. Всеволод Аркадьевич, – произнес Сева на затяжном «э-э-э» графа и тотчас начав корить себя за «князя». Ведь не хотел же он представляться с княжеским титулом, но вот язык без костей… Правду говорят: «Язык мой – враг мой»…

– Очень приятно, – тепло ответил Тучков. – Граф Дормидонт Савельевич Тучков-второй, – представился собеседник Севы. – А вы, часом, не Аркадия ли Андреевича сынок?

«Ну вот, пожалуйте вам, – подумалось Севе. – Начинается…»

– Он самый, – улыбнулся Долгоруков.

– Стало быть, вы племянник Владимира Андреевича, губернатора московского?

– Да, – ответил Сева и скромно потупил глаза.

Не был Всеволод Аркадьевич Долгоруков племянником московскому генерал-губернатору князю Владимиру Андреевичу. И князем не был. Ибо в России существовала еще одна ветвь Долгоруковых-некнязей. И выходила она вовсе не от рода Рюрикова – великого удельного князя черниговского Михаила Всеволодовича, убитого в ставке Бату-хана в тысяча двести сорок шестом году. И не от Ивана Андреевича, князя Оболенского прозвищем Долгоруков за его мстительный характер, от которого и пошли собственно князья Долгоруковы. А выходила ветвь Долгоруковых-некнязей от стольника царя Ивана Грозного Якова Степановича Борзова прозвищем также Долгоруков. Ибо прозвание Долгорукий, или Долгоруков, давалось не только за «длинные» (по-старорусски – долгие) руки, могущие достать любого обидчика или противника, но и человеку вороватому, то бишь нечистому на руку. Каковым, похоже, и был стольник государев Яков Степанович Борзов-Долгоруков. Он него пошла ветвь Долгоруковых-некнязей. Именно он был пращуром Всеволода Аркадьевича Долгорукова. И хоть род этот так же был дворянским и весьма старинным – двое Долгоруковых-некнязей легли в землю в Ливонской войне Грозного царя, – а все ж это были не те Долгорукие, которыми гордилась Россия.

Ну, да и господь с ним…

– Так мы с вами, кажется, знакомы! – воскликнул Дормидонт Савельевич. – Нас представил друг другу полковник Плещеев на рождественском балу в Дворянском собрании в Петербурге. Четыре года назад. Помните?

– Что-то такое припоминаю, граф, – ответил Сева. И добавил: – Правда, смутно.

– Ладно, не буду вас мучить, – сказал граф Тучков, беря Долгорукова под локоток. – Я и сам, признаться, плохо помню тот бал. Увлекся там, знаете ли, одной в наряде Психеи. Молодая. Ядреная. Грудь – во! – Дормидонт Савельевич вытянул вперед руки с ладонями горсточкой, показывая, какая грудь была у «Психеи». – Право, князь, голову потерял. Оказалось, горничная Марьи Ильиничны Нееловой. А такая, знаете ли – у-ух!

Вот и нашлась еще одна слабина у графа Тучкова, кроме коллекционирования старых вин. Молоденькие грудастые девицы! Вот только пригодится ли это Севе? Впрочем, знать об этом будет все равно нелишне.

Вообще, ежели найти слабое место у фигуранта, который выбран целью разводки, – так, считай, что половина дела выполнена! Потому как знаешь, на каких струнах фигуранта можно сыграть. Уж как неприступен был старик Остен-Сакен, ни в какую не желавший показывать кому бы то ни было свою коллекцию картин фламандских живописцев. Так ведь показал! Более того – даже сам напросился показать ее Шаху.

А почему?

Да потому, что Шах нашел у Остен-Сакена слабое место: любовь к кошкам и котам. И притащил старому барону какого-то малазийского кота, которого неизвестно где нашел. Скорее всего спер где-нибудь! То бишь позаимствовал, как сам Шах говорил про свои экспроприации.

Старый сквалыга был так рад этому малазийскому чудищу, бесшерстному и вечно дрожащему, словно тот постоянно мерз, и так признателен, что сам потащил Шаха в свою сокровищницу. Из которой по прошествии короткого времени пропала одна из самых дорогих картин Франса Франкена-Второго «Пиршество». Причем пропала так, что потом оказалась сразу в трех местах: в частной коллекции барона Розена, известного собирателя картин, Рижском музее изобразительных искусств и у клана Ротшильдов, которые отвалили за нее хорошие деньги. Все три картины оказались искусными подделками, но сыграл сам факт похищения картины, о котором раструбили все газеты. Не без помощи, конечно, «червонных валетов». В «Санкт-Петерубгских губернских ведомостях» даже был помещен фотографический снимок пустого места в коллекции барона Остен-Сакена, доказывающий, что картина была действительно похищена.

