Текст книги "Митрополит Антоний Сурожский. Биография в свидетельствах современников"

Манера, с которой митрополит Антоний произносил слова молитв, возгласов, была свойственна только ему. Знакомые тексты молитв, читаемых и слышимых сотни раз, в его чтении или возглашении приобретали новую глубину и заново открываемый смысл. Хорошо помню, как в конце четверговых бесед, которые происходили в храме, владыка Антоний вставал со своего кресла, поворачивался лицом к алтарю и читал несколько вечерних молитв.

«Помилуй нас, Господи, помилуй нас, всякого бо ответа недоумеюще, сию Ти молитву яко Владыце грешнии приносим…» Каждое слово он произносил со значением, медленно. Каждое слово он адресовал Вечности так, как будто во всякую минуту был готов предстать перед ней. Я много раз замечал потом, что отдельные строки молитвословий, которые я слышал у владыки Антония, начинали иногда звучать во мне так, будто я читаю их его голосом. Просто подражать его чтению было бессмысленно, так как этот голос озвучивал его мысль и молитву, а это уже было недоступно.

Хор начал петь славословие. Митрополит Антоний стоял перед престолом. Издали он казался величественным и даже как будто высоким. Я совершенно растерялся, потерял всякий внутренний контроль и ощущение места и времени. Я вдруг почувствовал льющиеся слезы, какие-то новые для себя, неведомо откуда взявшиеся. Я перестал петь, перестал смотреть на регента и певчих, я только видел стоящего вдалеке митрополита Антония, его белый клобук. Он не двигался, просто стоял перед престолом, смотрел куда-то перед собой, но весь его облик, все его существо излучало спокойствие молитвы, обращения к Богу, предстательства «за всех православных христиан».

Конец службы так и не дал мне успокоения. Хор допевал ектеньи, кто-то читал первый час, но для меня потрясение даже не увиденным, а почувствованным, внутренне пережитым было настолько сильным, что мне хотелось спрятаться от глаз, быть незаметным или вовсе уйти. Служба тем временем закончилась. Встретившись с отцом Михаилом внизу в храме, мы вышли из церкви и поехали домой в Чизик. Дорогой мы молчали. О чем было говорить, спрашивать? Я тихо переживал в себе случившееся, прямо скажем, непонятное для меня, нечто совершенно новое. Однако мои внутренние чувства смешивались с нарастающим волнением другого рода – завтра после службы весь хор останется для того, чтобы репетировать со мной, слушать меня, чему-то учиться. «Утро вечера мудренее», – решил я и, оказавшись дома, быстро лег спать…

Хор собора после спевки.

Во втором ряду в центре регент протоиерей Михаил Фортунато с супругой Мариамной. Лондон, 1998 г.

Десятое января, воскресенье. Утром мы с отцом Михаилом поехали в собор. Улицы были безлюдны, машин немного, и мы быстро подъехали к храму. Было всегда интересно наблюдать, как отец Михаил лихо заезжал в «карман» – небольшую площадку справа от собора, рассчитанную на две машины. Но гораздо занятнее было смотреть, как он выезжал. Это было виртуозно, как бы между прочим, не составляло ему ровно никакого труда. Совершая маневры, отец Михаил разговаривал, шутил, лишь изредка поглядывая в боковые зеркала, контролируя ход машины. «Никогда бы я не смог так выворачивать», – думал я всякий раз, восхищаясь водительским мастерством пожилого священника.

Воскресенье – день особый. Церковная служба – это главное событие дня, но для многих прихожан и соборных певчих, которые много лет знают друг друга, это еще и день встреч, общения. Хор был отражением многонационального состава прихода. Англичане, русские, украинцы, немцы, финны, голландцы и даже японцы – кого здесь только не было. Это был интернациональный хор, такой же, как и сам приход, многоязычный, но имевший что-то общее внутри себя: доброе, вежливое, деликатное и внимательное к новичкам.

