Текст книги "Лекции для психологов из супервизорской группы"

Сценарии из Там и Тогда проявляются Здесь и Сейчас

Добрый день. Начнём разбирать статью Рональда Бриттона «Утраченная связь». Она находится в книге «Эдипов комплекс сегодня. Клинические аспекты».

Р. Бриттон говорит, что для З. Фрейда Эдипов комплекс был ядром. М. Кляйн с ним была согласна. Она наблюдала за детьми, видела – как они играют. В игре они использовали машинки или куклы и как будто имитировали сношение родителей. Из этого она и сделала вывод о том, что Эдипов комплекс проявляется не только в возрасте 3—5 лет, а существует в зачаточном состоянии с рождения. Т.е. младенец в своей бессознательной фантазии имеет представление о том – как он был зачат. И в принципе, имеет представление о сношении родителей.

М. Кляйн распространила идею Эдипова комплекса на ЧАСТИЧНЫЕ ОБЪЕКТЫ. Напомню вам – частичные объекты – это части тела. В первую очередь – грудь. Почему грудь? Потому что после рождения младенец имеет контакт с грудью. Она его кормит, от неё зависит его жизнь. Даже если младенца не кормили грудью, у него внутри всё-равно есть архетипическая грудь.

Думаю, что так бы можно было сформулировать через юнгианский взгляд. Если не было кормления грудью, то было кормление из бутылочки. Важнее не то, каким было кормление. А отношения между мамой и младенцем. А также важно – насколько младенец способен сохранять связь с хорошей грудью. Здесь мама может сильно повлиять на этот процесс, если будет называть переживания младенца и объяснять ему– почему в реальности происходит так, а не иначе. Например, что она его кормит из бутылочки, потому что у неё не хватает молока. И она хочет, чтобы он был сытым. Она любит его. Или когда мама уходит. Она объясняет, что ей надо идти, например, зарабатывать деньги. И она любит своего малыша, думает о нём или о ней. Р. Бриттон ссылается на М. Кляйн: «В самом раннем детстве происходит знакомство детей с реальностью через депривации (лишения), которые она им навязывает. Отвергая реальность, они тем самым защищаются от неё. Однако фундаментальным фактором и критерием всей дальнейшей способности адаптироваться к реальности становится то, насколько они способны выносить депривации, проистекающие из эдипальной ситуации».

Здесь мы с вами видим установку: Человек должен уметь приспосабливаться к реальности. Реальность может быть полна лишений. Если потери не прорабатываются внутри, то человек путает сам себя относительно реальности. Когда человек прорабатывает чувства, связанные с потерей – он сталкивается с дилеммой. Ему приходится разделять для себя —

– кто в реальности является для него угрозой, и соответственно, надо разрывать отношения; и

– кто безопасен для него, с кем имеет смысл сохранять отношения.

В анализе мы прорабатываем лишения (депривации) через окончания сессий и через отпуск аналитика. И постепенно у пациента в голове укладывается, что аналитик его не бросает и не отвергает. Что расставание – это часть реальности, часть жизни. Их можно пережить. Вернусь к пациентке, с которой мы прорабатываем до сих пор потерю сессии. У нас была частота 3 раза в неделю, теперь 2 раза в неделю. Мы много говорили о ярости, что обстоятельства так складываются. О том, что отсутствие этой сессии как яма в течение недели, в которую она проваливается. У неё произошли очень сильные перемены. Она обнаружила вора в бизнесе. Поняла за 1 день – как она может подсчитать весь товар, который у неё есть на данный момент. Она не могла это сделать в течение 6-ти лет. Не могла представить – как технически это можно организовать. Я дала ей в конце сессии какую-то интерпретацию, связанную с расставанием. А она меня поправила. Сказала: «Нет, я сильно злюсь на вас, что мы сейчас расстаёмся, и мне придётся целых 5 дней быть одной со всем этим». Это говорит о том, что чувства, связанные с потерей стали более выносимы. Ещё момент. Я много говорила: «Вам не хватает этой сессии». И она как-то сказала: «Что же делать? Тогда надо вернуть её обратно?» Я ей ответила: «Если мы вернём сессию, то как будто убежим от чувств, связанных с потерей. Потеря никуда не исчезнет – будет сессия, но не будет денег, которые вы должны мне дополнительно платить. Мы просто отыграем, но не поймём – что происходит, как это на вас влияет. Давайте вернём сессию тогда, когда у вас будет финансовая возможность». Хочу сделать акцент – потеря будет всё равно. Но она будет выражаться в другом. И наша задача не отыгрывать, а говорить о фантазиях. Иногда расставание неизбежно. Это часть жизни, часть реальности. Наша задача – научиться сохранять связь с хорошим объектом внутри себя даже тогда, когда в реальности рядом нет человека, который нам дорог. И этому мы обучаем своих пациентов.

