Текст книги "Лекции о зарубежной литературе. От Гомера до Данте"

Время в эпоху Средневековья

Известно, что до XIII – ХIV в приборы для измерения времени были редкостью, предметом роскоши. Обычные для средневековой Европы часы – солнечные, песочные часы либо клепсидры – водяные часы. Но солнечные часы были пригодны лишь в ясную погоду, а клепсидры были, скорее, игрушкой или предметом роскоши, чем инструментом для измерения времени. Когда час нельзя было установить по положению солнца, его определяли по мере сгорания лучины, свечи или масла в лампаде. Монахи ориентировались по количеству прочитанных ими страниц священных книг или по числу псалмов, которые они успевали пропеть между двумя наблюдениями неба. Для каждого часа дня и ночи существовали особые молитвы и заклинания. Для основной массы населения главным ориентиром суток был звон церковных колоколов, регулярно призывавших к заутрене и к другим службам. Средневековые люди узнавали время преимущественно не визуально, а по звуку. Различали «колокол жатвы», «колокол тушения огней», «колокол выгона в луга». Вся жизнь населения регулировалась звоном колоколов, соразмеряясь с ритмом церковного времени.

Поскольку темп жизни и основных занятий людей зависел от природного ритма, то постоянной потребности знать точно, который час, возникнуть не могло, и привычного деления на части дня было вполне достаточно. Минута как отрезок времени и интегральная часть часа не воспринималась. Даже после изобретения и распространения в Европе механических часов вплоть до начала XIX века они не имели минутной стрелки.

Время средневекового человека – это, прежде всего, местное время. Жизнь была изолированной и поэтому то, что существуют разные часовые пояса, человек той далёкой эпохи даже не догадывался. В средние века мир не представлялся многообразным и разнородным – человек был склонен судить о нем по собственному маленькому, узкому мирку. О внешнем мире поступала лишь случайная, отрывочная и подчас недостоверная информация. Всё подчинялось принципу «здесь и сейчас», который нарушался лишь потусторонними видениями, воспринимаемыми как нечто вполне реалистичное.

Так, ночь была временем опасностей и страхов, сверхъестественного, демонов, других темных и непонятных сил.

Христианство стремилось побороть представление о ночи как о времени господства дьявола. Христос родился ночью, для того чтобы принести свет истины тем, кто скитался в ночи заблуждений. Свет дня должен был рассеивать страхи, порожденные ночным мраком. Тем не менее, на протяжении всего средневековья ночь оставалась символом зла и греха.

Противоположность дня и ночи – это противоположность жизни и смерти: «…день Господь отвел живым, ночь – мертвым» (Титмар Мерзебургский). Такую же оценку получила и другая оппозиция – лето и зима. Все эти оппозиции имели этическую и сакральную окрашенность. Наряду с земным, мирским временем существовало сакральное время, и только оно и обладало истинной реальностью. Библейское время – не преходящее; оно представляет абсолютную ценность.

«С актом искупления, совершенного Христом, – пишет А.Я. Гуревич, – время обрело особую двойственность: «сроки» близки или уже «исполнились», время достигло «полноты», наступили «последние времена» или «конец веков», – царство Божие уже существует, но вместе с тем время еще не завершилось и царство Божие остается для людей окончательным исходом, целью, к достижению которой они должны стремиться». Это стремление к «концу веков», к апокалипсису и являлось характерной чертой осознания времени человеком Средневековья.