Литургия началась без чтения часов, а сразу с возгласа «Благословенно Царство…». Я снова отметил про себя, что все время до начала службы в храме было тихо. Народ прибывал, но шума, разговоров внутри храма не было. Люди писали записки, ставили свечи, молча молились перед иконами, и бесед никто не вел. Так же было и на клиросе. Тихие приветствия друг другу, молчаливое приготовление нот, текстов.

Владыка Антоний служил иерейским чином. Рядом с ним был другой владыка, как я потом узнал, архиепископ Керченский Анатолий. От всего происходящего веяло каким-то тихим спокойствием, скромностью, простотой и вместе с этим стариной, как-то утерянной и ушедшей из российских храмов. В соборе было человек сто или чуть больше, молящиеся стояли на своих местах, по храму никто не ходил. Служба шла как обычно.

Хор под рукой отца Михаила пел уверенно, слаженно, осмысленно проговаривал литургические тексты на обоих языках, и мне невольно подумалось, а чему, собственно, я буду их учить? Что нового и важного я готов преподать певчим, клиросный опыт которых, по-видимому, превосходил мой собственный церковный и певческий опыт? Однако было уже поздно рассуждать, надо было настраиваться на работу, думать о репетиции.

На причащении священников отец Михаил покинул свой пост, ушел в алтарь, передав управление хором помощнице Аннамари.

Вернувшись, он тихо сказал мне, что владыка Антоний хочет познакомиться со мной и просит подойти к алтарю, к распятию, куда обычно собираются люди и куда после службы выходит митрополит. Пока я буду разговаривать с владыкой, хор успеет попить чай и приготовить зал для спевки. Ничего не подозревая, лишь где-то в самой глубине сердца чувствуя предательский холодок, я спустился вместе со всеми вниз ко кресту, затем прошел к южной боковой алтарной части храма и встал в очередь ожидавших владыку прихожан.

Митрополит Антоний вышел через южные алтарные двери, не те, которые находятся в иконостасной перегородке, а через боковые, не видные глазу, завешенные тканью. Он начал разговаривать с тем, кто стоял ближе к нему. Наблюдая за владыкой вблизи, я терпеливо и спокойно ожидал своей очереди.

Меня представил ему отец Михаил, назвал имя и дело, ради которого я приехал в Лондон. Как-то неожиданно для меня владыка положил свои руки мне на плечи, посмотрел на меня внимательным и добрым взглядом… и начал благодарить. Несколько фраз, которые он произнес, поразили меня. Он благодарил меня за то, что я нашел время приехать в Лондон, что я согласился помочь хору стать лучше, и вообще говорил мне такое, чего на самом деле я никоим образом не ощущал и не относил к себе. В его словах не было и тени игры или юмора, они были искренни, серьезны, он говорил то, что, наверное, думал. Время и пространство для меня снова начали как-то незаметно растворяться. Вновь появились слезы, я ничего не мог с собой поделать, но при этом по сердцу разливалась неведомая ранее радость, было как-то непонятно тихо и хорошо. Владыка еще более приблизился ко мне, его руки по-прежнему лежали у меня на плечах, он что-то продолжал мне говорить, а я лишь смотрел ему в глаза, видел, как он улыбается, понимая мое волнение и преизбыток чувств. Через пару минут он отпустил меня, и, ведомый отцом Михаилом, который присутствовал при всем этом, я последовал в трапезный зал собора, где стоял несмолкающий шум голосов, люди стояли, сидели, пили чай и общались.

Как прошла репетиция, я мало помню. Помню, что вначале извинился перед хором за свое самочувствие, которое, скорее всего, не позволит мне провести спевку как надо, как того ожидают от меня певчие. Я объяснил причину своего волнения и почувствовал, что люди поняли меня, не разочаровались, может быть, даже кому-то из них мое состояние было знакомо и напомнило нечто похожее из их собственного опыта. Мне не было стыдно своих распухших от слез глаз, я чувствовал, что меня понимают, я был среди своих.

Митрополит Антоний, протоиерей Михаил Фортунато, Евгений Тугаринов. Лондон, 1998 г.