Далее Р. Бриттон подчёркивает, что

– способность человека справиться с фантазиями и чувствами Эдипова комплекса зависит от возможности выхода на депрессивную позицию.

Напомню, что депрессивная позиция – это возможность видеть другого человека целым. И как следствие – возможность видеть целой себя. Когда вы начинаете осознавать, что не можете искоренить в себе зло, ненависть, зависть. Что любовь и ненависть существуют одновременно внутри вас. Зависть и благодарность или творчество—это необходимые составляющие вашей психики. Это нормально, что они есть. Другое дело, тяжело, когда они невыносимы и разрушают отношения или то хорошее, что вы создали.

Р. Бриттон говорит, что проработка депрессивной позиции ведёт за собой проработку Эдипова комплекса.

Депрессивная позиция характеризуется осознанием собственной отдельности, ограниченности, а также подразумевает, что другой человек существует в голове пациента. Существует не в виде какой-то функции – например, чтобы выгружать в него свои негативные переживания. Но также как тот, о ком надо заботиться. Поэтому важно показывать пациентам, как они о вас заботятся. И также стоит говорить, что они берегут вас от своего гнева, чтобы вы не разрушились. С одной пациенткой я говорю о том, что даю ей рекомендации. И для неё эти рекомендации могут значить как будто я лишаю её своего мнения. Как будто говорю ей одно – что надо опираться на своё мнение. А делаю другое – даю рекомендации, как будто хочу, чтобы она опиралась на моё мнение. И она говорит, что думала – почему я так делаю. И успокоила себя тем, что я давала рекомендации, потому что чувствовала, что она находится в критической ситуации. Я интерпретировала, что она заботится обо мне. Что она переживает, что если предъявит мне то, что я говорю одно, а делаю другое – я не выдержу и брошу её, откажусь от неё. И что ей важно видеть, что она предъявляет мне злость, а я всё равно прихожу на следующую сессию. Чтобы давать более глубокие интерпретации – надо описывать процесс, который происходит внутри пациента. В этом случае происходит проработка депрессивной позиции. Но здесь необходимо ещё сделать отступление. Мы с вами говорим о том, что опираемся на точку зрения М. Кляйн, что ребёнок создаёт внутри себя объекты. Он портит хорошие объекты. Потому что он переполнен завистью к хорошему. И чем лучше мы стараемся быть для наших пациентов – тем более недоступными мы для них кажемся. Они ощущают нас настолько принимающими, понимающими, идеальными, что им кажется, что они никогда не смогут прийти к такому состоянию. И здесь срабатывает наша привычная логика. Нам кажется, что если пациент в ярости – то это мы сделали что-то не так. И исходя из этого убеждения, мы стараемся быть ещё лучше, ещё идеальнее. А на это пациенты реагируют парадоксальным образом – приходят в ярость ещё сильнее. Т.е. выдают нам ту самую негативную терапевтическую реакцию. И когда мы ошибаемся, не выдерживаем – они как будто вздыхают: «Ну слава Богу, не такая она уж и идеальная». Так могут вести себя и дети. Они как будто добиваются того, чтобы мама взорвалась – и успокаиваются. Что мы можем делать в случаях негативной терапевтической реакции?

– Помнить, что для пациентов наша хорошесть и идеальность может быть невыносимой. Эта мысль ровно противоположна тому, что сейчас пропагандируется в социуме. Якобы мы все недолюбленные дети. И просто надо найти того, кто нас долюбит, дообнимает, дотискает и т. д. Это не работает.

– Интерпретировать зависть. Но стараться не употреблять само слово зависть. С теми пациентами, которые прямо говорят —можно подтвердить. Но лучше говорить в терминах: гнев, разрушение, уничтожение; у меня есть, а у вас нет; воровство.

– Понимать свои ограничения. Вы, как хороший аналитик, делаете всё возможное, чтобы вашим пациентам стало легче. Но это они принимают или «срыгивают» то, что вы даёте. Им самим надо провести внутри себя определённую работу, чтобы превратить вас из плохого аналитика в хорошего. Вы можете продолжать и продолжать пробовать, искать новые интерпретации для описания их состояния. Стараться понять ещё с других сторон. Но вы ограничены. В этом состоит коренное отличие подхода теории объектных отношений от других направлений. Когда вы описываете процесс, который происходит между вами – вы уже работаете на депрессивную позицию. И соответственно, прорабатывается и Эдипова ситуация, Эдипов комплекс.