Пространство в эпоху Средневековья

Географические знания были не только весьма ограниченными – они опирались преимущественно не на реальный опыт, а на литературную традицию, унаследованную от античности. Так, средневековые историки, считавшие нужным дать в своих повествованиях географические сведения, почти неизменно заимствовали их из сочинений Плиния, Орозия и Исидора Севильского (который в свою очередь компилировал из более ранних работ). Аллегорическая география средневековья, «служанка богословия», совмещала в одной пространственной плоскости всю священную и земную историю. На «картах мира» вы видите изображение рая с Адамом и Евой, библейские персонажи, Трою, завоевания Александра, римские провинции, «святые места», христианские государства и «конец света». В «христианских топографиях» смешиваются воедино географические сведения с библейскими мотивами. Положительное знание насыщалось морально-символическим содержанием: пути земные как бы сливались с путями к Богу, и система религиозно-этических ценностей накладывалась на ценности познавательные, подчиняя их себе, – ибо для человека того времени представления о поверхности земли по своей значимости не шли ни в какое сравнение с учением о спасении души. На земле в свою очередь были места святые, праведные и места грешные. Путешествие в средние века было, прежде всего, паломничеством к святым местам, стремлением удалиться от грешных мест в святые.

Религиозная концепция средневекового пространства выражалась также в делении его на мир христиан и мир неверных, нехристей.

Культурным, благоустроенным миром, на который распространяется Божье благословение, был лишь мир, украшенный христианской верой и подчиненный церкви. За его пределами пространство утрачивало свои позитивные качества, там начинались леса и пустоши варваров, на которые не распространялись Божий мир и человеческие законы. Такое разделение пространства по религиозному признаку определяло поведение крестоносцев в пределах неверных: методы, недозволенные в христианских землях, были допустимы в походе против язычников. Части пространства различались по степени своей сакральности. Священные места – храмы, часовни, распятия на перекрестках больших дорог – находились под божественным покровительством, и преступления, в них или близ них совершенные, карались особенно сурово.

Рыцарь

Рыцарь был одним из основополагающих понятий в эпоху Средневековья. По-французски в слове «рыцарь» – chevalier тот же корень, что в слове «лошадь» – cheval. Между ними есть связь? разумеется есть. Мы привыкли к образу рыцаря в латах, но не все знают, что своим названием он обязан лошади. Рыцарь – это человек, у которого есть лошадь. Причем лошадь боевая, а не рабочая, которая тянет плуг. Это и не скаковая лошадь, и уж точно не чистокровная арабская. Нет, это мощный ратный конь, предназначенный для битвы.

Этот тип лошади пришел, вероятно, из Азии примерно в VII веке. Во всяком случае, римская Античность его не знает, и в сражениях той эпохи он не отмечен. Впервые он появился в войнах рыцарских времен и стал использоваться повсеместно. Знатный человек не мыслил себя без лошади, которая «поднимала» его над другими людьми. На многих языках рыцарь – это всадник. Считалось, что «храбрый человек на хорошей лошади за час сражения может добиться большего, чем десять и даже сто пеших». Боевой конь должен быть «умным, сильным и быстрым, с нравом настоящего бойца». Во время военной службы рыцарь и лошадь полагались единым целым, без лошади рыцарь превращался в обыкновенного человека. Битва являлась самозабвением рыцаря, приводила его в экстаз. «Если бы я стоял одной ногой в раю, – восклицал Гарен Лотарингский, герой средневековой поэмы, – я бы убрал ее и отправился биться».

Рыцарь – это главный герой Средневековья; от него ждут храбрых поступков, возвышающих его над обычными людьми.