Естественно, никто из трех новых владельцев «Пиршества» Франса Франкена-Второго не преминул воспользоваться экспертизой подлинности полотна фламандского мастера. Однако Шах устроил так, что в двух случаях эксперт был подставной и, естественно, признал подлинность картин. Роль эксперта для представителя клана Ротшильдов и директора рижского музея блестяще исполнил Алексей Васильевич Огонь-Догановский. Причем так мастерски, что рижанин даже пригласил его на службу в свой музей экспертом с вполне приличным жалованьем. В третьем же случае, ибо барон фон Розен на совершение купли-продажи пришел со своим экспертом, Шах был вынужден предъявить к экспертизе подлинную картину Франса Франкена-Второго, которую в самый последний момент подменил копией.

Так что любовь к кошкам и котам обошлась барону Остен-Сакену в весьма кругленькую сумму… Но это к слову!

– А что привело вас в Казань? – осторожно поинтересовался Всеволод Аркадьевич.

– Страсть, – ответил граф Тучков. – Страсть к коллекционированию. Я ведь собиратель старинных вин и коньяков. Ведь это чудо, согласитесь, держать в руках бутылку, которой сотня лет или даже больше и которую, возможно, держал в руках сам Людовик Шестнадцатый. Кстати, князь, я ведь именно из-за такой бутылки приехал в эту глушь.

– Я, к сожалению, чужд подобных страстей, – с некоторой печалинкой сообщил Тучкову Всеволод Аркадьевич. – Вина и коньяки предпочитаю пить, а не коллекционировать. И ничего в них не понимаю. Кроме вкуса, конечно, – улыбнулся Долгоруков. – Кстати, – Сева метнул в графа быстрый взгляд, – в подвале моего дяди по матери, кажется, есть неплохой коньяк. Признаться, я выпил уже три бутылки. Ну, да дядя не обидится. Все равно этот дом уже мой. Не желаете отведать?

– А что за коньяк? – как бы ненароком спросил граф Тучков.

– Какой-то «Крайфер», кажется, – мимоходом и как-то вскользь ответил Всеволод Аркадьевич.

– «Кло`д Крайфер»? – вдруг явно взволновавшись, быстро спросил граф.

– Может быть, – неопределенно ответил Долгоруков.

– А какого года? – уже сильно заволновался Тучков.

Все-таки это действительно страсть – коллекционирование. Ведь только от страсти голос срывается на хрипоту и начинают дрожать руки. От страсти и… вожделения.

– Не знаю, – простодушно пожал плечами Сева. – На нем наклейка так заплесневела, что ни черта не разобрать! – уверенно произнес он и тотчас добавил: – Меня это не особенно волновало – главное, чтобы напиток был вкусный.

– Заплесневела? – раздумчиво спросил Дормидонт Савельевич.

Такое уже однажды с ним было: три года назад в Люблине. Его пригласили в один старинный дом, где был винный погреб. Конечно, Дормидонт Савельевич пожелал осмотреть не только дом, но и сам погреб. И обнаружил там – что бы вы думали? – бутылку французского коньяку «Генрих Четвертый»! Из-за почтенного возраста на наклейке уже ничего не прочитать. Очевидно, поэтому коньяк стоял в груде совершенно разных бутылок с испорченными наклейками, и, возможно, никто из хозяев так никогда бы и не узнал, что среди груды непонятных бутылок стоит настоящая жемчужина – знаменитый французский коньяк!

Но Дормидонт Савельевич понял это практически сразу. Потому что к тому времени давно уже из любителя-коллекционера превратился в коллекционера-профессионала, с первого же взгляда могущего узнать, что за вино или коньяк стоит перед ним.