Р. Бриттон пишет: «Первоначальное обнаружение сексуальных взаимоотношений родителей влечёт за собой отказ от идеи о единоличном и постоянном обладании матерью и вызывает глубокое чувство утраты, которое, если ребёнок не способен его выносить, может выродиться в чувство преследования». Есть статья М. Фельдмана, где он пишет о том, что человек должен уметь переживать расставания. Т.е. по-сути, мы должны прорабатывать конфликт, связанный с расставанием.

Цитату Р. Бриттона я понимаю так. Ребёнок, находясь в утробе, имел фантазию, что он единолично обладает матерью. Эта фантазия обладания очень соблазнительная, поэтому пациентам и нам очень часто хочется в неё окунуться с головой. Эта фантазия отрывает от реальности. В нашей реальной жизни у каждой из нас кроме пациентов есть семья, интересы, т.е. своя личная жизнь и своё пространство. У какого-то пациента может быть фантазия, что он или она являются единственными. И что у аналитика нет личной жизни. Здесь мы имеем дело с отрицанием Эдипова комплекса. Когда они узнают, что у аналитика есть другие пациенты – они могут просто не выдержать. Не выдержать того, что они не в слиянии с аналитиком. Что существует кто-то третий. И даже не один. Тогда аналитик как тот, кто принадлежит им полностью – теряется для них. Вот здесь и наступает утрата.

Мне вспоминается одна моя давняя пациентка, с которой я не смогла работать. В то время я много принимала дома. И эта пациентка столкнулась на лестнице с другой моей пациенткой. Она сразу поняла, что она выходит от меня. И на сессии мне сказала: «Я знаю, что девушка, которую я встретила – ваша клиентка. Я её знаю. Я вместе с ней училась на писательских курсах». Дальше она говорила о своих фантазиях, что она чувствовала себя особенной и эксклюзивной, что она нашла такого психолога, как я. А теперь она увидела, что у меня такие клиенты, которых она уже давно переросла. Так эта пациентка столкнулась с собственной обыкновенностью, что она ничем не лучше той девушки, которую она по её мнению переросла. Она почувствовала себя на одной с ней ступени. И это оказалось для неё невыносимым. И дальше анализ пошёл уже под уклон. Когда она рассказала, как избила до полусмерти своего месячного котёнка, что он лежал бездыханный – я поняла, что она хотела это сделать со мной. Я отдавала себе отчёт, что не умею с этим работать, я не знаю – что с ней делать. Поэтому я отдала её другому психологу. Прошло около 13 лет, а я всё ещё возвращаюсь к этому случаю. На этом примере вы можете увидеть – что такое «вырождение в чувство преследования». Этой пациентке казалось, что я превратилась из эксклюзивного психолога в обычного, ничем не отличающегося от всех остальных. И это было для неё невыносимое переживание. Сравнение с другой пациенткой было невыносимым. Она была затоплена ощущением, что я принадлежу кому-то ещё. Поэтому использовала утешение «я переросла». О невыносимости переживаний говорит избиение котёнка. Причём она его очень сильно хотела. Взяла его через некоторое время после того, как мы начали работу. Он был ценным. А потом она захотела его убить за то, что он стал драть диван. Т.е. делать то, что обычно делают кошки. Она как будто хотела убить то ценное, что мы создали с ней вместе.