Множество средневековых текстов повествует о приключениях рыцаря, о его подвигах, авторитете, который за ним признавали, и о его «рыцарских» качествах – благородстве духа и отваге. Внешняя сторона рыцарской жизни впечатляла современников, потому что выходила за рамки обыденного. Эффектнее всего были доспехи. Рыцарь в кольчуге и шлеме казался необычным человеком. Чаще всего он передвигался на лошади, доспехи звенели от тряски, и это громкое бряцание, конечно, привлекало внимание. В отличие от священника, который вне службы был человеком неприметным, рыцарь был шумлив и выставлял себя напоказ. Но если рыцарь – это всадник, то конь будет играть в этом сложном символе под названием рыцарь немаловажную роль. А рыцарь и есть один из основных символов Средневековья. Так устроено было сознание человека той эпохи, его мышление было символичным, и с помощью символа этот человек и создавал особый абстрактный мир, т. е. «Вторую природу», которую ещё называют культурой. Но если рыцарь – символ сложный, то из каких составляющих он складывается? Правильно: из самого всадника и его коня. Так вот, конь – это сложный древний символ, вбирающий в себя два взаимоисключающих начала: начала верха и низа. Всё Средневековье в своём восприятии мира отличается дуализмом. Дуализм верха и низа, рая и ада, тела и души, мужского и женского, христианского и языческого, божественного и сатанинского. Этот дуализм, или противопоставление двух взаимоисключающих начал скрыто в самом символе рыцарского коня. Как пишет известный исследователь Ф. Кардини: «Конь как мифорелигиозный символ в культурах, внесших свой вклад в становление западного средневековья, двулик. Одна ипостась его героическая, солярная. Другая – погребальная и хтоническая». Солярное, значит, солнечное небесное, высшее, а хтоническое говорит о земле, о подземном мире и аде. Получается, что рыцарь – это высшее существо, для которого нет преград и который может путешествовать по всем закоулкам средневекового сознания, опускаясь в ад или возносясь до самих небес. Скорее всего, именно эта символическая перегруженность рыцаря и позволила ему стать центральной фигурой всей литературы зрелого Средневековья.

Но рыцарь – это не только конь, но и сам всадник, причём, всадник вооружённый и один из важных элементов этого вооружения является рыцарский меч, который также является сложным символом. Его сакральность объяснялась во многом сложностью производства.

Ковал меч кузнец – маг-ремесленник. Все стихии участвовали в его рождении: земля, из которой добыта руда, огонь, подчинивший ее человеческой воле, воздух, ее охладивший, и вода, которая закалила металл. В сказании о Виланде участвует еще и священная птица германцев, чей язык понятен только посвященным, – гусыня, которой нет равных. Некоторые современники приписывали кузнецам знание алхимии из-за того, что они имели дело с открытым огнём. Так, в скандинавской мифологии карлики владеют несметными сокровищами в недрах гор и являются искусными кузнецами. Таким «мудрым альбом» является, например, волшебный кузнец Веланд, о котором рассказывает одна из героических песен «Эдды». Веланд попадает в плен к королю Нидхаду, который, чтобы сохранить искусного кузнеца в своей власти, велит перерезать ему жилы на ногах. В отместку Веланд убивает малолетнего сына короля и насилует его дочь, а затем спасается из плена на самодельных крыльях. Сказания о волшебных кузнецах, распространённые у многих народов, восходят к начальной стадии развития обработки металлов, когда умелый кузнец, изготовляющий оружие, представлял ремесло, известное немногим, а поэтому особенно ценимое и окружённое суеверными представлениями.

Мечи изготавливали довольно изощренным методом. Из заготовок – нескольких железных прутьев – выжигали углерод. Заготовки с высоким и низким содержанием углерода слоями накладывались друг на друга и подвергались ковке. Полученная таким образом пластина скручивалась винтом, расплющивалась и снова обрабатывалась на наковальне. Из трех-четырех прутов, обработанных таким способом, получали сердцевину клинка. В разрезе заметны чередования слоев железа и мягкой стали. К сердцевине приваривались «отрезки» от 0,4 до 0,6 % содержания углерода. Продольные приварки скрепляли поперечными «врезками», чтобы увеличить сцепление сердцевины с приварком. Затем клинок зачищали и полировали. В готовом виде толщина его в среднем не превышала 5 мм. Длина колебалась от 75 до 95 см, ширина – от 3,5 до 6 см. Вес – в среднем около 700 г.

В канун каролингской эпохи клинок стали утяжелять, удлиняя и расширяя его.

«По сравнению с «демократическим» римским оружием, – пишет Ф. Кардини, – выпускавшимся серийно и без каких-либо особых украшений, драгоценный меч дает нам возможность понять, насколько при переходе от античности к средневековью и война и воин достигли высот аристократизма, сколь возросло общественное уважение к ним, прежде для Запада не характерное».

