Текст книги "Лекции для психологов из супервизорской группы"

Основные принципы работы с семейной парой

Добрый день. Сегодня мы с вами разберём пример из практики, чтобы немного разбавить теорию. И затем продолжим разбор статьи. Хочу вам сказать об основных принципах работы с парой, чтобы вы не пугались, если к вам обращаются муж с женой. Когда психолог работает только индивидуально, у него или у неё может быть желание разделить пару. Я считаю это ошибкой. Мне кажется, что это может усугубить нехорошие отношения в семье. Поэтому очень важно, чтобы вы держали в голове понимание – как работать с парой.

– 1) Пару надо видеть как единый организм.

Понимаю, что это легче сказать, чем сделать. Обычно происходит такая ситуация: Один из супругов договаривается о встрече с психологом. Говорят, что придут вместе. Когда они приходят, то один начинает в нехорошем свете выставлять другого.

Что происходит с психологом? Если психолог забывает о том, что семья —это единый организм, то он начинает присоединяться к одному из супругов. Он начинает входить в его положение. Обычно это тот, кого психолог видит жертвой.

Мы же должны не забывать нашу ключевую установку – мы должны находиться на равноудалённом расстоянии от хорошей и плохой части. В паре – это негативные мысли одного из супругов по отношению к другому (одна часть). И держим в голове, что эта пара уже функционирует длительное время. Значит, есть что-то, что их держит вместе. Мы предполагаем, что это что-то – любовь, привязанность, хорошее отношение (вторая часть). Поэтому мы обязаны держать в голове не только конфликт, с которым они пришли, но и то позитивное, что соединило их вместе.

– 2) Мы должны давать интерпретации на объединение пары.

На сессии это проявляется так, что мы лишний раз промолчим, когда один из супругов нападает на другого. И поддержим, уделим особое внимание, когда видим нечто объединяющее. Если этого нет – мы сами на него указываем.

– 3) Нельзя занимать сторону одного из супругов.

Если вы отследили у себя, что с вами это произошло —остановитесь и подумайте о проективной идентификации. Верните себе ваше мышление – оно является признаком вашего высокого профессионализма. Вы должны чувствовать атаки на ваше мышление. Когда есть атака на мышление – вы перестаёте думать. И ведёте себя так, как будто вы судья, как будто вы лучше разбираетесь, что необходимо этой паре.

– 4) Надо видеть «симптом» семьи.

Обычно это ребёнок. Работа с одним ребёнком не даст необходимого результата. Как только родители почувствуют опасность изменений – они заберут ребёнка из анализа. Обычно это происходит бессознательно. При этом родители обесценивают психолога, что переживается очень болезненно.

Ещё раз. Помните – если к вам привели ребёнка, то есть вероятность, что он является вынесенным симптомом семьи или того родителя, который привёл. Поэтому, если вы работаете эффективно, то ваша работа под постоянной угрозой. В любой момент родитель может забрать ребёнка из анализа и обвинить вас в некомпетентности.

Приведу вам пример работы с одной парой.

Это моя коллега, подруга. Я давала ей супервизии, и по ходу она мне что-то рассказывала про свою семью. Она также работает с парами периодически, но не может сохранить отношения с ними. Когда она брала супервизии у своего супервизора – она также давала ей интерпретации на разъединение пары, что, естественно, никак не помогало сохранить отношения.