Певчих было около двадцати или более человек. Они внимательно смотрели на меня, старались понять какие-то новые для них установки, предложения, улыбались на мое стремление самостоятельно объяснить что-то из певческой технологии по-английски, некоторые помогали мне своим переводом, словом, у нас сразу установились дружеские отношения, почти семейные, домашние. Работа хотя бы немного отодвинула на задний план мои недавние переживания от встречи с владыкой, увлекла новыми задачами, перспективами. Мы с обоюдной радостью завершили воскресную спевку, договорившись о следующих встречах на неделе индивидуально, по группам и все вместе.

И только вечером, оказавшись один в своей комнате, я вновь возвратился к событиям первых двух дней моего пребывания в Лондоне, центром которых оказалось мое первое знакомство с владыкой Антонием. Через несколько дней владыка пригласил меня на обстоятельный разговор, который состоялся в церковной лавке. Встречи будут и потом, через год и через два, и когда я приехал по приглашению владыки Антония уже жить и работать в Англию. Дорого многое, и это многое действительно отложилось в душе, но память первой встречи с ним, естественная реакция моего сердца на видимый, ощущаемый рядом свет Христовой любви, который излучала душа владыки, – память этой встречи осталась самой крепкой и дорогой.

Может быть, потому, что владыка Антоний умел чужое сделать своим, умел стать на самое краткое время близким и единственным собеседником и другом иному человеку, у всех тех, кто соприкасался с ним, остались глубоко личные воспоминания о нем. Хорошо сказал об этом отец Михаил Фортунато: «Как Божий друг, владыка Антоний обладает также редчайшим качеством – слушать напряженно, терпеливо, интуитивно. И вот в этом-то он и получает от нас свою долю дружеской жизни, так как в свой опыт он тогда впитывает все наши переживания и чувства»[7]7
  Фортунато М., прот. Словом пробуждать лучшие дары жизни // О митрополите Сурожском Антонии: Сборник материалов к 10-летию со дня преставления. Издание Сурожской епархии. С. 18.


[Закрыть].

Действительно, владыка Антоний всей силой своего сердечного участия умел так сосредоточиться на этом новом для него конкретном человеке, что хотелось тут же рассказать ему все, поделиться с ним тем, что было тяжело доверить даже самым близким домашним. Но почти всегда это был разговор не исповедующего с исповедующимся, хотя, разумеется, такое часто и постоянно происходило, но это был разговор двух друзей, двух близких и хорошо понимающих друг друга людей. Оттого беседы, которые владыка Антоний вел на русском и английском языках, каждый слушающий принимал близко к сердцу, как адресованные лично ему. Так же, впрочем, как и проповеди владыки.

«Давно уж это было, – пишет С. С. Аверинцев, – а никогда не забуду, как первый раз в жизни стоял на литургии, которую служил в одном из московских храмов улучивший возможность приехать владыка Антоний. Не буду говорить, что мы чувствовали во время проповеди: он говорил, глядя нам прямо в глаза, его речь шла так же прямо в сердце, каждое слово было живым и до краев, до тяжести, до переизбытка полно смыслом…»[8]8
  Аверинцев С. С. По ту сторону «традиционализма» и «либерализма» // О митрополите Сурожском Антонии: Сборник материалов к 10-летию со дня преставления. Издание Сурожской епархии. С. 20.


[Закрыть]

К владыке Антонию спешили, когда видели его выходящим из своей квартиры или из алтаря, люди устремлялись к нему за благословением не формально, не только из уважения к его церковному митрополичьему сану, а по зову сердца, чувствуя его простоту, доступность в любое время дня, его готовность слушать.