Согласно арабским источникам, отлично сработанный меч мог стоить до тысячи золотых денариев. Если учесть, что золотой денарий весил 4,25 г, то получается, что стоимость меча, пусть и в необычной обстановке, соответствует эквиваленту 4,250 кг золота. Действительно – целое состояние!

Рождение оружия окутано покровом тайны. Экскалибур, например, добыт из скалы, но чудесным образом исчезает, как только умирает король. Чья-то неведомая длань, восстав из водяной пучины, похищает меч. Ангел вручает оружие Карлу, чтобы он наградил им лучшего из своих воинов-вассалов. Другой меч чудесного происхождения – это Хрутинг. Клинок его из стали, закаленной соком ядовитых трав, кровью, добытой в сражении. Этот меч выковали великаны. Начертанные на клинке руны – его магический язык.

Тайна, окутывающая происхождение меча, превращает его в существо одушевленное, живое, со своим собственным характером – в личность. По этой причине меч «испытывает потребности», «выдвигает претензии», «навязывает свою волю». И как всякую личность его нарекали собственным именем: Хрутинг Беовульфа, Дюрандаль Роланда, Жуаёз Карла Великого, Экскалибур легендарного короля Артура. Приведём несколько примеров яркого личностного проявления рыцарского меча как лица одушевлённого.

Так, меч Тюрвинг взыскует смерть человека всякий раз, когда его вынимают из ножен. Дайнслеф наносит незаживающие раны. Хвитинг поражает противника и исцеляет друга. Атвейг поет, когда воин обнажает его во время битвы, истекает кровью, когда где-нибудь далеко идет сражение. Жуаёз Карла Великого «не желает» ломаться в роковой день Ронсевальского побоища, «не хочет» оставить своего сеньора. «Меч одушевленное, очеловеченное существо, могущее внушать к себе любовь, – вдохновенно пишет об этом итальянский медиевист Ф. Кардини. – Немало сказано о том, что в «Песне о Роланде» отсутствуют женские персонажи и любовная интрига. Патетическое и мимолетное видение Альды не в счет. Но забывают при этом о любовном гимне, который пронизан высоким чувством, идущим из глубины сердца, когда Роланд обращается к своей верной подруге-спате – Дюрандаль (spatha – ж.р.); обрекая ее на «вдовство», Роланд оплакивает судьбу Дюрандаль, ведь она остается одна, без своего господина. Он умоляет ее выполнить его последнюю волю и, наконец, заключив в прощальном объятии, обещает ей верность за гробом.

Роланд умирает, но, готовясь переступить порог между жизнью и смертью, даже и не помышляет о прекрасной Альде, вскоре угасшей от горя и любви к своему суженому. Нет, не восхитительные переливы ее златых локонов возникают перед угасающим взором рыцаря. Он видит стальной блеск клинка своей боевой подруги. Даже умирая, Роланд все-таки успевает закрыть своим телом возлюбленную спату».

О литературе Средневековья

Начиная непосредственный разговор о литературе этого периода, следует вспомнить меткое наблюдение Ж. Ле Гоффа: «Феодализм – это мир жестов, а не записанного слова». Академик Д.С. Лихачёв в своё время литературу древней Руси обозначил как литературу «великого безмолвия». О чём это говорит нам? Изучая письменные памятники Средневековья, мы должны помнить, что письменность как таковая не передает полностью основного массива человеческих представлений средневековья. Многое утрачено безвозвратно, а, главное, многое и не было записано, зафиксировано. По данным историков, за всю тысячелетнюю историю Средневековья от этой эпохи осталось всего 20 000 томов, большинство из которых было посвящено лишь одной книге – Библии. Что такое 20 000 томов? Много это или мало? Мы сейчас переживаем кризис книжной цивилизации. Закрываются букинистические магазины, книга становится предметом роскоши. У. Эко, вообще, охарактеризовал современную эпоху как эпоху «нового средневековья». Но еще совсем недавно 20 000 томов спокойно помещалось в трехкомнатной квартире моего знакомого библиофила, живущего в панельном доме в районе Печатники. Можно сказать, что по количеству книг он даже превзошёл тысячелетнюю эпоху. У него хранилось 25 000 книг. У другого моего знакомого – 50 тысяч книг. А теперь представьте, сколько сейчас может храниться книг во всех библиотеках мира.

