Текст книги "Лекции о зарубежной литературе. От Гомера до Данте"

Литература юга Франции. Прованс

Эта литература возникла в середине XI в. на юге Франции, в одной из древнейших римских провинций – Провансе. Прованс в меньшей степени пострадал от нашествия варварских народов; культурная традиция прошлого сумела сохраниться в этом месте. Прованс лежал на пересечении торговых путей между Западом и Востоком. А потому и шире открывались здесь просторы мира, а воздух был пропитан романтикой далеких чудесных стран. В удаленном от папского Рима Провансе процветали веротерпимость и свободомыслие. Именно здесь и пустила свои глубокие корни так называемая альбигойская, или катарская ересь. Начиная с эпохи Просвещения и по сей день, катаризм оценивается большинством исследователей как самый действительный противник римско-католической церкви до начала реформации, во многом повлиявший на религиозные процессы XIV–XVI веков.

Во второй половине XII века в Лангедоке существовало четыре катарских церкви: Альбижуа, Аженуа, Тулузская и Каркассонская. По инициативе Тулузской и Каркассонской общин состоялось их совместное собрание в Сан-Фелис.

Сам термин «катары» – греческого происхождения, в переводе его можно истолковать как «чистые», или «просветленные. По мнению ряда исследователей, катаризм в форме учения попал в Западную Европу либо с Балкан, либо из Святой земли – Палестины. По всей вероятности, катаризм сформировался на базе еще более древнего учения – манихейства. Оно возникло в Персии, на территории современного Ирана. Само название происходит от имени создателя религиозной доктрины – мистика-проповедника Мани (216–276 гг.).

Это учение представляло из себя странную смесь христианства, гностицизма, зороастризма и даже буддизма. Месопотамия в начале III века после рождества Христова отличалась борьбой за политическую власть. Здесь давали знать о себе различные культурные влияния, соревнующиеся религии превратили эту страну в горячую точку, на которой столкнулись две империи, римская и иранская, где встретились две культуры, эллинистическая и иранская, и где религии – не две, но множество религиозных течений – вступили в битву за человеческие души. Однако из этих бесчисленный религий и сект только две выступили в роли главных соперников на древней земле Месопотамии: христианство, становящееся государственной религией римской империи, и зороастризм, которому было суждено занять в Иране соответствующее положение.

Катары отождествляли злого бога, создателя мира, с богом Ветхого Завета, Яхве, переменчивым, жестоким и лживым, создавшим материальный мир для издевательства над людьми. Катары были гностиками и как гностики считали, что «Бог» не создавал наш мир, так как просто не имеет ничего общего с грубой материей. Вселенная сотворена одним из эонов, которого называли Демиургом, «Творцом». Он воспылал завистью к «Богу», захотел стать центром Плеромы – и, разумеется, был изгнан, после чего из духа противоречия сотворил вселенную. Но, как поясняет Валентин, Демиург «небо сотворил без знания, человека создал, не ведая человека, и землю произвел на свет без разумения земли». Но до Демиурга, согласно учению катаров и гностицизма в целом была ещё София, или Премудрость.

Интерпретация Софии как посредника между Богом и миром в христианстве восходит к Валентину. Ей отводится особая роль в гностической космогонии: устремившись в страстном порыве к Первоотцу, София нарушает тем самым целостность плеромы и оказывается исторгнута из неё. Негативные эмоции падшей Софии (ужас, печаль и т. д.) порождают материю (hylē) и душу (psychē), а сама она производит на свет Демиурга, который создаёт из них материальный мир. Втайне от Демиурга София «подмешивает» в созданный им мир присущую ей, но неприсущую Ему пневму (дух); таким образом, именно она «ответственна» за появление «духовного начала» в мире. Здесь явно чувствуются отголоски философии Платона и его концепции космической Души. Весь материальный мир – это лишь эйдосы, или отражения блеска космической Души, или Софии, Мудрости. Учение Мани представляло из себя необычайный коктейль различных верований и философских взглядов.