Владыка Антоний вообще всячески старался принизить, умалить себя, не давая собеседнику почувствовать дистанцию. Он ходил в простой, подолгу носимой монашеской одежде, подпоясанный простым пояском или широким ремнем, наподобие офицерского, под старость носил кофту-душегрейку. Только один раз в год, на престольный праздник храма, в День Всех Святых, он служил литургию архиерейским чином. Интересно, что митрополит Антоний сохранил за храмом не только старое посвящение Успению Божией Матери, но благословил добавить к нему посвящение Всем Святым, которое существовало у англиканского прихода. Традиционно именно в воскресенье Всех Святых Владыка служил архиерейским чином вместе с клиром других приходов Сурожской епархии. Его, как и полагалось, клирики собора встречали в дверях и провожали до места совершения входных молитв, затем иподиаконы облачали в центре на кафедре. В остальные дни года он служил как простой священник. Он сам ходил в магазин за покупками, причем покупал себе еду в одном и том же маленьком пакистанском магазине, где его хорошо знали и всегда тепло встречали: справлялись о здоровье, обменивались новостями, говорили о погоде. Он ел то, что оставалось от общей трапезы. Не раз я был свидетелем, как на стул у двери перед его квартирой, вход в которую был из ризницы храма, ставили стеклянную литровую банку с борщом, которую потом забирали там же через несколько дней, пустую и помытую. Так сердобольные старушки и женщины-прихожанки подкармливали своего владыку, зная, что для себя он никогда не будет готовить, а просто поголодает. Во всем этом проявлялось удивительное, редкое терпение и смирение митрополита, отказывавшего лично себе в том, что кажется нам самым необходимым и абсолютно естественным. По словам отца Иоанна Ли, «владыка не требовал какого-либо комфорта: он легко терпел жару, холод, голод, усталость; ничего этого он не замечал»[9]9
  Ли И., прот. Добрый плод // О митрополите Сурожском Антонии: Сборник материалов к 10-летию со дня преставления. Издание Сурожской епархии. С. 16.


[Закрыть].

Владыка Антоний с радостью и простотой принимал помощь. Мне несколько раз посчастливилось стать его провожатым по дороге в магазин, и я с благодарностью вспоминаю несколько часов моей жизни, которые прошли в общении с ним во время этих походов.

* * *

– Хотите пойти со мной? Пожалуйста, сходим вместе, только вам придется везти эту тележку. Она со временем стала неуклюжей, но я к ней привык. Я ведь тоже теперь неуклюжий, старый, легко могу споткнуться. Мы оба с ней старые. Нам обоим пора уже уходить, – просто сказал владыка Антоний однажды, увидев меня подбегавшим к нему в один из октябрьских дней 2002 года.

Мы вышли с ним из пустого храма через боковые голубые двери. В этот день не было службы, церковь была пуста, я занимался подготовкой предстоящего богослужения Покрова Божией Матери, уже порядком устал. Потому, когда услышал скрип открывающейся двери, мгновенно понял, что это владыка Антоний – больше некому – выходит из дверей своей квартиры. Сбежав с клироса, я устремился к нему, испросив благословение. Я чувствовал на себе его взгляд, чувствовал, что он сейчас не только осеняет меня крестом, что он делал всегда медленно и с особым значением, но и молится обо мне, быть может, на всю оставшуюся мою жизнь. Он мог так делать, ему было это дано, я верил в это. Он был уже стар, болен, передвигался с трудом, но в нем жила огромная воля к жизни, невероятная сила духа. Ум его был по-прежнему бодр, здрав и остер.

…Мы вышли на площадь, которая в пасхальные дни превращалась в храмовое пространство, увеличивая число молящихся до нескольких тысяч, а в обычные дни являлась типичным городским местом парковок машин, жизни рядом находящихся школы и нескольких посольств. Мы завернули за угол.

– Хотите, я проведу вас тем путем, каким хожу уже почти пятьдесят лет? – спросил владыка. – Когда-то мне эту дорогу показал отец Лев Жилле.

Мы медленно шли по брусчатке старой улочки, которая носила название Эннисмор-Гарденс-мьюз. Мьюзы есть повсюду в Лондоне.

Это традиционные улочки, дома которых имели большие и широкие двери. Через эти двери въезжали повозки-кэбы – лондонские такси прошлых веков. В каком-то смысле мьюзы напоминали наши русские слободы, населенные представителями одной профессии, в данном случае извозчиками. Теперь же мьюзы стали лакомой недвижимостью, которая по карману состоятельным банкирам, юристам, звездам спорта и кинематографа. Но кто бы ни поселился на мьюзе, обязан был сохранять внешние признаки былой кучерской улицы – большие ворота, светлый окрас внешних стен дома. Каждый из домов английского мьюза примыкает друг к другу и имеет отличный от соседнего цвет стен. Все вместе они выглядят как нарисованные и напоминают веселую театральную декорацию. Из-за брусчатого покрытия на мьюзах нет деревьев, посаженных в землю. Зато рядом с каждым домом стоят большие кадки с зеленью или цветами.