Например, супервизор говорила: «Вот посмотри, к тебе обратился мужчина, а ты решила оставить в анализе женщину». Я задала другой вопрос: «Что заставило тебя разъединить пару?» Надеюсь, вы видите разницу в этих вопросах. Если нет – пишите, давайте разбираться. Теперь немного истории семьи коллеги. Она вышла замуж за вдовца. У него уже было 2-е детей. И она присоединилась со своими детьми. Поскольку моя коллега ещё и нейропсихолог, она видит, что дети мужа отстают в развитии, что они нуждаются в помощи. Она обращается сначала к одному психологу. Что делает психолог и чего вам делать ни в коем случае нельзя. Психолог говорит о своём контрпереносе. Она говорит: «Я чувствую ужас, как будто меня душат, что мне нечем дышать» и т. д. Моя коллега чувствует её слова так, как будто ей говорят, что она плохая мама. Что она делает недостаточно, чтобы ребёнку было хорошо. Что ещё делает психолог? Задерживает встречу. Вместо 60 минут —90. В результате моей коллеге пришлось переносить пациентку, что увеличивает вероятность ухода пациентки, т.е. потери денег. Вот так отыгрывается чувство вины в этой сессии. В чём вина и чья вина? Психолог оставила виноватой мою коллегу. Коллега не смогла остановить консультацию, потеряла деньги (потому что отменила свою сессию) и создала предпосылки для ухода пациентки. Т.е., возможно лишила себя будущего дохода. Вина психолога состояла в том, что она не понимала – как можно помочь ребёнку кроме как обвинив маму.

– ПОМНИТЕ! Мы никогда не должны обвинять родителя. Родитель сам не знает, как справиться. Но он хочет быть хорошим. Именно поэтому и приводит ребёнка к психологу. Да, по факту родитель не справляется. Мы берём деньги за то, чтобы помочь справиться. Мы этому обучены. Мы на одной стороне с мамой. Иначе ребёнок вылетит из анализа не потому, что родитель почувствовал угрозу перемен, а потому что вы нападаете на родителя через ребёнка. Представляете – как тяжело ребёнку в этой ситуации? Вместо того, чтобы чувствовать себя в бОльшей безопасности, он будет чувствовать ужас, что находится между двух огней. Что ему надо угодить и родителю и психологу. Пожалуйста, заботьтесь и о ребёнке и о маме, и о папе. Ваша задача– снизить напряжение, а не усугубить конфликт. Моя коллега была ещё у нескольких психологов вместе с мужем. И ситуация была подобная. Обычно психологи занимали сторону мужа. Так моя коллега чувствовала себя одной против двоих.

Просто представьте себе ситуацию. Ей не безразличен ребёнок мужа. Она видит проблему и старается помочь. Посещает психолога за психологом, а её всё больше обвиняют. Это очень сильно обесточивает. Далее они с мужем попадают к психологу, которая занимает сторону моей коллеги. Муж не выдерживает и выходит из встречи с руганью. Кто страдает? Все – и ребёнок, которому не могут оказать квалифицированную помощь, и пара, которая уже начинает говорить о разводе. Моя коллега говорит: «Давай мы встретимся втроём, и ты всё это расскажешь моему мужу. Он тебя послушает, и мы сможем вылечить ребёнка». Я согласилась. Но! Я не собиралась выполнять просьбу коллеги. Это важный момент, которым я хочу с вами поделиться. Когда нас о чём-то просят – мы не должны понимать эту просьбу буквально. Иначе получается, что сессией руководит тот, кто просит. Ситуация такая. Коллега как будто говорит: «Я не могу донести до мужа, что он не прав. Давай ты ему объяснишь, как сильно он не прав». Иными словами: «Давай ты усугубишь конфликт между нами. Ты теперь будешь на моей стороне, я смогу победить». Разве в этом нуждаются наши пациенты? Конечно, нет. Я думала – о чём я буду с ними говорить. Как выглядит это ситуация. Что чувствует муж. Чего ждёт моя подруга. Когда мы встретились, я стала говорить в дружеском тоне, обращаясь к мужу (потому что я не аналитик им): «Привет. Ты, наверное, думаешь, что я знакома с твоей женой, поэтому я могу с ней объединиться против тебя». На что он отвечал, естественно, отрицанием. Что он вообще так не думает, с чего я это взяла. Я стала говорить о том, что он может гневаться на меня, что я пришла проталкивать свои идеи. Он опять отвечал отрицанием. Внимание, ответ: «Зачем злиться, когда я могу просто встать и уйти?» Я сказала: «Пожалуйста, с этого места поподробнее. Что я могу такого сделать, что ты встанешь и уйдёшь?» Он рассказал про последнего психолога, который, по его словам, выслушал его жену, а ему не дал и минуты высказаться. Сказал, что она перебивала.