Но тут средневековый христианин сразу задавал вопрос: а как же Христос, который был бого-человеком? На это были приготовлены два ответа: явный для новообращаемых и тайный для посвященных. Явно объяснялось, что «Христос имел небесное, эфирное тело, когда вселился в Марию. Он вышел из нее столь же чуждым материи, каким был прежде… Он не имел надобности ни в чем земном, и если он видимо ел и пил, то делал это для людей, чтобы не заподозрить себя перед сатаной, который искал случая погубить Избавителя». Однако для «верных» (так назывались члены общины) предлагалось другое объяснение: Христос не является ни Богом, ни человеком, Он – ангел, явившийся, чтобы указать единственный путь к спасению через полное отрешение от материального мира. Прекрасный, сотканный из света облик Христа окружает и терзает беспросветный мрак. Эта скорбь божественного начала и является символом крестной муки, которую, конечно, не мог испытывать принявший человеческий образ бесплотный Ангел. Некоторыми он трактовался как демон. Дьявол в учении Мани признается силой, по могуществу равной Богу, его диалектической противоположностью, необходимой для существования Вселенной. Поэтому крест был для Мани не символом искупления, а орудием позорной казни, подвергнуться которой состоящий из света Христос не мог по определению. Крещение Мани объявил не имеющим смысла и бесполезным: ведь производится оно над несмышлеными детьми и потому не предохраняет от будущих грехов. Настоящий Христос не приходил, а жил в особом мире, в небесном Иерусалиме, поэтому, по их мнению, люди не могли причинить ему физического вреда, а значит, и распятия никакого не было, а Евангелие – вымысел чистой воды. Разумеется, альбигойцы отрицали и непорочное зачатие Девы Марии, которую вообще считали существом бесполым, как и всех святых.

И, вообще, надо поклоняться не Христу, а Софии, которая и создала в этом материальном мире пневму, или дух. Так на территории Прованса и появляется религиозный культ, который позднее И. Гёте будет назван культом Прекрасной Дамы. Он и заменил собой всё традиционное христианство. Прекрасная Дама, или София, может принимать разные обличия: в виде аристократки, в виде простолюдинки, царицы или библейской блудницы является она в мир, и истинно верующий или посвященный только и способен в обычной земной женщине разглядеть присутствие божественной Софии. Таким образом, он служит не земной женщине, а божественной субстанции, воплощённой в облике Вечной Женственности. Их, служителей Вечной Женственности, называли ещё «чадами премудрости». Эти «чада премудрости» не нуждаются ни в вере, ибо обладают совершенным знанием (γνώσις), ни в делах, ибо они спасаются не своими действиями, а тем духовным семенем, которое свыше в них вложено. Цель мирового процесса состоит именно в том, чтобы это малое духовное семя раскрылось, развилось и воспиталось через познание душевных и чувственных вещей, а цель пришествия на землю Спасителя состояла в том, чтобы собрать всех имеющих в себе «семя жены» (т. е. Софии) и из бессознательных пневматиков превратить их в сознательных гностиков, открывши им истину о Небесном Отце, о Плероме и об их собственном происхождении. Когда все гностики познают себя и разовьют свое духовное семя, наступит конец мира. София окончательно соединится со Спасителем и войдет в Плерому; духи гностиков, приняв женский характер, войдут в сочетания (сизигии) с ангелами и также будут восприняты в Плерому.

Таким образом, катаризм отвергал основные постулаты католической доктрины, содержащиеся в «Символе веры». По той же причине катары отвергали многие общепринятые нормы. Всякий труд объявлялся напрасным, поиск материальных благ – никчемным и даже опасным. В стремлении к материальным благам человек обрекает свою душу на очередное воплощение, но уже в другом теле; это значит, что душа лишается вечного блаженства и вновь претерпевает мучения этого мира. Альбигойцы отвергали брак, поскольку следствием его является умножение телесных оболочек – тюрем для бессмертных душ. Инквизиторы инкриминировали катарам «свальный грех», содомию (гомосексуализм), принуждение женщин к совершению абортов.