Эннисмор-Гарденс-мьюз, Лондон

…Владыка что-то рассказывал: о своем детстве, о переездах из страны в страну, о войне.

– Ну что я все о себе и о себе. Расскажите-ка лучше, как вы живете, как дети и Галя? Мальчики, верно, ходят в школу? Как учится Сережа? Наверное, здешняя жизнь отличается от московской?

…Сумка-тележка немного поскрипывала и подскакивала колесами на камнях, то ли скорбя, то ли радуясь неровностям мощеной дороги. Еще поворот, и мы оказываемся в узком дворе шириной в одну машину, проходим через арку, неприметную даже вблизи, и выходим на Монпелье-Плейс.

– Скажите, владыка, что требуется, чтобы стать священником? – робко спросил я. Владыка остановился, посмотрел на меня внимательно и серьезно.

– Если вы спрашиваете о себе, то, прежде всего, вы сами должны понять, нужно ли это вам лично? Нужно взглянуть на себя глубоко и ответственно. Священство – это, прежде всего, ответственность и служение ближнему. Потом мне надо прийти к вам домой и поговорить с Галей и вашими сыновьями. Вся семья должна понимать, что произойдет, если отец станет священником.

Давайте отложим этот разговор на месяц, я приду к вам, мы поговорим и решим, как быть дальше. А пока надо наречь вас чтецом и посвятить в стихарь. Это мы можем сделать уже в ближайшее воскресенье.

Болезнь митрополита Антония развивалась стремительно. Через месяц он уже начал регулярно ездить в больницу на процедуры, силы его убывали, и к этому разговору мы больше не вернулись. А в ближайшее воскресенье, придя в собор, я подошел перед службой к владыке Антонию за благословением: «Владыка, вы хотели меня сегодня посвятить в стихарь». – «Да, хотел, но у меня сегодня совершенно нет сил. Попросим владыку Василия или, если хотите, подождем до следующего воскресенья. Бог даст, будут силы, и мы сделаем это. Решайте». – «Владыка, я подожду».

…Мы идем по Монпелье-Плейс. Возле красивых, ухоженных домов припаркованы «ягуары», «порши», «лексусы» последних моделей, говорящие о немалом достатке их владельцев, живущих здесь. Еще поворот, и мы заходим в магазинчик. Мгновение, и я вижу, как лицо человека, стоящего за стойкой, расплывается в улыбке. Это Али, хозяин магазина, на вид ему лет пятьдесят, но и он, и владыка Антоний хорошо знают друг друга. Последние лет пять митрополит Антоний регулярно ходит за покупками именно сюда. Али тут же начинает справляться о здоровье владыки, сетует на переменчивость английской погоды. Они говорят о самых обычных вещах, как давние приятели. Али смотрит на владыку с нескрываемой радостью и с несомненным уважением к возрасту собеседника. А тот с юмором отвечает на вопросы, поддерживает разговор, и видно, что он приятен им обоим.

Али-мусульманин, владыка Антоний-православный. Что могло быть общего у них? Они никогда не обсуждали религиозных тем. Али даже не знал, кто был владыка Антоний. Но Али с полным основанием считал владыку своим постоянным клиентом, почти другом.

– Такой приятный человек, простой, деликатный. Он каждую неделю приходил сюда, мы разговаривали. Он интересовался моей семьей. Я чувствовал, что его интерес к моей жизни есть нечто большее, чем обычное вежливое, принятое у англичан «Как поживаете?»

– Он покупал продукты, охотно принимал советы, а потом я иногда провожал его до мьюза. Вы, наверное, знаете, здесь много красивых улочек вокруг. Там мы расставались, и я возвращался в магазин, а он шел дальше. Я никогда не спрашивал его, кем он был, но сердце мне подсказывало, что он был очень хороший человек. Вы говорите, он был русским?