Вот и тогда, в Люблине, он безошибочно определил, что перед ним «Генрих Четвертый». А когда взял бутылку и рассмотрел поближе – мурашки неровной щекочущей волной побежали у него по спине: в руках он держал «Генриха» от одна тысяча семьсот семьдесят шестого года. Самого первого года, с которого этот коньяк начал производиться в маленькой провинции с названием France's Cognac Grande Champagne region. Это граф определил по форме бутылки – слегка вытянутой и с укороченным горлышком, – потому как в последующие года «Генриха Четвертого» разливали в бутылки иной формы, толще и ниже.

Нет, князь не хотел ограбить хозяев, когда предложил купить у них за триста рублей всю эту груду вин с испорченными этикетками, в которой находился раритетный коньяк. Просто он не сказал им, что сей «Генрих Четвертый» стоит по меньшей мере пятнадцать тысяч рублей. А ежели хозяева предпочли бы поторговаться, то и все двадцать. Разве ж это воровство – не сказать всей правды? Да и не нужна была хозяевам дома эта бутылка доброго старинного коньяку. Иначе она стояла бы в витрине за стеклом, и на нее любовались бы они сами и их уважаемые гости. И восхищались бы тем, что столь знатной бутылочке – сотня лет. Век! Стало быть, ничего особенного и противузаконного граф Тучков не совершает. Просто приобретает полтора десятка старых, никому не нужных бутылок, да еще неизвестно с чем (может быть, содержимое уже давно превратилось в уксус!) за триста рублей.

И все…

– Вы знаете, князь, – вышел из раздумья граф, – именно из-за бутылки этого коньяка я сюда и приехал. Коньяк «Кло`д Крайфер» одна тысяча семьсот восемьдесят первого года. Початая бутылка, из которой пил сам Людовик Шестнадцатый на следующий день после издания в январе тысяча семьсот восемьдесят восьмого года эдикта, упраздняющего парламент. Так написано в патенте на этот коньяк.

– С ума сойти, – легкомысленно промолвил «князь».

– Да, именно так, – ответил Тучков. – От этого и вправду можно сойти с ума, если задуматься всерьез – обладать бутылкой коньяку, из которой почти сто лет назад пил знаменитый король Франции!

– Ну и сколько такая бутылка может стоить? – словно бы без всякой задней мысли спросил Сева.

– А будет она стоить столько, сколько запросит хозяин, – ушел от ответа Тучков и, дабы сменить тему разговора, сказал: – А вы не позволите попробовать этот ваш коньяк, которого вы выпили уже три бутылки?

– Да ради бога, – повеселел поскучневший было «князь» Долгоруков. – Правда, дом и сад немного запущены. Мой дядя по матери, герой Отечественной войны и заграничных походов, уже слишком стар, чтобы уследить за всем хозяйством. Да и силы не те – все-таки восемьдесят шесть лет. Но, думаю, это не слишком вас затруднит?

– Нисколько, – сказал Дормидонт Савельевич, успокоенный тем, что легкомысленный князь, как для себя определил характер Долгорукова Тучков, не задает больше вопросов относительно стоимости «Кло`д Крайфера», который пил король Франции Людовик Шестнадцатый. К тому же чем черт не шутит, может, в винном подвале дома дяди «князя», как и в том погребе в Люблине, где графу посчастливилось стать обладателем «Генриха Четвертого», он тоже найдет что-либо замечательное?

* * *

«Казань-городок – Москвы уголок», – так гласит бытующая в городе поговорка. И она справедлива. Хотя и отчасти.

Конечно, Казань в чем-то похожа на Москву. Кремль имеется, как и в Белокаменной, правда, не столь велик. Те же дворцы высшего начальства, только поплоше. Те же городские усадьбы, только в них меньше форса и обслуживающей бар челяди и прочих лакеев. Те же площади, улицы и переулки, только менее шумные и широкие, к тому же не все замощены. Те же магазины и лавки, только меньше шику и более ограничен перечень товаров. И обыватели те же, только одеты чуть небрежнее и ходят немного медленней. И обычаи… Патриархальнее, что ли. Словом, «уголок» – он и есть «уголок», часть от целого.

– Значит, вы купили этот дом? – спросил граф Тучков, когда они приехали на Покровскую улицу и вступили во владение Всеволода Аркадьевича Долгорукова.

– Да, пару дней назад, – несколько печально ответил Всеволод Аркадьевич. – А теперь сожалею. Дядю выручил, а сам, к слову сказать, остался «на бобах». Так почему-то часто со мной случается.