О ритуалах альбигойцев известно немного. Мы знаем, что главный обряд назывался Consolamentum (Утешение). Получивший Consolamentum объявлялся либо «утешенным», либо «облаченным». Инквизиторы особо охотились за такими, называя их «совершенными еретиками». По ходу обряда уже получивший «утешение» налагал руку на голову вновь посвящаемого и произносил соответствующую молитву. Тем самым дух новообращенного получал возможность впредь не воплощаться в телесной оболочке.

«Совершенным» запрещалось есть все продукты животного происхождения, кроме рыбы. Причиной такого отношения к животным была уверенность альбигойцев в том, что души людей после смерти переселяются в животных. Обряд Consolamentum проводился днем в ясную погоду или в ярко освещенном помещении. Подобно манихеям Персии, катары рассматривали свет как проявление Бога Добра. Перед смертью все альбигойцы получали от «совершенных» обряд Consolamentum, перед которым они должны были непременно разорвать узы брака, если дьявол попутал вступить в него. «Облаченный» был обязан вести крайне аскетичный образ жизни. Поэтому многие принимали утешение на смертном одре. Известны случаи, когда принявшие Consolamentum в состоянии тяжелой болезни, в предвидении скорой смерти, неожиданно поправившись, сознательно умерщвляли себя: одни доводили себя до голодной смерти, другие добивались смертельного переохлаждения, растягиваясь на холодных каменных плитах после долгого сидения в горячей ванне.

Жители Прованса отличались гуманностью и образованностью. Столицу Прованса Тулузу в XI в. называли новыми Афинами.

Именно в Провансе родился одним из первых в Европе национальный литературный письменный язык. Возник он от диалектной разновидности разговорного латинского языка, а сформировался в результате непосредственной поэтической практики.

Аквитания, Лангедок, Прованс – в то время это были очаги просвещения и изысканной культуры, самые цветущие области Европы, резко выделявшиеся на фоне всеобщего фанатизма и невежества. Здесь появились первые певцы любви – трубадуры и менестрели. Герцоги Аквитании и графы Пуату вставали с трона, чтобы встретить «короля поэтов» – трубадура Бертрана де Вентадорн, простолюдина, сына то ли пекаря, то ли истопника. Здесь родился воспетый в рыцарских романах культ Прекрасной Дамы, лицезрея которую (опасный для официальной религии прецедент!), герой испытывал райское блаженство и рядом с которой не оставалось места даже для Бога. Как можно судить по этому факту, культ Прекрасной Дамы был воплощением общей концепции божественной, или космической души Софии. Это она в облике той или иной земной женщины, собирала по миру всех, имеющих в себе «семя жены», а когда все гностики, ещё раз повторим эту еретическую догму, познают себя и разовьют свое духовное семя, наступит конец мира.

Поэтов Прованса не случайно называли трубадурами (что значит «находить», «изобретать»). Работа над словом, рифмой, формой была их главной творческой задачей.

Трубадурами изобретено множество стихотворных размеров. Возвышенный идеал их куртуазной любви требовал и совершенного поэтического слова. Красота любви отождествлялась с красотой поэтического языка трубадура. Сколь совершенна песня – столь совершенна любовь. Отбирая слова, сочетая слова, играя словами, поэт стремился сделать свой стих благозвучным, плавным, гармоничным. Вопросы поэтической техники оказались столь актуальными, что вызвали в XII в. первую общеевропейскую дискуссию. Столкнулись точки зрения сторонников «ясного стиля» и «темного стиля». «Ясный стиль» имел установку на простоту, общедоступность поэзии. «Темный стиль», напротив, предполагал усложненный синтаксис, редкие метафоры и сравнения. Поэзия этого рода не опускалась до Среднего вкуса, а обращалась к аристократам духа.