Книга в Средневековье представляла из себя не просто предмет роскоши, а знак невероятного богатства и величия.

Материалы, орудия для письма и знаки письма, применявшиеся людьми прошлого, изучает наука палеография (греч. grapho – «пишу», paleo – «древний»).

В средние века грамотным обязательно необходимо было быть лишь торговцам и священникам. Но торговые сделки – дела сугубо земные. Купеческие записки не требовали прочного долговечного материала для письма, по этой причине от них мало что осталось, да и история литературы вряд ли бы заинтересовалась как научная дисциплина подобным материалом. Другое дело священные писания. Над изготовлением каждой рукописи со священным текстом трудились долго и тщательно. Материал для них выбирали прочный. Именно по таким священным рукописным книгам мы сегодня и изучаем культуру средневекового письма.

Вместо античного папирусного свитка в это время появляется пергаменный кодекс. Римский историк Плиний рассказывает, что из-за соперничества с Александрийской библиотекой цари Пергама стали делать книги из ослиной кожи. Со временем, такую тонко выделанную ослиную (или телячью) кожу и стали называть пергаменом. Поскольку первые пергаменные листы предназначались для царской библиотеки в Пергаме, то материал не экономили и делали их большими (примерно вчетверо больше современного книжного листа). Однако вскоре поняли, что такие большие листы неудобны и стали их складывать вдвое. Такие сложенные вдвое листы пергамена получили название дипломов (греч. diploma – «сложенный вдвое»). Когда же дипломов набиралось много, их сшивали между собой в кодекс (лат. codex – «ствол, пень, книга»). Так постепенно античная библиотека в виде корзин с папирусными свитками исчезла, и стали появляться полки с книгами.

В своем классическом виде пергаменный кодекс просуществовал с III по XIII век. Часто текст, считавшийся устаревшим и ненужным, счищали с листов пергамена. Существовали даже целые мастерские палимпсестов (греч. «вновь соскобленный»), в которых умелые ремесленники смывали старые рукописи губкой, сцарапывали ножом, вытирали пемзой. Такие тексты вторичной переработки получили своё название. Это были палимпсесты. Размером кодексы были самыми разными. Большие кодексы – их называли in folio (ит. – «в лист») – бывали размером 50 х 30 см. Чаще же, для всеобщего употребления, делали кодексы из четвертушки большого листа, и потому называли их in quatro (ит. – «в четверть»). Однако встречаются и крошечные кодексы (4 х 2,5 см), которые шутливо называли «мальчик с пальчик». Фигуры на миниатюрах таких кодексов получались с булавочную головку.

В XI веке из Аравии стала проникать в Европу бумага. Само это слово, ставшее сегодня таким привычным, происходит от названия города Bambyce (по другим версиям от названия хлопка – bambac).

В Средние века существовало три типа орудия для письма. «Стиль» (лат. stilus), сохранившийся с античной эпохи, представлял собой заостренную с одного конца металлическую палочку для письма на навощенных дощечках. Другим, тупым, концом стирали написанное. Так что современный вопрос: «каким стилем написано?» в древности предполагал, прежде всего, остроту заточки стиля. Для письма чернилами европейцы позаимствовали на востоке «калам» (лат. calamus) – заостренную камышинку. Наконец, самым удобным инструментом для письма было птичье перо (лат. penna avis) – гусиное, лебединое или павье.