– Т.е. психолог оказалась расщеплена, как и все предыдущие психологи. Она поверила симптому, не задумываясь о причине. Симптом– ребёнок, которому необходима коррекция.

Я решила не спорить с мужем коллеги, прийти с ним к общему знаменателю. И предложила замену слову «гнев, ярость»: «Может, раздражение, злость». Он ответил, что это тоже чересчур. И тогда я предложила: «Может, напряжение». И он согласился. Это была моя первая победа. Я дала ему понять таким образом, что готова к сотрудничеству. Я не собираюсь класть его на лопатки и доказывать свою правоту. Дальше зазвонил телефон. Нам пришлось прерваться. Я размышляла о ситуации. И слушала, как папа заботится о ребёнке, отстаивает его. Звонит и договаривается с учительницей. Дальше я делаю то, на что меня толкает моя интуиция. Я начинаю говорить: «В вашей семье есть одна очень большая проблема. Она заключается в том, что вы не говорите об умершей жене, маме детей». И только когда я это произношу, я осознаю, что смерть – это как слон в маленькой комнате. Все как будто сговариваются его не замечать.

– Ни один из психологов не был проработан в теме смерти. Именно поэтому семья их расщепляла. Именно поэтому они предпочитали концентрироваться на симптоме – задержке в развитии ребёнка, чем на основной проблеме. И далее минут 40 муж рассказывает о том, какая была жена. Оказывается, она болела раком. Оказывается, ей вообще нельзя было рожать детей. Оказывается, она бросала их постоянно. И я слышу, как папа любил своих детей, заботился о них, делал для них всё, что считал правильным, всё, что узнавал.

И я даю такую интерпретацию: «Похоже, когда твоя жена говорит тебе, что ребёнок нуждается в коррекции, ты воспринимаешь это как нападение на себя, как на хорошего отца. Как будто она обесценивает всю ту работу, что ты проделал». Эта интерпретация была в точку. Далее жена говорит, что ей обидно, что он её не слышит. Она рассказывает метафору сообщающихся сосудов о том, что если она чувствует злость, то это не её злость, а его злость. Т.е. она на него нападает. Что делать в таком случае? Помнить, что мы должны находиться на равноудалённом расстоянии от мнения жены и мнения мужа. Поэтому я ничего не говорю, никак это не интерпретирую. Просто иду дальше, переключаю тему и даю рекомендацию: «Вам необходимо начать говорить об умершей маме. Для этого надо выбрать время каждый день. Или хотя бы 3 раза в неделю. По 30 минут. Вы садитесь все вместе и начинаете говорить об умершей».

Родители переживают. Жена говорит: «Как только я начинала говорить о ней, он сразу начинал плакать». Я: «Да, он может плакать. Слёз будет очень много, потому что это больно. Надо будет выдерживать и продолжать. Когда ребёнок увидит, что ничего страшного не происходит, вы продолжаете говорить – он поймёт, что может чувствовать себя в безопасности со своими мыслями». Ещё вопрос родителей: «А мы начнём говорить про умершую жену и всплывёт вопрос про отсутствующего папу ребёнка жены». Я: «Значит будете говорить и о нём. Будете прояснять, что с тем папой, он не может общаться. Теперь у него новый папа, который его любит. И помните – вы одна семья. Теперь у вас такая ситуация какая есть. О ней надо говорить». Забыла сказать, что я давала интерпретацию: «Я знаю, что вы любите друг друга. И вы хотите быть вместе. Но сейчас есть то, что вас разъединяет. То, что отдаляет друг от друга. Это смерть жены». Плюс родители пугались: «А дети её совсем не помнят, что они могут говорить». Я: «Вы можете их спрашивать – какой они помнят свою маму. Они будут рассказывать вам о своих фантазиях. После этого можно будет говорить: „Теперь у вас другая мама“». Когда было где-то 50 минут нашего общения, я сказала: «У нас с вами осталось немного времени. Может, вы хотите что-то ещё спросить». Я так сказала, поскольку время мы не оговаривали. До конца было непонятно – это дружеская встреча или консультация. Я решила, что дружеская встреча, но она всё равно должна быть ограничена по времени. 60 минут вполне достаточно.