Поэзия трубадуров опиралась на богатейшую поэтическую традицию. Живительными источниками ее были: фольклор, народные песни – обрядовые, «майские», свадебные; восточная лирика, особенно соседней с Провансом арабо-мусульманской Испании, достигшей высочайшего расцвета в XI–XII вв.; античная любовная лирика, и прежде всего Овидия – признанного наставника в искусстве любви.

Поэзия трубадуров – продукт личного, осознанного творчества. Свою поэзию они рассматривали как меру личного совершенства, личных достоинств. Не случайно, что теперь уже интерес проявляется к самому поэту, его биографии. В памяти поколений сохранились имена 460 трубадуров; есть среди них короли и мастеровые, лица духовного и светского звания, воинственные рыцари и нежные женщины. Первым поэтом-трубадуром принято считать Гильема IX (1071–1126 гг.), крупного феодала юга Франции. Сохранившиеся творения Гильема – озорные стихи, кансоны, «покаянная песнь» – свидетельствуют о том, что это был поэт многогранного дарования. Крупнейшим певцом «радостной любви» был Бернарт де Вентадорн (писал в 1150–1180 гг.), сын незнатных родителей, принятый за свой поэтический талант при королевских дворах Франции и Англии. Знаменит своими любовными и воинскими песнями Бертран де Берн (писал в 1181–1194 гг.) известный рыцарь и хитрый политик, закончивший свои дни в монастыре. Широко известны трубадуры: «певец далекой любви» Джауфре Рюдель (середина XII в.), мастер поэтического слова, заслуживший похвалу самого Данте, Арнаут Даниэль (писал в 1180–1195 гг.), поэтесса графиня де Диа (конец XII в.) и ее возлюбленный, поэт, виртуоз слова, граф Раймбаут (конец XII в.).

Проявить свою творческую индивидуальность поэтам-трубадурам было, однако, очень трудно. В художественной жизни той поры господствовал неписаный закон, получивший впоследствии название «эстетика установленного», или «эстетика тождества», или «литературный этикет». Иными словами, непререкаем был авторитет традиции, общепринятого канона. Объясняется это всем характером средневековой жизни, строгой регламентированностью феодального порядка. Истинным считалось незыблемое, общепринятое. Трубадур должен был использовать устойчивые мотивы, куртуазные модели, лексические клише. Он должен был отражать общепринятые идеалы красоты, ритуалы служения даме, нормы рыцарского вежества. Проявить свою индивидуальность поэт мог только в рамках господствующей традиции. Творческая работа должна была сводиться к вариациям уже известного набора понятий и образных форм.

В лирике трубадуров за каждой жанровой формой было строго закреплено конкретное содержание. Венцом рыцарской лирики считается канцона (или кансона) – песня, воспевающая высокую любовь; рядом с ней стоят: альба – рассказ о тайном свидании рыцаря и пастушки; серена – песня, которую исполнял трубадур под окном дамы; партима – рыцарь готов обосновать любую из противоположных точек зрения на один и тот же предмет; тенсона – спор двух поэтов на тему философскую, политическую, моральную; сирвента – стихотворение полемического характера.

Неотделимой частью рыцарского идеала в литературе Прованса становится служение даме сердца. Подобного служения литература раннего Средневековья не знала: в клерикальной литературе герой служил Богу, в героическом эпосе – Богу и сюзерену. Тему любви к женщине клерикальная литература не принимала. Женщина трактовалась как проводник зла в мир, как Евина дочь. Героический эпос этой темы не замечал. Лишь литература Прованса прославила любовь, возвысила и обоготворила женщину. И понятно почему. Концепция Софии катаров завладела умами людей, живущих на Юге Франции.