Так говорил мне Али уже после смерти владыки Антония, когда я специально зашел к нему, чтобы сообщить печальную весть. Али очень удивился, когда узнал, кем был владыка Антоний в жизни, не переставая повторять: «Такой приятный человек. Знаете, такой приятный».

Мы с владыкой начинаем обход магазина. Из его кармана извлекается небольшая записка-памятка о том, что требуется купить. Владыка берет то, что ему нужно, и просит меня опускать отобранное в сумку.

– Я должен просить у вас прощения. Сегодня среда, а я должен купить молоко и сыр. Но я покупаю это не для себя. У нас есть несколько стариков-прихожан, кто-то из них старше меня. Они давно не выходят из дома, я покупаю это для них.

– Владыка, это вы простите, что я стал свидетелем этого и вам приходится еще и оправдываться.

Обход первого этажа закончен. Чтобы продолжить, надо спуститься в подвал. Я прошу у него разрешения сходить вниз и самому принести нужное, но владыка поручает это хозяину магазина, который все это время был рядом с нами и, казалось, только и ждал этой просьбы.

Закончив наполнение сумки продуктами и расплатившись, владыка Антоний пожелал хозяину здоровья и хорошего дня. На этом наш продуктовый поход не закончился. Выйдя от Али, мы направились в другое, как сказал владыка Антоний, заведение – во французскую кондитерскую, которой на тот момент владели то ли болгары, то ли сербы.

Там владыку Антония тоже хорошо знали, быстро собрали, что он просил, и мы отправились в обратный путь.

Возвращались мы тем же путем, каким шли час назад, иногда молчали, иногда я что-то спрашивал у него. Мысль о том, что мы идем с ним вместе в последний раз, ни разу не появилась у меня. О болезни владыки Антония еще никто не знал, кроме самых близких к нему людей. Не только мне, всем в соборе и епархии казалось, что владыка Антоний будет с нами всегда, будет по-прежнему доступен и открыт для разговора, для вопроса, для благословения. Его почти девяностолетний возраст никто в расчет не принимал. Он всегда был в храме, в сознании многих он как бы сросся с его стенами и колоннами, слился с его иконами. Многие в России так и называли собор в Лондоне – храм митрополита Антония. Нам всем казалось, что так будет всегда.

Такие записки, сделанные рукой владыки, иногда появлялись на дверях собора

…Мы пришли в собор. Владыка Антоний поблагодарил меня за помощь и благословил перед самой дверью в квартиру. Я смотрел ему вслед. Видел, как он открывает дверь ключом, который всегда висел у него на шнурке, на поясе, как ему трудно было повернуться и тянуть за собой сумку. Я расстался с ним, не думая, что таких прогулок с ним у меня больше не будет. В действительности практически ни у кого в приходе встреч с владыкой Антонием больше не будет. Он проведет несколько последних бесед в октябре-ноябре 2002 года. Беседы будут по-русски. Мне они теперь кажутся разговором-прощанием. Владыка Антоний вспоминал, как все начиналось, как было трудно всем и ему, когда он только приехал в Англию. Он говорил о русской эмиграции первой волны, о приходе и священниках, об Англии 1950-х, о людях, с кем он служил, общался, с кем строил епархию. Он говорил о дне сегодняшнем, о новых проблемах и путях их решения. Он говорил о будущем. В январе владыка Антоний служил новогодний молебен, затем служил в Рождественский сочельник и в сам праздник Рождества, и мы потом долго не будем его видеть. В приходе поползли слухи о его болезни.

Но еще одна наша встреча с владыкой Антонием все-таки состоялась, встреча действительно последняя, личная, очень короткая. Это было в самом начале апреля 2003 года. Теперь уже все в храме знали, что владыка Антоний тяжело болен, почти ежедневно ездит в больницу, проходит специальное лечение химией и облучением.