Мы что-то ещё обсудили. Я сказала: «Давайте тогда остановимся». Муж ответил: «Надо же, это первый психолог, с которым мы уложились по времени. А то обычно жена опаздывает на консультацию. Мы ни к чему не приходим в конце встречи». Жена ответила: «Потому что психолог контейнирует». А я сказала нескромно: «Потому что я одна из лучших психологов». В результате мы договорились ещё на одну встречу через 2 недели. Надеюсь, передать их другому аналитику.

Что я хочу показать в этом примере? Психологи верили «симптому» и игнорировали главное– смерть матери ребёнка. Смерть не отгорёвана. Она табуирована в семье. Я считаю, что пока дети не отгорюют смерть – они не примут реальность. А это значит, что нет шанса на психические изменения. Когда они будут видеть нормальное отношение взрослых к смерти, они перестанут её пугаться. Я считаю, что семья объединится благодаря совместным посиделкам.

– Т.е. чтобы исправлять задержку в развитии ребёнка, надо, чтобы родители были согласны друг с другом. Чтобы между ними не было напряжения, которое толкает их к разрыву отношений. Для детей это будет опыт того, что родители могут договариваться друг с другом. Что есть место, где можно поговорить о том, о чём нигде больше поговорить нельзя. И это будет опыт того, как родители справляются с тяжёлыми переживаниями. Дети смогут перенять этот опыт. Я считаю, что когда уйдёт тема смерти из семьи, родители смогут понять друг друга. Муж не будет думать, что обесценивают его отцовский вклад. А жена будет уверена, что не уничтожают её заботу. И тогда будет полезна и нейропсихология и помощь психолога. Понимаю, что работа не быстрая. Но это верное направление. Если у вас остались вопросы —пишите. Если есть размышления или можете поделиться своим опытом работы – пишите.

Давайте теперь вернёмся к статье Р. Бриттона «Утраченная связь».

Он переходит к случаю пациентки. Автор говорит, что не понимал вначале – как трудности пациентки могут быть связаны с эдиповым комплексом. Он увидел, что у неё отсутствует «третья позиция». Пациентке было невыносимо чувствовать, что аналитик может быть наедине со своими мыслями. И ей было невозможно представить взаимоотношения между людьми.

Р. Бриттон пишет, что у пациентки был психотический срыв. И кажется, как будто внешне она справилась.

В отношениях с аналитиком надо присутствовать здесь и сейчас. Мы прорабатываем идею близости. Наша глобальная задача —разделять в близости – где моё, где чужое. По всей видимости, эта пациентка не могла этого делать. Можно предположить, что она интерпретировала слова, интонацию и взгляд, позу аналитика как враждебные. Думаю, ему было очень тяжело чувствовать себя как садистический, нападающий объект. Её эдипова ситуация – это катастрофа: «Она не допускала понятия о половом сношении родителей, ибо оно могло означать для неё только катастрофу». Эта позиция пациентки рождает у автора сильную путаницу. Подумайте о своих пациентах – когда вы не можете понять, что происходило между родителями, в отношениях с подругами и т.д., – это признак эдиповой ситуации, где отношения – это катастрофа.