При этом необходимо отметить, что природа любовного чувства трактовалась в лирике трубадуров неоднозначно. Поэты-рыцари, принадлежавшие к дворянскому сословию, считали себя избранной частью общества. Их среда – это высший, особый мир. Здесь господствовали исключительные чувства, куртуазные отношения. Дамой сердца рыцаря должна была быть замужняя женщина, обычно стоящая на более высокой ступени сословной лестницы. Существовал целый ритуал служения рыцаря даме. Сначала, когда рыцарь еще скрывал свое чувство, он выступал в роли «колеблющегося», затем – «умоляющего»: рыцарь просит даму выслушать его, если дама разрешала это и внимала влюбленному – он поднимался на ступень «выслушанного». И наконец высшая ступень – «друга и защитника»: дама принимала рыцаря к себе на службу, а он давал ей клятву верности. Высокая любовь – любовь «незаинтересованная». Она исключает близкие, интимные отношения. Главное для рыцаря – само право любить. Прелесть любви – в радости вечного ожидания, в радости переживания, радости страдания. Любовь – это школа нравственного совершенствования, это высочайшее искусство. Высокая любовь – удел избранных. Можно сказать, что в этой лирике любовь возводилась в ранг религии. В крестьянской среде подобная любовь невозможна. Здесь общепринята «смешанная любовь», любовь, связанная с чувственным влечением, опасным для души. Если о любви «высокой» повествовалось в кансонах, то о любви «смешанной» – в пастурелах.

Рыцарский роман

Рыцарская лирика, обратившись к миру чувств человека, подготовила появление рыцарского романа, первые образцы которого появились во второй половине XII века. Роман, отмеченный, как и лирика, интересом к частной человеческой судьбе, ощутимо приходил на смену героическому эпосу, хотя последний продолжал существовать и в XII века, и даже в XIII веке, рождая к жизни немало значительных литературных памятников. Термин «роман» появился именно в XII в. и обозначал на первых порах только стихотворный текст на живом романском языке в отличие от текста на языке латинском. Одним из непосредственных предшественников рыцарского романа была рифмованная хроника на романском языке, восходящая к хронике латинской, этому своеобразному жанру литературы раннего средневековья. В хронике особенно ощутим стык жестов, сказки и рождающегося нового жанра: одним из первых вестников его приближения был кельтский клирик Гальфрид Монмутский, автор латинской прозаической хроники «История королей Британии» (около 1136 г.).

Средневековый роман – это второе, после греческого романа, рождение романной жанровой формы в европейской литературе. Первый раз роман возник в Древней Греции. Полагают, что самые ранние его образцы восходят к III–II вв. до н. э. Однако до нашего времени дошли лишь небольшие фрагменты этих произведений. Традиции позднеантичного романа нашли свое продолжение в византийском любовном романе, расцвет которого относится к XII–XIV вв. Византийские стихотворные и прозаические композиции – «Повесть о Дросилле и Харикле» Никиты Евгениана, «Повесть об Исминии и Исмине» Евматия Макремволита, «Роданфа и Доскил» Феодора Продрома – не были повторением греческого романа. Если в античном романе всем управляет судьба, стоящая над человеком, то в византийском романе – роковая сила страсти самого героя. Любовь здесь всевластна: она порабощает и возвышает, она целиком забирает человека в рабство и бесконечно развивает его физические и нравственные силы.

Ранний рыцарский роман представлял собой объемную стихотворную композицию, довольно рыхлую по структуре. Средневековый рыцарский роман не прошел мимо художественного опыта античных и византийских романистов. Античный материал – исторический и легендарный – стал основой для первых рыцарских романов: «романа о Трое» Бенуа де Сент-Мора, «романа о Фивах», «романа об Александре». Наиболее популярным был последний из них, известный во множестве переделок. Большую роль играет любовь в «романе о Трое» (около 1165 г.). Батальные сцены и здесь на первом плане, однако рядом с ними, явно с учетом новых вкусов читателей, появляются рассказы о любви Ахилла и Поликсены, Медеи и Ясона, Троила и Брисеиды. Любовь уже очень много определяет в жизни каждого героя-воина, хотя культ служения даме им еще незнаком.