Сева сокрушенно посмотрел на графа, желая вызвать хотя бы оттенок сочувствия, но не дождался: Тучков прямо-таки рвался в винный подвал и слушал «князя» мало, хотя и не хотел показывать своего нетерпения.

– Но ведь нельзя было и не уважить дядю, не правда ли?

– Правда, – ответил Дормидонт Савельевич лишь для того, чтобы хоть что-то ответить. Его занимала одна мысль: как, не напрашиваясь, дабы не спугнуть Долгорукова, взглянуть на содержимое винного подвала.

– Ну, как вам дом? – безмятежно спросил «князь».

– Я бы сказал вполне, – отозвался Тучков, машинально оглядываясь вокруг себя.

– Видите ли, я хотел заменить здесь всю обстановку на более современную, но, – Долгоруков погрустнел, и получилась небольшая пауза, – некоторая стесненность в средствах пока не позволяет мне этого сделать. – Всеволод посмотрел на Дормидонта Савельевича, для того чтобы убедиться, услышал ли тот про его «стесненность»…

– Мы говорили о коньяке, – сдержанно напомнил граф.

– Ах да, прошу покорнейше, – сконфузился Долгоруков. – Сейчас я принесу вам тот самый коньяк.

– А мне, – граф все же не утерпел, – разрешите пройти с вами?

– Извольте, – охотно ответил Всеволод Аркадьевич, – если это доставит вам удовольствие, – и пошел первым.

Они вышли из просторной гостиной, прошли анфиладу комнат и стали спускаться в подвал. Тотчас запахло сыростью и еще чем-то, что вместе с запахом застарелого воздуха заставило Тучкова волнительно поежиться.

– Вот, – остановился возле ячеек с коньяком Сева. – Еще раз прошу извинить меня, граф, за запущенность…

– Пустяки, – ответил Дормидонт Савельевич, не спуская взгляда с коньячных бутылок в слое пыли и паутины. Он посчитал их. Одиннадцать штук. Неужели это…

– Что-то сыровато здесь, вы не находите? – неожиданно резко спросил Долгоруков и зябко повел плечами.

– Да, есть немного, – озадаченно ответил Тучков.

– Ну вот, вы вроде осмотрели все мои новые владения. Остался еще сад… Если, конечно, пожелаете. – Сева снова повел плечами: – Идемте отсюда. Мне, право, неловко, граф, что я привел вас сюда, где все так запущено и требует вложения сил и средств. – Долгоруков направился к выходу. – Пыль, паутина, еще этот неприятный запах… Право, мне неловко!

Дормидонту Савельевичу хотелось сказать, что пыль, паутина, да и «этот неприятный запах» – как раз то, что нужно для наилучшего хранения коньячных напитков. А потом именно в таком подвальчике может обнаружиться нечто особо ценное и дорогое, от обладания которым можно будет получить особое удовольствие и удовлетворение, а возможно, и немалую прибыль.

– Вам не стоит извиняться, у вас все чудесно, – отозвался граф, стараясь всеми силами не показать нарастающего ликования.

– Ах, простите меня великодушно, – спохватился вдруг Всеволод Аркадьевич и вернулся к ячейкам с коньячными бутылками. – Я ведь обещал угостить вас коньяком…

С этими словами Долгоруков, почти не глядя, вытащил из самой середины ряда ячеек бутылку и, отстранив ее от себя, дабы не испачкаться в пыли и паутине, пошел к двери. Когда он проходил мимо графа, сердце Дормидонта Савельевича учащенно забилось: он увидел, что именно столь небрежно держал в руках этот недалекий князь Долгоруков. Этого не могло быть, но все же было. Всеволод Аркадьевич, этот ни черта не смыслящий в дорогих и раритетных вещах человек, брезгливо отстранял от своего костюма бутылку с самым настоящим «Кло`д Крайфером» почти столетней выдержки. Неужели этот тупица предложит распить ее?

Тучков оглянулся на стеллажи с ячейками, где лежало еще десять точно таких бутылок.

Да это же клад! Настоящий клад стоимостью почти сто тысяч рублей! Неужели князь этого не понимает?!

Дормидонт Савельевич осторожно посмотрел на Долгорукова. Точно! Не знает и даже не предполагает. А ведь это хорошо! Это ему, графу Тучкову Дормидонту Савельевичу, знающему и, несомненно, умному человеку, только на руку…

Как обливалось кровью сердце у графа, когда безмозглый «князь» откупорил бутылку! А какой аромат тотчас вырвался из горлышка! Неописуемый. Божественный. Вековой!