Чернила чаще всего употребляли черные. Для легко смывающихся надписей их готовили из смеси сажи и камеди (густой смолы некоторых деревьев). А для прочных надписей – из чернильных дубовых орешков с той же камедью. Довольно редко употреблялись цветные чернила. С античности – красные, с XI века – красные и зеленые, а с XIII века – красные и синие.

Большое употребление уже в раннем средневековье получили золотые и серебряные краски. Обычно ими писали «священные имена». Однако существовали и целые кодексы, написанные золотом (лат. codex aurei), серебром (лат. codex argenti), либо красной краской (лат. codex purpureus). Естественно, что такие книги ценились особенно дорого.

Так как и пергамен, и бумага были дорогими, то пространство страницы экономили, старались плотнее вписывать строки. Страницу либо всю сплошь покрывали текстом, либо делили текст на странице на два столбца. При этом использование стройного каллиграфического почерка делало такую страницу художественным произведением. Новые мысли в тексте всегда выделяли красной краской (отсюда наша «красная строка»). В средние века красной делали всю первую (иногда и вторую) строчку абзаца и называли ее «рубрикой» (лат. rubrica – «красная глина»).

Но еще более украшал рукопись инициал – большая заглавная буква (лат. initium – «начинаю»). Его богато расписывали растительным, травным и иным орнаментом. Нередко орнамент выходил за пределы инициала и захватывал всю страницу, художественно обрамляя ее. Особенно часто такие украшения встречаются на рукописях Позднего Средневековья. Сшивали двойные листы кодекса, делая из них книги, пергаменными ленточками и охватывали двумя деревянными дощечками, обтянутыми кожей. На переплеты особо важных книг часто добавляли украшения из золота, серебра и драгоценных камней. Писцы, занимавшиеся изготовлением рукописных книг, не только работали в уединении, но и жили отдельно. Как правило, они делились на два цеха. Скрипторы или либрарии переписывали обычные книги, а нотарии – дипломатические. Это были люди князя, либо церкви (монахи). Скрипториями же (лат. scriptorium) назывались тогда особые комнаты в монастырях, где под надзором библиотекаря переписывались книги. И только к концу Средневековья в городах стали появляться наемные, «свободные» переписчики. Рубеж XII–XIII веков стал важным моментом в истории рукописной книги в Западной Европе. Распространение грамотности, возникновение светской и куртуазной культуры потребовало больше книг. Для студентов-богословов, монахов и клириков требовалось все больше литературы. Да и сама эта литература становилась иного содержания – исторические сочинения, ученые трактаты, стихотворные и прозаические романы и сборники легенд. Огромным спросом стала пользоваться иллюминированная книга – кодекс, украшенный миниатюрами, инициалами и орнаментом. Для богатых заказчиков появляются роскошные манускрипты (от лат. manus – «рука» и scribo – «пишу»). Именно в это время изготовление рукописной книги и переходит из исключительного ведения монахов в городские мастерские. Основным отличием здесь стала иная, более специализированная, организация труда. Если мастер монастырского скриптория часто сам изготавливал всю рукопись от выделки пергамена до переплета кодекса, то теперь ремесленники работали независимо друг от друга. Особо отделялись от переписчиков мастера-иллюминаторы. Со временем орнаментирование текста (украшение его орнаментом) выделилось в отдельную специальность. И часто получалось, что разные части кодекса выполнялись на разном художественном уровне.

Еще в эпоху каролингов необычайного расцвета достигло искусство миниатюры – книжной иллюстрации. Слово миниатюра происходит от латинского названия киновари – красной краски (лат. minium), которой было принято выделять начало текста. Художники-миниатюристы часто переезжали с места на место. Потому школ миниатюры не сложилось, а существовали центры изготовления иллюстрированных рукописей при монастырях. А в конце VIII века под покровительством Карла Великого была основана книгописная мастерская в Ахене. Именно здесь в 781–789 годах по заказу Карла Великого мастер Годескальк выполнил особое Евангелие, где увековечил визит Карла в Рим на Пасху в 781 году и крещение его сына Пипина папой Адрианом I. На пурпурном фоне пергамена мастер четко вывел золотые и серебряные буквы, которые (по словам самого Годескалька) символизируют красоту небес и вечной жизни. Самой же богатой каролингской рукописью стала знаменитая Утрехтская Псалтирь (IX век), названная по месту ее хранения (университет нидерландского города Утрехта). В ней 165 миниатюр, каждая из которых соответствует определенному псалму. На рубеже XII–XIII веков в одном из баварских монастырей была создана и знаменитая Carmina burana. Сборник был полон миниатюрами, которые окружал орнамент из деревьев и трав с разнообразными зверями и птицами.