В «романе об Энее» (между 1160–1165 гг.), основанном на мотивах «Энеиды» Вергилия, открывается уже нечто принципиально новое. Любовь здесь главный предмет интереса; причем она не рассредоточена между многими любовными парами, а связана в основном с судьбой главного героя. Истории, взятые у Вергилия, получают в романе более личностную окраску. Дидона безумно любит Энея, ее всепоглощающее чувство подобно болезненному наваждению. Что касается Энея, то в своем поведении он гораздо свободнее, чем одноименный герой из поэмы Вергилия. В разрыве с Дидоной решающее значение имеет теперь не воля богов, хотя Эней и ссылается на это. Главное – его собственное решение, отсутствие желания связать свою жизнь с Дидоной. Подробнее, чем у Вергилия, разработана в романе история любви Энея и Лавинии. Добиваясь любви возлюбленной, Эней выступает в роли типичного средневекового рыцаря: таков кодекс его рыцарской чести, такова история его единоборства с соперником Туром. Не безгласна и Лавиния: она пытается разобраться в своих чувствах и свою руку и сердце отдает тому, к кому испытывает большее влечение. Рыцарские «античные» романы, так ярко заявившие о себе в 50—60-е гг. XII столетия, подготовили почву для появления романов «Бретонского цикла». Объясняется это тем, что античный материал перестал удовлетворять создателей рыцарского романа. Более притягательным оказывается мир кельтских легенд, которые сохранялись в устной традиции на севере Франции – в Бретани. (Отсюда и название всего цикла – Бретонский.) Эти же романы называют и циклом короля Артура. Подробный рассказ об этом легендарном короле бриттов, который, по народным преданиям, жил или в V или в VI в. и прославился своей борьбой с англосаксами, содержится в «Истории королей Британии» Гальфрида Монмутского (1137 г.). Согласно романтической средневековой легенде, король Артур не погиб; был он перенесен своей сестрой-феей на остров бессмертия. Наступит час, и вернется король Артур в мир людей, чтобы освободить кельтов.

В рыцарском романе образ короля переосмыслен: здесь он воплощает высший идеал рыцарственности, он глава идеального государства, которое существует вне реального пространства и реального времени и которое во всем противостоит повседневному миру. В этом особом идеальном мире много чудесного, таинственного, фантастического. Здесь свой порядок жизни, свои особые законы общежития. Содружество славных рыцарей – это мечта, это поэтическая утопия. Образным олицетворением главного принципа этого «государства» является Круглый стол – стол согласия, дружбы, мира. Располагаясь за этим столом, все рыцари оказываются равны. Поэтому «Бретонский цикл», или цикл «Короля Артура», называют еще и циклом «Круглого стола».

Крупнейшим создателем этого типа рыцарского романа был французский поэт Кретьен де Труа, годы творчества которого связаны с последней третью XII в. (даты рождения и смерти писателя неизвестны). Кретьен был образованнейшим человеком своего времени. Он в совершенстве знал латынь, успешно переводил поэзию Овидия, владел тайнами поэтического искусства трубадуров. Сохранилось пять романов Кретьена де Труа: «Эрек и Энида» (1170 г.), «Клижес» (1170 г.), «Ивейн, или рыцарь со львом», «Ланселот, или рыцарь телеги» (оба – 1176–1181 гг.), «Персеваль» (1181–1191 гг.). По собственному признанию Кретьена, он был автором повести на известный сюжет о трагической любви Тристана и Изольды, но она не дошла до нашего времени. Каждый роман Кретьена де Труа своеобразен, неповторим. Однако, как показали исследования, романы французского писателя имеют и свою устойчивую структуру. По мнению А.Д. Михайлова, она может быть признана трехчастной и определяется следующими опорными моментами. Молодой рыцарь отправляется на подвиги, завоевывает и славу, и даму сердца. В следующей части повествования обнажается «романный конфликт»: личные интересы героя приходят в противоречие с общими установлениями, с кодексом рыцарственности. Теперь центральная задача героя – не столько борьба с внешними силами, сколько с самим собой. И наконец третья смысловая часть: герой восстанавливает нарушенную гармонию и все заканчивается благополучно.