Ещё пару слов о параноидно-шизоидной позиции. Мы помним, что младенец сначала разделяет мир на плохой и хороший. Можно сказать – на чёрный и белый. В плохую грудь он помещает свои тяжёлые переживания. И потом отодвигает их от себя. Поскольку они в первые месяцы его жизни для него невыносимы – он проецирует их в кого-то другого. Т.е. он создаёт уходящий, бросающий объекты. Чувства утраты могут переживаться младенцем, как что-то, что оставляет его в небытие. Что погружает его в одиночество и изоляцию. Чувства могут быть настолько невыносимыми, что они переживаются на уровне ощущений тела – оно как будто разрывается. Этот феномен я обнаружила на другой своей пациентке, которая страдает депрессией. Я давала ей интерпретации: «Как будто я физически могу что-то сделать с вашим телом. Т.е. буквально мои мысли заходят внутрь вас и как будто могут вас убить изнутри». На что она мне отвечала: «Ну да». Т.е. для неё не было «как будто». Для неё это было буквально. И каждый раз она приходит ко мне на сессию в ожидании поддержки, а получает страх, что я буду её убивать своими мыслями. И всё, что ей остаётся – изолироваться. Быть со мной, и при этом быть в одиночестве. К сожалению, пока мои интерпретации не достигают её. Она не может отделить реальность внешнюю и внутреннюю. Иногда мне кажется, что у неё есть проблески. У меня наступает воодушевление, но на следующей сессии всё повторяется сначала. Причём, я понимаю, что какой-то частью своего мозга она понимает—о чём я говорю, когда объясняю, что мысли не могут убить на физическом уровне. Она на это отвечает: «Но я так чувствую. Я понимаю головой, что вы мне хотите сказать. Но телом я ощущаю по-другому». Иногда у меня тоже наступает бессилие, хочется верить, что кто-то другой ей поможет лучше, чем я. Но для неё это будет глубокое предательство с моей стороны. Она потеряет всю надежду. Если я её отправлю к другому терапевту, то она угрожает мне тем, что покончит жизнь самоубийством. Я ей только один раз предложила пойти к кому-то другому около 3-х лет назад. А про суицид она мне говорила на последних сессиях. Мне казалось, что у нас с ней был серьёзный прорыв, когда я думала о спутанной Эдиповой ситуации, что ей надо портить родителей, меня, потому что для неё невыносимо чувство собственной ценности. Но на следующей сессии я теряла эту мысль – и она полностью изолировалась от меня. Ещё с этой пациенткой мне удивительно то, как она воздействует на мышление моих коллег. На супервизии 90% мыслей были про хаос и разрозненность. Как будто невозможно ощутить её целиком. Понравилась идея моего коллеги, что ей страшно расстаться с собственным всемогуществом. Т.е. у неё фантазия, что мои мысли настолько всемогущи, что могут её убить в реальности – это на самом деле переворот: Она такая всемогущая, что может контролировать мои мысли через своё тело.

Мы говорили, что в подходе теории объектных отношений Эдипов комплекс – мама, папа и ребёнок – раскладывается следующим образом. Мама и папа – это аналитик с его мыслями. А пациент оказывается в роли ребёнка, который не может забраться в голову (в теории З. Фрейда – в постель) аналитика. Не может никаким образом повлиять на рождение мыслей в голове аналитика. Но пациент всё равно хочет это сделать. И тогда мы вводим понятие – нападение на мышление аналитика. Когда вы чувствуете, что не можете думать на сессии – это значит, что вы в гуще проективной идентификации. Когда вы чувствуете, что отвлекаетесь на что-то постороннее в своих мыслях – речь о том, что пациент хочет донести до вас свои очень интенсивные чувства. Вам сложно думать об этих чувствах, поэтому ваше мышление останавливается, и вы отвлекаетесь. С символической точки зрения Эдипова комплекса – пациенту всё-таки удалось забраться в голову-спальню аналитика. И он остановил акт создания мыслей. У меня сейчас бывает получается отслеживать свой контрперенос, останавливать себя и говорить о происходящем процессе. С одной пациенткой я поймала себя на том, что хочу до неё донести какую-то важную мысль, которая противоречит её мысли. Мне захотелось пуститься в пространные объяснения. Я себя остановила и стала говорить с ней о процессе, который происходит между нами: «Как будто мы с вами сейчас спорим. И вам важно доказать свою мысль. А я хочу донести до вас свою мысль. И мы обе не слышим друг друга». Пациентка ответила: «Я тоже об этом думала. Как будто раньше я с вами во всём соглашалась, но внутри была не согласна, была при своём мнении. А теперь я с вами спорю. Так у меня было с мамой. Когда я была маленькая – я молчала, всё глотала. А потом начала сопротивляться. А вот с папой было не так». Когда вы начинаете думать о процессе, который происходит внутри пациента – вероятность попадания выше. Вы ориентируетесь на свой контрперенос – и говорите то, что с человеком происходит. То, что я попала про описание ситуации спора – говорит последующая реакция пациентки. Вы даёте интерпретацию, если она попадает, то пациент начинает рождать ассоциации из прошлого. В данном случае пациентка сделала сравнение с родителями. Р. Бриттон говорит: «Эдипова ситуация начинается с признания ребёнком отношений между родителями в некой примитивной или частичной форме. Своё развитие она получает в соперничестве ребёнка с одним из родителей за обладание другим. А разрешается отказом ребёнка от своих сексуальных притязаний к собственным родителям в результате принятия реальности их сексуальных отношений». Здесь он раскрыл весь путь – от Эдиповой ситуации до Эдипова комплекса. Я напомню, что и Эдипова ситуация и Эдипов комплекс существуют у нас внутри как нечто постоянное, как механизм зависти и благодарности. Но если чувства из Эдиповой ситуации или Эдипова комплекса будут невыносимыми – эти комплексы будет очень сложно увидеть. Об этом пишет Эдна О’Шонесси в последней статье этой книги «Невидимый Эдипов комплекс». Надеюсь, мы тоже с вами разберём эту статью в будущем.