Р. Бриттон описывает, как пациентка контролировала расстояние между ними. Если только они становились ближе – она впадала в истерику, кричала. Думаю, ему было невероятно тяжело. Тем более, что он пишет, что иногда она физически что-то делала. И далее коронная фраза, на которую ссылаются все аналитики. Пациентка смогла выразить в словах то, что она чувствует. Она кричала: «Прекратите эти траханые мысли!» В этом смысле скайп чувствуется, как то, что сохраняет безопасность. И с другой стороны, пациенты нуждаются в том, чтобы предъявлять свои невыносимые чувства. Для нас скайп может быть как защита. Для пациента может быть лучше живая связь. Но это всё под вопросом. Р. Бриттон вывел формулу, которая ему помогала справляться с чувствами этой пациентки: «Как я обнаружил, единственным способом найти место для мышления, результативным и неразрушительным, было предоставление моему опыту возможности развиваться во мне: Ясная и чёткая формулировка для меня самого. И параллельное изложение пациентке моего понимания её точки зрения».

– Я представляю это так. Сначала вы проговариваете сами себе – что вы чувствуете, что с вами делает пациентка. Затем вы интерпретируете пациентке – как вы понимаете её точку зрения. Например, в ситуации, когда пациентка бросает вещи или кричит, я бы почувствовала сильный страх, ужас, панику. Это будет формулировка для меня. Дальше я могу сказать пациентке: «Вы очень сильно боитесь, что я отниму вашу точку зрения, заставляю вас отказаться от своего мнения. И это может вызывать ужас, вы хотите защищать свои убеждения всеми возможными способами».

Давайте разберём следующую идею автора: «Идея хорошего материнского объекта может быть восстановлена только путём отщепления непроницаемости матери, чтобы ощущалось существование враждебной силы, которая атакует хорошую связь ребёнка с собственной матерью. Материнская „хорошесть“ теперь непрочна и зависит от того, насколько ребёнок ограничивает своё знание о матери. Расширение знания о матери как следствие развития ребёнка и его любопытства воспринимается как угроза этой жизненно важной взаимосвязи. Любопытство также обнаруживает существование эдипальной ситуации. В развитии каждого ребёнка это серьёзное испытание его веры в „хорошесть“ матери; и нежелание включить данную ситуацию в представление о своей матери совершенно нормально. Ребёнку уже угрожает всякое расширение знания о матери вследствие её текущего ненадёжного статуса в его психике, и опасность признания её отношений с отцом воспринимается как равнозначная катастрофе. Враждебная сила, которая в представлении ребёнка атаковала его исконную связь с матерью, теперь уже отождествляется с эдипальным отцом. А связующее родителей звено воспринимается как воссоздающее невосприимчивую суровую мать. Исконная связь ребёнка с хорошим материнским объектом ощущается как источник жизни. И поэтому, когда эта связь оказывается под угрозой, это воспринимается, как угроза жизни».

Начнём с конца. Для младенца жизненно важно, чтобы у него была надёжная связь с материнским объектом, причём с хорошим материнским объектом. Напомню, что в анализе наша задача не стоит в создании хорошего объекта. Он уже создан в психике ребёнка. Наша задача в установлении надёжной связи с этим объектом. У пациента может быть ощущение, что ярость, ненависть, зависть нарушают связь с хорошим объектом. Пациент как будто может потерять хороший объект из-за разрушающих чувств. Когда мы говорим об этих состояниях, приходим в следующий раз вовремя на сессию – мы показываем, что выживаем. И так пациент получает опыт, который может перенести во внутренний мир – что связь с хорошим объектом не разрушают негативные чувства. Но в разрезе эдиповой ситуации мы видим картину, что ребёнку, чтобы сохранить мать хорошей – надо сделать её непроницаемой, т.е. отец не может внедриться в мать своим пенисом.

Отношения отца и матери ребёнок объединяет в единую фигуру – эдипальную ситуацию. Тогда «хорошая мать» остаётся нетронутой, непроницаемой отцом. Но поддерживать в психике объект непроницаемой матери очень сложно, потому что рядом находится эдипальный объект. И ребёнок обязательно обнаруживает этот объект благодаря своему любопытству. Получается, ребёнку надо как будто убивать своё любопытство. Надо как будто запретить себе узнавать мать разную. Только в этом случае она будет оставаться непроницаемой и как будто хорошей. Если ребёнок признает отношения матери и отца – для него это будет нападение на хорошую непроницаемую мать. И он как будто усилием воли заставляет себя не смотреть в сторону реальности, в сторону сексуальных отношений матери и отца. Это очень энергозатратно.