…Снова раздался звук открывающейся двери, шаги. Из ризницы медленно вышел владыка Антоний, худой, заметно постаревший, изможденный от непрекращающихся тяжелейших медицинских процедур. Через несколько секунд я сбегаю с клироса и оказываюсь внизу. Беру благословение. Он внимательно смотрит на меня и неожиданно спрашивает:

– У вас есть несколько минут подождать?

– Да, есть, конечно, есть! – отвечаю я.

Владыка Антоний медленно поворачивается, идет через ризницу к себе. Его нет несколько минут. В храме пусто, иногда доносится шум улицы, иногда что-то происходит в трубах храмовой системы отопления, из-за чего раздается характерный щелкающий звук, похожий на хлопок. Я один. Сижу у левой колонны, жду владыку. Мысли разные, но главная – зачем он вернулся в квартиру?

…Снова скрип двери, снова шаги, владыка Антоний выходит из ризницы и идет ко мне.

– Простите меня, я должен был и хотел это сделать раньше. Но сейчас много средств уходит на мое лечение. Все скоро кончится, я знаю, но это я делаю не для себя, а ради тех, кто хочет мне помочь.

Я хотел сделать что-то еще для вас и вашей семьи. Пусть тут немного, но прошу вас, возьмите это. Тут деньги от моих книжек, я ведь получаю время от времени, иногда даже много. Теперь пусть они помогут вам. Потратьте на детей, на семью, вы сами лучше знаете как. Еще раз простите, что даю поздно и мало.

Митрополит Антоний, Галина и Евгений Тугариновы. Лондон, 2002 г.

Он передал мне сверток – туго набитый конверт – и пошел к выходу из храма. Я стоял потрясенный происшедшим, мало еще осознавая случившееся, внутренне равно готовый к возражению и к благодарности.

«Я, кажется, даже не успел сказать ему спасибо?!» – подумал я.

Его фигура удалялась от меня. Бежать, догонять, говорить нужные, но сейчас уже лишние слова – я не сдвинулся с места, а только смотрел ему вслед и мысленно благодарил.

Я никогда не просил его о помощи. Мне и так собор платил по московским меркам вполне достаточно, даже щедро. Нам хватало. А тут! Значит, он сам почувствовал и так решил. Его слово, когда надо, было твердым. Это все знали. Возражать было нельзя и бесполезно. Однажды решив, владыка Антоний оставался непреклонен!

Накануне Успения 2013 года со мной второй раз в жизни произошло практически подобное. Я приехал в известный монастырь, чтобы поговорить с его наместником о митрополите Сурожском Антонии. Разговор был кратким, владыка-наместник спешил. Я говорил ему о книге, которую составил. Он ясно понял, что я не собираюсь просить у него денег. Внезапно он поднялся и ушел в смежную комнату. Вернувшись через пару минут, он вручил мне деньги.

– Это не на книгу, это лично вам. Спрячьте деньги и продолжайте. Книгу мы издадим. Благословляю.

Мгновенно я вспомнил встречу с митрополитом Антонием в апреле 2003 года.

…Он медленно шел к боковой двери в углу храма, направляясь на очередную процедуру в больницу. На улице его кто-то встретил, они сели в машину и уехали. А я стоял с его подарком в руках, понимая, что это не просто помощь мне. Нет, он хочет остаться ни с чем, он доводит себя до состояния полной нищеты, чтобы смиренно и тихо предстать перед Богом, сказав ему: «Вот я. Все что имел, отдал другим, прими меня, каким есть. И прости, и помилуй».

* * *

Последнее богослужение в соборе, в котором владыка Антоний принял участие, была Пасха 2003 года. Как обычно, английская полиция ограждала площадь (так и хочется назвать ее соборной), ограничивая проезд и парковку машин. Перед ограждением мне пришлось даже назвать себя и показать свое имя в списке хора, участвующего в пасхальном богослужении. Придя в храм около одиннадцати вечера, я увидел множество народа. Старые прихожане позаботились о стульях для себя, но большинство людей стояли и слушали чтение апостольских деяний, которые по традиции читались на двух языках кем-то из прихожан. Хор уже собрался на клиросе. Певчие коротко обменивались приветствиями, брали подборку ирмосов канона Великой Субботы, который предстояло петь на заутрене. Отца Михаила Фортунато на клиросе не было, как настоятель, он должен был служить в алтаре. Управлять хором предстояло мне.