Что значит «соперничество»?

Здесь мне вспоминается Дж. Холлис «Под тенью Сатурна. Мужские психические травмы и их исцеление». Там он описывает, как Зевс воевал со своим отцом Сатурном. И в итоге победил его. В реальности мы много говорим о конфликтных переживаниях. О гневе, который может разрушить аналитика. Мы отслеживаем – когда и как пациент нападает на мысли аналитика, интерпретируем это. Говорим о том, о чём страшно говорить. Также говорим о конкуренции. Я говорю со своими пациентами, что они бояться быть лучше, чем я. Но в каких-то ситуациях они уже превосходят меня. Хотя им кажется, что они ещё до меня не дотянулись. Я вижу, что многие уже находятся на моём уровне. Наверное, для всех важно признание талантов и способностей. И если бы я действительно не считала так, как говорю– они бы чувствовали. И не могли бы справиться со своей завистью. Надо было бы только расставаться. Проработка заключается в том, когда вы чувствуете, что и ваше и моё мнение (или другого человека) имеет право на существование. И вам не надо отказываться от своего. Т.е. пусть у аналитика есть аппарат, который рождает мысли. И у меня тоже есть аппарат, который рождает мои собственные мысли. Я могу им пользоваться и опираться на своё мнение.

С одной пациенткой мне было очень страшно говорить о том, что между нами происходит. После того как я осознала – что она со мной делает в проективной идентификации, я смогла с ней поговорить только через пару сессий. Я сказала: «Вы как будто вкладываете в меня способность рождать крутые инсайты. В конце каждой сессии обязательно рождается какой-то крутой инсайт. И вы говорите: „Вау! Вы такая крутая“. А на следующую сессию вы приходите как будто ничего не было. Похоже, что у вас есть фантазия, что раз я рождаю эти инсайты, то вы просто не имеете право ими пользоваться. Они крутые, но не ваши. И вы их уничтожаете, убиваете. Иначе вы будете чувствовать себя воровкой. И вы будете бояться, что когда-нибудь я предъявлю вам по счетам за свои инсайты. Что скажу вам: „Это я родила, поэтому вы мне платите“. Но ведь эти инсайты родились в нашем общем пространстве. Они принадлежат как вам, так и мне. Но вам кажется, что вы можете пользоваться только тем, что родили сами, в одиночестве. И здесь получается конфликт – вы обращаетесь ко мне за помощью, чтобы я вам помогла. Но на самом деле не можете пользоваться тем, что у нас с вами рождается». Загвоздка с тем, чтобы сказать ей это состояла в способе – как сказать, чтобы не ранить. И я ей также говорила, что также как она уничтожает мои инсайты, она уничтожает собственную самоценность. И связала это с потерей. Убийство происходит между нашими сессиями. Я между сессиями как будто отсутствующая для неё, т.е. переживаюсь ненадёжной, той, которая может бросить в любой момент. Поэтому нет возможности опираться на эти инсайты, нет возможности сохранять их. Я поясню – почему я связала с потерей. Для неё это самый сильный конфликт. Я считаю, что она ко мне пришла, чтобы проработать его. Поэтому всё, что я обнаруживаю в наших отношениях – я связываю с потерей и расставанием.

У пациентов очень часто есть фантазия – что если они полагаются на мысли аналитика, то должны отказаться от своих собственных мыслей. Я это часто проговариваю со всеми пациентами. Для пациента его мысли – это то, что у него есть. То, как он представляет себя. То, на что он или она опирается. Отказ от собственных мыслей превращает их в щенка на поводке, как сказала одна моя пациентка. И одновременно им страшно отстаивать свои мысли, потому что для них это значит как будто они выглядят яростными, неадекватными. Им кажется, что если они начнут себя отстаивать, то точно разрушат отношения. И внутри себя они как будто выбирают остаться со своими мыслями и при этом отказаться от мыслей аналитика. Например, моя пациентка работает в доме психически разрушенной женщины. Я объясняю ей, что женщина разрушена, поэтому пациентка чувствует как будто отравлена ей. Поэтому у неё плохое эмоциональное состояние. Ей кажется, что её работодательница такая же как она. Но она отличается, она другая. Мы говорим об этом на протяжении пары месяцев. И она не может принять мои мысли. Потому что для неё это значит, что надо отказаться от своих.

Надеюсь, Эдипов комплекс стал для вас немного ближе.

До встречи в следующей лекции!