Надо понимать, что мы имеем дело с мыслительной конструкцией. У пациентов, подобных пациентке Р. Бриттона это выражалось в непризнании того, что у людей могут быть свои собственные мысли. Если она видит думающего аналитика – это аналитик, который будет нападать на её «хорошую непроницаемую мать», т.е. на те мысли, которые защищают её от реальности.

– Связь родителей для ребёнка значит, что приходит «суровая» мать. Это бросающая, отвергающая, нападающая, безразличная и т. д. Т.е. мы можем с вами искать корни «плохой» матери в эдиповой ситуации. А именно в связи между отцом и матерью.

Мы с вами говорили, что младенцу очень важно установить связь с хорошим объектом, иначе он может умереть. В случае эдиповой ситуации получается, что когда пациент расширяет знание о нас, он может чувствовать себя в сильной небезопасности. Мы для него становимся «проницаемыми», когда он или она осознают, что у нас есть своя жизнь, и в частности, сексуальные отношения. Это знание может соединять пациента с его эдиповой ситуацией, поэтому он или она могут чувствовать опасность для жизни.

Идём дальше.

Эдипальная ситуация– это отдельный объект внутри психики. Он чувствуется втограющимся в связь ребёнка с хорошей матерью. Р. Бриттон говорит, что иногда он чувствовал себя насильником, а иногда жертвой. Автор описывает, что пациентка иногда теряла речь. И тогда он давал ей понять, что понимает её.

Р. Бриттон говорит: «Обратив внимание на часто повторявшуюся последовательность событий, я стал понимать, что ей нужно было накопить некоторый опыт того, как я в этом во всём разбираюсь, прежде чем я мог вернуться в её психику в роли хорошего материнского объекта, с которым она могла говорить. В противном случае я мог бы оказаться, как она говорила, „не тем человеком“». Мы снова видим, что можно стараться понять, можно быть очень хорошим, но у пациентов есть свои процессы. Автор видел, что когда пациентка замолкала – он превращался для неё в плохой, преследующий объект. Но когда он описывал ситуацию, она постепенно допускала мысль, что он-хороший к ней возвращается. Мать у пациентки идеализированная, та самая непроницаемая. Иначе можно было бы сказать – непорочная дева, зачавшая от святого духа. А отец – агрессивная фигура, которая по непонятным причинам находится с матерью.

Далее Р. Бриттон описывает перенос пациентки – она не понимала, когда он был для неё хорошим, когда был отсутствующим между сессиями. Она воспринимала его как разные личности. Как я понимаю, ей было очень страшно, если вдруг пациентка обнаруживала, что аналитик один человек. И тогда она говорила: «Не становитесь единым целым». Автор говорит: «От этой пациентки я узнал, как важно проводить различие между интеграцией, которой добиваются как средства проработки депрессивной установки, и слиянием элементов, которые не поддаются стабилизации и отличаются друг от друга по своим качествам и свойствам. А будучи объединёнными, порождают хаос». Мы снова возвращаемся к эдиповой ситуации. Две фигуры слиты в одну и переживаются как угроза.

– Там отрицается связь между родителями. Родители в этом объекте единое целое. Как будто они находятся в слиянии. Эти фигуры во снах могут проявляться как комбинированные и сильно враждебные – богомолотаракан, гиенособака и т. д. Они хотят напасть на беззащитного ребёнка, растерзать его. Т.е. нападают на связь с хорошим материнским объектом.

Я понимаю интеграцию, как изменение образа себя. Если вы не видите в анализе смены представления о себе, то, скорее всего, вы имеете дело со слиянием, и хаосом, соответственно.

На этом мы остановимся. Я жду ваших вопросов и размышлений.