Как писал один из историков книги, любой подобный манускрипт в эпоху Средневековья мог стоить приблизительно столько, сколько сейчас стоит производство какого-нибудь голливудского блокбастера. И книга была не только роскошью, но и предметом священным и магическим. Книгу не только боготворили, но и боялись. Считалось, сто с помощью слова можно активно вмешиваться в непосредственную жизнь мирян и приносить людям вред или спасение. Именно в эпоху Средневековья появилось такое понятие, как чернокнижие. У короля Богемии Рудольфа II во дворце хранилась даже знаменитая библия дьявола, или гигантский кодекс. Что это такое? Гигантский кодекс (лат. Codex Gigas) – пергаментный иллюминированный рукописный свод начала XIII века, созданный, по-видимому, в бенедиктинском монастыре чешского города Подлажице. Вероятно, вся работа была проделана одним человеком, на что потребовалось от 20 до 30 лет; по косвенным данным, манускрипт был окончен к 1230 году. Формат листов – 89 см в высоту, 49 см в ширину (переплёт 91,5 х 50,1 см); включает 310 пергаментных листов, текст переписан в две колонки по 106 строк; толщина книги – 22 см, а вес блока – 75 кг; сдвинуть с места её можно усилиями двух человек. По-видимому, это самая большая по размерам и объёму рукописная книга в западноевропейской книжной традиции. Содержит полный текст Библии, труды Иосифа Флавия, «Этимологии» Исидора Севильского, «Чешскую хронику» Козьмы Пражского и другие тексты – все на латинском языке. Поскольку в книге содержится полностраничное изображение сатаны, в массовой культуре за ней закрепилось название «Дьявольской Библии». С XVII века она хранится в Национальной библиотеке Швеции в Стокгольме и находится в постоянной экспозиции, открытой для широкой публики. В музее города Храст размещён макет кодекса в натуральную величину. И здесь следует отдать дань тем малочисленным монахам и переписчиками, которые смогли сохранить для нас скудное книжное наследие Средневековья. Дело в том, что одной из важнейших составляющих человеческой культуры является память, а память передаётся из поколения в поколение с помощью письменности. Средневековье имело все шансы прервать эту традицию и нарушить связь времён, полностью выпав из этой цепи в качестве одного из звеньев. И слава монахам и переписчикам, которые не позволили этому свершиться. В этой долгой ночи Средневековья, с V по VIII в., свет излучали и ученые мужи, которых Р. Ренд назвал «зачинателями средних веков». «Их исключительная роль заключалась в том, – писал по этому поводу Ж. Ле Гофф, – что они спасли основное из античной культуры, изложили его в доступной для средневековой мысли форме и придали ему необходимое христианское обличье. Среди них выделяются четыре человека: Боэций (480–524 гг.), Кассиодор (480–573 гг.), Исидор Севильский (560–636 гг.), Беда Достопочтенный (673–735)».

Но если книг было так мало, и они были роскошью, доступной лишь для очень узкого круга избранных, то как ещё могла передаваться информация в эпоху Средневековья? Что ещё могло играть роль коммуникатора? Эту роль вместо книги выполнял средневековый собор. В. Гюго в своём знаменитом романе «Собор парижской Богоматери» говорит, что средневековье было временем соборов, а ренессанс стал эпохой книги. И это действительно так. В Германии в XV веке И. Гутенберг изобретёт печатный станок, который, в буквальном смысле, совершит революцию и сделает книгу явлением массовым и доступным. Так родится книжная цивилизация, которая сейчас находится в глубочайшем кризисе. О значении собора как важнейшего артефакта эпохи писал французский культуролог Ж. Дюби в своей книге «Время соборов».