Время летело, хору пора было спускаться вниз и занимать свое место справа от алтаря. Еще накануне всем певчим было сделано напоминание – принести маленькие карманные фонарики, чтобы, никого не отвлекая, освещать свою личную папку. Иначе петь по нотам было невозможно – после того, как чтение апостольских деяний заканчивалось, храм до пасхальной заутрени оставался погруженным в темноту. Пасхальные свечи зажигались лишь с первыми звуками пения стихиры «Воскресение Твое, Христе Спасе». Такую традицию застал я в соборе.

«Благословен Бог наш…» – как всегда, немного в нос возгласил отец Александр Фостиропулос. Случилось так, что уставщица Аннамари забыла захватить часослов, и обычное начало службы мне пришлось читать по памяти, так как в алтаре в ту ночь не оказалось чтеца.

«…Самому Христу, Цареви и Богу нашему… Помилуй мя, Боже, по велицей милости Твоей…»

Я напрягся, чтобы в такую ответственную минуту не сплоховать, ничего не напутать. Мне в руки сунули микрофон, голос вдруг резко усилился, сотни глаз и ушей мгновенно сфокусировались на мне.

«Слава Богу! Все сошло благополучно», – пронеслось внутри благодарение, а дальше все пошло по знакомой колее. Пели ирмосы канона Великой Субботы без катавасий, повторяя только девятую песнь. Тропари канона читал протоиерей Михаил Фортунато. На катавасии на девятой песни на словах «…восстану бо» я сильно задержал хор, чтобы подчеркнуть акцентом ударный слог и совпасть с действиями священников, которые в этот момент подняли Плащаницу, внесли ее в алтарь и затворили врата. Пение закончилось, вновь наступила тишина. Все ждали начала пасхальной утрени.

Как всегда, по благословению владыки Антония за несколько минут до полуночи группа мужчин-певчих хора зашла в алтарь. Мы стояли, молча ожидая знака владыки к началу пения стихиры «Воскресение Твое, Христе Спасе». Весь храм был по-прежнему погружен в темноту. Ожидание и молчание было всеобщим.

…Владыка Антоний стоял перед святым престолом с закрытыми глазами, молился. Он не отдавал никаких распоряжений, никто у него ничего не спрашивал. Все знали, что служба сейчас пойдет так же, как она шла здесь всегда. Наконец, он открыл глаза, посмотрел на настенные часы, оглядел всех присутствующих и дал знак отцу Михаилу – сейчас начинаем. Запел сначала он. Для себя я отметил, что никто из присутствующих не задавал тон, но тот звук, с которого начал петь владыка Антоний, оказался всем удобен. Священники и певчие сразу присоединились к владыке, каждый в свой голос, и пение мужских голосов тихо-тихо понеслось по храму, увлекая всех за собой в единый пасхальный хор. Трижды пропев стихиру со все возрастающей громкостью, хор за мной устремился через боковые двери-занавеску в коридор, чтобы успеть быстро пройти по нему, выйти на улицу и расположиться перед входными дверями на паперти собора. За хором двинулись из алтаря священники, владыка Антоний замыкал шествие. Это и был наш пасхальный крестный ход.

Редко где на Западе существует возможность крестных ходов. Причина простая – храмы либо располагаются в домах, либо не имеют прилегающей территории. Свято-Никольские храмы в Амстердаме, в Нью-Йорке, в Оксфорде находятся в ряду других зданий. Обойти храм вокруг нельзя. Поэтому крестный ход обычно совершается перед дверями храма – десять шагов в одну сторону, десять в другую. То же самое в Успенском кафедральном соборе, хотя здание церкви как бы и позволяет обойти его, но тропа, очень узкая, так никогда и не стала путем крестного хода. Другое дело Успенский храм в Лондоне Русской Зарубежной Церкви, собор Александра Невского и Сергиевское подворье в Париже. Они имеют собственную территорию, храмы обнесены оградой, имеют приходские дома и дома причта.