К романам «Круглого стола» примыкают многочисленные обработки необычайно популярной легенды о трагической любви Тристана и Изольды. Ранние обработки этой легенды были сделаны на валлийском, затем на старофранцузском, старонорвежском, исландском, староитальянском и староиспанском языках. В многочисленных обработках этой темы имеются различные повороты сюжета, однако общая канва повествования выглядит так. Отважный рыцарь Тристан, победоносно решающий все самые трудные задачи, полюбил Изольду – невесту, а затем супругу своего дяди – короля Марка. Это и определяет главный конфликт романа. Тристан оказывается перед труднейшей проблемой выбора: личное чувство или родственный долг, собственный интерес или рыцарская честь. Тристан не изысканный рыцарь, не восторженный поклонник дамы. И страдает Тристан не из-за безответной любви. Тристана связывает с Изольдой глубокая взаимная любовь. Отказаться от этой любви невозможно, но и нет возможности отстоять право на эту любовь. Благополучной концовки история иметь не может. Смерть возлюбленных – единственно возможный итог их любви. Классическая структура рыцарского романа здесь не осуществилась. Личное и общее не нашли примирения. Трагическая история Тристана и Изольды намечала пути к роману нового типа.

Поздние формы рыцарского романа, а к ним следует отнести «Окассен и Николетт», «Мул без узды», свидетельствуют об изменениях в самой их повествовательной структуре. Роман частично переходит на прозу. Главный интерес, раньше связанный с судьбой героя, теперь переносится на отдельное событие, приключение. Для героя утрачивают свое прежнее значение рыцарский кодекс, воинское дело. В романе «Окассен и Николетт» графский сын, полюбив пленницу-сарацинку, не желает признавать никаких общественных и религиозных табу. Любовь определяет в жизни Окассена все: он больше не рыцарь, а только влюбленный. А поэтому и не знает герой внутренних борений: все препятствия, стоящие на его пути, – только внешние. Бывает и так, что рыцарский мир представлен с тонкой иронией. В романе «Мул без узды» при дворе короля Артура появляется не блестящий рыцарь на боевом коне, а плачущая девица верхом на муле. И задача у нее особая: нужно найти уздечку, что была на ее «скакуне». Как обычно, первым берется за дело непременный герой рыцарских романов – хвастливый и неудачливый Кей. У него ничего не выходит, и тогда наступает черед столь же известного рыцаря Гавена. Совершив множество подвигов, он добывает уздечку. Получив эту «драгоценность», девица покидает двор короля Артура. Счастливый, но сколь ироничный конец!

На рубеже XII – ХIII вв. высокого расцвета достигает немецкий рыцарский роман. Богатый художественный опыт французского романа не остался незамеченным немцами. Один из первых авторов немецкого рыцарского романа Гартман фон Ауэ (1170–1215 гг.), прежде чем создать свой шедевр – маленькую повесть о печальной и радостной судьбе рыцаря – «Бедный Генрих» (1195 г.), осуществляет вольное переложение на немецкий язык двух романов Кретьена де Труа («Эрек» и «Ивейн»).

Крупным явлением немецкой литературы явился роман Вольфрама фон Эшенбаха (1170–1220 гг.) «Парцифаль». Творение поражает уже своим объемом – это 25 тысяч стихотворных строк. В романе множество героев, бесчисленная цепь приключений. Повествование начинается издалека. Прежде чем изложить долгую жизнь главного героя – от его раннего детства до зрелого возмужания, подробно рассказано о подвигах и перипетиях судьбы отца Парцифаля – славного рыцаря Гамурета. Сам Парцифаль ищет чашу святого Грааля. Но заветную задачу долго не удается решить. Сначала герой слишком прост и наивен и, сам не желая того, приносит зло окружающим. Затем, обученный рыцарскому вежеству, слишком строго придерживается формальных правил этикета. Лишь пройдя через трудные испытания, лишь строго оценив каждый свой жизненный шаг, Парцифаль оказывается готов к бескорыстному человеческому состраданию, сердечному участию к другим людям. И только теперь Парцифаль достигает желаемого – становится владельцем чудесного Грааля.