Чарующим был и звук разливаемого коньяка. Того самого, времен французского короля Людовика Шестнадцатого, когда Конвент еще не подвел его под острое лезвие гильотины.

Дормидонт Савельевич краем глаза проследил, как Долгоруков потягивает коньяк. Пьет и сам не знает того, что эта янтарная загустевающая жидкость дороже золота! Воистину, дураков не сеют и не пашут. Они произрастают сами!

– Ну, как? – довольно спросил Всеволод Аркадьевич, когда первым выпил рюмку. – Правда, вкус недурственный?

При этом Долгоруков снова бросил на графа быстрый и незаметный взгляд, в котором прыгали крохотные бесенята.

– Правда, – разомкнул уста Тучков, стараясь не выдать своего состояния (кто бы знал, чего ему это стоило!), и, сделав каменное лицо, безмятежно добавил: – Великолепный французский коньяк.

– Вам понравилось?

– Конечно, напиток недурен, – ответил Тучков. – Так вы, князь, говорите, что уже выпили три бутылки этого коньяку?

Сева потупил взор:

– Каюсь, выпил. Понимаете… скучно было…

«Скучно ему было, черт его подери… – Графа едва не передернуло. – Скучно до того, что за два дня выпил три бутылки раритетного коньяку! Вкусно ему, видишь ли. Да он еще, похоже, и выпивоха… Дурак и пьяница – такого будет нетрудно обвести вокруг пальца…» – подумал граф Тучков.

Сам Дормидонт Савельевич пил крохотную рюмку мелкими – мельче не бывает – глоточками, прижимая раритетную влагу к небу и блаженно смакуя. Граф Тучков в сей момент был почти счастлив. И одновременно взбешен, что ему вместе с этим тупоголовым князем приходится пить столь ценнейший коллекционный напиток.

На граненом стекле оставались тоненькие блестящие струйки масляной жидкости, столь характерные для такого качественного напитка, – в какой-то момент графу захотелось вылизать и их.

– Еще? – спросил Всеволод Аркадьевич, когда, наконец, Дормидонт Савельевич досмаковал содержимое своей рюмочки.

– Нет, благодарю вас, – быстро ответил Дормидонт Савельевич. – Воздержусь.

– А я выпью, – произнес беспечно Долгоруков и налил себе рюмку до краев. Слегка приподняв, добавил: – За знакомство!

Тучков сдержанно кивнул, кляня в душе Всеволода Аркадьевича Долгорукова самыми распоследними словами, в том числе и не произносимыми в воспитанном обществе. «Вот ведь, гад, – думалось графу с неизбывной тоской и душевной болью. – Эдак он всю бутылку высосет зараз…»

– Прошу прошения за мою просьбу, – наконец не выдержал Дормидонт Савельевич, когда, выпив вторую рюмку, Долгоруков, похоже, намеревался налить себе и третью. – А не могли бы вы уступить мне эту бутылочку?

– Зачем? – простодушно осведомился Сева.

– Ну-у, я же в некотором роде коллекционер, – ответил Тучков и тотчас прикусил язык.

Боже, зачем он признался! Сейчас этот непосредственный князь задаст ему какой-нибудь дурацкий вопрос, и на него надо будет что-то отвечать. А Дормидонту Савельевичу крайне не хотелось, чтобы Долгоруков интересовался этим коньяком и в особенности его стоимостью. Но вопроса, к невероятному облегчению Тучкова, не последовало.

Всеволод Аркадьевич просто сказал, пожав плечами:

– Берите.

Граф бережно закупорил бутылку и взял ее в руки. Шероховатость стекла говорила о том, что бутылка хранилась очень долго. Похоже, он держал в руках коньяк, разлитый в бутылку еще в прошлом веке.

– Благодарю вас, князь, – совершенно искренне произнес граф. – А теперь разрешите откланяться. Дела, знаете ли.

– Заходите, – радушно произнес Всеволод Аркадьевич, провожая гостя до порога. – Я всегда к вашим услугам.

– Непременно, – ответил Дормидонт Савельевич, откланявшись и бережно прижимая к себе початую бутылку «Кло`д Крайфера».

Испачкаться он не боялся…