«Язык камня, – совершенно справедливо говорит Ж.Ф. Кольф, – ясен и возвышен. Его воспринимают все, независимо от уровня своего развития. Что за патетический язык – готическая архитектура!» Этому вторит и весьма авторитетный знаток готики Фулканелли, когда заявляет, что «готические соборы, святилища Традиции, Знания, Искусства, должны рассматриваться не только как произведения, посвященные славе христианства, но и как широкие собрания идей, направлений народных верований, которые уходят вглубь веков».

Готический собор, с дерзкими сводами, благородными нефами, размахом и гармонией пропорций, представляет собой шедевр очень многослойного текста, выраженного не словами, но знаками и символами, запечатленными в камне. И человек Средневековья прекрасно умел считывать эти смыслы. Вокруг собора крутилась вся его жизнь. Собор был символом Вселенной, структура которого мыслилась во всем подобной космическому порядку; обозрение его внутреннего плана, купола, алтаря, приделов должно было дать полное представление об устройстве мира. Каждая его деталь, как и планировка в целом, была исполнена символического смысла. Апсиды у всех церквей обращены на юго-восток, фасады – на северо-запад, а трансепты, образующие поперечины креста, тянутся с северо-востока на юго-запад. Получается, что верующие и неверующие входят в храм с запада и идут к алтарю, в ту сторону, где восходит солнце, – к востоку, к Палестине, колыбели христианства. Из тьмы они направляются к свету. В результате одно из трёх окон-роз трансепта и главного портика никогда не освещается солнцем – северное окно на фасаде левого трансепта. Второе, южное, в конце правого трансепта, купается в лучах солнца в полдень. И наконец, последняя роза освещается красными закатными лучами – это большое окно портала, размерами и яркостью превосходящее боковые. Известно также, что колесо Фортуны было идеологическим костяком готической розы, то есть того круглого окна, которое всегда располагалось над входом в Собор. Миф о колесе Фортуны означал следующее: тот, кто сегодня возвышен, завтра будет унижен, а того, кто ныне пребывает внизу, поворот Фортуны скоро вознесет на самый верх. Это наглядное воплощение Судьбы изображено в непосредственном виде на розах соборов в Амьене, Бове, Базеле, а в стилизованной форме его можно было в XIII в. видеть повсюду. Роза – это большое круглое окно, расчленённое фигурным переплётом на части в виде звезды или распустившегося цветка с симметрично расположенными лепестками. Встречается в церквях романского и готического стилей, обыкновенно на фасаде главного, продольного нефа, а иногда и на обоих фасадах трансепта, помещаясь довольно высоко над входными дверьми и доставляя внутренности храма обильное освещение. В начале романской эпохи разделка розы была довольно простая: она состояла преимущественно из тонких колонок, опирающихся своими базами в кружок, занимающий середину окна, и поддерживающих своими вершинами полосу арочек, идущую по его окружности. Впоследствии, с развитием романского стиля и перехода его в готический, рисунок этой разделки все более и более усложнялся и в последнюю пору готики сделался чрезвычайно затейливым. Самые красивые оконные розы встречаются во французских соборах, например, Собор Парижской Богоматери, Амьенский собор, Шартрский собор, Руанский собор, Орлеанский собор, Собор Бове и др. Само по себе окно-роза обозначает действие огня и его продолжительность. Поэтому средневековые декораторы пытались в круглых витражах передать процесс превращения материи под действием изначального огня, ибо Бог есть Свет. Из-за явного преобладания огненного символизма в архитектуре позднего Средневековья (XIV и XV вв.) стиль этой эпохи получил название пламенеющей готики.